Текст книги "Новые арабские ночи"

Автор книги: Роберт Льюис Стивенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

ГЛАВА V
Повествует о свидании Норсмаура со мной и Кларой

При первом луче дня я оставил открытое место перед павильоном и направился к моему убежищу в высоком песчаном холме около бухты, чтобы поджидать приход Клары. Утро было серое и печальное, ветер усмирился перед восходом солнца, отлив был в полном ходу, но дождь продолжал немилосердно лить. На всей пустыне дюн не виднелось ни одного живого существа, однако я был уверен, что в окрестностях павильона уже собрались враги. Фонарь, разбудивший меня ночью, и шляпа, отнесенная ветром с Граденской топи на берег, служили достаточно красноречивыми сигналами опасности, грозившей Кларе и жителям павильона.

Было уже семь с половиной или около восьми часов, когда силуэт дорогой мне девушки, наконец, показался на пороге павильона. Несмотря на отчаянный дождь, Клара решительно направилась к берегу. Разумеется, я не стал ждать, пока она дойдет до обычного места встречи, и был около нее уже на первом же повороте, скрытом от павильона.

– Мне очень трудно было уйти! – воскликнула она, завидев меня. – Они не хотели, чтобы я шла гулять в такой дождь.

– И вы, Клара, не побоялись?

– Нет, – ответила она так просто, что душа моя наполнилась доверием и радостью.

Действительно, моя жена была и самая лучшая, и самая храбрая из женщин, каких я только встречал. Я знал прекрасных по своей доброте и другим душевным качествам женщин, знал и очень храбрых, но не встречал сочетания доброты и значительной степени смелости в одной и той же женщине, моя жена была, очевидно, исключением, ее решительность и бесстрашие соединились с самыми обстоятельными и прекрасными чертами женского характера.

Я рассказал все, что со мной случилось, Клара сильно бледнела, слушая рассказ, но сдерживала свои чувства.

– Вы видите, я цел и невредим, – сказал я в заключение, – очевидно, не меня искали, но если бы они того пожелали, уже ночью меня не было бы в живых.

Она положила мне руку на плечо.

– И я не имела предчувствия об этом! – воскликнула она.

Выражение ее голоса проникло в мою душу. Я обвил ее стан рукой и привлек ее к себе, и, прежде чем мы очнулись, ее руки были на моих плечах, ее губы прикоснулись к моим. Слов любви мы не произнесли. Я до сих пор помню прикосновение ее щеки, мокрой и холодной от дождя, часто впоследствии я целовал ее щеку, когда она умывалась, чтобы оживить в моей памяти первый наш поцелуй на морском берегу в то достопамятное утро.

Мы простояли таким образом несколько секунд, – а может быть и больше, потому что время для влюбленных быстро летит, как вдруг наш слух поразил раскат хохота, какого-то дикого, неестественного хохота, которым нередко маскируют досаду и гнев.

Мы обернулись, но талия Клары осталась в моей руке, а она и не подумала освободиться.

В нескольких шагах стоял Норсмаур с заложенными назад руками. Лицо его было страшное, сильно насупленные брови придавали ему свирепый вид, ноздри широко раздувались и побледнели от сдерживаемой злости. Он глядел на нас в упор.

– Ах, Кассилис! – произнес он самым язвительным тоном, как только я показал свое лицо.

– Он самый, Норсмаур! – ответил я совершенно спокойно, так как я нисколько не растерялся.

– Вот как, мисс Хедльстон, – продолжал он медленно, но изменившимся от гнева голосом, – вы храните свое слово вашему отцу и мне? Вот цена, которой отплачиваете за жизнь отца? Вот до какой степени вы увлеклись этим молодым джентльменом, что не останавливаетесь ни перед ливнем, ни перед приличиями, ни перед самыми обыкновенными предосторожностями…

– Мисс Хедльстон, – пытался я заговорить, но он грубо меня перебил:

– Эй, вы там! Придержите свой язык, – крикнул он, – я разговариваю с этой девушкой, а не с вами!

– Эта девушка, как вы ее называете, моя жена! – громко и твердо объявил я.

И Клара, еще ближе придвинувшись ко мне, подтвердила истину моих слов.

– Ваша что?! – крикнул он. – Вы лжете!

– Норсмаур, – ответил я, придавая голосу возможное спокойствие, – мы все знаем, что у вас прескверный характер, и я не буду, конечно, сердиться на ваши необдуманные слова. Но прежде всего не кричите, говорите возможно тише, мы здесь не одни.

Он оглянулся кругом, и я заметил, что мои слова значительно охладили его расходившиеся чувства.

– Что вы подразумеваете, однако?

– Итальянцы!

Это было единственное слово, которое я произнес, но оно произвело магическое действие. Норсмаур выговорил страшное проклятие, но тотчас затем замолк и переводил с изумлением свои глаза то на меня, то на Клару.

– Мистеру Кассилису известно все, что мне самой известно, – сказала Клара.

– А мне неизвестно, – выпалил он, – откуда этот дьявол Кассилис сюда явился и что этот дьявол Кассилис здесь делает! Вы говорите, что женаты. Этому я совершенно не верю. Если бы вы были действительно женаты, то быстро получили бы развод – здесь, в Граденской топи. Всего четыре с половиной минуты требуется, Кассилис! Я содержу это маленькое кладбище специально для друзей.

– Ну а для итальянца потребовалось больше, чем указанные вами четыре с половиной минуты, Норсмаур.

Он опять посмотрел на меня, точно ошеломленный моими словами, и затем попросил меня, почти совершенно вежливо, объяснить ему, в чем дело.

– Сейчас у вас слишком много шансов в сравнении со мной, – добавил он в заключение.

Я конечно, согласился сообщить все, что знаю, и он внимательно слушал, не удерживаясь, впрочем, от разных восклицаний и проклятий, пока я рассказывал, как случайно попал в его поместье, как он, Норсмаур, меня чуть не заколол кинжалом, как я выследил итальянцев.

– Так! – произнес он, когда я закончил. – Тут нет никаких сомнений. А что вы советуете делать?

– Я предлагаю остаться с вами и протянуть друг другу руку, – был мой ответ.

– Вы славный человек! – сказал он с какой-то особенной интонацией в голосе.

– Я не боюсь, – сказал я.

– Итак, – продолжал он, – предо мной муж и жена? И вы решитесь мне сказать это в глаза, мисс Хедльстон?

– Собственно, мы еще не женаты, но дали друг другу слово, – ответила Клара, – и сдержим его, мы обвенчаемся при первой же возможности.

– Браво! – воскликнул Норсмаур. – А мой уговор с вашим батюшкой? Будь я проклят, вы ведь не сумасшедшая женщина, вы понимаете, от чего зависит жизнь вашего отца, стоит мне лишь заложить руки в карманы и удалиться отсюда, и вашему отцу сегодня же перережут горло!

Но Клара не растерялась.

– Все это я знаю, – ответила она с удивительной находчивостью, – но знаю только, что вы этого не сделаете. Вы заключили с моим отцом сделку, недостойную джентльмена, но вы все же настоящий джентльмен, свое слово сдержите и никогда не покинете того, кому дали слово защитить.

– Ага! – воскликнул Норсмаур. – Вы думаете, что я отдал яхту даром? Вы думаете, что это из любви к старому джентльмену я рискую свободой и жизнью? И еще затем, чтобы присутствовать на вашей свадьбе? Что ж, – добавил он со странной улыбкой, – быть может вы до некоторой степени правы… Но, вот Кассилис. Он-то знает меня хорошо. Такой ли я человек, чтобы можно мне довериться? Можно ли меня считать человеком надежным, щепетильным, добрым к кому бы то ни было? Вы это знаете?

– Я знаю, что вы наговорили много лишнего, – возразила Клара, – но я уверена, что вы настоящий джентльмен, и, поверьте, мне не страшно.

Норсмаур смотрел на нее восхищенными глазами, точно с особенным одобрением относясь к ее словам.

– Но вы, Франк, – обратился он в мою сторону, – неужто вы думаете, что я уступлю ее вам без борьбы? Говорю вполне откровенно, – берегитесь, Франк! Скоро я схвачусь с вами не на жизнь, а на смерть!

– Это будет в третий раз, – перебил я его, улыбаясь.

– Ах да! Забыл. Действительно, в третий раз. Что же, третий раз, говорят, самый счастливый…

– Вы подразумеваете, что в третий раз у вас к услугам будет уже экипаж «Красного Графа»? – спросил я, чувствуя, что начинаю злиться и желаю обозлить Норсмаура.

Но он уже решил успокоиться и обратился только к Кларе:

– Вы слышите, что он говорит?

– Я слышу, что двое мужчин болтают пустое, – заявила она. – Я презирала бы себя за подобные мысли и речи. Да вы сами не верите ни единому слову из того, что сейчас говорили, охота вам выставлять себя не то злодеями, не то глупцами!

– Браво! – воскликнул Норсмаур. – Это называется приговор, труба в день судный. Но она еще не миссис Кассилис, а потом что будет – посмотрим. Больше ничего не скажу, шансы сейчас не на моей стороне!

Тут Клара очень меня удивила.

– Я вас оставлю обоих, – сказала она быстро. – Отец слишком долго один в павильоне. Но помните, вы должны быть друзьями, потому что каждый из вас мне друг.

Жена мне потом объяснила мотивы своего поступка. Она чувствовала, что, если она останется, то мы не перестанем пикироваться в ее присутствии и, быть может, серьезно даже поссоримся. Я думаю, что она была права, потому что, как только она ушла, мы оба совершенно успокоились и стали говорить с доверием друг к другу.

Норсмаур все время смотрел Кларе вслед, пока она не скрылась за холмом.

– Право, это замечательнейшая девушка на всем свете! – произнес он, добавив к тому весьма выразительную клятву. – Смотрите, какая деятельная, какая решительная!

Я старался улучить минуту, чтобы скорее узнать общее положение дел, и потому, не поддерживая разговора о милой Кларе, спросил:

– Как думаете, Норсмаур, – мы все попали в скверные обстоятельства?

– О да! – ответил он с большим воодушевлением, глядя мне прямо в глаза. – Тут целый ад с чертями над нашей головой. Верите мне или нет, но я совершенно серьезно опасаюсь за свою жизнь.

– Скажите мне одну вещь, – спросил я снова. – Причем итальянцы во всей этой истории? Что им нужно от мистера Хедльстона?

– Разве не знаете?! – вскрикнул он. – Старый мошенник принял на хранение, и притом на тайное хранение, громадный капитал от итальянских карбонариев [4]4
  Так назывались члены тайного политического союза, сначала направленного против владычества французов в Италии, а затем, в 20-х годах прошлого столетия, поставившего себе целью объединение Италии, под властью демократической республики. Сначала карбонарии переодевались угольщиками, откуда и произошло их название (carbonaro, по-итальянски, – угольщик).


[Закрыть]: – целых двести восемьдесят тысяч фунтов, ну и, конечно, растратил его, не знаю только весь ли, неудачными спекуляциями. Из-за этой растраты не удалось восстание в Триденте или Парме, которое должно было послужить сигналом к революции во всей Италии, и теперь карбонарии гонятся за Хедльстоном, чтобы ему отомстить. Счастье будет, если наша шкура останется цела.

– Карбонарии! – воскликнул я. – Ну, плохо дело! Не сдобровать старику.

– То же и я думаю, – сказал Норсмаур. – Вообще, все мы тут попали в изрядную ловушку, и, откровенно говоря, я рад, что вы здесь и поможете нам. Если не удастся охранить старика, постараюсь, по крайней мере, спасти дочь… Идите в павильон и оставайтесь с нами. И вот вам мое слово, моя рука, я вам друг, пока старик не спасется или не будет убит. Но, – добавил он, – как только дело решится, мы снова соперники, и предупреждаю, берегитесь!

– Идет! – ответил я.

И мы пожали друг другу руки.

– Теперь скорее в нашу цитадель! – сказал Норсмаур и быстро пошел против дождя.

ГЛАВА VI
Повествует о моем знакомстве с высоким мужчиной

В павильон впустила нас Клара. Я почти не узнал комнат первого этажа, – они действительно были укреплены, как цитадель. Входная дверь, кроме прежних болтов, защищалась еще очень крепкой баррикадой, которую, однако, изнутри легко было разобрать настолько, чтобы быстро приотворить дверь. Из сеней мы прошли в столовую, слабо освещавшуюся лампой. Окна ее были защищены еще надежнее, чем наружный вход. Створки ставней были укреплены продольными и поперечными железными полосами, которые, в свою очередь, соединялись с другими металлическими подставками и брусками, упиравшимися частью в пол, частью в потолок, частью даже в противоположную стену. Вся эта защита выглядела прочной и удобной. Я не мог скрыть своего удивления.

– Я здесь инженерствовал! – воскликнул Норсмаур. – Помните скамейки в саду? Вот они, видите, как пригодились!

– Я не знал за вами столько талантов, – ответил я. – Настоящий крепостной инженер.

– Нужно вам оружие? – спросил Норсмаур, указывая на большую коллекцию ружей и пистолетов, размещенную в удивительном порядке вдоль стены, несколько ружей наготове были прислонены к буфету.

– Благодарю вас, – ответил я. – Со времени нашей ночной встречи, я не выхожу без револьвера. Но, сказать вам по правде, я нуждаюсь в подкреплении пищей, со вчерашнего вечера ничего не было у меня во рту.

Норсмаур тотчас достал блюдо холодного мяса, к которому я присел с великим аппетитом, и бутылку хорошего бургундского, хотя, как я уже говорил выше, я всегда из принципа, избегал вина, и если в редких случаях его пил, то в самом ничтожном количестве; тут же, помнится, я с громадным удовольствием выпил почти всю бутылку, – не менее трех четвертей, но надо принять во внимание, что я в павильон пришел весь измокший и сильно озябший от дождя, и вино благотворно меня согрело.

Во время еды я продолжал рассматривать и хвалить «укрепления».

– Положительно, можно выдержать осаду! – решил я в заключении.

– Да, но лишь очень коротенькую, – медленно промолвил Норсмаур, растягивая слова. – Впрочем, это вопрос второстепенный. Меня гораздо более смущают последствия такой осады. Перед нами двойная опасность! Если начнем отстреливаться, то, как ни безлюдны ближайшие окрестности, все же кто-нибудь скоро услышит, и сбежится народ. Тогда одно из двух, или карбонарии успеют нас раньше убить, или сами разбегутся, но тогда же откроют Хедльстона, арестуют его и, конечно, нас, как его сообщников или укрывателей. Не правда ли, приятная дилемма, или смерть от карбонария, или тюрьма по закону? Плохо на этом свете иметь против себя закон! Я это уже высказал старому Хедльстону, и он, кажется, начал теперь разделять мое мнение…

– Кстати. Раз вы заговорили о Хедльстоне, – заметил я, – что это за человек?

– Он? – воскликнул Норсмаур. – О, это зловредная штука! Я, собственно, ничего не имел бы против того, чтобы схватили его все черти, какие только есть в Италии, и мгновенно свернули бы ему шею. Я ему совершенно не сочувствую, вы меня понимаете? Я просто с ним заключил сделку, – за руку его дочери обещал спасти его от закона и итальянской мести, и должен ее довести до конца.

– О, это я, конечно, понимаю, – сказал я. – А как мистер Хедльстон примет мое появление?

– О, предоставьте это Кларе! – ответил Норсмаур.

При других обстоятельствах я ударил бы Норсмаура по лицу за такую грубую фамильярность по отношению к имени моей невесты, но мы заключили перемирие, и я счел необходимым его соблюдать. Нужно заметить, что и Норсмаур держался того же взгляда все время, пока Хедльстону и, главное, его дочери грозила опасность. Могу засвидетельствовать самым торжественным образом, но не без гордости, что вправе то же самое утверждать относительно моего поведения. И для нас обоих это было дело очень не легкое; действительно, вряд ли когда двое мужчин попадали в такое исключительно странное и раздражающее положение.

После того как я закончил есть, мы принялись за последовательный осмотр нижнего этажа. Мы перепробовали укрепления каждого окна и кое-где старались их усилить, по всему павильону разносились звонкие удары наших молотков. Я предложил проделать несколько маленьких отверстий в ставнях, чтобы иметь возможность наблюдать места, ближайшие к павильону, но оказалось, что есть уже достаточно таких отверстий в верхнем этаже.

Хотя все укрепления казались вполне надежными, все же этот осмотр не принес мне успокоения. Удручала мысль, что предстоит защищать семь мест – две двери и пять окон на нижнем этаже, а всех защитников, включая даже Клару и больного старика, было четверо против неизвестного числа нападающих. Я высказал Норсмауру свои опасения, и он с полной искренностью ответил, что разделяет мою тревогу.

– Да что много говорить! – прибавил он. – Не пройдет суток, как нас всех зарежут, и вместо погребения, бросят в Граденскую топь. Для себя я уже это считаю на роду у меня написанным.

Я невольно вздрогнул при упоминании о Граденских песках, но, стараясь успокоить Норсмаура, напомнил, что враги пощадили меня в лесу.

– Не обольщайтесь! – ответил он. – Тогда ваша связь с павильоном не была еще установлена, а теперь вы в одной компании со старым банкиром. Всех нас, без исключения, бросят в топь, – попомните мои слова!

Я почувствовал гнетущий страх за Клару, и тут же послышался ее милый голос, призывавший нас наверх. Норсмаур пошел впереди, показывая мне дорогу, и постучался в дверь комнаты, над которой и девять лет тому назад, и теперь была надпись: «Спальная моего дяди», – такова была предсмертная воля строителя павильона.

– Войдите, Норсмаур! Войдите, пожалуйста, дорогой сэр Кассилис! – послышался голос изнутри.

Дверь приотворил Норсмаур и пропустил меня вперед. В то же мгновение Клара уходила от отца через боковую дверь в комнату, которая прежде служила студией, а теперь была обращена в ее спальню. В кровати, отодвинутой к задней стене, – а когда я осматривал павильон перед приездом Норсмаура, она стояла у самого окна, – сидел Бернард Хедльстон.

Хотя в ночь высадки я только мельком, при свете слабого фонаря, видел его черты, но я тотчас узнал того, который теперь носил звание злостного банкрота. Его бледное, изможденное лицо обрамляла большая рыжая борода и длинные бакенбарды того же цвета; высокие скулы и кривой нос придавали ему вид монгола, голова была покрыта черным шелковым колпаком, который вместе с зеленым пологом кровати еще сильнее оттенил лихорадочный блеск светлых его глаз и мертвенную бледность лица. Рядом с ним, на кровати, раскрыта была массивная Библия, и тут же лежали большие золотые очки, я заметил также пачку других книг на стойке у изголовья кровати.

Старик сидел, окруженный подушками и сильно нагнувшись вперед, его голова склонилась почти до колен, пока он не приподнял ее, чтобы меня приветствовать. Я думаю, что, если бы не суждено было ему умереть другой смертью, он через несколько недель все равно скончался бы от истощения сил.

Хедльстон протянул мне руку – длинную, тонкую и до неприятности волосатую.

– Пожалуйте, пожалуйте, мистер Кассилис! – произнес он торопливо. – Еще покровитель, – он откашлялся, – второй покровитель. Мой лучший привет вам, мистер Кассилис, как доброму другу моей дочери. Вот они собрались около меня, друзья моей дочери, хотят меня спасти… Благослови их, Господи!

Я готовился к этой встрече, старался внушить себе доброе расположение к отцу моей Клары, но, увидев старика, услышав его вкрадчивый голос, явно преувеличенную, притворную любезность, сразу почувствовал, что исчезли все мои доброжелательные намерения. Я убедился, что не в состоянии ему симпатизировать, и свою руку протянул, протестуя в мыслях против этой вынужденной церемонии.

– Кассилис хороший человек, – сказал Норсмаур, – он один стоит десяти!

– Я слышал, – горячо воскликнул старик, – то же самое мне говорила дочь! Ах, мистер Кассилис, вы видите, покарал меня мой грех! Я очень, очень низко пал, но меня немного поддерживает раскаяние. Мы все должны предстать перед лицом Всевышнего, мистер Кассилис! Я являюсь слишком поздно, но с искренним, клянусь, смирением на Его суд.

– Ну, затянул песенку! – грубо заметил Норсмаур.

– Нет, нет, дорогой Норсмаур! – крикнул банкир. – Не говорите этого, не искушайте меня! Вы забываете, дорогой мой, что в эту же ночь может призвать меня Господь.

Нельзя было без жалости смотреть на угнетенное состояние старика. Я сам разделял мнение Норсмаура и от души смеялся про себя, слыша увещания, которые он расточал старому грешнику.

– Бросьте, Хедльстон! – продолжал Норсмаур. – Вы к себе несправедливы. Вы человек, в полном смысле, мира сего, прошли, что называется, сквозь огонь и медные трубы раньше еще, чем я родился. Ваша совесть… выдублена как самая лучшая южно-американская кожа, и вы только забыли продубить печень, отсюда все беспокойства!

– Ах, шутник, шутник! – сказал Хедльстон, грозя пальцем. – Правда, я никогда не был ригористом, я всегда ненавидел ригоризм, но всегда оставались у меня добрые чувства. Я был нехороший человек, мистер Кассилис, я не думаю этого отрицать, но я испортился только после смерти жены. Тяжело вдовому жить… За мной очень много грехов, я не отказываюсь от этого, но есть же и в них мера, я надеюсь. И, если уже говорить… Ай! – крикнул он внезапно.

Его голова приподнялась, пальцы растопырились, лицо исказилось от страха, вытаращенные глаза смотрели на окно…

– Нет. Ничего нет, слава тебе Господи! Это был шум от дождя, – прибавил он после паузы с невыразимым облегчением.

Он откинул спину на подушки и несколько секунд казался очень близким к обмороку, но пересилил недомогание и волнующимся, дрожащим голосом начал снова меня благодарить за готовность стать на его защиту.

– Позвольте мне задать вам один вопрос, мистер. Хедльстон, – сказал я, дав ему договорить и успокоиться. – Правда, что при вас есть еще деньги?

Этот вопрос заметно ему не понравился, и он с неохотой ответил, что, действительно, при нем остались деньги, но весьма немного.

– Хорошо, – продолжал я. – Ведь именно за этими деньгами гонятся итальянцы. Отчего же вы им не отдаете?

– Ах, мистер Кассилис, – возразил он, покачав головой, – я хотел отдать; я предлагал, но они не денег, а крови моей требуют!

– Хедльстон, если уж говорить, то говорить всю правду! – вмешался Норсмаур. – Вы должны сказать, сколько вы им предлагали, а предложили очень мало, сравнительно с той суммой, которая у них пропала, и из-за этого, Франк, они и требуют другой расплаты. И эти итальянцы просто рассудили. Они и остатки денег возьмут, и кровью отомстят за пропажу остальных.

– Деньги здесь, в павильоне? – спросил я.

– Здесь, – ответил Норсмаур. – Пусть бы они лучше лежали на дне морском…

Вдруг он крикнул Хедльстону:

– Что это вы мне делаете какие-то гримасы? Или вы думаете, что Кассилис нас продаст?

Хедльстон, разумеется, ответил, что ничего подобного не могло быть у него в мыслях.

– К чему вы о деньгах спросили, Франк? – обратился ко мне Норсмаур.

– Я хотел предложить небольшое занятие до обеда, – ответил я. – Предлагаю пересчитать все эти деньги и положить их перед дверью павильона. Если придут карбонарии, пусть они деньги и возьмут. Это ведь их собственность.

– О, нет, нет! – воскликнул Хедльстон. – Эти деньги им не принадлежат. Если уж отдавать, так в пользу всех кредиторов, пропорционально их вкладам…

– Что говорить пустое, Хедльстон! – прервал его Норсмаур. – Вы этого, все равно, не сделаете.

– А моя дочь? С чем она останется? – простонал презренный старик.

– Ваша дочь в этих деньгах не нуждается. У нее два поклонника, Кассилис и я, – и оба мы не нищие, и кого бы из нас она ни выбрала, без средств не останется. Ну а что касается вас, то, чтобы покончить с вопросом, скажу, во-первых, что вы не имеете права ни на один фарсинг из этой суммы, а во-вторых, вам смерть с часу на час угрожает. Зачем же вам деньги?

Разумеется, это было жестоко сказано, но Хедльстон не внушал никакой симпатии, и хотя я заметил, как он от слов Норсмаура скорчился, все же и я решил прибавить свой удар.

– Норсмаур и я, мы готовы оказать всю свою помощь, чтобы спасти вам жизнь, но неужели вы думаете, что мы способны укрывать краденые деньги?

Старик снова содрогнулся, на лице показалось гневное выражение, но он благоразумно удержался.

– Дорогие мои друзья, – сказал он, наконец, – делайте с моими деньгами все, что хотите. Я все передаю в ваши руки. Дайте мне только успокоиться.

Мы с радостью отошли от него. Бросив около двери последний взгляд, я видел, как он положил большую Библию на колени и дрожащими руками надевал очки, чтобы приступить к чтению.