Текст книги "Все самое важное для жизни я узнал в детском саду"
Автор книги: Роберт Фулгам
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
На том же склоне, выше меня, обитал мистер Вашингтон. Его ладный кирпичный дом, крытый черепицей, был не хуже иного ранчо, а ухоженный двор – предмет его гордости – напоминал сочетание площадки для гольфа и древесного питомника. Мистер Вашингтон был старше меня, работал страховым агентом. А как он умел готовить жаркое на вертеле – ребрышки, челышко и грудинку! А еще он был негр – сам-то я белый (точнее, желтовато-серый – как воск).
Тогда, в конце шестидесятых, я исповедовал идею всеобщего равенства и с маниакальной настойчивостью проявлял терпимость буквально ко всем и вся. А мистер Вашингтон исповедовал – впрочем, приведу лучше его доподлинные слова: «Эй, Фулгам, хоть у тебя и белая задница, а все равно оказался ты ниже меня, черномазого! Вот и вышло тебе равенство!» Скажет – и ну хохотать.
Всякий раз, когда он так говорил, я вздрагивал: не из-за «белой задницы» – шут с ней, из-за того, другого слова. Но он именно так себя называл и при этом всегда смеялся.
На мой запущенный двор он со своего крылечка посматривал с презрительной усмешкой. По его признанию, с таким соседством он мирился лишь потому, что я лучше его готовил острую приправу из красного перца и имел лучший в округе набор электромеханических инструментов.
Иногда мы играли в покер; нас сближала любовь к изысканным сигарам, как и нелюбовь к ним наших жен. Мы с ним шагали в одной колонне во время модных тогда маршей за мир и справедливость. И музыкальные пристрастия у нас были схожи: как-то раз мы целый вечер сравнивали соло Джона Колтрейна и Джонни Ходжеза.
А еще он всегда смеялся – даже если жизнь становилась мрачнее и суровее, он все равно находил в ней смешные стороны. Как это ни странно, мы служили друг другу советчиками во всевозможных житейских делах – об этом я еще расскажу.
Теперь он умер, и мне его очень недостает. До сих пор помню его смех и в трудные минуты слышу как наяву…
А самое главное – у меня остался его рецепт соуса для жаркого на вертеле.
За моим соседом водилась странная и порочная привычка превращать лужайку возле дома в пустошь. Четкой границы между нашими дворами не было. Каждый год соседа охватывало нечто вроде мании травоубийства. И тогда он принимался науськивать свою машинку для стрижки газонов, готовил ядовитые зелья для травы и разливал их по канистрам в гараже. Что обычно только портило наши и без того испорченные отношения.
Само собой, однажды утром я застал соседа на моем газоне – за опрыскиванием одуванчиков.
– А я думал, ты не будешь возражать, – прикинулся он.
– «Не будешь возражать»! Нет, как вам это нравится?! Ты же погубил мои цветы! – Я едва сдерживал негодование.
– Да какие это цветы?! Мусор один, сорняки. – И он небрежно махнул рукой на мои одуванчики.
– Сорняки – это трава, которая мешает людям. Другими словами, кому что сорняк, как посмотреть. Лично для меня одуванчики не сорняки, а цветы!
– Хороши цветы – дерьмо собачье, – пробурчал сосед и пошел домой, не желая связываться с таким идиотом.
А мне вот нравятся одуванчики – и все тут. Каждую весну мой двор безо всякого моего участия сплошь покрывают прелестные желтые головки. Цветы занимаются своим делом, а я – своим. Из молодых листьев одуванчика можно приготовить пряный салат. Цветки, добавленные в марочное белое вино, придают ему тонкий вкус и изысканный цвет. Если обжарить, размельчить, заварить и настоять корешки – получится вкусный кофейный напиток. Из самых нежных ростков можно приготовить тонизирующий чай. Высушенные старые листья богаты железом, витаминами А и С; они хороши как слабительное. Одуванчики привлекают пчел, и благодаря их совместному труду у нас есть превосходный мед.
Одуванчики живут на Земле около тридцати миллионов лет: найдены их окаменелости. Ближайшие родственники – салат– латук и цикорий. Ботаники относят одуванчики к однолетним травам подвида Taraxacum семейства asteraceae. Название растения по-английски – «дэндилайн» пришло из французского, где звучит как «дэндельон» и в переводе означает «львиный зуб». Одуванчики встречаются по всей Европе, Азии и Северной Америке, и всюду они попали сами. Устойчивы к воздействию болезней, вредителей, засухи, заморозков, ветров, дождей и людей.
Будь одуванчики растением редким и капризным, люди, желая их заполучить, вывернулись бы наизнанку: платили бы аж по четырнадцать долларов девяносто пять центов за кустик рассады, собственноручно выращивали бы их в теплицах, создавали бы клубы любителей одуванчиков и так далее. Но эти цветы растут везде, в нас не нуждаются и даже, можно сказать, делают что хотят. Потому-то мы и зовем их сорняками и уничтожаем при первом же удобном случае.
Ну а я все равно – Бог тому свидетель – утверждаю, что они цветы! Притом очень даже красивые. Считаю за честь иметь их у себя во дворе, где они мне нужны. Вдобавок ко всем их достоинствам одуванчики еще и волшебные. Желтый цветок превращается в пышную белую шапку, и тогда стоит только дунуть – и полетят крошечные парашютики, а если подуть хорошенько – чтобы ни одного не осталось – то загаданное желание сбудется. Вот вам и волшебство! А влюбленные могут плести из одуванчиков красивые венки и надевать их на голову друг другу.
Пусть сосед попробует найти у себя во дворе что-нибудь лучше одуванчиков!
Если же и этого вам мало, тогда позвольте вот еще что напомнить: одуванчики свободны – они ничьи. Рвите сколько угодно – никто вам сло́ва поперек не скажет. И берите сколько под силу унести. Замечательные сорняки!
Вчера у себя во дворе сосед чистил сточные канавы. И водосточные трубы тоже. Он и прежде чистил. Помню, в прошлом году, например. Поразительно! Лично я только к сорока годам узнал, что канавы и трубы, оказывается, чистят. А сам этим заняться так ни разу и не удосужился.
Я благоговейно взираю на тех, у кого трубы и канавы в порядке. На тех, кто живет размеренно и правильно. Кто всегда делает то; что надо и как надо. Знаю и таких, кто буквально каждый месяц свои счета в банке сверяет. Не поверите, наверное, но честное слово – это правда.
У таких для хранения документов имеются специальные шкафчики (а не коробки из-под обуви), где все папки – аккуратные, со свежими данными – разложены по гнездам. Эти люди могут сразу найти у себя в доме понадобившуюся вещь. У них полный порядок под раковинами, в платяных шкафах и в багажниках автомобилей. Они каждый год – как полагается – меняют фильтры в дымоходах. Все механизмы смазывают соответствующей смазкой. Случись что – все гарантийные документы у них действительны. Ручные фонарики всегда исправны – более того, владельцы их даже знают, где лежат эти фонарики!
Спросите их, когда в последний раз проходила техосмотр машина – точно скажут! Инструменты в гараже разложены по полочкам – каждый строго на своем месте. Налоги они платят, основываясь на строго проверенных данных, а не на смеси интуиции и надежды. Спать ложатся со спокойной душой: в листочке «Что сделать сегодня» – сплошь галочки. А утром встают – халат на стуле, возле кровати, чистый и свежий. И носки на месте, в ящике, сложены попарно, по цвету и размеру. Да-да! А когда эти люди выходят из дома навстречу новому дню, они точно знают, где ключи от машины, и не волнуются: исправен ли аккумулятор? хватит ли бензина доехать до работы?
Да, есть такие люди. У которых все, всегда и всюду в порядке. На них не распространяется власть хаоса и действие законов энтропии. Я с такими людьми сталкиваюсь каждый день. Они спокойны и уверены в себе; они – столпы общеетва. Это их портреты красуются на страницах школьных учебников; это они служат примером обществу – те, кто чего-то добился в жизни.
Ну а я не из их числа. Сначала «из огня да в полымя», а потом «слезами горю не поможешь» – вот это, пожалуй, обо мне. Будни большей частью похожи на бесконечную и беспорядочную ловлю цыплят в гигантском курятнике. Не жизнь, а занятие по гражданской обороне во время «воздушного налета». Тут уж не до мелочей.
Только мне постоянно приходит в голову одна фантазия, благодаря которой на душе становится легче. Я выдумал историю про отшлифованную палку: явится однажды в мой дом совет старейшин, и скажут старцы, что пришла пора исполнить обряд шлифования палки – испытание для рассеянных и несобранных, но добрых сердцем.
А обряд этот вот каков. Для испытания отбирают тех, у кого душа полна самых благих намерений и кого надо освободить от всевозможных житейских пут. Прежде всего избраннику дается целая неделя свободы – никаких обязанностей, Все дела отменяются: никаких комиссий, никаких заседаний, никаких задолженностей – будь то счета, письма или телефонные звонки. Избранника отвозят в прелестное местечко: кругом тишина и покой, и все располагает к созерцанию в духе «дзэн». Избранника окружают заботой, вкусно кормят и всячески поддерживают морально. От него же требуется всего-навсего целую неделю шлифовать палку, для чего дадут и наждачную бумагу, и цитрусовое масло, и ветошь. Ну и конечно палку – аккуратную, ничем не примечательцую деревяшку, Требуется только одно – отшлифовать ее, но уж чтобы на совесть. А заниматься этим можно когда захочется. Надо лишь отшлифовать палку – и все!
Через неделю снова явятся старейшины. Серьезно и внимательно оценят работу. Похвалят за мастерство, тонкий вкус и глубину творческой мысли. «Отлично отшлифовано! Второй такой не сыскать!» – восхитятся они.
Избранника покажут по телевидению, его фотографии замелькают в газетах, А комментарий будет гласить: «У этого человека доброе сердце и самые благие намерения, и он прекрасно, изысканно, полностью отшлифовал палку!» И прославленного избранника с почетом доставят домой. Родственники и соседи будут смотреть на него с уважением. А прохожие, узнавая его на улице, будут улыбаться, приветственно махать рукой и поднимать большой палец: молодчина! И начнется у него совсем другая жизнь.
Но это еще не все. Отныне ему можно забыть о водосточных трубах и канавах, как и о чековой книжке, документах, бланках, платяных шкафах, ящиках, налогах и даже о багажнике – обо всем за него позаботятся другие. Отныне он освобожден ото всех забот. Он получает вольную – насовсем, – и нет больше рабской зависимости от листочка «Что надо сделать». Еще бы! Ведь он отшлифовал палку! Вот она, полюбуйтесь: висит над камином. Ему есть чем гордиться, нашему шлифовальщику. Ведь он многого достиг! Всего, чего хотел.
Эх, вот было б здорово…
Мы с соседом поглядываем друг на друга с опаской. Мне он, например, напоминает мусоро– и снегоуборочную машину. Возмутитель естественного спокойствия природы. Потомок покорителей Дикого Запада. Он на мой счет выражается проще: «Лодырь!».
Понимаете, осенью, в пору листопада, сосед каждую неделю собирает листики в кучки. А когда выпадает снег, тревожит своей лопатой белое царство. Как-то раз – то ли переусердствовав, то ли обозлившись – умудрился даже иней соскрести. «Мать-природа не должна брать верх над человеком», – поясняет он.
Тогда я говорю ему, что в пень Бог и то больше разума вложил. Но говорю деликатно. Вот смотри: листья падали и падали тысячелетиями, так ведь? Куда матери-природе хотелось, туда листья и падали, там перегнивали, и земли становилось больше. А нам и надо, чтобы было больше, так ведь? Потому что почва истощается, так ведь? Ну а снег – разве он мне враг? Снег – это знак людям от Бога: мол, угомонитесь, отдохните, полежите денек в постели. К тому же снег и без нас растает. Перемешается с опавшей листвой, и земли будет еще больше, так ведь?
Двор у соседа, надо признать, чище некуда. Если, конечно, именно это важно. Недавно, после снегопада, сосед не навернулся, когда шел к машине, чего не скажешь обо мне. И человек он все-таки неплохой – ничего, что он сродни уборочной машине. Я на это смотрю без предвзятости.
Зато мой двор покрыт восточным ковром – красно-желто-зелено-коричневым. А его двор – нет. Пока сосед расчищал дорожки, я набрал снега в бутылки – летом, в июле, смешаю с апельсиновым соком; и еще записал на магнитофон звук падающего снега, а потом обвязал этой пленкой рождественские подарки (снегу можно найти много разных применений).
На Рождество я преподнес соседу бутылочку марочного снега, обвязав ее пленкой, а он подарил мне грабли. Теперь учим друг друга, как пользоваться этими подарками. Сосед, по-моему, не придерживается никакой религии, и я стараюсь обратить его в свою веру. Он же считает, что я чересчур набожен, и старается отторгнуть меня от церкви.
Но в конце концов, в са́́мом конце всех концов – победа за мной. Ибо и он, и я – да и вы тоже – все станем тем, чем становятся опавшие листья и снег, и уйдем туда, куда уходят листья и снег, – те, кто скребет и кто не скребет, те, кто гребет и кто не гребет.
Спросите моего соседа, чем он зарабатывает на жизнь, и в ответ услышите, что он «профессиональный игрок, вовлеченный в организованную преступность». На самом деле он – страховой агент. К работе своей питает вполне понятное пренебрежение, и этот скепсис охватывает его взгляды на жизнь вообще. «Все мы – игроки. Все до одного! А жить – это без конца играть: в покер, в кости или на скачках, – говорит он и добавляет: – Лично я обожаю играть!»
Однако сосед неизменно предпочитает беспроигрышные двойные сделки: если шансы почти равны, то он для подстраховки ставит на обе стороны. Свои принципы он изложил в виде правил и этот список повесил на стену у себя в кабинете.
Вот эти правила:
Всегда и всем доверяй. Но не забывай подснять карты.
Всегда надейся на Бога. Но дом строй где повыше.
Всегда люби соседа своего. Но хорошее соседство подбирай сам.
В скачках не всегда побеждает быстрейший, а в поединке – сильнейший.
Но ставить лучше на него.
Делай ставку на среднее между «подставь другую щеку» и «хорошего понемножку».
Делай ставку на среднее между «тише едешь – дальше будешь» и «промедление смерти подобно».
О выигрыше: не это главное. Главное – как играешь.
О проигрыше: не это главное. Главное – как играешь.
О том, как играть: стремись выиграть!
Всерьез ли сосед относится к этим правилам? Следует ли им? Как знать… Но в покер я с ним играю. И застраховался у него же. Меня его правила устраивают.
Волосы вырастают за месяц на сантиметр с лишним. Уж не знаю, откуда мистер Вашингтон черпает свои познания, но про волосы он мне рассказал, когда мы обсуждали парикмахеров. Выходит, за последние шестнадцать лет с моей головы и лица было сбрито почти два с половиной метра волос.
Я над этим особо не задумывался, пока однажды не зашел, как обычно, постричься к своему парикмахеру и вдруг узнал, что он уволился: устроился здания какие-то ремонтировать. Не может быть! Как же он мог?! Мой парикмахер! Да это все равно что получить весть о смерти кого-то из родных. Ведь нас связывало нечто большее, чем просто стрижка и бритье.
Вначале мы друг для друга были безликими: он – «мастер», я – «клиент». Потом появились и прочие определения: он – «невежа», «грубиян», «цирюльник», а я – «умник», «либерал», «церковник». Раз в месяц мы делали обзор мировых событий и собственной жизни, при этом каждый выяснял точку зрения другого. Мы спорили о гражданских правах, о войне во Вьетнаме и о всевозможных предвыборных кампаниях. Мы превратились в своеобразные зеркала, в наперсников, исповедников, психотерапевтов и приятелей. Вместе разменяли четвертый, а потом и пятый десяток. Мы беседовали, спорили, шутили, но никогда не переступали известных границ. Он всегда помнил, что я не кто-нибудь, а клиент. А я всегда помнил, что у него в руках не что-нибудь, а бритва.
Из этих разговоров я узнал, что он сын сельского полицейского, рос в бедности, в глухой провинции и в детстве не слишком жаловал индейцев. Он в свою очередь узнал, что и я родом из маленького городка и раньше не слишком жаловал негров. Дети наши были одногодки, так что трудные этапы отцовства мы с ним выстрадали вместе. Мы обменивались новостями о женах и детях, сетовали на неисправные автомобили и неухоженные газоны. Оказалось, что по выходным он бесплатно обслуживает престарелых из интернатов. А он, я так думаю, и обо мне узнал кое-что хорошее.
Кроме парикмахерской я ни разу с ним нигде не встречался, не познакомился ни с женой его, ни с детьми, ни разу не был у него в гостях и ни разу не разделил с ним трапезу. И все-таки он прочно вошел в мою жизнь, чего могло и не произойти, будь он хоть самым близким соседом. А ведь хорошие отношения у нас сложились, пожалуй, еще и оттого, что знакомство наше так и осталось шапочным, И вот теперь нет моего парикмахера, и я будто что потерял – безвозвратно. Мне даже кажется, что я больше никогда не пойду ни к какому другому парикмахеру, хотя с трудом представляю себе, как жить с двухметровыми волосами.
Мы многое значим друг для друга, сами того не подозревая. Подумайте, каково будет священнику без паствы? Каково будет нам без бакалейщика из магазина на углу, без механика из местного гаража, без семейного врача, без учителя, соседей, сотрудников… Добрые люди, которые всегда готовы помочь, на которых можно положиться в нужных, важных мелочах. Они учат, благословляют, ободряют, поддерживают нас, скрашивают наши серые будни. Но мы им в этом никогда не признаемся, а почему – не знаю.
Конечно, мы и сами всегда кому-то нужны. От нас зависят, к нам присматриваются, у нас учатся, с нас берут пример. Только мы о том даже не подозреваем. Поэтому не надо недооценивать себя. Возможно, вам никто напрямую не скажет, как вы важны для него, но помните: людям вы гораздо нужнее, чем вам кажется.
Есть у суфиев – членов арабской секты – древняя-древняя легенда о том, как одному хорошему человеку Всевышний обещал исполнить любое желание. И человек тот сказал: «Я хочу делать добро незаметно для себя». Всевышний исполнил его просьбу. А потом понял, насколько прекрасно это желание, и решил одарить им всех людей. И с тех пор оно – в каждом из нас.
* * *
Мы играли в «великанов»; «волшебников» и «карликов».
Мы – это я и почти восемьдесят детей от семи до десяти лет, оставленных на мое попечение, пока их родители занимаются своими взрослыми делами. Я собрал мое войско в большом зале при церкви и объяснил правила игры. Она похожа на широкомасштабный вариант игры «камень, ножницы, бумага» и подразумевает некоторое интеллектуальное усилие – надо ведь выбирать. Ну а вообще-то самое главное – вволю пошуметь и набегаться в догонялки так, чтобы все перепуталось и уже не понять, кто за кого и кто победил.
Разделить ватагу неуемных младших школьников на команды, растолковать им правила, договориться с командами о составах – задача не из легких. Но мы постарались, успешно с ней справились – и можно было начинать.
Когда возбуждение носившихся по залу детей достигло критической массы, я крикнул:
– А теперь каждый выбирает, кто́ он: ВЕЛИКАН, ВОЛШЕБНИК или КАРЛИК!
Ребята, разбившись на кучки, оживленно зашептались на своем совещании – и тут кто-то вдруг дернул меня за брючину. Малышка – стоит и смотрит на меня снизу вверх.
– А где место для Русалок? – слышу я озабоченный детский голосок.
– Место для Русалок?
Наступила долгая пауза. Очень долгая.
– Место для Русалок? – переспрашиваю я.
– Да, где? Потому что я – Русалка.
– Но у нас же нет Русалок!
– Есть! Это я!
Девчушка не могла стать ни Великаном, ни Волшебником, ни Карликом, ибо твердо знала: она – Русалка. И не хотела выходить из игры, не хотела отойти к стенке, где собирались проигравшие. Есть по правилам Русалки или нет – не важно: участвовать она все равно будет. Именно в своей роли и на равных с остальными. Она была уверена: место для Русалок, конечно, есть, а где оно, я, конечно, знаю и скажу.
Так где же все-таки место для Русалок? Для всяких «русалок» – для тех, кто не похож на других, кто не хочет стандартных ролей, кто отказывается занять уготованные ячейки в коробках и ящиках. Найти ответ – значит, найти основу, на которой можно создать теорию, общество или даже целый мир.
Что же я тогда ответил? Признаюсь, время от времени я способен и на умную мысль:
– Место для Русалок как раз здесь, рядом с Царем Морским!
(Точно – как раз здесь, рядом с Дураком и Шутом придворным, подумал я.)
И мы стояли, взявшись за руки и обозревая полчища Волшебников, Великанов и Карликов, а те бесились в диком восторге. Кстати, неправда, что русалок в жизни не бывает. С одной по крайней мере я знаком лично. И даже за руку ее держал.
* * *
Однажды на Рождество мне почти никто не прислал открыток. И как-то отвратительным февральским вечером я по-настоящему понял всю гнусность этого факта, воспоминание о котором вдруг выплыло из тех уголков моего сознания, что забиты всяким хламом. Наверное, мне просто понадобился повод, чтобы оправдать поганое настроение, – вот и вспомнились открытки. Но я смолчал. Я стерпел. Я сильный. Подумаешь, горе! Так называемые друзья не удосужились какую-то несчастную рождественскую открытку прислать! Ну и пусть! Обойдусь и без их внимания!
Как-то в августе я возился на чердаке, пытаясь навести порядок в этом бедламе, и среди мишуры, гирлянд и прочих украшений откопал целую коробку нераспечатанных поздравлений к прошлогоднему Рождеству. Должно быть, я покидал их в коробку – думал, прочту на досуге, а потом так закрутился в предпраздничной суете – какой уж там досуг! И открытки пали жертвой синдрома «сейчас-не-до-них-положу-на – чердак-в-новом-году-разберем».
Я спустился с коробкой, а дальше – представьте себе такую картину: середина августа, жаркий летний день, я в плавках и темных очках сижу в шезлонге на веранде; рядом на столике – шоколадное масло и литровая кружка с охлажденным чаем; в душе у меня – полная сумятица. Распечатываю один за другим конверты, а чтобы создать подходящее настроение, включаю на всю катушку переносной магнитофон с записями рождественских гимнов.
Вот они – ангелы, сугробы, волхвы, свечи, еловые ветви, лошади и сани, Святое семейство, эльфы и Санта-Клаус. И множество пожеланий счастья, радости, мира и благополучия. А в придачу, словно этого мало, от руки написаны добрые, нежные слова от моих «так называемых» друзей, которые, как оказалось, сделали все, что могли, чтобы порадовать меня на Рождество.
Я заплакал. Мне стало и приятно, и тошно, а такое случается нечасто. Раскаяние смешалось с признательностью, печаль была тонкой и светлой, и что-то вспомнилось, и о чем-то взгрустнулось… Одним словом – сентиментальность завладела мною.
Как обычно бывает по закону подлости, в самый неподходящий момент появилась соседка: ее привлекли громкие рождественские песнопения. Увидев меня в таком состоянии, она засмеялась. Я показал ей открытки – и она заплакала. И мы вдвоем устроили нежданный рождественский праздник прямо там, на веранде, в середине августа, распевая вместе с церковным хором мормонов гимн «О, Священная Ночь!» вплоть до мощного апофеоза: «Ста-а-нь-те на ко-ле-е-ни, слу-у-шай-те а-а-н-ге-лов го-о-ло-са-а-а!»
Ну что тут сказать? Наверное, у каждого где-то в дальних уголках сознания таится и благоговение, и трепет, и радость; пробудить их вовсе не трудно. А Рождество, по-моему, все-таки всегда какое-то нежданное – хоть в декабре, хоть в августе.
Случилось это воскресным днем, незадолго до Рождества. Было дождливо, ветрено, холодно. Зимняя непогода. Список дел получилея длинным и рос, как плесень в укромном уголке. Настроение – хуже некуда. Жизненная активность – нулевая. Заглянул в гороскоп – там только совет «помнить об осторожности». Заглянул в воскресную газету – там только нудный перечень биржевых отчетов, смертей и разрушений. Где же вы, дни утешенья и радости?
Тишину этого святого часа воскресного блаженства нарушил барабанный стук в дверь. Ну что еще там такое? Глубоко вздыхаю, иду открывать, приготовившись к любой дурной вести. Но такого я не ожидал: на пороге стоит маленький человечек в дешевенькой маске Санта-Клауса, в руках у него – большой, широко раскрытый пакет из коричневой бумаги. «УГОЩАЙ, НЕ ТО ПРОУЧИМ!» – кричит Санта-Клаус. Что-что? «УГОЩАЙ, НЕ ТО ПРОУЧИМ!» – снова ухает он. Я, лишившись дара речи, дивлюсь на это чудо. А оно настойчиво трясет пакетом, и я, по-прежнему в полном изумлении, достаю из кармана бумажник, вынимаю из него доллар и бросаю в пакет. Санта-Клаус снимает маску – и я вижу мальчика-азиата: лицо его расплылось в широченной улыбке.
– Хочешь послушать рождественские гимны? – спрашивает он на певучем английском.
Теперь я узнал парнишку. Он из семьи переселенцев, «лодочных» беженцев из Вьетнама. В прошлом году квакеры помогли им обосноваться по соседству. Мальчуган заходил ко мне вместе с сестрами и братьями в канун Дня всех святых, и я давал им гостинцы. Зовут мальчика Хон Дук, ему лет восемь. Тогда он был в наряде волхва: в купальном халате и с кухонным полотенцем на голове.
– Ну так хочешь послушать гимны?
Я кивнул и поискал глазами остальных юных беженцев – те, наверное, спрятались в кустах и готовы присоединиться к своему предводителю, чтобы исполнить октетом торжественную песнь.
– Конечно, хочу! Хор-то твой где?
– А хор – это я.
И он громко – что было сил – заверещал про звонкие бубенцы и сани с лошадкой. Затем с не меньшим усердием исполнил свою интерпретацию гимна о поющих ангелах. И наконец прозвучала «О, тихая ночь» – нежно и благоговейно. Последние слова – «Спите в божественном покое» – он вывел, закрыв глаза, запрокинув голову – вложив всю душу в песню, которая лилась в надвигавшуюся ночь.
Глаза мои увлажнились, я был потрясен выступлением. Вынул из бумажника пять долларов и опустил в пакет. В ответ он извлек из кармана наполовину обломанный леденец на палочке и величаво протянул мне. Состроив напоследок веселую рожицу, он повернулся, сбежал с крыльца, прокричал «БЛАГОСЛОВИ ТЕБЯ БОГ!», потом «УГОСТИ, НЕ ТО ПРОУЧИМ!» – и был таков.
Что же за малыш в маске Санта-Клауса приходил ко мне? Это Хон Дук – солист, поющий за весь хор и несущий Рождество из дома в дом.
Откровенно говоря, к этому празднику я отношусь с легкой иронией. Не нахожу в нем особого смысла. Выдумка – и больше ничего. Давным-давно, когда впервые услышал о Санта-Клаусе, не поверил этой сказке и с тех пор в душе всегда посмеиваюсь над ней. Ну что за глупость – петь про какую-то лошадку, запряженную в какие-то там сани. Лично я никогда не видел таких саней и уж тем более не ездил в них. И каштаны на огне никогда не жарил. А дай мне каштаны – даже не знал бы, что с ними делать. Между прочим, говорят, ничего хорошего в них нет. Странствующие волхвы, по-моему, публика весьма сомнительная, а пастухи, которые всю жизнь бродят со своим стадом, мне кажутся большими чудаками. Ни разу не видел я ни одного ангела, да и дев непорочных не слишком много встречал. Рождение нового царя меня не волнует; меня вполне устроил бы новый президент. От младенцев и северных оленей только вонь: уж я-то занимался и с теми, и с другими и знаю, что говорю. А городишко Вифлеем, по словам побывавших там, просто дыра.
Как воспевать то, чего никогда не видел, не делал или не хотел? Как грезить о белоснежном Рождестве, которого в жизни своей не знал? Рождество больше похоже на сказку. Но все же… Я уже стар и потому не верю в эту сказку – но молод еще и потому не могу разувериться в ней совсем. Не могу. радоваться этому празднику, потому что я циник, – но и стоять в стороне не получается, потому что даже мне этот праздник нужен.
«Угости, не то проучим!» Маленький Санта-Клаус убежал, а меня душили смех и слезы сразу и охватывало особое, ни с чем не сравнимое чувство, что ко мне снова, как когда-то, пришло настоящее Рождество. Среди зимы в мой домишко прямо по дымоходу спускается волшёбник – Хон Дук. Он, как и я, не слишком хорошо понимает все тонкости Рождества, но дух праздника он уловил безошибочно: можно отдыхать и веселитеся, радоваться и праздновать – где бы ты ни жил и как бы ты ни жил. «А хор – это я», – говорит Хон Дук. «Рождество-то твое где?» – спрашиваю себя мысленно. «Рождество – это я», – отвечает эхо. Это я. Оно – во мне самом. Я запрокидываю голову, закрываю глаза и, решившись, громко, сколько есть сил, пою всё, что могу припомнить.
По преданию, однажды ночью Бог послал на Землю младенца, чтобы люди смогли познать надежду и радости. Я не сказал бы, что верю в это без оглядки или что верю во всё, чем обросла эта легенда за две тысячи лет. Но я твердо верю в Хон Дука, что поет за весь рождественский хор и кричит: «Угости, не то проучим!» то на одном пороге, то на другом. Не знаю, кто или что послало его нам. Но знаю, что прихотливая проказница-судьба меня проучила, заманив в хор, где и я запел о радости и надежде. И явился мне младенец, и угостил меня Рождеством.
Раз уж речь зашла о подарках, напомню об одном правиле. Вообще это правило даже не мое. Впервые я о нем услышал на рождественском вечере в каком-то учреждении от очень раздраженного и недовольного человека с ярко выраженными симптомами бурно прогрессирующего стяжательства. Развернув свой изящно упакованный, простенький подарок, что лежал среди прочих под учрежденческой елкой, он, ни к кому не обращаясь, сокрушенно изрек:
– Нет, неправду говорят, будто дорог не подарок, дорого внимание. Неправда все это! Мать тоже мне все голову морочила про дареных коней да их зубы. Сколько же у меня скопилось всякого «подарочного» барахла! Купленные наспех дешевые безделушки, преподнесенные потом под благочестивым прикрытием «самого искреннего внимания». Дорог все-таки подарок – ей-же-ей! Ведь у кого внимание настоящее, тот и подарок сделает хороший! Надо бы ввести такое правило – Медное Правило Обмена Подарками.
И он направился к мусорной корзине, держа свой подарок, словно дохлого таракана.
Что ж, возможно, он прав. Сказано резковато, и оттого становится не слишком радостно. Но с рождественскими подарками с незапамятных времен все ясно. Бог – а Он, говорят, и положил всему начало – постарался и послал на Землю самое лучшее и поступал так не единожды. Да и волхвы принесли в дар младенцу не какие-нибудь леденцы. Даже старик Санта-Клаус всегда хорошенько думает – кому что подарить. И ангелы явились с благой вестью – а это вам не уцененный товар.
Я хорошо знаю, что́ хотел бы получить на Рождество. Знаю с тех пор, как мне стукнуло сорок. Я хочу заводные игрушки. Забавные такие – тарахтят, жужжат, крутятся-вертятся. Но только чтобы без батареек. Чтобы время от времени им моя помощь требовалась – выбраться откуда-нибудь. Старомодные игрушки из раскрашенной жести, какие были у меня в детстве. Вот чего я хочу. Никто не верит, но, ей-богу, этого я и хочу!
