Текст книги "Мелодии для танцев на медвежьей вечеринке"

Автор книги: Роберт Кормье (Кормер) (Кармер)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

– Две вещи, – сказал мистер Хирстон, в то время как Генри продолжал работать с фруктами.

– Смотри на меня, парень, – приказал он.

Генри обернулся, но, избегая глаз бакалейщика, сконцентрировался на пуговицах его белого пиджака.

– Сначала о твоей матери.

Его слова охладили Генри, заставляя содрогнуться даже в жару и пыли магазина.

– Она работает в «Мисс-Викбург-Динер», – сказал бакалейщик удивленным голосом, словно только что об этом узнал.

– Владелец этого ресторана – мой друг. Я не говорю об управляющем. Он – выскочка, который обращается ко мне за помощью, словно член его семьи. Я говорю о владельце, который не выносит никакой ерунды…

Генри ждал, уводя глаза от пуговиц в сторону. Он боялся, что они могут его загипнотизировать, если сконцентрирует на них свое внимание.

– Не так давно владелец этого ресторана имел неприятности, и нуждался в деньгах – в ссуде. Он пришел ко мне, и я помог ему. Это то, что люди должны делать, помогать друг другу. Ты не согласен, Генри?

Генри не отвечал. Он на короткое время заглядывал в темные глаза бакалейщика и затем снова фиксировал взгляд на пуговицах. Внезапно он заметил, что вторая пуговица, если считать сверху, надломана и скоро отвалится.

– И после того, как я помог ему, он сказал: «Если когда-либо о чем-нибудь попросишь, то я исполню любую твою просьбу – только попроси». Ты видишь? – не ожидая ответа, он продолжил. – Так, это касается твоей матери, если попрошу его повысить ее, то он даст ей лучшие часы, и она будет отвечать за размещение, и ей даже не придется бегать между столами, – он щелкнул пальцами. – Вот так.

Генри оцепенел. Он знал, что он зависит от решений и настроений мистера Хирстона, но не знал, что в такой степени.

– Иначе, если что-то будет не так, то лишь одно мое слово владельцу этого ресторана, и результат может быть совсем другим. Если я скажу: «Уволь ее», то он тут же пойдет на это. Конечно, я не хотел бы это делать. Владелец сказал мне, что твоя мать – очень хорошая женщина. Хорошая официантка. Она заслуживает повышения и продвижения по службе. Почему бы нет, Генри? Ты любишь свою мать, не так ли? И все в твоих руках… – вздохнул бакалейщик.

– Я тебя прошу о такой малости, чтобы ты это сделал. Посмотри, что тебя за это ожидает.

«Если это – такая малость, почему для вас это так важно?» – тихо спросил Генри. Он боялся ответа, боялся того, что бакалейщик мог бы ему ответить.

– Теперь другое, – сказал бакалейщик, с тревогой глядя на дверь, но никто не входил. – Если ты собираешься это сделать, то сделай это сегодня – сегодня вечером. Ты сказал, что выставка состоится в субботу утром, но они могут передумать и устроить это завтра. Ты никогда и не узнаешь, что у них на уме. Так что я не хочу, чтобы ты ждал. – Он посмотрел на часы. – Сейчас – почти три. Через несколько минут ты можешь уйти.

Генри притих, вслушиваясь в биение своего сердца.

– Сделаешь ли ты это или нет, хочу, чтобы ты ушел сейчас, в эту минуту. Если ты сделаешь то, о чем я тебя прошу, то после этого возвращайся. Я буду ожидать тебя здесь, в магазине, ты увидишь в окнах свет. Если не сделаешь, то больше никогда сюда не приходи, – он полез во внутренний карман своего пиджака и достал оттуда несколько двадцатидолларовых купюр. – Это твое недельное жалование, – он засунул деньги в нагрудный карман рубашки Генри. – Я не хочу тебя больше видеть – никогда, если ты не можешь сделать того, о чем тебя прошу.

Наконец зазвенели колокольчики. Входная дверь открылась, и Генри с облегчением увидел входящую в магазин миссис Кармински с ее маленькой собачкой, которая как обычно фыркала и рычала.

Через несколько минут, когда Генри был уже у двери, бакалейщик произнес его имя. Генри оставил руку на дверной ручке. Он слышал шаги приближающегося бакалейщика.

– Сделай это, – шепнул ему бакалейщик прямо в ухо. – Уничтожь эту деревню.

Генри обернулся и отступил в сторону. Ему было любопытно увидеть выражение на лице бакалейщика, когда его ужасное требование уже произнесено. И он был удивлен, когда увидел не нечто уродливое и отталкивающее, а, как обычно, мягкое лицо мистера Хирстона. И он вздрогнул, снова взявшись за ручку двери, словно в этот он момент коснулся блестящей кожи змеи.

–

«Я иду в центр художественного творчества, но не буду разрушать деревню. Я пойду туда и буду наблюдать за стариком, за его работой и разговаривать с Джорджем Грэхемом, но не сделаю того, что так хочет мистер Хирстон».

Он был рад освободиться от бакалейщика и его магазина. Генри двигался по искривленным улицам, ожидая боль, которая всегда возникала, если он бежал слишком быстро или далеко. Доводя себя до предела, он задерживал дыхание и потел, вызывая ощущение боли. Пот затуманил глаза так, что он видел только размытое изображение. Наконец, остановившись около телефонной будки, разинув рот, он хватал воздух. Его дыхание сопровождалось таким звуком, словно кто-то у него за спиной разрывал надвое тряпку.

Облокотившись на телефонную будку, он забыл о том, что кто-либо может за ним наблюдать, он продолжал слышать голос бакалейщика: «Я тебя прошу о такой малости, чтобы ты это сделал. Посмотри, что тебя за это ожидает», – памятник для Эдди, продвижение по службе его матери, его собственная работа, помогающая семейному бюджету. Деревня старика – она на самом-то деле всего лишь игрушка.

Когда он дошел до центра, он снова остановился, чтобы перевести дыхание. Кинув взгляд в конец улицы, он увидел тех же самых парней у входа в бар. На этот раз они уже не играли в монетки, они просто так слонялись без дела. Генри позавидовал их безделью, над ними не висело никаких распоряжений, никаких ужасных дел, которые зачем-то нужно выполнить.

В центре кипела деятельность и волнение. Кто-то занимался уборкой, еще кто-то мыл стены, в то время как остальные продолжали работать над тем, чем они занимались обычно.

Старика не было видно, но Джордж Грэхем поприветствовал его, отвлекшись от женщины с синими волосами, которая лепила из глины лицо еще одного ребенка. Она изящно выковыривала в нем глаза.

Деревня старика не была накрыта полотном. Фигурки людей и дома сверкали переливающимися красками. «Мистер Левин отполировал все, а затем покрыл каким-то секретным составом», – сказал гигант. – «Он сегодня не пришел, отдыхает, ожидает событий ближайших дней». Он развел руками: «Мы наводим здесь порядок. Большие события будут, Генри, большие события…»

Он помчался на помощь к кому-то из рабочих, а Генри начал что-то искать глазами. Искать что? Молоток, на всякий случай? Он был убежден в том, что не будет искать молоток, пригодный для работы, и таким образом у него не будет подходящего случая, чтобы делать то, чего от него так хочет мистер Хирстон. Он старался не смотреть на деревню старика.

Каждый был слишком занят, и никому не было никакого дела до Генри. И тот блуждал взад-вперед по центру не замечаемым и невидимым. Он обратил внимание на деревянный молоток, прислоненный к стене около двери, ведущей в складское помещение. Он был похож на клюшку для крокета, но больше и тяжелей, такой же большой, как и кувалда, но только из дерева. Генри огляделся, при этом стараясь не выдавать свое присутствие.

«Заканчиваем работу», – крикнул рабочий, который нес на плече лестницу-стремянку, чтобы поменять на потолке перегоревшую лампочку.

Генри отскочил с его пути и тут же оказался у двери в складское помещение, коим была комната, в которой он был один лишь раз. В ней не было окон, по обеим стенам были полки, развешанные в несколько этажей, заваленные разными принадлежностями центра. Оглядевшись еще раз, он рад был увидеть, что до сих пор никому до него не было никакого дела. Он открыл дверь и проскользнул внутрь. В темноте увидел кучу старых коробок, сваленных на пол, изношенных инструментов, канистр из-под краски, мусорных банок.

Идеальное место для того, чтобы спрятаться.

У него был и молоток, и место, где можно скрыться. Он задался вопросом, было ли его предназначением, в конце концов, выполнение этой миссии. И была ли эта миссия так плоха? Несколько разбитых фигурок, которые старик смог бы восстановить заново, наверное, стоили того блага, что могло бы произойти. Его мать станет сотрудницей, ответственной за размещение вместо того, чтобы быть официанткой…

Он долго стоял неподвижно в темноте, пока его глаза к ней не привыкли. Когда формы и очертания предметов стали видимы, он стал медленно и осторожно продвигаться к пятну, где были свалены картонные коробки. Он что-то пнул, и послышался глухой стук, отдавшийся эхом между стенами этой комнаты. Он остановился, затем продолжил двигаться, пока не уперся в угол. Сложив несколько коробок одну на другую, он медленно сел на пол позади них, будучи уверенным, что никто не заметил, как он вошел в эту комнату.

Он посчитал, что нужно подождать где-то два часа.

Дверь была закрыта, но он продолжал слышать приглушенные звуки происходящего в центре. До него доносилось, как кто-то кому-то что-то говорил, шаги, скрип сдвигаемой мебели, шорох метлы, а затем тряпки, намотанной на швабру.

Он обнял руками колени и уткнулся в них лбом, вообразил себе мать в белом переднике, ведущую посетителей к их столам, вручающую им меню и получающую жалованье, уже не так зависящее от чаевых. А затем вообразил себе памятник на могиле Эдди, который бы украсили бита и мяч, говорящие о его мастерстве на поле, и каждый проходящий по кладбищу мимо его могилы видел бы, что здесь похоронен великий бейсболист.

Он не понял, что уснул, пока не проснулся – им словно выстрелили из орудия. Он оказался нигде – в пустоте и в сырости, а затем узнал рабочее помещение и коробки, сложенные перед ним. Моргая глазами, он вслушался. Его что-то разбудило, но что? Вслушался снова, наклонив голову, и узнал этот звук: мягкий, царапающий, шуршащий – шелестели маленькие лапки. Он вздрогнул, поняв, что по складскому помещению бегала крыса и вспомнил, наконец, что ему рассказывал Джордж Грэхем про крыс, которые приходят ночью и объедают кисточки и холсты. «Отсюда нужно уходить».

Вслепую продвигаясь к двери, он споткнулся, затем встал и осторожно открыл дверь. Выглянул наружу и увидел опустевший центр, маленькая лампочка тускло светила над входной дверью. Мольберты и столы были накрыты полотнами, превращая их в призраков разных форм и размеров. Его пристальный взгляд упал на молоток.

Сделать такую малость, как сказал бакалейщик.

Он взял молоток и пошел. Его ноги все еще были жесткими и непослушными от той позы, в которой спал. Он подошел к столу старика. Молоток был тяжелым, и он держал его внизу. Осторожно, чтобы не сдвинуть человеческие фигурки, он снял полотно. Дав полотну мягко упасть на пол, он пристально вгляделся в деревню, освещенную тусклым светом от далеко висящей лампочки. Деревня и ее жители были пойманы своеобразными сумерками. Он коснулся фигурки человека. Синяя кепка на его голове, и темный жакет, затянутый поясом. Действительно, игрушка. Все фигурки были игрушками. Деревня не была настоящей и люди тоже.

«Не думай, действуй».

Он поднял молоток. Вознес его над головой. Вес поднятого молотка слегка нарушил его равновесие, и он немного пошатнулся. Пот внезапно выступил у него на лбу, словно все поры на коже одновременно взорвались маленькими взрывами. Волосы внезапно стали влажными, мокрой связкой упав над глазами поперек лба. Сжав черенок молотка над головой, он смотрел на эту маленькую деревню.

«Такая малость. Ты не должен ничего делать. Оставь эту работу молотку. Дай ему упасть, подобно атомной бомбе, сброшенной с самолета».

Кровь осушила его руки, поднятые над головой, и ушла в плечи, затопив сердце, заставляя его интенсивно биться в груди.

«Действуй».

Но он не мог.

Он также не мог и пошевельнуться.

Он стоял как замороженный, словно статуя в парке или в церкви. Без какой-либо возможности двигаться вообще. Боль распространилась по всему телу, биение сердца замолотило во всех венах и артериях. Его словно безвозвратно засосало в ловушку.

И вдруг еле заметное, но стремительное движение в левом углу его поля зрения. Взглянув, он больше ничем не мог пошевелить, кроме как глазами, и увидел крысу, прыгнувшую на стол, как она заскользила между домов и человеческих фигурок. Пораженный, Генри также подпрыгнул, задыхаясь от испуга, роняя молоток, затем в ужасе наблюдая, как он всей своей массой опустился на деревню, раскалывая коровник, снося фигурки людей, смяв в труху мать старика, вывалившуюся из окна, затем, круша другие фигурки, включая старика, который еще был мальчиком. Напоследок и весь стол разломался надвое, словно где-то посередине имел трещину, вызванную землетрясением. Дома и людские фигурки бесследно исчезали в ней.

Звук возник откуда-то изнутри, из его глубин: «Аааааййй…» – подобно звуку, изошедшему из старика в тот день, когда Генри рассказал ему о смерти Эдди. Звук муки и страдания заполнил помещение центра, когда Генри смотрел на разрушенную деревню. Она была стерта с лица земли, как слезы с его глаз.

Тишина в центре была почти оглушительной.

«Прочь отсюда и как можно быстрее».

Неспособный долго и пристально наблюдать сотворенный им ужас, он отскочил от разломанного стола и проследовал к двери на негибких ногах, таких же жестких, как и деревянные костыли, от которых он не так давно избавился. «Я не хотел этого делать».

Но уже было поздно, он сделал все.

–

Когда, протиснувшись в дверь, он вышел на мрачную и пустынную улицу, то его поприветствовал с грохотом обрушившийся с небес водопад. Яркие вспышки молний на короткие мгновения освещали дома и мокрую мостовую.

Он знал, что не мог рисковать, оставаясь здесь. Так или иначе, кто-нибудь бы мог его заметить, запомнить, а затем и узнать, когда он снова зачем-нибудь здесь окажется. Несмотря на то, что молнии продолжали сверкать, а гром греметь, он выскочил на тротуар, съежив плечи от потока падающей воды и внезапного порыва ветра. Он летел сломя голову по утопающим улицам и хватал воздух большими глотками. Влажная одежда прилипла к телу. Обогнув угол, он лицом к лицу столкнулся с мистером Хирстоном.

– Сюда, – позвал его тот, указывая на дверь мебельного магазина, закрытого на ночь. Гром снова прокатился по небу, и Генри оказался рядом с бакалейщиком, которого никогда еще прежде не видел за пределами магазина. Он был меньше и тоньше, и вдобавок дрожал от холода.

– Я тебя ждал, – сказал он. В его глазах с нетерпением светился вопрос: – Ты это сделал? Деревня разбита?

– Разбита, – сказал Генри, и его голос сломался на этом слове.

Дождь барабанил по стеклам магазина.

– Превосходно, превосходно, – сказал мистер Хирстон, оживленно протирая руки и смакуя в этот момент. Он даже собрался обнять Генри, но тот одернулся.

– Да, я разбил деревню, – сказал он. – Но это было случайно. Я не хотел этого делать.

– И как же такое могло случиться?

– Я нашел большой молоток и был готов воспользоваться им, но не смог, – Генри увидел сомнение, запрыгавшее в глазах бакалейщика, и надавил на голос. – Я не хотел этого делать, – и вздохнув. – Крыса прыгнула на стол. Я упустил молоток, и тот упал на деревню.

– И это так плохо? – осторожно спросил бакалейщик.

– Плохо – дальше некуда, – сказал Генри. – Это ужасно, потому что эта деревня не будет выставлена в здании муниципалитета. Нет ничего хуже того, что я сегодня сделал.

– Поздравляю. Ты это сделал. Хотел ты того или нет, – он с удивлением захлопал глазами, глядя на Генри, а затем подмигнул, словно между ними был своего рода заговор. Генри отступил, упершись спиной в холодное оконное стекло. – Я – человек слова, Генри. Ты продолжишь работу и будешь получать больше. Я поговорю с владельцем ресторана о продвижении по службе твоей матери. И памятник – при первом же случае я его закажу…

Впервые Генри был так ошеломлен «великодушием» мистера Хирстона, всеми этими наградами лишь только за разрушение того, что он назвал «липовой» деревней.

– Зачем? – спросил он, слово почти потерялось в раскате грома.

– Что, зачем? – бакалейщик посмотрел на него резко, нахмурив брови.

– Зачем мне все это? Зачем для вас так было важно разбить деревню этого старика? За что вы его так ненавидите?

– За то, что он – еврей, – сказал бакалейщик, и это сразу объяснило все.

Генри был сильно озадачен ответом, и он сказал:

– Вы бы могли нанять парочку хулиганов. Они бы вам все сделали за несколько долларов. Но почему я?

– Ты – хороший мальчик, Генри. Ты честный, ты упорно трудишься, хорошо относишься к своей матери и переживаешь об отце. Ты хочешь заказать памятник для своего брата и сочувствуешь старому еврею. Какой хороший мальчик, – в его голосе звучала насмешка. – Держу пари, ты каждый вечер молишься перед сном. Какое благо и какая невинность…

– Но зачем нужно было разрушать деревню? – спросил Генри, признав правду слишком невероятной, чтобы понять. – Вы от меня хотели, чтобы я сделал что-то скверное.

Бакалейщик улыбнулся. Улыбка не была фальшивой – той, после которой он обычно глумился над уже ушедшими покупателями. Это была ужасная улыбка, подобная той, что на маске Святого Хэллоуина.

Удивившись, Генри подумал:

«В конце концов, не просто так выбор пал на меня. Дело не только в старике и его деревне. Мистеру Хирстону не нужна моя порядочность, она ему чем-то мешает».

Бакалейщик посмотрел на его с такой привязанностью, словно Генри был его любимым сыном:

– Видишь, Генри, ты, в конце концов, не сильно отличаешься от большинства из нас. Ты не так уж и невинен, не так ли? Да, крыса испугала тебя. Но ты пришел в центр и нашел молоток. Вознес его над головой. Разбил деревню. Ничего такого не случилось бы, если ты не хотел за это никакого вознаграждения.

– Генри, упершись спиной в стекло, нуждался в движении, чтобы как можно дальше отдалиться от бакалейщика, но закрытая на замок дверь его не пустила.

– Не нужны мне ваши вознаграждения, – сказал он.

Бакалейщик отклонил его протест:

– Конечно, нужны. Ты заработал их. Деревня разрушена. И ты не будешь возражать, отказываясь от них.

– Нет, – сказал Генри. – Я оставляю эту работу и ничего не хочу. И Эдди также не захотел бы ваш памятник. И моя мать, оставьте ее в покое…

– Но ты должен все это принять. Мы с тобой заключили сделку.

– Возьмите ее себе, – запротестовал Генри.

– Нет, ты должен принять это, – настаивал бакалейщик. – Когда ты разбил деревню, ты выполнил часть ее. Теперь ты должен сделать все остальное. Подойди сюда, Генри, – в голосе бакалейщика появились новые нотки – те, что Генри только начал распознавать. – Сделка не будет закрыта, если ты не примешь вознаграждение.

Генри закачал головой.

– Нет, – закричал он, стараясь перекрыть барабанную дробь дождя.

– Пожалуйста, – умолял его бакалейщик.

Пожалуйста?

Он внезапно понял, что для мистера Хирстона это вознаграждение было также важно, как и разрушенная деревня.

– Нет, – снова сказал он, с уже твердым решением не уступать.

– Ты должен принять. Ты должен позволить сделать мне это. Это очень важно. Иначе, разбитая деревня не значит ничего… – упрашивал его голос.

Глубоко набрав воздух, Генри вынырнул из дверного проема. Бакалейщик попытался задержать его, выскочив вслед за ним под поток проливного дождя, который тут же впитался в его одежду. Непослушные, дрожащие ноги несли Генри прямо на почтовый ящик. Налетев на него, он чуть не упал. Восстановив равновесие, он оглянулся, чтобы увидеть бакалейщика, который стоял в потоке воды и обтекал. Его фигура патетично выдавала просьбу:

– Пожалуйста, Генри, вернись, ты должен вернуться…

Генри в отрицании качнул головой и побежал снова. Не обращая внимания на дождь, он бежал, пока не выдохся и не остановился на ступенях, ведущих в заброшенный театр. Укрывшись под фигурным навесом, поднятым на высокие колонны, он съежился и задрожал – не от дождя и холода, а лишь оттого, что, наконец, узнал, что собой представляет мистер Хирстон.

Он, наверное, выглядел жалко, вжавшись в проем высокой двери, ожидая, когда же, наконец, прекратится дождь.

–

Тремя неделями позже они переезжали обратно во Френчтаун через день после того, как его отец был выписан из больницы. «Было ошибкой переселяться сюда, в Викбург», – сказала мать. – «Невозможно уйти от прошлого. Мы попытались забывать Эдди, что было неправильно».

Его отец, конечно же, не вылечился и все еще продолжал тихо сидеть по нескольку часов без перерыва. Но он стал иногда улыбаться и даже помог упаковать все вещи для переезда обратно домой. «Как хорошо, что мы возвращаемся», – сказал он, закрывая чемоданы. В ответ Генри с матерью с благодарностью ему улыбнулись.

С того дня, как была разрушена деревня старика, Генри избегал улицы, ведущей мимо бакалейного магазина, и не приближался к центру художественного творчества. Он также проявлял осторожность во избежание встречи со стариком в восемь утра и под вечер.

Он просматривал газеты. Его интересовало что-либо о выставке в здании муниципалитета или о разрушенной деревне. Но в газетах об этом ничего не попадалось.

Кошмары больше не снились, но он иногда просыпался от странного звука в его спальне и понимал, что этот звук был его собственным криком.

Он начал наблюдать за задним двором бакалейного магазина в надежде ненадолго повидать Дорис. Иногда, на веранде второго этажа появлялась женщина, которая развешивала на веревках одежду или обметала щеткой перила, отправляя вниз буруны пыли.

Наконец, он увидел Дорис, сошедшую вниз по лестнице. Она, как обычно, шла на ощупь. В ее руках были взятые в библиотеке книги.

Он подождал, пока она не завернула в переулок, затем он возник прямо перед ней.

Увидев его, она испугалась и отвернулась в сторону.

– У тебя все хорошо? – спросила она шепотом, несмотря на то, что уже была далеко за пределами магазина.

– Я оставил работу, – ответил он.

– Он сказал, что это он уволил тебя.

Генри закачал головой:

– Не верь ему. Я знаю, что он – твой отец, но он…

– Какой? – спросила она. – Кто он? – в ее словах сквозило любопытство. Она хотела знать наперед, словно она впервые что-то о нем должна была услышать.

Генри избежал слова, которое ему хотелось бы использовать. Смог ли бы он сказать ей, что ее отец – подлец и негодяй?

– Твой отец – слабак, Дорис, – сказал он. – И он многого боится. Ты должна противостоять ему. Не позволяй больше ему называть тебя неуклюжей, и причинять тебе вред.

Она отступила шаг назад и с опаской посмотрела через его плечо, и он знал, что ей нужно было увидеть – не следует ли за ней ее отец.

– Он заставил меня совершить один скверный поступок, Дорис, – сказал он. – Я не хотел этого делать, но сделал. И тогда за это он пообещал мне вознаграждение, но я от него отказался.

Он видел, что его слова для нее ничего не значили, и знал, что мог бы признаться ей, кому-либо еще или даже священнику в том, что действительно произошло с ним той ночью.

– Главное, что я смог противостоять ему, – сказал он. – И он ничего не смог бы с этим поделать. Ничего. И ты, Дорис, тоже не должна ему уступать.

– Он – мой отец, – сказала она, ужасаясь этой простой правде.

И он знал, что ему нужно было делать. Даже не смотря на то, что переезжал в другой город, он мог помочь ей. Ему только нужно будет вернуться, когда сможет, независимо оттого, как это будет далеко, чтобы просто увидеть ее. Он не знал – как, но был уверен, что у него получится.

– Я должна идти, – сказала она. – Он ждет, когда я вернусь и помогу ему в магазине. Он сходит с ума, если меня слишком долго нет.

– Мы переезжаем, Дорис. Обратно во Френчтаун.

В ее глазах что-то вспыхнуло. Горе или сожаление? Он не смог точно определить.

– Я еще вернусь, и мы увидимся, – сказал он. – Возможно, мы сможем встретиться в библиотеке.

Она смотрела на него еще какое-то время, казалось, собираясь еще что-то сказать, затем подняла руку и дрожащим пальцем коснулась его щеки.

– Спасибо, – прошептала она, затем поспешно удалилась, почти бегом.

– Я еще вернусь, – крикнул он ей вслед, когда она исчезала за углом.

Его охватило почти невыносимое одиночество.

Наконец он набрался храбрости и направился к центру художественного творчества, чтобы попрощаться. Глубоко набрав воздух, он открыл дверь. Джордж Грэхем поприветствовал его веселым криком.

– Рад видеть тебя, Генри. Где ты был?

Генри кинул быстрый взгляд на стол мистера Левина и был рад увидеть старика, занятого работой. Его руки, как обычно, двигались изящно. Стол был отремонтирован. Деревня распростерлась перед ним, но она была реже, чем прежде. Дома были еще не все, и между ними было немноголюдно. Старик поднял глаза и улыбнулся ему сияющей улыбкой.

– Ты слышал, что произошло? – спросил гигант. Он деликатно положил руку на плечо Генри прежде, чем тот смог бы ответить. – Кто-то из хулиганов, вероятно из тех, что собираются в конце улицы, ворвался в помещение и разгромил деревню мистера Левина, но, должно быть, их что-то отпугнуло. Они не закончили свое дело – не успели навредить другим столам…

– Бедный мистер Левин, – сказал Генри, боясь того, что его глаза могут выдать его вину.

– Посмотри на него, пропащая душа, – сказал гигант. – Он снова только начал. И ничто не сможет его остановить. Выставка отложена, возможно, до Святок, – тщательно изучив Генри с его большой высоты, он сказал. – Мы скучали по тебе, Генри. Все ли у тебя хорошо, с твоей семьей?

– Мы переезжаем назад, во Френчтаун, – сказал он.

Гигант перевел новость мистеру Левину, который посадил Генри к себе на колени и обнял его. Они вдвоем еще долго сидели в обнимку.

– Подожди, – сказал старик, открывая свой черный портфель. Он извлек оттуда маленькую фигурку и вложил ее в руку Генри. Генри узнал себя, свою синюю рубашку, взъерошенные волосы, которые невозможно было уложить в пробор. Он разглядывал большую улыбку на крошечном деревянном лице. Генри Кассавант – три дюйма высотой, но улыбчивый и крепкий. Он сохранит эту фигурку на всю оставшуюся жизнь, будет иногда смотреть на нее и вспоминать это лето, и каждый раз к нему будет возвращаться улыбка.

–

В первый же вечер, когда они вернулись во Френчтаун, он долго рылся в привезенных из Викбургской квартиры вещах, пока не нашел то, что искал. Генри вышел из дома и сразу же направился на кладбище прихода Святого Джуда. Смеркалось, опустился густой туман. Он воткнул в мягкую землю могилы Эдди бейсбольную биту, и рядом с тем местом, куда она воткнулась, положил истертый и помятый мяч. Он отступил назад, чтобы полюбоваться результатом своего творчества. Он не знал, как долго здесь пробудут мяч и бита, пока их кто-нибудь не заберет с собой, но на данный момент, в этот вечер, у Эдди был памятник.

Он стал на колени и начал молиться. Он молился об отце и о матери, о душе Эдди, если она все еще была в чистилище, о Дорис и о старике, и еще о гиганте. Когда он шептал: «…сохрани нас от Лукавого. Во имя отца и сына…» – то подумал о бакалейщике. Он сделал то, чего еще никогда не делал прежде – помолился о мистере Хирстоне. «…отпусти ему его грехи», – шептал он. – «…и мне мои тоже…»

Он продолжал стоять на коленях. Сумрак сгустился и перешел в ночь, принеся с собой холод. Голые руки Генри озябли. И свет появившейся из-за облаков луны упал прямо на мяч и бейсбольную биту.