Текст книги "Женщина-кошка"

Автор книги: Роберт Линн Асприн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

ЧЕТЫРНАДЦАТЬ

Связной смотрел на длинный ряд цифровых данных, бегущих по контрольной панели. Датчики не зависели от голограммы и передавали сведения постоянно. Тигр не догадывался об их существовании. Уличный забияка всегда помахивал рукой, стоя в фургоне и ожидая, пока проявится голограмма. Телеметрия не может читать мысли. Это было и, наверное, всегда будет невозможно: человеческие мысли слишком противоречивы, чтобы облечь их в цифры; но эмоции проще и универсальнее. Связной долго работал над физической формулой эмоций, и, если верить телеметрии, его помощник представлял собой сложную смесь страха и надежды.

Он нажал кнопку, которая сохраняла данные для последующего анализа, затем вторую кнопку, которая включала передачу голографического изображения. Один из многочисленных мониторов ожил и заполнился изображением некоего анонимного лица, которое Связной выбрал из толпы несколько недель назад. Рубиновые лучи коснулись лица и рук Связного, устанавливая обратную связь для управления голограммой. Динамики наполнились шумом мотора и уличными звуками, появилась светящаяся фигура Тигра.

Первое, что заметил Связной, – руки Тигра были пусты, хотя он и держал их за спиной. «Ну, дай мне посмотреть на нее», – дружелюбно сказал Связной.

Страх усилился, но, что интересно, и надежда не уменьшилась. Эмоции у человеческих существ не подчиняются закону сохранения.

– Пастухи взбунтовались, босс. Они показали картинку, но не отдали.

– Они отказались отдать тебе ящик? – Связной нажал выключатель ногой.

Рубиновые лучи погасли. Голограмма отныне двигалась без его участия, он же забарабанил пальцами по клавиатуре. – Скажи, что получилось не так, как запланировано? – он активизировал дистанционное управление эмоциями собеседника. Тигр не сможет воспринимать сигналы сознательно, но почувствует кумулятивный эффект в виде стресса и взволнованности.

– Все шло нормально, пока я не пришел туда. Пастухов расстреляли из проезжавшей машины. Ехали на большой скорости с погашенными фарами, выскочили, начали стрелять, потом прыгнули обратно и умчались. Может быть это одна из южных банд – кто знает – я не разобрал их цветов, но они знали, что ищут, и били наверняка. Я был слишком далеко, чтобы вмешаться… – Тигра пробила дрожь, словно он получил легкий удар электричеством. Так на самом деле и было.

– Не хочешь ли ты сказать, что горстка хулиганов завладела моей иконой? – голограмма оставалась невозмутимой и спокойной в то время, как лицо Связного исказила презрительная гримаса. Он согласился на это рискованное, безрассудное дело только ради иконы. Ни один из игроков, особенно безнадежно наивные и непредсказуемые бессарабы, не понимали истинной ценности товара, предлагаемого к обмену на оружие. Капельки пота выступили на верхней губе Тигра, стекали по лицу вдоль шрамов. «Нет, – еще одна судорога. – Нет, не знаю. Я не видел, что произошло с ящиком. Я был слишком далеко».

– Ты сказал, это была проезжающая машина. Бессарабов расстреляли.

Либо ящик остался с ними, и ты его нашел бы, осматривая тела, либо его увезли бандиты.

– А может, бессарабские пастухи накололи нас.

Телеметрия точно взбесилась. В то же время активизировался монитор, соединенный с клавиатурой Связного: ему удалось вломиться в сеть Готамской полиции. Курсор лихорадочно замигал, экран разделился пополам, по обеим половинам в противоположном направлении заструились колонки информации.

– Зачем бессарабам обманывать нас? Что они с этого будут иметь? У них больше нечего предъявить, разве не так? Корабли стоят на якоре в пяти милях от берега. Автоматы и стингеры должны прибыть ночью в благодарность за все хорошее, что сделали для нас наши маленькие друзья. Корабли ведь стоят на якоре?

Кивок Тигра был быстрым и искренним, что подтвердила телеметрия. Эта часть операции – самая легкая: вооружение для поддержки небольшого восстания в течение нескольких недель – находилась под контролем, но вот более важная ее часть, в которой была задействована старинная русская икона, предназначенная для частной галереи одного азиатского коллекционера, от которого Связной надеялся получить два процента в Золотом Треугольнике опиумной торговли, – эта часть явно выходила из-под контроля. Разделенный экран продолжал струить цифры.

– Ты что-то недоговариваешь, Тигр, – Связной заговорил притворно-отеческим тоном; между тем его внимание раздробилось между множеством мониторов. – С чего все началось? Расскажи мне.

– Бессарабы побежали, босс. Они рассыпались как… как бараны, да они и есть бараны. Я не мог бежать за всеми сразу. Один из них мог взять ящик.

А может это была не случайная машина. Скорее, акция была спланирована.

Может у бессарабов есть здесь враги. Кто знает? Из них ни один не говорит по-английски.

Телеметрия показывала, что сказанное являлось правдой, но не всей правдой. Случайное насилие было не в новинку в Готам-сити. В интересах дела Связной или его помощники оказывались в самых гнусных клоаках этого мира. Ему самому приходилось разрушать чьи-то планы подобными методами.

Это входило в ту цену, которую приходится платить за успех. Терпеть поражение, отыгрываться, давить то на одну наркобанду, то на другую, пока они делают за тебя грязную работу и, наконец, доставляют похищенную собственность.

Тигр знал это.

Одна сторона разделенного экрана замерла. Связной очистил и перезагрузил экран. Теперь он наблюдал в режиме реального времени, как запрос начинает свой путь к центральной памяти: Готамский Мемориальный госпиталь. Двадцать минут назад поступил в тяжелом состоянии с пулевыми ранениями в грудь и живот двадцатилетний советский иммигрант. Пострадавший был доставлен в Готамский Мемориальный Бэтмэном, который сообщил, что еще одно тело – тоже бывшего советского гражданина – осталось на месте преступления. Полиция была поставлена в известность и машина отправлена по адресу: Броуд-стрит 208.

Связной протер глаза и переключил все внимание на своего помощника.

Теперь он с большой степенью достоверности мог представить, что произошло, но всегда лучше добиться признания.

– Ящик мог взять один из бессарабов, или гангстеры, или кто-то еще.

Кто еще, Тигр? Кто мог взять ящик с иконой?

Связной набрал код. Посылаемые разряды участились, сделались более интенсивными. Сердце Тигра сразу же забилось чаще, кровяное давление возросло. Вены на лбу и висках набухли.

– Они испытывают меня, босс.

Телеметрический график резко упал вниз. Пришло время подлинной исповеди, Тигр впал в экзальтацию. Но Связному были нужны не слова.

– Путеводные силы оценивают мою пригодность. Я говорил вам, что кто-то побывал в моей квартире, пока я отсутствовал. Внутренняя дверь изуродована – на ней царапины – но замки или сигнализация не тронуты. А когда я вошел, все они повернулись и смотрели на меня. Я позвонил вам, потому что буквально обмочился от страха, я думал, что кто-то побывал в квартире и трогал мои вещи. Мы говорили с вами, и вы сказали: «Что с Розой»? Ну вроде того, не вернулась ли еще эта шлюха. И вы сказали, что я должен делать. И вдруг, когда я выходил из комнаты, на меня набросились яркая вспышка света и кошка. Огромная черная кошка. Она назвала меня по имени. Я не понял, не понял сначала. Я подумал, что-то тут не так, но потом, когда я пришел на Броуд-стрит, в моей голове раздались их голоса, они говорили: Ты ли это? Ты – Черный Тигр? Достоин ли ты?

– Это испытание, босс. Я на пределе. Вокруг меня столько тайных сил, они ждут, когда я стану Черным Тигром. И тут я увидел Бэтмэна. А вот, зачем ему там быть, если не из-за Тигра? Потом я понял: он – часть испытания. Бэтмэн – часть моего испытания. Я уже встречался с ним лицом к лицу. Теперь я сокрушу его…

Связной грубо выругался про себя, досадуя, что не узнал вовремя о предыдущей встрече своего помощника с этим ряженым. Мужчины и женщины, герои и негодяи, ночные хищники и дневные пташки, которые не стеснялись показываться миру в каких-то нелепых одеяниях, были за пределами понимания Связного. Он мог предвидеть их действия в случае необходимости, но понимать их? Никогда. Не стоило даже и пытаться. И хотя кличка и голографическое обличье, которыми он пользовался, давали основание отнести его самого к этим людям, к категории негодяев и ночных хищников, Гарри Маттесон решительно отказывался видеть какую-либо связь с ними.

Его кличка и его обличье были естественными предосторожностями бизнесмена, а не причудами характера – как у Эдди Лобба с его убогим чувством принадлежности к тигриному духу. Временами этот босяк, казалось, забывал о той автомобильной антенне, которая оставила на его лице столь уникальные отметины в отместку за неотданный карточный долг. Его вера в тигриный дух и перерождение была на редкость искренней. В то время как Связной не мог постичь загадочных процессов, которые порождали всех этих костюмированных персонажей с их бесспорными талантами, лежащими за пределами обычных человеческих возможностей, в отношении Тигра он знал твердо, что тот был и остался уличной шпаной, не более того.

Маттесон написал имя Тигра на клочке бумаги и окружил его вопросительными знаками. Человек со шрамами продолжал давать свою интерпретацию событий в свете своей неизбежной трансформации в тигра.

– Все дело в той шкатулке, что вы мне подарили. Она подтолкнула меня к перевалу; дух тигра пришел посмотреть, на что я способен, но я совершил ошибку и отдал шкатулку этой шлюхе вместо того, чтобы поставить к остальным. Но теперь я преодолел перевал.

Тигр был на краю пропасти, а не на перевале. Человек со шрамами подписал себе смертный приговор.

– Бэтмэн – это мое испытание, мой последний шанс доказать, что я достоин называть себя Черным Тигром. Когда я разделаюсь с Бэтмэном, увидите, все поймут, что я достоин.

Связной положил ручку на бумагу. Ему хотелось бы верить в то, что все, одевающие странные костюмы, были такими же замороченными, как его помощник, но человек не всегда получает то, что хочет. Бэтмэн был реальностью. Бэтмэн относился к Готам-сити, как к своим личным владениям.

Имя Бэтмэн находилось почти в самом верху списка причин, в силу которых Связной был вынужден держать руки чистыми, а лицо – скрытым.

Он перебрал варианты дальнейших действий. Можно поджарить Тигра прямо на месте, выйти из дела и спокойно подсчитать убытки. Или кинуть Тигру спасительную веревку, на которой Бэтмэн его и повесит. Он поднял ногу с выключателя. Рубиновые лучи вновь коснулись его лица и голограмма опять ожила.

– Мне плевать на Бэтмэнов и черных тигров. Я подобрал тебя издыхающим в канаве, Эдди, и я брошу тебя туда, где нашел, как только захочу. У тебя есть задание: доставить мне икону. Делай, что хочешь: надуй бессарабов, отыщи их таинственных врагов, шантажируй гангстеров, выиграй поединок с Бэтмэном – все, что угодно, но икону мне доставь.

Телеметрия опять замигала. Вот оно – напряжение, красноречиво свидетельствующее о предательстве и обмане. Что же, едва ли это было сюрпризом. Человеку, который полагает, что предназначен стать Черным Тигром, трудно представить, что потратил жизнь, прислуживая кому-то другому.

– В понедельник утром. На обычном месте, Тигр.

Связной отключил связь, и Тигр остался один.

Бэтмэн видел, как полицейский офицер выходит из лифта и прокладывает себе дорогу, словно медведь к меду. Их глаза встретились. Бэтмэн сделал быстрое движение рукой, и офицер застыл на месте. Хирург, которого слушал Бэтмэн, пропустил всю эту сцену, увлекшись рассказом о ранах русского и его перспективах на выживание. Несчастный потерял часть легкого, печени, кишечника и желудка.

– Выстрел с такого расстояния наносит очень серьезные повреждения, – банально закончил хирург.

– Сумеет он выкарабкаться?

Весь в зеленом с ног до головы, хирург недовольно заморгал. «Мы проделали большую работу. Похоже, мы заделали самые большие дырки и остановили кровотечение. Но риск заражения остается высоким. Через день-другой ситуация прояснится», – он слегка попятился, давая понять, что беседа окончена.

Полицейский офицер пошел дальше. Бэтмэн сказал, что позвонит утром.

Он винил себя за несчастье с русским. В своем стремлении получить больше информации и ухватить рыбу покрупнее он позволил преступлению выйти из-под контроля. Не было необходимости оставлять молодого человека – невежественного и наивного, а, значит, невинного, – один на один с опасностью. И, в конце концов, он так ничего и не выяснил.

– Бэтмэн? – офицер остановился на расстоянии, не удобном для беседы.

Было заметно, что ему не нравится поручение. – Федералы забрали тело прежде, чем мы смогли его опознать. Они взъелись на комиссара Гордона.

Сейчас Гордон хочет видеть вас у себя в офисе. Надо спешить. Мы вас еле отыскали, и теперь можем опоздать.

Бэтмэну сейчас не особенно хотелось в офис Гордона, но отказываться от приглашения значило подвергать опасности длительные, хотя и непростые отношения.

– Что ж, давайте попробуем наверстать упущенное, – сказал он с преувеличенным энтузиазмом и двинулся через госпиталь вслед за офицером.

Он шел в молчании. Было мало надежды на то, что встреча с Гордоном окажется продуктивной, но ее совсем не осталось, когда он увидел четырех незнакомцев, сидящих в кабинете комиссара.

Гордон закатил глаза, давая понять, что в этой ситуации он бессилен и что Бэтмэн сам напросился. Затем началось бюрократическое вытягивание жил.

Когда Брюс Уэйн стал Бэтмэном, он узнал, что множество людей, которым он старался помочь – загруженных работой, низкооплачиваемых агентов правоохранительных органов – при первой возможности встанут у него поперек дороги. Он принимал их неприязнь, их туповатые насмешки и уколы как часть той цены, которую ему приходится платить, но после того, как федеральный начальник в четвертый или пятый раз завел речь о «бессербских повстанцах», Бэтмэн потерял терпение.

С холодной вежливостью он объяснил, что тело, которое они забрали, принадлежало гагаузу – туркоязычному христианину из центрального нагорья Бессарабии. Молодой человек в госпитале – этнический русский, чьи предки были переселены в Бессарабию Иосифом Сталиным в 1940 году. Проезжавшая мимо машина с автоматчиками могла быть и случайным совпадением, но если нет, то инцидент скорее всего инспирирован румыноязычными молдовскими агентами, чрезвычайно заинтересованными в предотвращении сделки обмена иконы на оружие. Таким образом, существуют три группировки, живущие на территории, отождествляемой с Бессарабией, причем ни одна из них не называет себя бессарабами.

Сербы же, добавил Бэтмэн, сражаются на территории, принадлежавшей ранее Югославии.

Один из федералов имел смелость делать пометки; остальные трое скрестили руки в упрямом молчании. Гордон попытался разрядить предгрозовую ситуацию легкомысленной шуткой.

– О, где вы, добрые старые деньки, когда Восток противостоял Западу, и все носили черные шляпы одного размера.

Федеральный начальник, который, конечно, пометок не делал, брезгливо встряхнул руками, словно дотронулся до чего-то мерзкого. «Вы поставили под удар крупную международную антитеррористическую операцию, мистер Не-знаю-как-вас-там. Я не имею полномочий разглашать, какие силы вовлечены в это дело, но наши люди присутствовали на месте и были готовы вмешаться, когда вы своим трюкачеством разрушили все. Теперь мы на нуле. Сделка не состоится. Мы потратили время и деньги налогоплательщиков. Мы собрались здесь с надеждой на то, что бессербы, – он подчеркнуто не изменил произношение, – возобновят контакты прежде, чем вернутся в Канаду и исчезнут с нашего горизонта».

Их люди на месте? Женщина-кошка? Женщина-кошка – федеральный агент?

Женщина-кошка – шпион? Сама мысль об этом была смешной, но все же она была единственным человеком на той улице, чьи мотивы оставались неясными. Во всем этом было очень мало смысла, но, если честно, и во всей ситуации его было очень мало.

Бэтмэн стоически выслушивал уничижительные нотации и скрытые угрозы, пока федералы не утомились и не отправились восвояси. Тогда он повернулся к Гордону. «Я хотел остановить их», – сказал он ровным голосом, не акцентируя, кого именно имеет в виду.

– Я знаю, ты сделал все, что мог, – вздохнул Гордон. – Я и не ждал, что ты сумеешь один вовремя остановить всю эту кутерьму. Весь мир взбесился, а мы стараемся сохранить мир в Готам-сити. Федералы требуют особых полномочий. Я готов их предоставить и надеюсь только, что больше не будет кровопролития.

– Нет, Гордон. Я могу докопаться до самого донышка всего этого дела – во всяком случае здесь, в Готам-сити. Я нашел ключ, – он подумал об иконе, запертой в подвале Уэйновского фонда. – Я могу заманить всех участников в одно место, и когда это случится, дам тебе знать.

Гордон начал было спорить, но передумал. «Ты знаешь, как меня найти.

Будь осторожен. Для федералов ты просто очередной детектив-любитель. Если они не смогут накрыть этих – как ты сказал, они называются, га-га-кто? – то они будут счастливы вывести тебя из игры».

Бэтмэн поблагодарил его за предупреждение и ушел.

ПЯТНАДЦАТЬ

– Это выходит за пределы наших полномочий, – проговорил директор отделения Воинов Дикой Природы, попыхивая трубкой.

Ему было лет сорок пять и, несмотря на трубку, аккуратно подстриженные волосы и одобряемый истэблишментом твидовый пиджак, он выглядел так, словно гораздо лучше чувствовал себя где-нибудь в парке, в бисерных бусах и клешеных штанах, распевая «Дайте миру шанс» под легким марихуановым кайфом. Именно поэтому его явное нежелание предпринимать какие-либо действия в отношении пачки фотографий с подробными пояснениями на обратной стороне особенно разочаровывало Бонни. Она не осмеливалась произнести что-нибудь или собрать фотографии, которые он ей вернул, потому что боялась швырнуть их ему в лицо и вылететь отсюда без работы. Работа – даже такая практика, как эта, где она почти ничего не получала и жила на солидную родительскую субсидию – была очень важна для ее поколения. И она ждала, что ее босс, как представитель предыдущего поколения, проявит большую широту духа.

– Это очень хорошо сделано, – заверил ее директор, вновь пододвигая к себе пачку фотографий. – Очень убедительно. Что-то, конечно, необходимо предпринять в отношении этого человека. Но я не уверен, можем ли мы…

– Если мы не можем, Тим, то кто? Куда мне послать эти снимки? Или же мне придется найти человека, который – или которая – возьмет дело в свои руки. Неужели кому-то придется вламываться в эту квартиру и делать то, что должны сделать мы?

Директор искоса посмотрел на Бонни и начал ритмично постукивать по ладони бумагой. «Это может вызвать негативную реакцию прессы, – промямлил он. – Мы можем потерять деньги. Нет, этого делать нельзя». Он еще несколько раз постучал бумагой и, наконец, пришел к решению, которым не собирался делиться с Бонни – во всяком случае, не сейчас. «Можно я возьму это? – спросил он; она кивнула. – У меня есть друг. Старый друг. Мы несколько лет не виделись, но, возможно, он сможет что-то сделать.

Держись, Бонни. Посмотрим, что из всего этого получится».

Он вышел из приемной, помахивая фотографиями и что-то бормоча себе под нос. Бонни разжала кулаки. Онемевшие пальцы начали болезненно покалывать от прилива крови.

Итак, у Тима был «старый друг», который в состоянии чем-то помочь; у нее же самой появился новый друг, который может залезть в любую квартиру.

На минуту ей представился милый, сказочный образ Готам-сити, где почти каждый знал кого-то (или сам был кем-то), кто на самом деле являлся совсем не тем, кем казался, и каждый, кто знал эту тайну, хранил ее, как она хранила тайну Женщины-кошки Селины Кайл.

Селина становилась Женщиной-кошкой. Они были одного роста и сложения.

Глаза одного цвета. Одинаковые голоса, одни и те же жесты и выражения.

Легче было поверить, что Селина и Женщина-кошка – один и тот же человек, чем поверить, что это два разных человека, очень похожих друг на друга.

Бонни хранила Селинину тайну, потому что в тайнах была загадка и изумление, а Селина была самой изумительной и загадочной личностью, какую только могла вообразить Бонни.

Были и другие причины хранить Селинину тайну, не последней из них являлось то, что ни Селина, ни Женщина-кошка не объявлялись со времени приключения в квартире Эдди Лобба. Весь уик-энд, пока Бонни проявляла пленку и печатала снимки, она ждала, что черноволосая женщина в поношенной одежде из лавки старьевщика постучит в дверь. А ночью Бонни то и дело прислушивалась, не царапает ли стальной коготь по оконному стеклу.

Разочарование Бонни материализовалось тяжестью в желудке. Она знала, что мир – не сказочная страна. Она регулярно расставалась с иллюзиями, когда беспощадный свет реальности доказывал их принадлежность к миру грез.

Но ей не нравилось это. Она приготовила себя к тому, что Селина больше никогда не покажется, так же как и к тому, что Тим вернет ей фотографии со словами сожаления, ибо его старый друг не смог ничего сделать с Эдди Лоббом. Это были горькие пилюли, и она старалась как можно дальше оттянуть время, когда придется их глотать.

Весь день она ждала, что директор появится с широкой улыбкой на лице или что Селина хмуро уставится в камеру монитора у двери. Директор ушел рано, не сказав ни слова. Остальные ушли в пять, и в начале седьмого Бонни тоже приготовилась идти домой. Она не чувствовала себя такой одинокой и несчастной с тех пор, как помахала своим родителям рукой на прощание.

Бонни сложила свой термос с эмблемой Воинов и экологически чистую коробочку для завтраков в парусиновую сумку вместе с потрепанной утренней газетой, на которой виднелся заполненный чернилами кроссворд. Второй комплект фотографий – тот, что она надеялась отдать Селине – так и пролежал весь день в сумке.

Тяжесть в желудке превратилась в тошноту. Она тяжело опустилась в кресло, упрекая себя за такое внезапное уныние.

У нас нет ничего общего, – говорила она себе. – Селина одевается, словно живет на чердаке, а Женщина-кошка вообще настоящая преступница.

Заставила меня влезть в чужую квартиру. Меня! Меня же могли арестовать.

Жизнь моя была бы загублена. Лучше мне ее больше никогда не видеть. Ну, было маленькое приключение – и все! Хватит!

Бодрый монолог не сработал; сердечная боль и разочарование были слишком свежи. Но со временем все пройдет и, твердо поверив в это, Бонни повесила парусиновую сумку на плечо. Ежевечернее запирание дверей офиса входило в обязанности Бонни, и она делала это с величайшим старанием, дважды проверив каждый замок прежде, чем позволить себе повернуться и посмотреть на тротуар.

– Тебе следовало бы обращать больше внимания на то, что творится вокруг.

– О, Боже, – застигнутая врасплох, Бонни отпрянула и от двери, и от голоса. Глаза ее кричали «Селина», но все остальное существо было парализовано испугом. – О, Боже, – сумка соскользнула с плеча. Длинная ручка обвилась вокруг ног и она неуклюже шлепнулась прямо на мусорный бак.

Селина протянула ей руку. «Ты умная девушка, но ты не создана для Готам-сити, – она легко поставила Бонни на ноги и повесила сумку ей на плечо. – У тебя хороший дом, хорошая семья в Индиане. За каким чертом ты приехала в Готам-сити?» – Зачем вообще люди приезжают в Готам-сити? – риторически ответила Бонни, отряхивая мусор. – Здесь интересно. При всех своих прелестях, Индиана – скучнейшее место на земле.

Селине нечего было возразить. Они с Бонни прибыли сюда из одного и того же мира. Во всех маленьких городках, вроде того, где родилась Бонни, есть окраинные районы, внизу – там дети неудачников растут, чтобы пополнить ряды неудачников. Селина родилась в таком районе. Бонни, напротив, жила в центре, на холме, среди уважаемых граждан. Уважаемые граждане видели неудачников раз в году перед рождеством, когда помогали церкви доставлять двадцать фунтов благотворительной ветчины с пряностями к покосившемуся крыльцу семейства Кайл.

С тех пор Селина ненавидела ветчину. Ей хотелось возненавидеть и Бонни, но огонь не разгорался.

– Ну, отпечатала фотографии? – спросила она с оттенком враждебности.

– За выходные я проявила все пленки и отпечатала фотографии.

Получилось очень много негативов – так всегда бывает – и никогда не знаешь, какие лучше, пока не напечатаешь. Я много думала, какие выбрать, и все надеялась, что ты придешь, но, наконец, прошлой ночью я отобрала пятнадцать…

– Значит, ты показала картинки своему боссу. И что, собираются Воины что-то делать или мы опять Д-Н?

– Д-Н?

– Дерьмо несчастное.

Бонни поперхнулась и кивнула. «Нет, пока что мы не Д-Н. Тим сказал, что у него есть старый друг, который, может быть, сумеет что-то предпринять. Старый друг».

Эти слова, хотя и были выделены особым образом, ничего не задели в мозгу Селины, и теперь была ее очередь удивиться. «Не нравится мне кого-то еще вовлекать в это дело. А ты не можешь еще что-нибудь придумать?» – Надо пообедать. Я умираю с голоду, – девушка пошла по улице к оживленной авеню. Селина покорно поплелась следом. – И тогда мы сможем придумать еще что-то. К кому еще обратиться? Телевидение! На всех каналах есть любители жареных фактов. Они обожают такие истории. Если Тим ничего не сделает, мы отнесем снимки на одну из телевизионных станций. Это будет здорово смотреться на ТV. Правда, нам придется залезть туда еще раз – с видеокамерой. Надо раздобыть пленку…

Селина вглядывалась в плотный поток пешеходов на тротуарах. Ей хотелось послушать Бонни, но тогда полгорода может узнать об их тайных планах.

– Да, давай пообедаем, – перебила она. – У тебя. Там можно поговорить. Не на ходу, ладно?

Бонни согласилась, и они купили коробку куриных крылышек «вкус сезона». Бонни возилась в темной комнате в поисках тарелок и салфеток.

«Скверно, что эту коробку нельзя повторно использовать», – сказала она.

«Давай не будем усугублять проблему бумажными тарелками и салфетками», – Селина искала фотографии в парусиновой сумке. Сначала ей пришлось вытащить газету, на которой она заметила разгаданный кроссворд – еще одно доказательство, если кто-то сомневался, что у них с Бонни нет ничего общего. Она собиралась было запихнуть газету обратно, когда взгляд упал на слова: Броуд-стрит 208. Развернув газету, она начала читать.

Оказалось, прошитое пулями тело, найденное возле двери по тому адресу, вызвало международный переполох. Человек был опознан как Степан Киндегилен. А те обломки бывшего Советского Союза, известные ныне как Россия и Молдова, требовали выдачи трупа. Обе республики обменялись дипломатическими нотами, тексты которых газета напечатала полностью.

– Ты можешь в этом разобраться? – спросила Селина, когда Бонни появилась из темной комнаты с охапкой тарелок и салфеток. – Мои глаза видят английские слова, но в мозгах остается какая-то шелуха.

Бонни склонилась над газетой. Она пробормотала что-то насчет плохого перевода, затем опустилась на пол. «Это, конечно, только догадка, но мне кажется, как русским, так и молдованам наплевать на этого Степана. Просто он не должен был там оказаться. Здесь говорится, у него не было визы, но неизвестно, преступник он или нет. Обеим сторонам нужен только труп.

Словно с этим трупом что-то связано… – ее глаза округлились. – Радиоактивность! Это еще один несчастный из Чернобыля… Погоди, Чернобыль на Украине. А где же Молдова? Куда подевался мой атлас?..» Она поползла вдоль стопок книг.

Селина схватила ее за лодыжку. «Да забудь об этом. Предположим, это был ящичек, примерно вот такого размера… – Она очертила пальцами рамку.

– Может, он был обтянут старым бархатом. Что там могло лежать?» – Она вспомнила предмет, брошенный в машину перед тем, как та умчалась прочь.

Вопрос был задан, и Бонни полагалось на него ответить. Она не задумывалась над всякими сопутствующими вопросами, например, почему Селина упомянула ящик или почему Селина так интересовалась этой компанией иностранцев. Бонни просто старалась ответить на заданный вопрос. Память у нее была не фотографическая, но достаточно хорошая, особенно на такие вещи, которые другие называют тривиальными.

– Лаковая миниатюра, – сказала она через минуту.

Селина изогнула бровь.

– Блестящая лакированная коробочка с яркими картинками, – развивала свою мысль Бонни. – Я задала себе вопрос и теперь вижу ответ. Я вижу блестящую коробочку с картинкой на сказочный сюжет. Где-то я слышала, что такие лакированные коробочки из России представляют довольно большую ценность, – она беспомощно пожала плечами, словно собственный мыслительный процесс был для нее такой же загадкой, как и для Селины.

Селина в свою очередь взглянула на разгаданный кроссворд. Она уже готова была сделать вывод, когда Бонни выхватила у нее газету.

– О – нет! Не лаковая миниатюра, – она принялась судорожно теребить газету. – Икона. Икона – вот, посмотри, – она ткнула пальцем в зернистую фотографию.

Брюс Уэйн, гласила подпись, из Уэйновского фонда предоставляет для экспозиции в Музей изящных искусств редкую и бесценную икону семнадцатого века. Мистер Уэйн заявил, что нашел светящийся портрет святой Ольги в одном из сундуков своего отца во время очередной уборки на чердаке фамильного дома.

– Лжец, – импульсивно пробормотала Селина и заметила вопросительное выражение на лице Бонни. – Он просто отмазывается от полиции, – сказала она торопливо, не желая оставаться под любопытным взглядом девушки. – Ты недавно в Готам-сити, но мы-то знаем, что Уэйновский фонд вечно заискивает перед властями.

– Вау. А я собиралась пойти посмотреть на нее. Может, не стоит.

Может, это опасно. Но на западе так мало образцов хорошей русской иконографии семнадцатого века. Нет, все-таки надо сходить, такой случай выпадает раз в жизни.

– Раз в жизни, – сухо сказала Селина. – Рисковать жизнью ради каких-то картинок. Ты, наверное, очень их любишь.

– Нет. Я ни одной не видела, и это может быть единственный шанс увидеть. Кто знает, может, когда-нибудь мне очень захочется посмотреть хотя бы на одну из них, и я вспомню, что у меня такая возможность была, а я ею не воспользовалась. Там же охрана. Это не опаснее, чем ездить в подземке.

– А ты ездишь в подземке?

– Вообще-то нет, но хотя бы раз нужно будет попробовать. Разве тебе не хочется все попробовать и увидеть?

Селина предпочла не отвечать. «Я пойду с тобой и посмотрю эту икону, – сказала она вместо этого. – Как насчет завтра?» – Завтра я работаю. Может, после работы. До каких работает музей? Что там в газете написано?

– Да пошли ты этих Воинов на один день.

Губы Бонни округлились в беззвучное «О». «Но я не могу. Это моя работа. Они рассчитывают на меня. Я открываю дверь. Я отвечаю на звонки, открываю…» – Ну, только один раз, – Селина усмехнулась. – Пошли разок этих Воинов, просто ради эксперимента.