Текст книги "Похищенный. Катриона (др. изд.)"

Автор книги: Роберт Льюис Стивенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 35 страниц)

XII. Я снова в пути с Аланом

Было, должно быть, около часа или двух ночи; месяц, как я уже говорил, скрылся; с запада внезапно подул довольно сильный ветер, гнавший тяжелые разорванные тучи. Мы пустились в путь в такой темноте, о какой только может мечтать беглец; вскоре прошли через Пикарди и миновали мою старинную знакомую – виселицу с двумя ворами. Немного далее мы увидели полезный для нас сигнал: огонек в верхнем окне дома в Лохенде. Мы наудачу направились к нему и, потоптав кое-где жатву, спотыкаясь и падая в канавы, наконец очутились в болотистой пустоши, называемой Фиггат-Виис. Здесь, под кустом дрока, мы продремали до утра.

Мы проснулись около пяти часов. Утро было прекрасное. Западный ветер продолжал сильно дуть и унес все тучи по направлению к Европе. Алан уже сидел и улыбался. С тех пор как мы расстались, я в первый раз видел моего друга и глядел на него с большой радостью. На нем был все тот же широкий плащ, но – это было новостью – он надел вязаные гетры, достигавшие до колен. Без сомнения, они должны были изменить его вид, но день обещал быть теплым, и костюм его был немного не по сезону.

– Ну, Дэви, – сказал он, – разве сегодня не славное утро? Вот такой денек, каким должны быть все дни! Это не то, что ночевать в стоге сена. Пока ты наслаждался сном, я сделал нечто, что делаю чрезвычайно редко.

– Что же такое? – спросил я.

– Я молился, – сказал он.

– А где же мои джентльмены, как вы называете их? – спросил я.

– Бог знает, – ответил он. – Во всяком случае, мы должны рискнуть. Вставай, Давид! Идем снова наудачу! Нам предстоит прекрасная прогулка.

Мы направились на восток, идя вдоль морского берега к тому месту, где подле устья Эска курятся соляные ямы. Утреннее солнце необыкновенно красиво сверкало на Артуровом стуле 2929
  Артуров стул – название горы в окрестностях Эдинбурга


[Закрыть]и на зеленых Петландских горах. Прелесть этого дня, казалось, раздражала Алана.

– Я чувствую себя дураком, – говорил он, – покидая Шотландию в подобный день. Эта мысль не выходит у меня из головы. Мне, пожалуй, было бы приятнее остаться здесь и быть повешенным.

– Нет, нет, Алан, это вам не понравится, – сказал я.

– Не потому, что Франция плохая страна, – объяснил он, – но все-таки это не то. Она, может быть, и лучше других стран, но не лучше Шотландии. Я очень люблю Францию, когда нахожусь там, но я тоскую по шотландским тетеревам и по торфяному дыму.

– Если вам больше не на что жаловаться, Алан, то это еще не так важно, – сказал я.

– Мне вообще не пристало жаловаться на что бы то ни было, – сказал он, – после того как я вылез из проклятого стога.

– Вам, должно быть, страшно надоел ваш стог? – спросил я.

– Нельзя сказать, что именно надоел, – отвечал он. – Я не из тех, кто легко падает духом, но я лучше чувствую себя на свежем воздухе и когда у меня небо над головой. Я похож на старого Блэка Дугласа: он больше любил слышать пение жаворонка, чем писк мыши. А в том месте, Дэви, – хотя должен сознаться, это подходящее место для того, чтобы прятаться, – было совершенно темно с утра до ночи. Эти дни – или ночи, потому что я не мог отличить одно от другого, – казались мне долгими, как зима.

– А как вы узнавали час, когда вам надо было идти на свидание? – спросил я.

– Хозяин около одиннадцати часов вечера приносил мне еду, немного водки и огарок свечи, чтобы можно было поесть при свете, – сказал он. – Тогда-то мне пора было отправляться в лес. Я лежал там и горько тосковал по тебе, Дэви, – продолжал он, положив мне руку на плечо, – н старался угадать, прошло ли уже два часа, если не приходил Чарли Стюарт и я не узнавал этого по его часам. Затем я отправлялся обратно к своему ужасному стогу сена. Да, это было скучное занятие, и я благодарю бога, что покончил с ним.

– Что же вы делали там? – спросил я.

– Старался как можно лучше провести время. Иногда я играл в костяшки – я отлично играю в костяшки, – но неинтересно играть, когда никто не восхищается тобой. Иногда я сочинял песни.

– О чем? – спросил я.

– Об оленях, о вереске, – сказал он, – о старых вождях, которых давно уже нет, о том, о чем вообще поется в песнях. Иногда я старался вообразить себе, что у меня две флейты и я играю. Я играл длинные арни, и мне казалось, что я играю их замечательно хорошо. Уверяю тебя, иногда я даже слышал, как фальшивил! Но главное то, что все это кончилось.

Затем он заставил меня снова рассказать о своих приключениях, которые опять выслушал сначала со всеми подробностями, чрезвычайно одобрительно и по временам уверяя меня, что я «странный, но храбрый малый».

– Так ты испугался Симона Фрэзера? – спросил он как-то.

– Еще бы! – воскликнул я.

– Я также испугался бы его, Дэви, – сказал он. – Это действительно ужасный человек. Но следует и ему воздать должное: могу уверить тебя, что на поле сражения это весьма порядочная личность.

– Разве он так храбр? – спросил я.

– Храбр? – сказал он. – Он более непоколебим, чем стальной меч.

Рассказ о моей дуэли вывел Алана из себя.

– Подумать только! – воскликнул он. – Ведь я учил тебя в Корринаки. Три раза, три раза обезоружить! Да это позор для меня, твоего учителя! Вставай, вынимай свое оружие. Ты не сойдешь с места, пока не будешь в состоянии поддержать свою и мою честь!

– Алан, – сказал я, – это просто безумие. Теперь не время брать уроки фехтования.

– Я не могу отрицать этого, – сознался он. – Но три раза! А ты стоял как соломенное чучело и бегал поднимать свою шпагу, как собака – носовой платок! Давид, этот Дункансби, должно быть, необыкновенный боец! Он, вероятно, чрезвычайно искусен. Если бы у меня было время, я вернулся бы и попробовал бы сам подраться с ним. Он, должно быть, мастер этого дела.

– Глупый человек, – сказал я, – вы забываете, что ведь он бился со мной.

– Нет, – сказал он, – но три раза!

– Вы же сами знаете, что я совершенно не искушен в этом деле! – воскликнул я.

– Нет, я никогда не слыхал ничего подобного, – сказал он.

– Я обещаю вам одно, Алан, – заметил я, – когда мы встретимся в следующий раз, я буду фехтовать лучше. Вам не придется иметь друга, не умеющего наносить удары.

– «В следующий раз»! – сказал он. – Когда это будет, желал бы я знать?

– Ну, Алан, я об этом тоже уже думал, – отвечал я, – и вот мой план: я хотел бы сделаться адвокатом.

– Это скучное ремесло, Дэви, – сказал Алан, – и, кроме того, там приходится кривить душой. Тебе лучше бы пошел королевский мундир.

– Вернейший способ нам встретиться! – воскликнул я. – Но так как вы будете в мундире короля Людовика, а я – короля Георга, то это будет щекотливая встреча.

– Ты, пожалуй, прав, – согласился он.

– Так уж я лучше буду адвокатом, – продолжал я. – Я думаю, что это более подходящее занятие для человека, которого три раза обезоружили. Но лучше всего вот что: один из лучших колледжей для изучения права – колледж, где учился мой родственник Пильриг, – находится в Лейдене, в Голландии. Что вы на это скажете, Алан? Не смог бы волонтер королевских шотландцев получить отпуск, незаметно промаршировать до Лейдена и навестить лейденского студента?

– Конечно, смог бы! – воскликнул он. – Видишь ли, я в хороших отношениях с моим полковником, графом Дрюммонд-Мельфортом, и – что еще важнее! – мой двоюродный брат, подполковник, служит в полку голландских шотландцев. Ничего не может быть проще, как получить отпуск, чтобы навестить подполковника Стюарта из Галькета. Граф Мельфорт, очень ученый человек, пишущий книги, как Цезарь, без сомнения будет очень рад воспользоваться моими наблюдениями.

– Разве граф Мельфорт писатель? – спросил я. Хоть Алан выше всего ставил воинов, но я лично предпочитал тех, кто пишет книги.

– Да, Давид, – сказал он. – Можно было бы заметить, что полковник должен был найти себе лучшее занятие. Но могу ли я осуждать его, когда сам сочиняю песни?

– Хорошо! – заметил я. – Теперь вам остается только дать мне адрес, куда писать вам во Францию. А как только я попаду в Лейден, я пришлю вам свой.

– Лучше всего писать мне на имя моего вождя, – сказал он, – Чарлза Стюарта Ардшиля, эсквайра, в город Мелон, в Иль-де-Франс. Рано ли, поздно ли, но твое письмо в конце концов попадет в мои руки.

В Мюссельбурге, где мы завтракали треской, меня чрезвычайно позабавили разговоры Алана. Его плащ и гетры в это теплое утро привлекали к себе внимание, и, может быть, было действительно разумно объяснить посторонним, почему он так одет. Алан принялся за это дело крайне ретиво. Он болтал с хозяйкой дома, хвалил ее способ изготовления трески, потом все время жаловался на простуженный живот и с серьезным видом рассказал о всех симптомах своей болезни. После этого он с большим интересом выслушал все советы, которые дала ему старуха.

Мы покинули Мюссельбург до того, как туда пришел дилижанс из Эдинбурга, так как, по словам Алана, нам следовало избегать подобной встречи. Ветер, хотя и сильный, был очень теплый, солнце пригревало, и Алан в своем костюме страдал от жары. От Престонпанса мы свернули на Гладсмюирское поле, где он гораздо подробнее, чем требовалось, стал мне описывать сражение, происходившее на этом поле. Отсюда прежним быстрым шагом мы пошли в Кокензи. Хотя здесь и сооружались рыбачьи снасти для ловли сельдей, все же это был пустынный, отживающий свой век полуразрушенный городок. Но местная пивная отличалась чистотой, и Алан, сильно разгорячившись, все-таки выпил бутылку эля и снова рассказал хозяйке старую историю о своем простуженном животе, только теперь симптомы его болезни были совсем иные.

Я сидел и слушал, и мне пришло в голову, что я не припомню, чтобы он обратился к женщинам хотя бы с тремя серьезными словами. Он всегда шутил, зубоскалил и в душе издевался над ними, но им все это казалось интересным. Я заметил это ему, когда хозяйку вызвали из комнаты.

– Чего ты хочешь? – сказал он. – Мужчина должен уметь занимать женщин: он должен рассказывать им разные истории, чтобы позабавить их, бедных овечек! Тебе следовало бы поучиться этому, Давид. Тебе надо бы усвоить приемы этого своего рода ремесла. Если бы вместо старухи была молодая и хоть сколько-нибудь красивая девушка, я не стал бы говорить с нею о своем животе, Дэви. Но когда женщины слишком стары, чтобы искать развлечений, они непременно хотят быть аптекарями. Почему? Да разве я знаю? Думаю, что такими уж сотворил их бог. Но я считаю, что тот дурак, кто не старается им понравиться.

Тут вернулась хозяйка, и Алан быстро отвернулся от меня, словно ему не терпелось продолжать прежний разговор. Хозяйка начала рассказывать о происшествии, случившемся с ее зятем в Аберлэди, болезнь и смерть которого она описала чрезвычайно пространно. Рассказ ее был не только скучен, но иногда и страшен, так как она говорила с большим чувством. Поэтому я впал в глубокое раздумье, выглядывая из окна на дорогу и едва замечая, что там происходит. Но вдруг я вздрогнул.

– Мы клали ему припарки к ногам, – говорила хозяйка, – и горячие камни на живот, и давали ему иссоп, и настойку из болотной мяти, и прекрасный, чистый серный бальзам…

– Сэр, – сказал я Алану спокойно, перебивая ее, – сейчас мимо прошел один из моих друзей.

– Неужели? – отвечал Алан, точно это было совсем не важно, и продолжал: – Вы говорили, сударыня!..

И надоедливая женщина продолжала свой рассказ.

Вскоре, однако, он заплатил ей монетой в полкроны, и она должна была пойти за сдачей.

– Кто это был? Рыжеголовый? – спросил Алан.

– Вы угадали, – ответил я.

– Что я тебе говорил, там, в лесу? – воскликнул он. – Все-таки странно, что он тут! Он был один?

– Совершенно один, насколько я мог видеть, – сказал я.

– Он прошел мимо? – спросил он.

– Он шел мимо, – сказал я, – и не оглядывался по сторонам.

– Это еще более странно, – сказал Алан. – Я думаю, Дэви, что нам надо уходить. Но куда? Черт знает, это становится похожим на прежние времена! – воскликнул он.

– Однако разница в том, – сказал я, – что теперь у нас есть деньги.

– И еще в том, мистер Бальфур, – заметил Алан, – что теперь мы выслежены: собаки уже нашли след и вся свора гонится за нами, Давид. Дело плохо, черт бы его побрал! – Он серьезно призадумался, глядя перед собой со знакомым мне выражением лица. – Вот что, хозяюшка, – сказал он, когда она вернулась, – есть у вас другой выход из постоялого двора?

Она отвечала, что есть, и объяснила, куда он выходит.

– В таком случае, сэр, – сказал он, обращаясь ко мне, – мне кажется, что этот путь будет самым коротким. До свидания, милая. Я не забуду про настойку из корицы.

Мы вышли через огород и пошли по тропинке среди полей. Алан зорко смотрел по сторонам и, увидев, что мы находимся в небольшой котловине, скрытой от взглядов людей, присел на траву.

– Будем держать военный совет, Дэви, – сказал он. – Но прежде всего надо дать тебе маленький урок. Представь себе, что я был бы похож на тебя, – что о нас вспомнила бы старуха? Только то, что мы вышли через задний ход. А о чем теперь она будет вспоминать? О том, что к ней зашел изящный молодой человек, страдающий болезнью желудка, который очень заинтересовался рассказом о ее зяте. О Дэви, постарайся научиться немного соображать!

– Я постараюсь, Алан, – сказал я.

– А теперь вернемся к рыжему, – продолжал он. – Как он шел – быстро или медленно?

– Ни то, ни другое, – сказал я.

– Он не торопился? – спросил он.

– Нисколько, – ответил я.

– Гм! – сказал Алан. – Это очень странно. Мы сегодня утром никого не заметили на Фиггат-Винсе. Он, видимо, обогнал нас и как будто нас не искал, а между тем очутился на нашем пути. Ну, Дэви, я начинаю понимать. Мне кажется, что они ищут не тебя, а меня. И, думаю, отлично знают, куда идти.

– Знают? – спросил я.

– Я думаю, что Энди Скоугель продал меня, – он сам, или его помощник, знавший кое-что, или же клерк Чарли Стюарт, что было бы прискорбно, – сказал Алан. – Если хочешь знать мое мнение, то мне кажется, что на Джилланских песках будет разбито несколько голов.

– Алан, – воскликнул я, – если вы окажетесь правы, там будет много народу! Будет мало пользы от того, что вы разобьете несколько голов.

– Это все-таки было бы некоторым удовлетворением, – сказал Алан. – Но подожди немного, подожди! Я думаю, что благодаря этому западному ветру у меня еще есть возможность спастись. Вот каким образом, Дэви. Мы сговорились встретиться с этим Скоугелем с наступлением темноты. «Но, – сказал он, – если будет хоть малейший западный ветер, то я окажусь на месте гораздо раньше и буду стоять за островом Фидра». Если наши преследователи знают место, то они должны знать также и время. Понимаешь, что я хочу сказать, Дэви? Благодаря Джонни Копу и другим дуракам в красных мундирах я знаю эту страну как свои пять пальцев. И если ты согласен снова бежать с Аланом Бреком, то мы можем опять углубиться в страну и снова выйти на берег моря у Дирлетона. Если корабль там, то постараемся попасть на него; если же его нет, то мне опять придется вернуться в свой скучный стог сена. В обоих случаях я надеюсь оставить джентльменов с носом.

– Мне кажется, что есть некоторая надежда на успех, – сказал я. – Будь по-вашему, Алан!

XIII. Джилланские пески

Бегство с Аланом не дало мне тех знаний, которые он сам получил во время своих переходов с генералом Копом. Я не могу рассказать, каким путем мы шли. Извинением мне может служить только то, что мы уж очень торопились. Временами мы бежали, временами шли быстрым шагом. Два раза во время своего быстрого движения мы наталкивались на поселян. Хотя на первого из них мы налетели прямо из-за угла, но у Алана был уже наготове вопрос.

– Не видали вы моей лошади? – задыхаясь, проговорил он.

– Нет, я не видал никакой лошади, – отвечал крестьянин.

Алан потратил некоторое время, объясняя ему, что мы путешествовали, сидя по очереди на лошади; что лошадь наша убежала и он боится, не вернулась ли она обратно в Линтон. Но и этого ему показалось мало: прерывающимся голосом он стал проклинать свое иесчастие и мою глупость, которая, по его словам, была всему причиной.

– Те, которые не могут говорить правду, – заметил он, когда мы снова пустились в путь, – должны заботиться о том, чтобы оставить по себе хорошую, искусно придуманную ложь. Если люди не знают, что вы делаете, они страшно интересуются вами, но если им кажется, что они знают о вас кое-что, то интересуются вами столько же, сколько гороховой похлебкой.

Сначала мы направились в глубь страны, а под конец наш путь шел к северу. Слева мы оставили церковь в Аберлэди, справа – вершину Бервик-Ло. Идя таким образом, мы вышли на берег моря неподалеку от Дирлетона. К западу от Северного Бервика и до самого Джилланского мыса тянется цепь четырех небольших островов – Креглис, Лэм, Фидра и Айброу, – примечательных разнообразием их величины и формы. Наиболее оригинальный из них Фидра – серый островок, состоящий как бы из двух горбов; развалины, находящиеся на этом острове, привлекают к нему особое внимание. Я помню, что, когда мы подошли поближе, через окно или дверь развалившегося здания светилось море, точно человеческий глаз.

Около Фидры есть прекрасное место для стоянки судов, защищенное от западного ветра, и мы еще издали увидели стоявший там «Тистль».

Против этих островов берег совершенно пустынный. На нем не видно человеческого жилья и редко встречаются прохожие, разве иногда пробегут играющие дети. Маленькое местечко Джиллан расположено на дальнем конце мыса. Дирлетонские жители уходят работать на поля в глубь страны, а рыбаки из Северного Бервика отправляются на рыбную ловлю из своей гавани, так что пустыннее этого места едва ли сыщешь на всем берегу. Мы на животе ползли между бесчисленными кочками и выбоинами, внимательно наблюдая по сторонам, и сердца наши громко колотились в груди; солнце так ослепительно сияло, море так искрилось в его лучах, ветер так колыхал прибрежную траву, а чайки с таким шумом бросались вниз и взлетали вверх, что эта пустыня казалась мне живой. Место это, без сомнения, было бы хорошо выбрано для тайного отъезда, не будь эта тайна нарушена. Но даже и теперь, когда она стала известной и за местом этим наблюдали, нам удалось незаметно проползти до самого края песчаных холмов, где они прямо спускаются к морю.

Тут Алан остановился.

– Дэви, – сказал он, – нам предстоит трудное дело. Пока мы лежим здесь, мы в безопасности, но это ничуть не приближает меня ни к моему кораблю, ни к берегу Франции. Однако, если мы встанем и начнем подавать сигналы бригу, нас могут увидеть. Как ты думаешь, где теперь твои джентльмены?

– Они, может быть, еще не пришли, – отвечал я. – А если и пришли, то все-таки есть шанс и на нашей стороне: они ждут нас с востока, а мы пришли с запада.

– Да, – сказал Алан, – хотел бы я, чтобы нас было больше и чтобы разыгралось настоящее сражение: мы бы прекрасно проучили их! Но это не сражение, Давид, а нечто такое, что совсем не вдохновляет Алана Брека. Я не знаю, на что решиться, Давид.

– Время уходит, Алан, – заметил я.

– Знаю, – сказал Алан, – я только об этом и думаю. Но это ужасно затруднительный случай. О, если бы я только знал, где они!

– Алан, – сказал я, – это не похоже на вас. Надо действовать или теперь, или никогда.

 
Нет. Это не я, —
 

запел Алан, скорчив смешную гримасу, выражавшую и стыд и лукавство. —

 
Нет, не ты и не я, не ты и не я.
Нет, клянусь тебе, Джонни, не ты и не я…
 

Потом он вдруг встал, выпрямился и, держа в правой руке развернутый платок, стал спускаться на берег. Я тоже встал и медленно последовал за ним, разглядывая песчаные холмы к востоку от нас. Вначале Алана не заметили. Скоугель не ожидал его так рано, а преследователи наши сторожили с другой стороны. Потом вдруг его увидели с «Тистля». Вероятно, там все было уже готово, так как на палубе не произошло суеты; через секунду шлюпка обогнула корму и стала быстро приближаться к берегу. Почти в ту же минуту на расстоянии полумили по направлению к Донилланскому мысу на песчаном холме внезапно появилась фигура человека, размахивавшего руками. И хотя эта фигура мгновенно исчезла, чайки на том месте еще некоторое время беспокойно летали.

Алан не видел этого: он не спускал глаз с моря, судна и шлюпки.

– Будь что будет! – сказал он, когда я рассказал ему о том, что заметил. – Скорее бы пристала эта лодка, а то нe снести мне головы.

Эта часть берега длинная и плоская; по ней удобно ходить во время отлива. Небольшой ручеек пересекает ее и впадает в море, а песчаные холмы у его истоков образовали как бы городские укрепления. Мы не могли видеть, что происходило за ними. Нетерпение наше не могло ускорить прибытия лодки; время как бы остановилось в эти минуты томительного ожидания.

– Мне бы хотелось знать одно, – сказал Алан, – какие приказания получили эти люди. Мы оба вместе стоим четыреста фунтов. Что, если они выстрелят в нас, Дэви? Им было бы удобно стрелять с вершины этого длинного песчаного вала.

– Это невозможно, – сказал я. – Дело в том, что у них нет ружей. Погоня готовилась секретно. У них могут быть пистолеты, но никак не ружья.

– Я думаю, что ты прав, – заметил Алан. – Но все-таки я очень желал бы, чтобы лодка поскорей приплыла.

Он щелкнул пальцами и свистнул, точно собаке.

Лодка прошла уже около трети пути, а мы находились на самом берегу моря, так что влажный песок насыпался мне в башмаки. Нам ничего не оставалось, как ждать, пристально следить за медленным приближением шлюпки, стараться не думать о длинном, непроницаемом ряде холмов, над которыми мелькали чайки и за которыми, без сомнения, скрывались паши враги.

– В этом чудесном, светлом и прохладном месте легко получить пулю в лоб, – вдруг сказал Алан. – И я хотел бы отличаться твоей храбростью, милый мой!

– Алан, – воскликнул я, – что это за разговоры! Вы сами – воплощенная храбрость. Это отличительное ваше свойство, и я готов спорить со всеми, кто в этом сомневается.

– Ты бы очень ошибся, – сказал он. – Отличительные мои свойства – это проницательность и опытность в деле. Что же касается стойкого, холодного, непоколебимого мужества, то в этом я не могу равняться с тобой. Посмотри на нас обоих в эту минуту. Я стою на песке и горю желанием уехать, а ты, насколько я знаю, еще не решил, остаться ли тебе здесь. Не думаешь ли ты, что и я захотел бы так поступить? Нет! Во-первых, у меня не хватило бы мужества, во-вторых, я очень проницательный человек и подумал бы, что меня могут засудить.

– Так вот вы к чему клоните? – воскликнул я. – О Алан, вы можете заговаривать зубы старым бабам, но меня не проведете!

Воспоминание об искушении, охватившем меня в лесу, придавало мне необычайную твердость.

– Мне надо поспеть на свидание, – продолжал я. – Я должен встретиться с вашим кузеном Чарли, я дал ему слово.

– Хорошо, если бы ты мог сдержать свое слово, – сказал Алан. – Но из-за этих господ за холмами ты не будешь иметь возможности встретиться с ним. И зачем? – продолжал он с угрожающей суровостью. – Скажи мне это, мой милый! Ты хочешь, чтобы тебя похитили, как леди Грэндж? Ты хочешь, чтобы тебя закололи кинжалом и закопали здесь, на холме? Или, может быть, случится иначе и они будут судить тебя вместе с Джемсом? Разве им можно доверять? Неужели ты хочешь вложить свою голову в пасть Симона Фрэзера и других вигов? – прибавил он с необычайной горечью.

– Алан, – воскликнул я, – все они мошенники и обманщики, я с вами согласен! Тем более нужно, чтобы в этой стране воров был хоть один порядочный человек. Я дал слово и сдержу его. Я давно уже сказал вашей родственнице, что не остановлюсь ни перед какой опасностью. Помните? Это случилось в ночь, когда был убит Красный Колин. Я и не остановлюсь. Я остаюсь здесь. Престонгрэндж обещал сохранить мне жизнь. Если он нарушит свое обещание, то я здесь же и умру.

– Хорошо, хорошо! – сказал Алан.

Все это время наши преследователи не давали о себе знать. Оказалось, что они растерялись: тогда они еще не все, как я позже узнал, прибыли на место; те же, что явились раньше, рассеялись среди холмов. Собрать их всех вместе было нелегким делом, а лодка между тем быстро подвигалась вперед. Кроме того, они были порядочные трусы – простая шайка похитителей скота, не имевшая во главе начальника-джентльмена. И чем они больше смотрели на меня и Алана, стоявших на берегу, тем менее, вероятно, им нравился наш вид.

Кто бы ни предал Алана, во всяком случае, не капитан. Он сидел в лодке и правил рулем, изо всех сил побуждая гребцов работать быстрее веслами. Лодка приближалась. Алан уже весь покраснел в ожидании скорого освобождения, как вдруг наши преследователи то ли с отчаяния, что добыча ускользнет у них из рук, то ли в надежде испугать гребцов, внезапно испустили резкий крик за холмами. Этот крик, нарушивший тишину пустынного берега, прозвучал угрожающе, и лодка мгновенно остановилась.

– Что это? – спросил капитан, так как шлюпка была теперь на расстоянии голоса.

– Мои друзья, – сказал Алан и тотчас вошел в воду, направляясь навстречу лодке. – Дэви, – прибавил он, останавливаясь, – Дэви, разве ты не идешь? Мне тяжело оставлять тебя.

– Я не сделаю ни шагу, – отвечал я. Он постоял с секунду, колеблясь; соленая вода достигала до его колен.

– Если ты сам лезешь в петлю, я не могу помешать тебе, – сказал он.

Когда он погрузился по пояс в воду, его втащили в шлюпку, которая немедленно пошла к кораблю.

Я, заложив руки за спину, стоял там, где он оставил меня. Алан повернул голову и глядел на меня, а лодка тихо удалялась. Вдруг мне страшно захотелось заплакать, и я почувствовал себя самым одиноким юношей во всей Шотландии. Я повернулся спиной к морю и взглянул на песчаные холмы. Нигде не было следов человека. Солнце освещало мокрый песок, ветер шумел между холмами, и жалобно кричали чайки. Песчаные блохи проворно скакали на выброшенных морем водорослях. Больше ничего я не видел и не слышал на этом берегу. Между тем я сам не понимал почему, но я чувствовал, что за мной наблюдают. Это не были солдаты, иначе они сразу бы схватили нас. Без сомнения, то были обыкновенные негодяи, нанятые на мою погибель, чтобы похитить меня или же просто убить. Первое предположение казалось наиболее вероятным, но, зная характер и усердие наемников, я подумал, что второе тоже весьма возможно, и кровь похолодела у меня в жилах.

У меня явилась безумная мысль вынуть шпагу из ножен. Хотя я и не умею сражаться с джентльменами, думал я, но в случайной схватке могу все-таки нанести врагу некоторый урон. Но я все-таки вовремя понял, что сопротивляться бессмысленно. Видимо, это и было то самое «средство», на которое намекал Престонгрэндж в разговоре с Фрэзером. Первый, я был уверен, сделал все возможное, чтобы сохранить мне жизнь; второй, весьма вероятно, дал противоречивые указания Нэйлю и его товарищам… Если бы я стал сопротивляться с оружием в руках, то попал бы прямо в руки своему злейшему врагу и подписал бы приговор.

С этими мыслями я дошел до края прибрежной полосы и оглянулся: лодка приближалась к бригу, и Алан на прощание помахал мне платком. Я ответил ему движением руки. Но Алан уже превратился в едва видимую точку на огромном пространстве, расстилавшемся передо мной.

Я нахлобучил шляпу, стиснул зубы и зашагал прямо вверх по песчаной насыпи. Подниматься было трудно; склон был крутой и песок уходил из-под ног, точно вода. Но, наконец, я ухватился руками за длинную траву, росшую на вершине, подтянулся и ступил на твердое место. В ту же минуту со всех сторон показались шесть или семь оборванцев с кинжалами в руках. Признаюсь, что я закрыл глаза и начал молиться. Когда я открыл их, мошенники безмолвно и не торопясь подползли ближе. Они не сводили с меня горящих глаз, в которых светился какой-то страх. Я поднял руки. Один из них спросил с сильным гайлэндским акцентом, сдаюсь ли я.

– Да, но протестую, – ответил я, – если вы только понимаете, что это значит, в чем я сильно сомневаюсь.

При этих словах они набросились на меня, как стая птиц на падаль, отняли шпагу, вытащили из карманов все деньги, связали мне руки и ноги крепкой веревкой, бросили меня на траву и молча глядели на своего пленника, точно он был львом или тигром, готовым вскочить и напасть на них. Но вскоре их внимание ослабло. Они придвинулись ближе друг к другу, заговорили по-гэльски и весьма цинично стали делить у меня на глазах мое имущество. Развлечением мне служило то, что я со своего места мог наблюдать за бегством моего друга. Я видел, как лодка подплыла к бригу, как надулись паруса и судно, исчезнув за островами, двинулось дальше к океану.

В продолжение двух часов не переставали приходить оборванные гайлэндеры, пока наконец их шайка не увеличилась человек до двадцати; одним из первых явился Нэйль. При каждом вновь прибывшем разговор снова оживлялся, слышались жалобы и объяснения. Я заметил, что те, кто пришел позже, не принимали участия в дележе моего добра. В конце концов они так горячо поспорили, что я подумал, уж не поссорились ли они. Затем шайка разделилась; большая часть толпой направилась к западу и только трое – Нэйль и двое других – остались меня сторожить.

– Я знаю человека, которому бы очень не понравилось ваше сегодняшнее дело, Нэйль, сын Дункана, – сказал я, когда остальные ушли.

В ответ он стал уверять, что со мной будут очень хорошо обращаться, так как он знает, что я знаком с леди.

На этом кончился наш разговор, и больше никто не показался на берегу. Когда солнце зашло за гайлэндские горы и наступили сумерки, я увидел высокого, тощего, костлявого лоулэндера со смуглым лицом, приближавшегося к нам верхом на лошади.

– Что, молодцы, есть у вас такая вещь? – спросил он, держа в руках бумагу.

Нэйль подал ему другую бумагу, которую тот стал читать сквозь роговые очки. Потом, сказав, что все в порядке и мы действительно те, кого он ищет, человек этот слез с лошади. Меня посадили на его место, завязали мне ноги под животом лошади, и мы отправились в путь под предводительством лоулэндера. Он, должно быть, хорошо выбрал дорогу, так как за все время мы встретили только одну парочку влюбленных, которые, приняв нас, очевидно, за контрабандистов, бросились бежать при нашем приближении. Мы прошли у подошвы Бервик-Ло с южной стороны. Когда мы переходили через холмы, я между деревьями увидел огни деревушки и старинную церковную башню, но люди были слишком далеко, чтобы можно было позвать их на помощь, если бы я и захотел это сделать. Наконец мы снова услышали шум моря. Светила луна, но не ярко. И при этом свете я увидел три огромные башни и сломанные зубцы на стенах Танталлона – старинного укрепления Красных Дугласов. Лошадь привязали к колу на краю канавы, а меня ввели в ворота, затем во двор и в полуразрушенный коридор замка. Здесь, на каменном полу, мои проводники развели яркий огонь, – в ту ночь был небольшой мороз. Мне развязали руки, усадили около внутренней стенки и, так как лоулэндер принес провизию, дали мне хлеба из овсяной муки и кружку французской водки. Потом меня снова оставили в обществе моих трех гайлэндеров. Они сидели у самого огня, попивая водку и разговаривая. Ветер врывался через проломы стены, разносил дым и пламя и завывал в верхушках башен; внизу под скалами шумело море. Так как я был теперь спокоен за свою жизнь, а душа и тело устали от всего, что пришлось пережить в этот день, я повернулся на бок и заснул.