Текст книги "Долина червя"

Автор книги: Роберт Ирвин Говард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Роберт Говард
Долина червя

* * *

Я расскажу вам о Ньёрде и Чудовище, слушайте. Существует множество вариантов этой истории, главный герой которой носит имена Тира, Персея, Зигфрида, Беовульфа или Святого Георгия. Но именно Ньёрд был тем человеком, кто сразился некогда с поднявшейся из глубин ада отвратительной тварью, а его беспримерный подвиг и положил начало целой серии героических сказаний, которые переходя из уст в уста, в конце концов утратили первоначально содержавшееся в них зерно истины. Я знаю, о чем говорю, ибо это я был Ньёрдом.

Прикованный к постели неизлечимой болезнью, я с нетерпением ожидаю смерти, ползущей ко мне подобно слепой улитке, но мои сны ярки, красочны и полны. И не себя – замученного болезнями и больше похожего на тень человечка по имени Джеймс Эллисон – я вижу в них. В моих грезах действуют иные герои – современники и участники величайших событий прошлого и будущего. Да, и будущего тоже.

Пусть с трудом, но мне удается разглядеть не только тех, что стоят за мной, но и тех, кто грядет им на смену: так человек, бредущий в длинной процессии, видит далеко впереди неясные фигуры. Я один из этих пилигримов и, вместе с тем, каждый из них, ибо любой из людей в этой бесконечной веренице – лишь мимолетное проявление иллюзорного, бестелесного, но, тем не менее, вечно живого духа.

Все мы, и мужчины и женщины на нашей планете – часть такой вереницы теней, и в то же время, каждый из них целиком вмещает ее в себе. Правда, лишь отдельные избранные знают об этом – разуму людскому не дано преодолеть те узкие страшные пропасти мрака, через которые перелетает душа, расставаясь с очередной телесной оболочкой. Я – знаю. Почему? История сама по себе удивительная, фактом, однако, является то, что в то время как надо мною медленно распахиваются черные крылья смерти, перед моими глазами разворачиваются картины моих прежних жизней, я вижу самого себя во многих лицах и характерах.

Меня звали Ялмаром и Тиром, Браги и Хорсой, Эриком и Джоном. Я шагал рядом с Бреннусом по безлюдным, залитым кровью улицам Рима. С Аларихом и его готами мы жгли селения, и ночью было светло, как днем от огня, пожиравшего римские усадьбы. Сама тысячелетняя Империя стонала под копытами наших диких коней. Это я с мечом в руке брел сквозь пенистые волны прибоя, чтобы грабежом и убийствами заложить фундамент Англии. Когда Лейф Счастливый впервые увидел широкий песчаный берег неведомого материка, я стоял рядом с ним на носу драккара, и ветер трепал мою рыжую бороду. Когда Готфрид Бульонский вел своих крестоносцев на стены Иерусалима, шел среди них и ваш покорный слуга.

Но не о них хочу я повести свой рассказ. Я перенесу вас в такое далекое прошлое, что, по сравнению с ним, времена Бреннуса и Рима – кажутся не более, чем вчерашним днем. Не через годы и века поведу я вас, но через эпохи, туманные зоны – туда, куда не в силах заглянуть даже самые смелые из историков и философов. Глубже, глубже и еще глубже погрузимся мы в бездонное прошлое – к истокам рода человеческого, к корням моего народа, расы голубоглазых, светловолосых, могучих воинов, безжалостных врагов и верных друзей, неутомимых путешественников и первооткрывателей.

Моя история о Ньёрде, Ньёрде – Победителе Чудовища, ставшем прототипом героя целого цикла легенд, о страшных событиях, заложивших реальную основу в мифы о драконах и прочих монстрах и чудовищах.

Я буду говорить с вами не только от имени Ньёрда, но и от своего тоже. Ведь я – Джеймс Эллисон в степени не меньшей, чем был когда-то Ньёрдом. Рассказывая о том, что произошло тогда, я буду интерпретировать некоторые мысли, высказывания и действия Ньёрда с точки зрения нынешнего моего «я», чтобы сага об этом удивительном человеке не показалась вам галиматьей, лишенным смысла набором слов. Ибо поступки и образ мыслей Ньёрда настолько чужды нам, людям двадцатого века, насколько джунгли со львами и тиграми чужды белым стенам домов городской улицы.

Удивительным был мир, в котором Ньёрд жил, любил и сражался так много веков назад, что даже моя необычная память пасует, не в силах отыскать достаточно надежной точки отсчета, скользя по минувшим эпохам. Могу лишь сказать, что не однажды с тех пор менялось лицо Земли: возносились и тонули континенты, с места на место перетекали моря, пробивали новые русла реки, наступали и пятились ледники, меняли свое положение на небе звезды, складываясь в новые созвездия.

Это была эпоха начала эпических странствий человека разумного, эпоха, в которой племена голубоглазых и светловолосых людей двигались на север и на юг, на запад и на восток, в веками длившемся кочевье вокруг земного шара. Их следы и их кости можно отыскать в самых диких уголках современного мира. Я родился, вырос и возмужал в дороге. О родине, оставшейся где-то далеко на севере, остались лишь отрывочные воспоминания – неясные, словно полузабытый сон. В моей памяти остались лишь образы ослепительно белых равнин и ледяных полей; огромные костры, пылавшие в центре круга из кожаных шатров; русые волосы, развевающиеся на ветру; солнце, скрывающее свой лик за мрачной стеной багровых туч; вытоптанный снег, на котором скорчившись, замерли в лужицах чего-то алого темные фигурки.

Это последнее воспоминание отчетливее всех остальных. Уже много позже мне объяснили, что это поля Ютунхайма, где разыгралась страшная битва – та самая легендарная битва эсиров, о которой затем на протяжении веков слагали песни седобородые сказители, отзывы которой дошли до нашего времени в виде туманных описаний Рагнарока и Геттердеммерунга. Так вот, представьте себе, что я видел это грудным ребенком, стало быть, жил где-то в... Нет, не будем уточнять – вы еще примете меня за сумасшедшего, а историки и совместными усилиями геологи спустят с меня шкуру.

Но это не более чем смутный фрагмент, гораздо ярче я вижу кочевье, в котором, собственно, и прошла вся моя жизнь. Мы не выбирали себе путь осознанно, но так уж получалось, что наше племя постоянно шло на юг. Иногда мы останавливались и жили какое-то время в плодородных долинах меж высокими горами или по берегам величавых рек, но рано или поздно срывались с насиженного места и двигались дальше. И дело отнюдь не в грозившем нам голоде или, допустим, внезапной засухе, – случалось, мы уходили в пустыню, без сожаления покидая земли богатые дичью. Нет, нас гнали вперед неутоленные страсти и желания. Такова уж человеческая природа. Но мы об этом думали тогда не больше, чем дикие гуси думают о причинах сезонных миграций. Вот так однажды мы и оказались в тех местах, где обитало Чудовище.

Я начну свою повесть с того момента, когда мы подошли к холмам, покрытым буйной растительностью, в которой кишела разнообразная живность.

Именно тогда мы впервые услышали тамтамы аборигенов, наполнявшие рокочущей дробью жаркую душную ночь. Утром мы увидели самих обитателей холмов – низкорослых, коренастых, черноволосых дикарей с пестро размалеванными жестокими лицами, но, несомненно, белокожих. Мы издавна знали их род. Это были пикты, наиболее воинственное из всех известных нам племен. Пикты попадались нам и в густых лесах, и в горных долинах, но со времени нашей последней встречи с ними утекло немало времени. Думаю, что здешнее племя пиктов дальше всех иных откочевало на восток. Всего несколько поколений пиктов успело смениться на этом месте, но бесконечные джунгли уже начали переваривать этих людей, стирая прежние черты и подгоняя их под свой кошмарный эталон.

Мы шли пешком – белобородые, похожие на волков, старики; могучие, в расцвете сил, мужчины; нагие дети; златовласые женщины с младенцами на руках, никогда, кстати, не плакавшими. Я не помню, сколько нас было, – что-то около пяти сотен воинов. Воинами я называю всех мужчин: от детей, достаточно сильных, чтобы держать лук, и до самых дряхлых старцев. В те жестокие времена воевали все. Наши женщины дрались в случае необходимости, как тигрицы, я помню младенца, вцепившегося зубами в ногу наступившего на него врага.

Да, мы были настоящими воинами. Но пришло время рассказать о Ньёрде. Я горжусь собой, бывшем им, особенно сейчас, когда вижу жалкое, парализованное тело Джеймса Эллисона – теперешнее мое вместилище, которое я вскоре без сожаления покину.

Ньёрд был высоким, широкоплечим, с сильными руками и крепкими ногами, юношей. Длинные упругие мышцы дарили ему не только силу, но и выносливость. Он мог сутками бежать, не выказывая ни малейших признаков усталости. Ошеломляющая стремительность движений превратила бы его тело в глазах современного наблюдателя в размытое пятно. Поведай я в цифрах вам о его силе, вы посчитали бы меня лжецом. На всей Земле не сыскать сейчас человека, который смог бы натянуть лук Ньёрда. Помнится, в наши дни рекорд по стрельбе из лука принадлежит одному турецкому спортсмену, пославшему стрелу на четыреста восемьдесят два ярда. В моем племени подростки, не сумевшие бы побить этот рекорд, просто не выживали.

Итак, углубившись в джунгли, мы услышали тамтамы, гремевшие в таинственных долинах, прятавшихся среди холмов. Враг ждал нас на широком, открытом со всех сторон плоскогорье. Здешние пикты, судя по всему, ничего о нас не знали, даже слухи об эсирах до них не дошли, ибо будь иначе, им бы в голову не пришло пытаться противостоять нам в открытом бою. Разрисованные дикари раскачивались на ветках, грозно завывали, вопили, что свалят наши головы к ногам своих богов, что наши женщины будут рожать им сыновей. Ха! Ха! Ха! О Йомир! Это рассмеялся Ньёрд, а не Джеймс Эллисон. Именно так, от всей души, смеялись тогда эсиры, услышав эти угрозы. Моря крови, океаны пламени и холмы пепла оставляли за собой мы, бывшие беспощадными убийцами, неумолимыми грабителями, с мечом в руке покорявшие жестокий мир. Кривляния пиктов просто нас позабавили.

Мы устремились им навстречу, скидывая на ходу с плеч волчьи шкуры и вытаскивая из ножен бронзовые мечи. Наш рев громом прокатился по плоскогорью. Пикты выстрелили из луков, мы ответили тем же. Где им было тягаться с нами в меткости! Тяжелые стрелы эсиров обрушились на них стеной и дикари валились наземь, словно сухие тростинки под порывами ветра. Когда завывающие пикты с пеной на губах набросились на нас, мы, опьяненные радостью сражения, отшвырнули луки прочь и дали волю мечам.

Я описываю эту битву несколькими сухими словами, так как чувствую, что моих скромных талантов просто не хватит, чтобы передать это безумие, заставить вас почувствовать запах крови и пота, хриплое дыхание, напряжение мускулов, звук рассекаемой могучими ударами плоти. Главным отличием этой резни была беспредельная жестокость; в ней не было ни правил, ни порядка, просто каждый дрался, как хотел и как мог. Если бы я начал описывать все, что там происходило, ваши желудки не выдержали бы. Я сам, участвовавший в этой бойне, ныне не могу сдержать дрожи. О том, что сражаться с врагом можно, подчиняясь каким-то правилам, никто даже не догадывался. В те времена человек с момента своего рождения и до самого мига смерти зубами и когтями дрался за жизнь, ни у кого не прося пощады и никому ее не даруя. Все проявления милосердия были случайными, порожденные стечением обстоятельств, и, соответственно, крайне редкими.

Так вот, мы погнали отступающих пиктов к лесу, а поле боя осталось за нашими женщинами, которые камнями разбивали головы поверженных врагов и бронзовыми ножами перерезали им горло. Пленных в нашем обществе не пытали. Более жестокими, чем того требовала жизнь, мы не были. Жизненные законы той поры были воистину бесчеловечными, но справедливости ради следует сказать, что современное «цивилизованное» общество отмечено бессмысленной жестокостью отнюдь не в меньшей степени.

И все же, доводилось проявлять милосердие и нам. Мне попался чрезвычайно мужественный противник. Значительно уступая мне в росте, пикт был не намного слабее меня – сплошной клубок стальных мускулов, и выпады его железного меча были подобны разящей молнии. Защищался он большим деревянным щитом, обитым буйволиной кожей. У меня в руках была огромная палица с шипами.

Я был ранен, кровь обильно текла из нескольких глубоких ран на груди и руках, но вот один из моих ударов достиг цели, смяв его щит, словно картонный ящик. Мгновение спустя палица обрушилась на его обнаженную голову. О Йомир! Даже сейчас улыбка кривит губы, когда я вспоминаю об этом. Сколь же крепким оказался череп этого пикта! На голове его открылась страшная рана, и он рухнул наземь, потеряв сознание. Я бросился на следующего противника, будучи уверенным, что с могучим пиктом покончено раз и навсегда, а затем присоединился к воинам, преследовавшим врага.

Когда я, залитый с ног до головы потом и кровью, вернулся на поле брани, то увидел, что мой противник приходит в сознание, а одна из девушек-подростков как раз собирается обрушить на его голову огромный камень. Некий мимолетный каприз заставил меня остановить девушку. Сам по себе поединок доставил мне огромное удовольствие, но я был поистине восхищен столь совершенной конструкцией черепа этого человека.

Мы разбили лагерь здесь же, на плоскогорье, неподалеку от места сражения. Наших павших соплеменников, поверьте их было совсем немного, мы сожгли на огромном костре, а трупы врагов попросту сбросили вниз в долину, на радость сбегавшимся пожирателям падали. В ту ночь мы ждали нового нападения, но так и не дождались. Лишь джунгли озаряло багровое зарево многочисленных костров, да порывы ветра время от времени доносили гулкую дробь тамтамов и вой. В деревнях пиктов оплакивали погибших или, быть может, просто орали, разряжая бессильную злобу. Не нападали они на нас и в последующие несколько дней. Тем временем раны нашего пленника начали затягиваться. Он был очень общителен, и мы достаточно быстро усвоили его примитивный язык. Его звали Громом, и он хвастался, что был лучшим охотником во всех пиктских кланах. Он охотно болтал с нами, поблескивая маленькими глазками из-под черной гривы спутанных волос, прикрывавшей низкий лоб, и широко улыбался, обнажая похожие на клыки зубы.

Гром проявлял к нам, эсирам, живейший интерес, неведомым людям, победившим его племя, но почему-то не спешившим воспользоваться плодами победы. Но он так никогда и не смог понять, почему, собственно, мы его пощадили и оставили в живых. Именно Гром и подал нам идею послать его к соплеменникам, чтобы от нашего имени заключить с ними мирный договор. Для нас это не имело особого значения, потому что в случае нового нападения мы бы просто вырезали всех пиктов. Тем не менее никому не пришло в голову задерживать Грома – позорная идея рабства в мире Ньёрда еще не появилась.

Пикт вернулся к своему племени, и мы забыли о нем. Лишь я стал чуть осторожнее вести себя на охоте – мне все казалось, что он скрывается в густых зарослях и поджидает благоприятного момента, чтобы пустить стрелу в спину. Но вот однажды спокойствие ночи нарушил снова грохот тамтамов и по утру из теса появился наш старый знакомый с торжественной улыбкой на толстых губах. За ним шествовали вожди кланов – с перьями в волосах, закутанные в волчьи шкуры, с размалеванными лицами. Наше воинское искусство изрядно устрашило обитателей леса, но еще большее впечатление на них произвело то, что мы отпустили Грома живым и невредимым. Подобный поступок настолько не вписывался в их привычный порядок вещей, что вожди пиктов сочли его знаком безграничного презрения к намного более слабому противнику.

Так мы заключили мир с пиктами. По этому поводу состоялось шумное мероприятие, было произнесено множество клятв, всяких ритуальных заклинаний. Мы поклялись именем Йомира – эту клятву ни разу не нарушил ни один эсир. Они обращались ко всем стихиям, взывали к своему божку, сидящему в специальной хижине, в которой постоянно пылал огонь, а также существу настолько ужасному, что его боялись назвать по имени. И все это время, не замирая ни на секунду, высохшая старуха колотила в бубен. Затем мы сидели у костров и пили хмельной взвар из местных злаков, закусывая его мясом дичи, зажаренной здесь же.

До сих пор не могу понять, как это пиршество не закончилось резней, ибо напиток этот имел страшную силу и бил по голове словно молот. Но ничего страшного тогда не произошло, и с тех пор мы жили с нашими соседями в мире и согласии. Пикты многому научились от нас, да и мы переняли от них кое-что полезное. Так, мы быстро приспособились обрабатывать железо, поскольку в здешних местах совсем не было меди.

Мы беспрепятственно заходили в их деревушки – небольшие скопления хижин-мазанок, обычно на полянах, в тени гигантских деревьев. Пиктам, в свою очередь, никто не мешал бродить по нашему лагерю – наши кожаные шатры так и остались стоять там, где мы их поставили.

Тем не менее мои соплеменники не обращали ни малейшего внимания на коренастых пиктских девушек с глазами-бусинками, а стройных златокудрых эсирок совершенно не интересовали кряжистые, заросшие с ног до головы волосами юноши. Похоже и мы не очень то привлекали пиктов. Проживи мы рядом хотя бы пару лет, взаимная неприязнь наверняка развеялась бы и два наших племени слились бы воедино.

Но этому не суждено было произойти, потому что племя эсиров двинулось дальше, однажды растаяв в предрассветной мгле. Но до того, как это случилось, нам пришлось пережить ужас встречи с Чудовищем.

Я часто охотился на пару с Громом, он водил меня по диким тучным долинам, крутым склонам холмов, где не ступала нога человека. Было, однако, некое место на юго-западе, куда он ни за что не соглашался меня отвести. На дне этого гигантского чашевидного углубления между скал издалека видны были обломки рассыпавшихся или разбитых вдребезги колонн, свидетелей былого величия некой древней, исчезнувшей еще до появления человеческого рода цивилизации. Гром показал мне эти руины сверху, со скал, нависавших над этой запретной долиной, но наотрез отказался идти туда со мной и отговорил от намерения спуститься в одиночку. Там было нечто такое, о чем он боялся говорить открыто, но опасность была более грозной, чем змеи, тигры или даже гигантские слоны, стада которых иногда забредали сюда с юга.

По словам Грома, пиктов не пугали дикие звери – единственным, кого они действительно боялись, был Сатха, прародитель змей. Но некая страшная тайна окутывала их незримым облаком ужаса – мы, эсиры, хорошо чувствовали подобные вещи и связана она была каким-то образом с Долиной Потрескавшихся Камней – так они называли место, где лежали поломанные колонны. Много лет назад их предки, только поселившиеся в этих краях, осмелились потревожить покой этого мрачного места, и целый пиктский клан погиб страшной, непонятной смертью. Так, во всяком случае, рассказывал нам об этом Гром. Из его слов мы уяснили, что объявился Ужас из неведомых земных глубин, и говорить о нем вслух было, по мнению пиктов, безрассудно, потому что слова могли вызвать его вновь. Даже само упоминание о нем.

Но в любом другом месте Гром готов был охотиться со мной сколько угодно. Он действительно был лучшим охотником среди пиктов, и мы с ним пережили множество опаснейших приключений. Однажды я железным мечом, выкованным собственными руками, зарубил проклятую бестию – серого саблезуба, современные ученые его называют саблезубым тигром, поскольку углядели в нем сходство с гигантской кошкой. На самом деле приземистое тело этого хищника, опиравшееся на массивные толстые лапы, напоминало, скорее, медвежье, хотя голова, несомненно, была тигриной. Зверюга исчезла с поверхности Земли потому, что была слишком страшна даже по меркам тех кошмарных времен. На протяжении целых эпох сила мышц его росла, росла и его свирепость и кровожадность.

Мозг же постепенно уменьшался, и в конце концов саблезуб утратил инстинкт самосохранения. Его уничтожила сама Природа, озабоченная сохранением равновесия. Ибо если бы невероятные бойцовские качества жуткого создания соответствовали развитию мозга, все иные формы земной жизни были бы обречены на гибель. Саблезуб был шалостью, тупиковым ответвлением эволюции, нежизнеспособной формой, ориентированной лишь на убийства да разрушения.

Я победил саблезуба в поединке, который сам по себе достоин быть воспетым в балладе. Долгие месяцы после этого я провалялся в бреду с ужасающими ранами. Пикты качали головами и утверждали, что на их памяти не было случая, чтобы кому-нибудь удалось справиться с этой бестией в одиночку. Я – Ньёрд, еще больше поразил их тем, что вопреки ожиданиям знахарей, выжил.

Пока я пребывал у врат королевства смерти, произошел раскол племени. Подобные события вовсе не считались чем-то особенным в те времена, и племя отнеслось к этому довольно спокойно. Четыре дюжины молодых воинов, решивших отделиться вместе со своими избранницами, откочевали, чтобы заложить новый клан. Для поселения они выбрали Долину Потрескавшихся Камней. Пикты буквально умоляли их одуматься, но эсиры лишь посмеялись над ними. Мы оставили своих демонов далеко на севере, среди ледяных пустынь, а уж чужими испугать нас было и вовсе нельзя.

Как только ко мне вернулись силы и я смог управлять своим мечом, я отправился навестить друзей на их новом месте жительства. Грома со мной не было – он уже несколько дней не появлялся в лагере эсиров. Но я хорошо запомнил дорогу в то место, откуда открывался живописный вид на озеро в верхней части долины и густой лес на противоположном ее конце. Долину с двух сторон сторожили крутые скалы, а ее более низкая северо-западная часть была густо утыкана полуразрушившимися колоннами. Некоторые из них еще возносились над кронами деревьев, другие давно уже рассыпались, превратившись в груды камней, заросшие густой травой. Кто их там поставил, не знал никто. Гром, правда, перебрав раз хмельного взвара, нес что-то невразумительное о некоем волосатом, похожем на обезьяну существе, танцующем под звуки демонической музыки пищалок.

Я пересек плоскогорье, на котором стоял наш лагерь, спустился вниз по склону и углубился в заросли. От хребта, за которым лежала долина с колоннами, меня отделяло полдня неторопливой ходьбы. По дороге я не заметил ни малейших следов деятельности человека – пикты избегали появляться в этих местах, их деревни стояли намного восточнее.

Перевалив хребет, я увидел внизу сонную долину, тихое голубое озеро, возвышающиеся над деревьями колонны. Нигде ни струйки дыма, хотя именно дым костра я ожидал увидеть в первую очередь. Зато мне сразу бросились в глаза стервятники, кружившие над шатрами, стоявшими на берегу озера.

Я осторожно спустился вниз и направился к лагерю эсиров. И тут же застыл на месте, потрясенный увиденным. Мне приходилось сталкиваться со смертью во всех ее проявлениях, много раз я чудом ее избегал. Более того, будучи Ньёрдом, я сам неоднократно служил ее орудием, проливая кровь, как воду, и оставляя за собой горы трупов. Но то, что предстало перед моими глазами здесь, в Долине Потрескавшихся Камней, потрясло даже мою огрубевшую душу. Из четырех дюжин моих друзей и соплеменников в живых не осталось никого. Но самое ужасное, мне не удалось найти ни одного целого человеческого.

Некоторые шатры еще стояли, другие были смяты в лепешку, вдавлены в землю некоей неведомой тяжестью. У меня мелькнула даже мысль, что быть может, здесь промчалось охваченное паникой стадо слонов. Но то, что я видел, никаким слонам натворить было бы не под силу. Становище буквально усеивали куски человеческих тел – руки, ноги, головы, внутренности... Везде вокруг валялось оружие, лезвия некоторых мечей и наконечники копий были вымазаны зеленоватой слизью, похожей на ту, что остается от растоптанной гусеницы. Нет, то, что здесь произошло, не могло быть делом человеческих рук – человек на такое не способен.

Я перевел взгляд на озеро. Ровная густая голубизна его спокойных вод свидетельствовала о значительной глубине, не оттуда ли выползло какое-нибудь ужасное чудовище? И тут я увидел след. Глубокая и широкая борозда – такую мог бы оставить после себя огромный слизняк – уходила куда-то в нижнюю часть долины. Трава внутри нее была спрессована, кустарник и деревья изломаны в щепки и вдавлены в землю, а сверху все покрывала зеленая слизь.

Едва я, выхватив меч, собрался припустить по следу, сзади послышался чей-то окрик. Оглянувшись, я увидел торопливо спускающуюся со скал коренастую фигуру. Это был Гром. Лишь вспомнив о том, насколько глубоко укоренился в каждом пикте страх перед долиной, можно было оценить ту самоотверженность, какую он проявил ради дружбы со мной.

Сжимая в побелевших от напряжения руках копье, боязливо окидывая взглядом заросшие густым кустарником обманчиво мирные склоны, он поведал мне о той ужасной твари, что напала ночью на клан эсиров. Наконец я услышал великую тайну племени пиктов, которую, в свою очередь, Гром узнал от старейшин своего племени.

Много поколений назад пикты пришли сюда с северо-востока. Местность эта изобиловала непуганым зверьем и съедобными растениями, поблизости не оказалось никаких враждебных племен, и было решено остаться здесь навсегда.

Часть из них, целый клан могучего племени, избрала для поселения Долину Потрескавшихся Камней. Пикты осмотрели колонны и нашли скрытый в глубине рощи полуразрушенный храм. В храме, на месте, где мы ожидали бы найти алтарь, поселенцы обнаружили черный колодец с абсолютно гладкими стенами, который уходил куда-то в глубь земли.

Они построили в долине хижины и начали мало-помалу обживаться, но однажды ночью, в полнолуние, их всех погубило нечто неназываемое, оставившее после себя лишь груды обломков да покрытые слизью куски плоти.

В те далекие времена испугать пиктов чем-то вообще было невозможно. Воины остальных кланов, собравшись у костра, воззвали к своим богам и отправились по широкому кровавому следу – точь в точь такому, на котором я сейчас стоял – который привел их к колодцу в храме. Они громко кричали и бросали в колодец камни, но ни стука падения камней на дно, ни всплеска не услышали.

Зато вскоре до их ушей донеслась музыка. И вдруг из колодца выскочило какое-то человекоподобное существо, приплясывавшее под звуки мелодии, исходившей из пищалок, мелькавших в его тонких паучьих ручках. Пикты, увидев это существо, не успели даже удивиться, как следом за ним из-под земли начала выползать бесконечная белая масса. Этот материализованный кошмар не брали стрелы, они просто исчезали в белесой туше, мечи рассекали податливую плоть, но не причиняли монстру ни малейшего вреда. Адское чудище обрушилось на воинов. Оно давило людей в багровую кашицу, рвало их на куски, высасывало кровь и мозг из раздробленных костей, пожирая кричащих и сопротивляющихся пиктов заживо. Горстка уцелевших в страшной бойне бросилась наутек, чудовище гналось за ними до самых скал, на которые, однако, не сумело втащить свое гигантское тело. А над всем этим ужасом плыли аккорды дьявольской музыки. С тех пор Долина Потрескавшихся Камней стала для пиктов табу. Погибшие воины время от времени приходили к шаманам и старейшинам в их снах, посвящая живых соплеменников в страшные, невероятные тайны. Они рассказывали о некоей демонической расе, населявшей некогда эти края, именно она возвела с какой-то, никому неведомой теперь целью лес колонн в долине. Белая тварь из колодца была богом этой расы, призванным в наш мир из черных подземных глубин ада с помощью магии, непостижимой детям человеческим. Походившее на помесь обезьяны с пауком существо с флейтой было его слугой – бестелесным первичным духом, помещенным с помощью черного колдовства в материальное органическое тело. Эта древняя раса давно исчезла, а бог и его слуга остались жить. Оба они были уязвимы – их тела возможно были смертны, но люди не владели секретом оружия, достаточно мощного, чтобы их убить.

Клан моих друзей спокойно жил в долине несколько недель. Лишь вчера ночью Гром, охотившийся поблизости (еще одно, кстати, доказательство его отваги), к своему ужасу услышал завораживающие переливы демонической музыки. Секундой позже до его ушей донеслись ужасающие звуки людских воплей, заглушаемые отвратительным чавканьем. Гром упал на землю и лежал так, уткнувшись лицом в траву и обхватив руками голову, не смея пошевелиться, до самого утра. На рассвете он, содрогаясь от страха, подошел к обрыву и посмотрел вниз в долину. Картина, открывшаяся пикту, даже издали, обратила его в паническое бегство. Затем охотнику пришло в голову, что следует предупредить остальных людей нашего племени. Уже направляясь к лагерю эсиров, он оглянулся и увидел меня, стоявшего на скале над долиной.

Пока Гром рассказывал, я сидел, подперев рукой голову и целиком погрузившись в пучину отчаяния. Современным языком невозможно выразить то чувство внутриплеменной связи, которое тогда играло исключительную роль в жизни любого мужчины и любой женщины. В мире, который со всех сторон грозил человеку клыками и когтями, где любая рука, кроме руки соплеменника, готова была нанести смертельный удар, инстинкт племенного родства был чем-то неизмеримо большим, нежели пустым звуком, каким он стал сейчас. Этот инстинкт тогда был не менее могуч, чем инстинкт самосохранения или продолжения рода и лишенные его человек не смог бы жить, как не смог бы он жить без сердца или без рук. И не могло быть иначе. Только так, тесно сплотившись, мог род человеческий выжить в страшных условиях первобытного мира. Поэтому то личное горе, которое я пережил, увидев останки моих друзей, та тоска по безвозвратно ушедшим гибким, сильным юношам и веселым быстроногим девушкам, низвергли меня в море печали и ярости, глубина и сила которых не поддавались описанию. Я понуро сидел скрючившись, а Гром, уважая мою скорбь молчал, поглядывал то на меня, то на грозную долину, где поломанными зубьями безумных ведьм торчали над зеленой рощей проклятые колонны.

Я, Ньёрд, не был одним из тех, кто занимает себя досужими размышлениями. Я жил в мире, где царила физическая сила и за меня думали старейшины племени. Но не надо считать меня безмозглым животным. Итак, я сидел, и в моем мозгу, переполненным горем и болью, сначала туманно, затем все более явственно складывался план.

Я встал и вместе с Громом приступил к работе. Мы сложили на берегу озера огромную кучу из сухих веток, обломков шатерных стоек, поломанных древков копий. Тщательно собрав то, что осталось от людских тел, мы сложили наш скорбный груз на самый верх кургана, и я высек искру.

Темный густой дым устремился к небу, а я повернулся к Грому и потребовал, чтобы он отвел меня в джунгли, туда, где лежали охотничьи угодья великого Сатхи, прародителя змей. Пикт недоуменно посмотрел на меня. Даже лучшие из лучших пиктских охотников уступали дорогу этому грозному повелителю болот. Но моя воля подхватила Грома, словно вихрь, и он пошел со мной. Мы выбрались из Долины Потрескавшихся Камней, пересекли хребет и углубились в джунгли, держа направление строго на юг. Это был долгий и трудный путь, но Гром в конце концов вывел меня к краю обширной болотистой низины. Ее целиком покрывал губчатый ил, в котором по щиколотки вязли наши ноги, из-под слоя гниющей растительности при каждом шаге брызгали вверх струйки теплой грязи. Гром сказал, что именно здесь время от времени появляется Сатха, великий змей.