Текст книги "Древнейший"

Автор книги: Роберт Энтони Сальваторе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Часть вторая
ДОЛГИЙ ПУТЬ В ДРУГУЮ СТОРОНУ

То ли непрерывная угроза жизни научила меня постоянно прислушиваться к себе, то ли сказались навыки Джеста Ту, но, какова бы ни была причина, я чувствую, что гораздо лучше обычного человека способен улавливать тончайшие знаки, исходящие откуда-то из подсознания. Сколь многое открывается нам не через рассудок!

С какой легкостью, например, я шагаю по дороге из Палмаристауна, будь то в обличье Разбойника или Цапли, чувствуя, что могу подпрыгнуть хоть на сотню футов от земли! Передо мной расстилается прямой путь к часовне Абеля. Я полон оптимизма. Надежда увидеть отца, Брана Динарда, пронизывает все мое существо.

Сознание же далеко от радостных мыслей. Напротив, я вижу в этом предприятии лишь досадное промедление и ругаю себя за него. Мой главный путь лежит на юго-восток, а я намеренно двигаюсь в другую сторону.

Однако легкость и радостное возбуждение, царящие в душе, сильнее чувства вины. Дело не только в том, что мне удалось отложить на время встречу лицом к лицу со страхами всей своей жизни, конечно нет! Просто я инстинктивно чувствую, что путь к верховной обители ордена блаженного Абеля является очень важным этапом моего главного жизненного пути. Еще я задаюсь вопросом, не будет ли горячее стремление найти человека, который произвел меня на свет, предательством по отношению к Гарибонду, моему дорогому отчиму и воспитателю, без упрека сносившему мое уродство и любившему меня всем сердцем.

Чего я вообще жду от Брана Динарда, который так и не возвратился к Сен Ви и своему сыну, хотя минуло уже более двадцати лет со дня его отъезда из города Прайда?

Всякий раз, как думаю об этом, мысли приходят в совершенный сумбур. Да и как я могу определить свое отношение к Брану Динарду, пока не встретился с ним? Ответов на мучащие меня вопросы я тоже не найду, пока он сам мне их не даст. Уверен, много воды утечет, прежде чем я смогу понять, в какой мере обязан Гарибонду.

Вот уж действительно самый сложный вопрос из всех! Правда, сокрытая под завесой вины, самой непроницаемой из всех возможных, кажется уже не столь несомненной. Гарибонда я любил и люблю всей душой, не колеблясь, бросился бы в огонь, чтобы спасти его! Я готов на все, лишь бы его вернуть.

Могу ли я сказать то же о своем отце, когда меня с ним связывают только надежды, основанные на предубеждениях? Хотя есть еще кое-что. Это книга Джеста, им сочиненная или, по крайней мере, переписанная. Содержание ее таково, что мало кто сумел понять ее смысл и мог бы верно передать его тончайшие нюансы. Возможно, именно эта книга и стала причиной моего внутреннего конфликта, вызвала противоречивые чувства, обуревающие меня.

Я отчаянно желаю повстречаться с человеком, создавшим это восхитительное произведение, которое помогло мне одолеть презренную беспомощность, ибо отклик, который нашли его слова в моем сердце, гораздо сильнее родственных связей. С этой точки зрения мое путешествие как нельзя кстати.

Да и могло ли быть иначе? Автора чудесной книги Джеста я мечтал отыскать не меньше, чем самих мистиков Джеста Ту, для которых ее уроки стали основой жизни. К тому же этот путь сулит даже меньше опасностей, чем дорога в Бехрен. Так что, каков бы ни был исход встречи с Браном Динардом, Облачный Путь все равно остается главной целью. Ведь там живет моя надежда.

Со спокойной ли душой отправляюсь я в этот путь? Все страхи, связанные с этим человеком, не имеют отношения к нашему с ним родству, поэтому с этой стороны я не жду разочарований. Неважно также, какие принципы исповедует теперь Бран Динард и сможет ли он способствовать моему выздоровлению. Он уже дал мне так много, что я больше не держу на него зла.

Или все-таки держу? Вдруг обида на отца за то, что он не захотел или не смог вернуться ко мне и матери, засела в сердце глубже, чем мне кажется? Что ж, с покорным вздохом я вынужден заключить, что единственный плюс нынешнего путешествия состоит в том, что у меня есть повод отсрочить другое, куда более пугающее, – в Облачный Путь.

Брансен Гарибонд

Глава девятая
ТРУД ВЕДЕТ К ОСВОБОЖДЕНИЮ

 Доусон Маккидж стоял на носу своего двухмачтового парусника «Мечтательница» и не уставал любоваться величественной панорамой океанского побережья. Прямо по курсу высился огромный серо-коричневый скалистый утес, на самой вершине которого, словно вырастая прямо из камня, стояла часовня Абеля, сердце молодой, но влиятельной религии.

Именно здесь блаженный Абель впервые продемонстрировал могущество дарованных богом самоцветов. Именно в этом месте, согласно преданию, бог научил его делать постоянными волшебные свойства камней, найденных на далеком острове посреди южных вод Мирианского океана, куда его забросило кораблекрушение. Вдали от людей, совсем один, Абель уже не надеялся выжить, а о возвращении в Хонсе можно было и не мечтать.

Но вдруг с небес посыпались самоцветы, дары бога. Молодой пророк в совершенстве постиг их магию, научился разбираться в чудодейственных силах.

Сказывали, что с помощью этих камней Абель преодолел сотни миль по океану и что невиданные возможности магии самоцветов помогли ему изменить мир.

Доусон не считал себя абелийцем. Вангард, процветающий край фермеров и охотников, где он вырос, долгое время находился под властью самхаистов, и старые обычаи все еще жили в душе воина. Все же вид часовни Абеля, которая при свете дня казалась еще величественнее, каждый раз несказанно воодушевлял его.

Среди скал притаилась пристань. От нее вверх, прямо к часовне, вели туннели, которые прокладывал, как утверждает легенда, сам Абель, используя целое множество мощных самоцветов.

– Приветствуем флаг дамы Гвидры! – донеслось с доков, едва «Мечтательница» миновала скалистый пролив и вошла в бухту.

Доусон заметил двух монахов, которые приветствовали мореплавателей. В одном из них он узнал брата Пинауэра и замахал ему в ответ с сердечностью и дружелюбием, красноречиво напоминавшими о том, сколь близкими стали отношения между Гвидрой и абелийцами.

Увы, именно они привели к нынешней войне. Вспомнив о том, с какой жестокостью сражались против Вангарда самхаисты, его бывшие духовные предводители, и какую мерзость вроде гоблинов и ледниковых троллей они завербовали в пехоту, Доусон не сумел сдержать гримасу негодования. Он и представить себе не мог, чтобы мудрые священники, подчас столь же суровые, как их обычаи, могли предать свой народ, прибегнув к помощи этих гнусных тварей.

– Оружие, металл, продовольствие? – спросил брат Пинауэр, когда судно Маккиджа причалило к самой длинной из трех верфей и матросы приступили к швартовке. – Что и говорить, в это смутное время вам будет непросто раздобыть все это.

– Так, значит, война между владыками Этельбертом и Делавалом все еще идет? – поинтересовался Доусон, ловко спрыгнув на деревянный настил рядом с абелийцами.

– Слово «разгорается» более уместно, – отозвался Пинауэр. – Владыка Делавал вообразил, что у него есть преимущество, и усилил всю линию фронта, стремясь прижать Этельберта к морю.

– Но маневр не удался, – продолжил второй монах. – У Этельберта в запасе остались кое-какие уловки.

– И союзники из Бехрена, – добавил брат Пинауэр.

– Владыка Хонсе призывает дикарей из пустыни? – удивленно переспросил Доусон Маккидж, почувствовав к Этельберту то же презрение, какое он испытывал к вангардским самхаистам.

– В отчаянии люди идут на крайние меры, – заметил брат Пинауэр, и два его собеседника согласно закивали.

– Я привез полный трюм карибу, – сказал Доусон.

Речь шла о белом мхе, который в районе Вангарда вырастал по колено и использовался среди прочего в качестве повязки на открытые раны. Само собой, в войну именно так его чаще всего и применяли, хотя из высушенного карибу можно было заварить лечебный чай. Нередко мох продавали по заоблачным ценам зажиточным торговцам в качестве красивого и практичного кровельного или облицовочного материала для их затейливых домов. Вангард мог бы предложить Хонсе много полезных товаров, но в нынешнее время самым востребованным был мох карибу.

– Владыки хорошо заплатят за него, – заверил Маккиджа брат Пинауэр.

– Тогда пусть рассчитываются с часовней Абеля, – ответил Доусон. – У меня нет времени везти свое добро на юго-восток или на юго-запад. Я должен сразу же вернуться в Вангард, если только не придется делать крюк до Палмаристауна.

– Конечно, у нас есть кое-какие товары и немного денег… – замялся брат Пинауэр.

– Немного? Ходят слухи, что ваша церковь богатеет день ото дня на пожертвованиях враждующих правителей.

– Слухи, слухи, – отозвался брат Пинауэр с преувеличенным вздохом, но потом лучезарно улыбнулся, и Доусон ответил ему столь же широкой улыбкой.

– Прошу за мной, – пригласил абелиец.

Они двинулись с пристани в направлении ворот, ведущих к извилистым туннелям, по которым поднялись на вершину утеса, к главному собору.

Едва ступив на внутренний двор аббатства, Маккидж понял, что слухи о растущем благосостоянии абелийцев сильно приуменьшали реальное положение дел. Часовня Абеля в два с лишним раза превосходила свои прошлогодние размеры. У основания внешней стены трудились толпы рабочих, удлиняя и утолщая и без того внушительную конструкцию и возводя все новые каменные казармы, дома для священников и прочие здания. Часовня Абеля превратилась в настоящий город за крепостными стенами, и Доусон понял, что в этом превращении есть определенный смысл. Когда-то на этом холме, чуть выше небольшого города Везергарда, стоял скромный приход, но настали опасные времена, и церковь превратилась в крепость, готовую дать приют народу осажденной области.

Маккидж взглянул на главный собор, который стоял в лесах. На каждом уровне буквально роились люди в коричневых рясах с инструментами и строительными материалами в руках. Доусон не заметил среди них ни одного мирянина. Работать на этом сооружении первостепенной важности разрешалось лишь абелийской братии.

– Отец Артоливан будет рад приветствовать вас, – заверил брат Пинауэр своего гостя, подталкивая его к входу в собор. – Будет лучше, если я вас ему представлю.

Доусон оглянулся на усердного монаха. Пинауэр был как минимум на пятнадцать лет младше его, с гладкой бледной кожей и глазами, уже уставшими от бесконечных часов, проведенных за чтением пергаментов. Судя по всему, он редко покидал часовню Абеля, лишь иногда спускался на пристань или работал в монастыре. Маккидж даже пожалел, что у него нет времени на то, чтобы выкрасть молодого человека у скучных собратьев и подбить его на хорошую попойку в компании доступных женщин.

– Скажите добрейшему настоятелю, что прибыли с ценностью, которую хотите обменять, ибо Вангарду нужны… – Абелиец не договорил.

Казалось, бедный брат Пинауэр вот-вот упадет, так сильно он наклонился в сторону Маккиджа, который лишь усмехнулся, поддразнивая молодого человека.

Через некоторое время Доусон уже стоял перед отцом Артоливаном, старинным другом леди Гвидры. Именно он благословил ее союз с братом Аландрайсом.

– Я пришел на всех парусах, – произнес гость. – И сегодня же отправляюсь обратно.

– Торопишься, как и всегда, – ответил пожилой настоятель, комкая слова, будто выпил лишнего.

Но причиной тому был возраст. Атроливан выглядел на все свои восемьдесят лет. Кожа на лице обвисла, глаза, окаймленные темными кругами, ввалились. Он все еще мог сидеть прямо, но Доусон видел, что это ему дается с великим трудом.

Однако взгляд старика оставался острым и пристальным. Рассказывали, что Атроливан обучался у людей, получивших знания непосредственно от блаженного Абеля и однажды, будучи еще ребенком, даже видел самого легендарного пророка. Он был последним из поколения абелийцев, напрямую связанных с отцом их церкви и событиями того волшебного и вдохновляющего времени. Заменить его было непросто.

– Боюсь, так уж теперь повелось, – продолжал священник. – Ни у кого нет времени на передышку. Терпеливое раздумье осталось в утраченном прошлом.

– Война заставляет торопиться, святой отец, – ответил Доусон.

– А у тебя что за срочность?

– У меня целый трюм мха карибу и нет времени торговаться.

– Да, мне уже сообщили. Тебе нужны деньги. Что ж, называй свою цену.

– Деньги мне нужны с определенной целью, – пояснил Доусон, чем вызван любопытство старого священника, который наклонил голову набок. – На подкуп. Я и сам привез солидную сумму.

– Тебе нужны люди?

Маккидж кивнул.

– Для сбора урожая? Для лесозаготовок? Женщины? Рабочие?

– Все, – ответил Доусон. – Вангард жестоко страдает под натиском самхаистов, – объяснил он и, заметив складку сомнения на лице Атроливана, быстро соврал:

– Хотя леди Гвидре до победы рукой подать.

– Мы все под жестоким натиском, друг мой, – сказал абелиец. – Война бушует во всем Хонсе.

– Однако в часовне Абеля полным-полно рабочих, молодых мужчин, явно избежавших войны.

– Многие из них пленники, вышедшие из борьбы, сохранив честь, – объяснил отец Атроливан.

– Из обеих армий, конечно, – добавил Доусон.

Атроливан кивнул и улыбнулся. У Этельберта с Делавалом не было ни времени, ни ресурсов на содержание попавших в плен воинов. Поэтому, не желая разгневать народные массы быстрыми казнями, тем более что многие пленники имели связи по обе стороны конфликта, правители учредили клятву благородной капитуляции, которая обязывала человека, давшего ее, не возвращаться в войско. Поклявшихся пленников отправляли сюда, к абелийцам, чтобы снискать их расположение. Правда, опасаясь, как бы благородная капитуляция не стала чересчур популярной, оба лорда потребовали нагрузить своих чернорабочих по максимуму и не платить им ничего.

Глядя на хитро улыбавшегося настоятеля, Доусон понял, что в этой войне все же есть победитель. Самому же Маккиджу стало невесело при мысли о судьбе Тетмола и о том, насколько отличается от этой войны борьба леди Гвидры на севере. Этельберт и Делавал, строя из себя владык Хонсе, сохраняли жизнь вражеским воинам, попавшим в плен. В Вангарде об этом можно было и не мечтать.

– Что-то я не слышал о том, что самхаисты в Вангарде на грани поражения, – лукаво заметил старый абелиец. – Скорее наоборот.

– Они вынуждены вербовать гоблинов и троллей, – ответил Доусон. – Да, нам очень трудно. И все же победа близка

– Странная интерпретация. Не вижу логики в этих трех фразах.

– Они не выстоят, – объяснил Доусон. – Если леди Гвидра ответит на их последние набеги решительным ударом, то войска смешанной армии, которую собрали наши враги самхаисты, обратятся друг против друга. Мы уже наблюдали такое в некоторых областях. Леди Гвидра уверена, что внезапный и…

Отец Атроливан жестом приказал гостю замолчать.

– Эти подробности меня утомили, – заявил он. – Здесь ты получишь только деньги, учитывая нынешний спрос на мох карибу.

– Обе армии щедро заплатят за него, – заметил Доусон.

Атроливан даже не пытался спорить.

– Что делать с деньгами, решай сам, – продолжал священник. – Здешние рабочие несвободны, но их и правда многовато. Так что если кто-то из них захочет отплыть с тобой в Вангард, то мы… нет, вы с братом Пинауэром договоритесь об отпускной цене.

Доусон усмехнулся и кивнул, надеясь как можно скорее до предела заполнить трюм людьми.

– А, ну как же! Проходил он тут с процессией, – радостно воскликнула пожилая женщина, по виду совсем старуха. – Что это было за зрелище! Пышнее я за всю жизнь не видала.

Кадайль вежливо кивнула, и крестьянка, видя, что ее слушают, пустилась в пространное повествование о том, какой пышный праздник был в их скромной деревушке Винтерсторм в честь приезда брата Брана Динарда.

Целый час, пока длилась история, Брансен и Каллен стояли, прислонившись к стене маленькой хижины. Каллен уже давно отвлеклась от пустопорожней болтовни одинокой женщины, которая так радовалась неожиданному вниманию, что готова была рассказать про что угодно, лишь бы быть интересной. Брансен же, несмотря на скептический настрой, продолжал слушать.

– Вот, и с тех пор мы его не видели, – заключила крестьянка, растягивая слова так, что даже замечтавшаяся Каллен удивленно посмотрела не нее. – Ушел, да так больше и не появлялся.

– Он направился в часовню Абеля? – уточнила Кадайль.

Женщина пожала плечами, но, заметив, что расстроила этим собеседницу, тут же энергично закивала.

– Кушать-то будете? – спросила она. – А то у меня овсянка есть и тушеный ягненок. Всего неделю назад зарезали, еще черви не поточили.

Кадайль повернулась к своим спутникам, но их лица и позы выражали полное безразличие.

– Да, неплохо бы подкрепиться перед дорогой, – ответила она.

Услышав это, крестьянка улыбнулась беззубой улыбкой и поспешила в погреб за едой.

– Не видела она никакого Брана Динарда, – сказала Каллен, как только хозяйка вышла.

– Как знать. Не стоит недооценивать воспоминания деревенских жителей, – предупредил Брансен.

– Воображение, ты хотел сказать, – поправила его Каллен. – Их жизнь – сплошная скука, год за годом. А тут приходим мы, задаем вопросы, и тоски как не бывало.

– Да ведь война же бушует всего в нескольких днях пути, – напомнил Брансен.

– Значит, они хотят отвлечься от нее, – отозвалась Каллен.

Брансен посмотрел на Кадайль, ища поддержки, но та лишь пожала плечами в ответ, ибо ободрить его было нечем. Палмаристаун остался далеко позади, дорога проходила через множество хуторов, подобных Винтерсторму, – горстка домиков и иногда одна-две мелочные лавки. До часовни Абеля оставалось меньше половины пути. Брансен надеялся, что здешнее население уж точно должно что-то знать о Бране Динарде, но, увы, все истории были похожи одна на другую. Некоторые крестьяне, как эта женщина, ткали целые ковры из словесных узоров, но пользы от подобных рассказов было ничуть не больше. Нашим путникам пришлось признать, что они так ничего и не узнали о путешествии Брана Динарда, состоявшемся двадцать лет назад.

Но Брансен не терял надежды, рассудив, что результаты его поисков вполне закономерны. Если ему суждено отыскать ответы на свои вопросы, то он наверняка найдет их в самой часовне Абеля, а не в ходе часовой беседы с очередной селянкой, когда уже в первые минуты ясно, что в ее истории воспоминаний не больше одной десятой, а остальное – поэтическая вольность. Хотя гостеприимство, с которым встречали путешественников в каждой деревне, очень скрашивало им дорогу.

– Скорей бы добраться до часовни Абеля, – сказал Брансен теще.

– Уже скоро, – улыбнулась Каллен и мягко погладила его по плечу.

– Трое, – недовольно буркнул Доусон, обращаясь к Пинауэру. – Здесь они обыкновенные рабы, а все пытаются что-то выгадать!

– Могло бы набраться и больше, – отвечал монах. – Но они уже знают, что такое война, многим даже знаком холод клинка. Здесь им тяжко, зато есть уверенность в том, что они переживут войну. А вы снова зовете их на поле боя.

– Я предлагаю им свободу!

– Здесь каждому известно, что Вангард в состоянии войны, – усмехнулся брат Пинауэр.

– Они получат землю и положение в обществе. Путь, который я предлагаю, приведет их к свободе.

– Если не в пасть гоблина. Говорят, эти твари поедают пленников и убитых врагов.

Доусон беспомощно вздохнул.

– Значит, трое? – уточнил брат Пинауэр неожиданно обнадеживающим тоном. – Это на три больше, чем было. Будьте покойны, отец Атроливан не отпустит вас с таким скудным барышом.

– Он снарядит монахов?

– Нет, конечно. У нас каждый на счету, – ответил Пинауэр. – Сейчас никак не получится. А вот самоцветы для братьев из Пеллинорской часовни…

– Она пала, – сообщил Доусон.

– Это временно, мы убеждены. Судя по последним вестям с севера, орден там возрождается с новой силой и решимостью. Многие из наших пеллинорских собратьев выжили. Мы поддержим их и вас – как самоцветами, так и другими поставками. Я уже обсудил это с отцом Атроливаном, и он дал мне полную гарантию.

– Дама Гвидра будет благодарна за эту поддержку, – кивнул Маккидж. – Но я бы хотел привезти целый трюм воинов. А их у меня только трое, да и те запросили больше, чем я планировал заплатить. Чтобы оправдать поездку сюда, мне нужно как минимум пятьдесят человек, даже с учетом вашего щедрого предложения, брат. Кроме людей, нам ничего не надо.

– Терпение, – улыбнулся брат Пинауэр. – По всему Хонсе вспыхивают сражения. Каждую неделю к нам прибывают все новые работники. Что, если я поговорю с братом Шиннигордом, который ими заведует, и попрошу его смелее орудовать кнутом? Глядишь, и ваше предложение покажется им чуть более соблазнительным.

– Было бы замечательно, – с поклоном ответил Доусон.

Брат Пинауэр пожал плечами в знак того, что это сущая мелочь.

– У нас и в самом деле многовато рабочих, – сказал он. – Они прибывают бесконечным потоком. Возможно, мне удастся убедить отца Атроливана заключить с владыками Этельбертом и Делавалом соглашение, по которому избыток людей отправлялся бы морем прямо к даме Гвидре.

– Вот это действительно помогло бы Вангарду, брат, – поспешил ответить Доусон, едва не задохнувшись от радости.

Он очень хотел обсудить это предложение с Пинауэром, но шум за дверью заставил их обернуться. В часовню в сопровождении двух местных монахов вошел молодой абелиец.

– Брат Фатуус из Палмаристауна, – представил его Доусону брат Пинауэр. – Скакал весь день со срочными вестями для отца Атроливана.

– Вы считаете, мне будет полезно их знать?

Пинауэр пожал плечами и вышел, пообещав вскоре вернуться, а Доусон снова отправился уговаривать рабочих.

– Трое, – бормотал он себе под нос, пересекая внутренний двор и содрогаясь при мысли о том, какой разнос устроит ему леди Гвидра, если он вернется с таким жалким подкреплением.