Текст книги "Имею скафандр - готов путешествовать"

Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

ГЛАВА 2

Сначала от возбуждения я подпрыгнул до потолка… а потом на такое же расстояние вниз рухнула моя душа от охватившего меня отчаяния. Да мне в жизни ни одного конкурса не выиграть, я же такой невезучий, что если куплю коробку печенья, то обязательно ту, куда забыли положить приз; от игры в «орлянку» меня быстро вылечили, да чтоб я когда-нибудь еще…

– Прекрати, – сказал отец.

Я замолчал.

– Везения не существует вообще, существует лишь достаточная либо недостаточная подготовка для того, чтобы справиться со вселенской совокупностью обстоятельств. Намерен ты принять участие?

– Еще бы!

– Я полагаю, это утвердительный ответ. Что ж, отлично. Прояви систематический подход к делу.

Так я и поступил. А отец мне здорово помог – не ограничился тем, что предложил мне еще мясного рулета. Он тщательно следил, чтобы я мог справиться с множеством дел, навалившихся на меня.

Я закончил школу, послал заявление в колледж и продолжал работать, весь семестр после уроков подрабатывал в аптеке Чартона, в основном продавая содовую, но и натаскиваясь понемногу в фармакологии. М-р Чартон слишком любил порядок, чтобы позволить мне прикоснуться к чему-нибудь, кроме фасованных лекарств, но кое-что я понял: от чего помогают всякие антибиотики, что входит в специальные списки и почему с лекарствами следует обращаться осторожно. В итоге это привело меня к органической химии и биохимии, а Чартон дал мне почитать Уолкеpa, Бонда и Азимова. По сравнению с биохимией атомная физика казалась детской забавой, но в скором времени и биохимия начала становиться понятной.

М-р Чартон был старым вдовцом, и вся его жизнь ограничилась фармакологией. Он намекнул, что кто-то должен унаследовать его аптеку; какой-нибудь юноша с медицинским дипломом, любящий свою профессию. И сказал, что мог бы и помочь такому парню кончить колледж. Скажи он – в один прекрасный день ты станешь заведовать аптекой на Лунной базе, я заглотил бы наживку вместе с крючком. Но я объяснил, что решил посвятить себя космосу и что инженерное дело кажется мне единственной дорогой. Он не смеялся. Сказал, что, может, я и прав, но не следует забывать, куда бы ни ступила нога человека, на Луну, на Марс ли, на дальние ли звезды, аптекари и аптеки последуют за ним. Потом он откопал для меня свои книги по космической медицине: Страгхолд, Хабер, Стэмм и прочие.

– Подумывал и я когда-то об этом, Кип, – сказал он тихо, – да сейчас уже поздно.

Хотя м-р Чартон ничем, кроме медикаментов, не интересовался, но торговали мы всем, чем обычно и торгуют аптеки – от велосипедных шин до домашних аптечек.

Включая, разумеется, мыло. Но мыла «скайвей» продавали чертовски мало. Сентервилль – городок консервативный и к новым маркам относится скептически. Я даже готов спорить, что многие сентервилльцы варят мыло сами. Пришлось сказать об этом м-ру Чартону, когда я пришел на работу. Он вытащил из кладовки два запылившихся ящика и взгромоздил их на прилавок. Потом позвонил своему поставщику в Спрингфилд.

Очень он хорошо со мной обошелся, сбил цену на «скайвей» почти до себестоимости и продавал его вовсю, почти всегда ухитряясь убедить покупателя оставить ему обертку. А я так вообще нагромоздил пирамиды мыла «скайвей» по обе стороны стойки, за которой торговал, и сопровождал каждый стакан кока-колы тирадой в честь старого мыла «скайвей», отмывающего добела, напичканного витаминами, повышающего ваши шансы попасть сразу в рай, не говоря уж о том, что оно изготовлено из отборных продуктов, улучшает кожу и не требует прибегать к пятой поправке к конституции. Я стал таким бесстыжим, что удрать от меня, не купив мыла, мог только глухой или спринтер.

И только кудесник мог исхитриться, купив мыло, унести его из аптеки вместе с оберткой. Взрослых я просто убеждал, детишкам, если приходилось, платил цент за штуку. Если они приносили обертки со стороны, я платил десять центов за дюжину и прибавлял порцию мороженого.

Условия конкурса позволяли каждому участнику присылать неограниченное количество предложений, лишь бы только они были напечатаны на обертке мыла «скайвей» или на хорошей ее репродукции.

Я подумывал было сделать массу фотокопий, но отец отсоветовал.

– Конечно, все будет по правилам, Кип, но… это дешевка.

Итак, я собирал обертки. И посылал их со следующими текстами:

«Я пользуюсь мылом «скайвей», потому что…

– Я чувствую себя таким чистым.

– «Скайвей» хорошо и в дороге, и дома.

– Его качество выше неба.

– Оно чисто, как Млечный Путь,

– Оно чисто, как межзвездное пространство.

– После него я чист, как умытое дождем небо»,

И так до бесконечности, пока я уже не начал чувствовать вкус мыла во сне.

Тексты сочиняли для меня и папа, и мама, и м-р Чартон. Я их записывал в специальный блокнот и на уроках, и на работе, и среди ночи. Придя как-то вечером домой, я обнаружил, что отец сделал мне ящик с карточками; я расположил их в алфавитном порядке, чтобы избежать повторения.

Это здорово помогло, потому что под конец я их отсылал по сотне в день. Росли почтовые расходы, не говоря уже о том, что мне приходилось покупать обертки.

В конкурсе принимали участие и другие ребята нашего городка, а может, и взрослые тоже, но вряд ли у кого дело было поставлено так, как у меня. В десять я уходил с работы, бежал домой с обертками и придуманными предложениями, забирал у родителей тексты, придуманные ими за день, потом штамповал резиновой печаткой на внутренней стороне каждой обертки: «Я пользуюсь мылом «скайвей», потому что…» и свой адрес с фамилией. Пока я печатал, отец заполнял карточки в картотеке. Каждое утро, по дороге в школу, я отправлял пачку писем.

Надо мной посмеивались, но, как правило, именно те взрослые, которые больше всего надо мной подшучивали, особенно охотно отдавали мне свои обертки.

Все, за исключением лишь одного осла по имени Туз Квиггл. Хотя его нельзя причислять к взрослым, он всего лишь переросший свой возраст малолетний преступник. В каждом городишке есть, наверное, такой Туз. Школу он не кончил, что само по себе можно считать достижением, поскольку м-р Хэнли подтягивал в следующий класс всех, «чтобы не разбивать возрастные группы». Сколько я себя помню, Туз всегда шатался по Главной улице, иногда работал, но по большей части бездельничал. Он считал себя непревзойденным остряком. Как-то Туз уселся за стойку у нас в аптеке, заняв на один солодовый коктейль с шоколадом стоимостью в тридцать пять центов места и времени на два доллара. Я как раз только что убедил старую миссис Дженкинс купить дюжину мыла и освободил ее от оберток. Когда она ушла, Туз взял пачку мыла из моей выставки на прилавке и спросил:

– Торгуешь им, космонавт?

– Верно, Туз. Купи, не пожалеешь.

– Вы надеетесь попасть на Луну, торгуя мылом, капитан? Или я должен сказать «коммодор»? Ик-ик-ик-иккити-ик. – Это он так смеется, подражая героям комиксов.

– Пытаюсь, – вежливо ответил я. – Ну что, берешь?

– А ты уверен, что мыло хорошее?

– Убежден.

– Ну что ж. Куплю кусок, но только чтобы тебя выручить.

Не густо. Но как знать, может, именно эта обертка и выиграет.

– Спасибо большое, Туз. – Я взял деньги, он положил мыло в карман и пошел к выходу.

– Секундочку, Туз. Дай мне обертку, пожалуйста.

Он остановился.

– О, да, я сейчас тебе продемонстрирую, как с ней следует обращаться наилучшим образом.

Наклонившись к стоящей на прилавке зажигалке, он поджег обертку и прикурил от нее сигарету. Подождав, пока обертка догорела до самых пальцев, он бросил ее на пол и растоптал.

М-р Чартон наблюдал за ним из окна провизорской.

– Ну как, порядок, космонавт? – ухмыльнулся Туз. Мои пальцы сжали ложку для мороженого, но я ответил:

– Полный порядок, Туз. Мыло ведь твое.

М-р Чартон вышел из провизорской и сказал:

– Я сам займусь буфетом, Кип. Тебе нужно доставить заказ.

Та обертка была чуть ли не единственной, которую я упустил. Конкурс кончался первого мая, и отец вместе с м-ром Чартоном решили продать все мыло до последнего ящика. Я кончил надписывать обертки только около одиннадцати, и м-р Чартон подвез меня в Спрингфилд, чтобы я успел их отправить до полуночи.

Я отправил пять тысяч семьсот восемьдесят две обертки с текстами. Сомневаюсь, чтобы Сентервиллю еще когда-нибудь доводилось извести столько мыла.

Итоги конкурса должны были объявить четвертого июля. За девять недель я успел сгрызть ногти до основания. Ну, конечно, за это время и еще кое-что произошло. Я кончил школу, родители подарили мне часы, учащиеся продефилировали перед м-ром Хэнли и получили аттестаты. Было приятно, что программа, изученная по настоянию папы, отличалась от того, чему я научился в нашей милой старой школе, на шесть порядков от ноля. А перед выпуском состоялись все положенные мероприятия: день прогулов, прощальный вечер нашего класса, выпускной бал и встреча с младшеклассниками – в общем, полный комплект трюков, чтобы звери вели себя тихо. М-р Чартон отпускал меня пораньше, если я просил, но просил я не часто, потому что голова была занята другим, а ухаживать я ни за кем не ухаживал. То есть ухаживал раньше, в начале года, но она, Элани Макмерти, хотела разговаривать о мальчиках и модах, а я – о космосе, так что она быстро дала мне отставку.

После выпуска из школы я стал работать у м-ра Чартона полный день. Я так и не решил до сих пор, как обеспечить себе дальнейшую учебу. Да я и не думал об этом; я продолжал продавать мороженое и, затаив дыхание, ждал четвертого июля.

Телепередача начиналась в восемь вечера. Телевизор у нас был черно-белый, старой конструкции, его не включали уже несколько месяцев. Я вытащил его из кладовки, проверил изображение, убив два часа на то, чтобы его наладить, а остальное время провел, грызя ногти. Ужинать я не мог.

В половине восьмого я уже сидел перед экраном, глядя невидящим взглядом на комиков, и перебирал свою картотеку. Вошел отец, смерил меня взглядом и сказал:

– Возьми себя в руки, Кип. И позволь напомнить тебе еще раз – все шансы против тебя.

– Я не знаю, пап, – буркнул я.

– Более того, это в конечном счете вообще не будет иметь значения. Человек почти всегда получает то, чего ему очень хочется. Я уверен, когда-нибудь ты попадешь на Луну, не так, так иначе.

– Да, сэр. Просто хочется, чтобы поскорее началось.

– Эмма, ты идешь?

– Сейчас иду, дорогой, – ответила мама. Она вошла в комнату, потрепала меня по руке и села.

Отец откинулся в кресле.

– Прямо как во время выборов.

– Слава Богу, что ты в этом больше не завязан, – сказала мама.

– Однако, дорогая моя, тебе эти кампании всегда были по душе.

Мама рассмеялась.

Комики исчезли с экрана, сигареты сплясали канкан и нырнули обратно в пачки, и утешающий голос заверил нас, что сигареты «Коронет» вообще лишены канцерогенных свойств – самое, самое, самое безвредное курево, да еще с вкусом настоящего табака. Программа переключилась на местную станцию, нас порадовали живописным видом центрального магазина дровяных и скобяных товаров, и я начал выдирать себе волосы из запястья.

Вот экран заполнился мыльными пузырями, квартет спел нам о том, что наступает час «скайвея», будто мы сами этого не знали. Вдруг экран погас, и звук вырубился. А я проглотил собственный язык.

На экране зажглась надпись: «Неполадки на линии, не регулируйте приемники».

– Да как они смеют! – завопил я.

– Прекрати, Клиффорд, – сказал отец.

Я смолк.

– Не надо так, милый, он же все-таки еще ребенок, – заметила мама.

– Он не ребенок, он взрослый мужчина, – ответил отец. – Послушай, Кип, как ты собираешься сохранять спокойствие перед расстрелом, если даже такая ерунда заставляет тебя нервничать?

Я забормотал, но отец сказал: – Говори как следует.

Я объяснил ему, что не собираюсь попадать под расстрел.

– Может, и придется когда-нибудь выкручиваться. А это – хорошая практика. Попробуй поймать изображение по спрингфилдской программе.

Я пытался, но на экране как будто снег валил, а голоса были похожи на двух кошек, мяукающих в мешке. Я снова переключился на нашу местную станцию.

– …нерал-майор ВВС Брайс Гилмор, наш гость, который прокомментирует некоторые, ранее не публиковавшиеся фотографии Лунной базы и новорожденного Лунного города, самого быстрорастущего города на Луне. Сразу же после объявления победителей конкурса мы, при содействии Космического корпуса, предпримем попытку прямой телевизионной связи с Лунной базой.

Я глубоко вздохнул и попытался замедлить сердцебиение. Балаган на экране все продолжался: представляли знаменитостей, объясняли правила конкурса, невероятно милая парочка подробно втолковывала друг другу, почему они пользуются только мылом «скайвей». У меня, ей-богу, беседы с покупателями получались лучше.

Наконец дошли до сути. На передний план торжественно выступили пятеро девушек, каждая держала огромный плакат над головой.

– А теперь… – замирающим голосом сказал ведущий, – теперь – текст-победитель, завоевавший… бесплатный полет на Луну!

У меня перехватило горло. Девушки запели:

– Я люблю мыло «скайвей», потому что… – и каждая переворачивала свой плакат, когда наступала ее очередь,

– оно… чисто… как… само… небо!

Я перебирал карточки. Мне показалось, что я узнал текст, но я не был уверен – я же послал их больше пяти тысяч. Наконец я нашел нужную карточку и сверил ее с экраном.

– Пап! Мама! Я выиграл! Выиграл!

ГЛАВА 3

– Спокойно, Кип, – отрубил отец. – Прекрати.

– Послушай, дорогой, – начала мама.

– …представить вам счастливую победительницу, – продолжал диктор, – миссис Ксения Донахью, Грейт Фоллз, штат Монтана… миссис Донахью!

Под звуки фанфар на авансцену выплыла маленькая полная женщина. Я снова взглянул на плакаты. Их текст совпадал с текстом моей карточки.

– Папа, что случилось? – спросил я. – Это же мой текст.

– Ты плохо слушал.

– Жулики!

– Молчи и слушай.

– …как мы уже объяснили, в случае совпадения текстов первенство присуждается тому, кто отправил письмо раньше. Оставшиеся призы распределяются по времени поступления писем в жюри конкурса. Выигравший текст предложен одиннадцатью участниками конкурса. Им и принадлежат первые одиннадцать призов. Здесь сегодня присутствуют шесть человек, занявших первые места и награжденных поездкой на Луну, уик-эндом на космической станции-спутнике, кругосветным путешествием на реактивном самолете, путешествием в Антарктику, поездкой…

Проиграть из-за почты! Из-за почты!

– …сожалеем, что не могли приветствовать здесь сегодня всех победителей. Зато для них приготовлен сюрприз. – Ведущий посмотрел на часы. – В настоящую минуту, прямо сейчас, в тысяче домов по всей стране, прямо сию секунду, раздастся стук в счастливую дверь верных друзей "скайвея"…

Раздался стук в нашу дверь.

Я подпрыгнул. Отец отворил.

Трое грузчиков внесли огромного размера ящик.

– Клиффорд Рассел здесь живет? – спросил один из них.

– Здесь, – ответил папа.

– Распишитесь, пожалуйста.

– А что это?

– Здесь написано только, где верх. Куда поставить?

Папа протянул расписку мне, и я как-то ухитрился расписаться.

– Поставьте в гостиную, пожалуйста, – попросил папа.

Грузчики ушли, а я вооружился молотком и кусачками. Ящик был похож на гроб, а у меня как раз и было похоронное настроение.

Я отодрал крышку и выбросил на ковер целый ворох упаковочного материала. Наконец докопался до содержимого.

Это был космический скафандр.

Скафандр не бог весть какой по нынешним временам. Устаревшая модель, которую фирма «Мыло скайвей» скупила на распродаже излишков. Скафандры получили все победители от десятого до сотого. Но он был настоящий, производства фирмы «Гудеар», с системой кондиционирования воздуха от фирмы «Йорк» и со вспомогательным оборудованием от «Дженерал Электрик». К скафандру прилагались документация и инструкции, а также рабочий журнал, из которого следовало, что скафандр использовался более восьмисот часов при монтаже второй станции-спутника.

Мне стало лучше. Это ведь не подделка, не игрушка. Скафандр побывал в космосе, хоть мне самому и не удалось. Но удастся! Когда-нибудь. Я научусь им пользоваться и когда-нибудь пройдусь в нем по голой поверхности Луны.

– Может, отнесем в твою мастерскую, а, Кип?

– Куда нам спешить, милый? – возразила мама. – Клиффорд, ты не хочешь примерить его?

Еще бы я не хотел! Мы с папой сошлись на том, что оттащили в сарай ящик и упаковку. Когда мы вернулись, в доме уже торчали репортер и фотограф из «Кларион» – о моем выигрыше газета узнала раньше, чем я, что я посчитал неправильным.

Они попросили меня попозировать, и я не стал возражать.

Влезть в скафандр оказалось делом тяжким. По сравнению с этим одеваться в вагоне на верхней полке просто пустячок.

– Погоди-ка, парень, – сказал фотограф. – Я видел, как их одевают. Совет примешь?

– Нет, то есть я хотел сказать «да».

– Ты в него проскользни, как эскимос в каяк. Потом суй правую руку…

Так оказалось намного легче. Я широко распустил передние прокладки и сел в скафандр, хотя при этом чуть не вывихнул правое плечо. Потом нашел специальные лямки для подгонки размера, но возиться с ними не стал. Фотограф запихнул меня в скафандр, застегнул молнии, помог подняться на ноги и задвинул шлем.

Баллонов с воздухом на скафандре не было, и пока он сделал три кадра, мне пришлось дышать тем воздухом, который остался внутри шлема. К тому времени, как фотограф кончил снимать, я удостоверился, что в скафандре действительно работали; внутри пахло потом. Я с радостью скинул шлем.

И все равно носить скафандр мне нравилось. Прямо как космонавт.

Газетчики ушли, а мы вскоре легли спать, оставив скафандр в гостиной. Около полуночи я осторожненько спустился вниз и примерил его еще раз.

На следующее утро, прежде чем идти на работу, я отнес скафандр в мастерскую.

М-р Чартон вел себя дипломатично. Он сказал всего лишь, что хотел бы взглянуть на мой скафандр, когда у меня найдется время. О скафандре знали уже все – моя фотография красовалась на первой странице «Кларион» между заметкой об альпинистах и отчетом о пострадавших во время праздника. Статейку написали довольно зубоскальную, но я на это внимания не обращал. Я ведь толком и не верил никогда, что выиграю, зато заполучил самый что ни на есть настоящий скафандр, которого не было ни у одного из моих одноклассников.

Днем папа принес мне заказное письмо от фирмы «Мыло скайвей». Письмо содержало документы на владение космическим скафандром, герметичным, серийный номер такой-то, бывшей собственностью ВВС США. Письмо начиналось с поздравлений и благодарностей, но в последних строках было и кое-что существенное:

«Мы сознаем, что выигранный Вами приз может Вам в ближайшее время и не понадобиться. Поэтому, согласно параграфу 4-а правил проведения конкурса, компания готова выкупить его за пятьсот долларов наличными.

Для получения денег Вам следует вернуть скафандр в демонтажное отделение фирмы «Гудеар» по адресу: город Акрон, штат Огайо, до 15 сентября сего года. Почтовые расходы фирма принимает на себя.

Компания «Мыло скайвей» выражает надежду, что Вы получили такое же удовольствие от нашего конкурса, какое мы получили от Вашего участия в нем, и что Вы согласитесь не отсылать скафандр до проведения специальной телепередачи, посвященной мылу «скайвей». За участие в ней Вам будет выплачено 50 долларов. По этому поводу с Вами свяжется директор Вашей местной телестудии. Мы надеемся, что Вы не откажетесь быть гостем нашей передачи. С наилучшими пожеланиями от «Мыло скайвей», мыла чистого, как само небо».

Я протянул письмо отцу. Он пробежал его глазами и вернул мне.

– Надо, наверное, соглашаться, – сказал я.

– Телевидение не оставляет шрамов на теле, так что греха в этом я не вижу, – ответил отец.

– Да нет, я не о том. Их передача – просто легкий заработок. Я думаю, что мне и впрямь следовало бы продать им скафандр.

Мне бы радоваться: ведь подвернулись деньги, в которых я так нуждался, а скафандр мне был нужен как рыбе зонтик. Но радости я почему-то не чувствовал, хотя никогда в жизни мне не доводилось еще иметь пятьсот долларов.

– Вот что, сын, заявления, начинающиеся со слов «мне и впрямь следовало бы», всегда вызывали у меня подозрение. Эта фраза означает, что ты сам еще толком не разобрался, чего тебе хочется,

– Но пятисот долларов хватит почти на целый семестр.

– Какое это имеет отношение к делу? Выясни сначала, чего ты хочешь, а потом поступай соответственно. И никогда в жизни не уговаривай себя делать то, что тебе не нравится. Подумай хорошенько.

Отец пожелал мне спокойной ночи и пошел спать.

Я решил, что неразумно сжигать перед собой мосты. В любом случае – скафандр мой до середины сентября, а там, кто знает, может, он мне надоест.

Но он мне не надоел. Скафандр – это чудо техники, космическая станция в миниатюре. Хромированные шлем и плечи переходили в асбесто-силиконово-фибергласовый корпус, жесткий, но с гибкими суставами. Суставы были сделаны из такого же прочного материала: при сгибании колена специальные мехи увеличивали объем перед коленной чашечкой ровно настолько, насколько приближалась к ноге ткань скафандра сзади. Без такого устройства много не проходишь: внутреннее давление, которое может доходить до нескольких тонн, заставит человека застыть на месте как статую. Эти компенсаторы объема были покрыты двойной броней, даже суставы пальцев и то покрывались ею. К скафандру крепился тяжелый фибергласовый пояс с зажимами для инструментов. Специальные лямки позволяли регулировать высоту и вес. Также в комплект входил заплечный мешок (сейчас пустой) для баллонов с воздухом. Для батарей и прочей мелочи были предусмотрены внутренние и наружные карманы на молниях.

Шлем вместе с частью заплечья откидывался назад, и передняя часть скафандра открывалась двумя молниями на прокладках, образуя дверку, в которую приходилось втискиваться. С застегнутыми шлемом и молниями скафандр вскрыть невозможно из-за давления внутри. На горловом обхвате и на шлеме смонтированы переключатели, а огромный шлем содержит резервуар с питьевой водой, по шесть контейнеров для таблеток с каждой стороны, справа от подбородка переключатель рации, а слева переключатель, регулирующий поток воздуха; еще там были: автоматический поляризатор для окуляров, расположенных перед лицом, микрофоны и наушники, в утолщении за затылком располагались радиосхемы, а над головой аркой выгибалась приборная панель. Знаки на циферблатах приборов располагались в обратном порядке, потому что космонавт видел их в отражении внутреннего зеркала, смонтированного спереди, на расстоянии четырнадцати дюймов от глаз. Над окошком шлема устанавливались две двойные фары. На макушке – две антенны: штырь передающей антенны и рожок, выстреливающий короткие волны, как из ружья. Ориентировать его следовало, становясь лицом к принимающей станции. Всю поверхность рожка, за исключением верхней части, покрывала броня.

Вам-то кажется, что скафандр переполнен, как дамская сумочка, но на самом деле все сделано так компактно, что просто красота, и голова, когда смотришь в окуляры, ни с чем не соприкасается. Если откинешь голову назад, то видишь отражения циферблатов, наклонишь вперед – и можешь подбородком оперировать клапанами-регуляторами, чтобы глотнуть воды или съесть таблетку, достаточно поворота шеи.

Все оставшееся пространство заполнено губчатой резиной, чтобы ни в коем случае не разбить голову.

В общем, скафандр мой был похож на первоклассный автомобиль, а шлем – на швейцарские часы.

Но баллонов с воздухом не имелось, так же, как и всей радиооснастки, за исключением антенны, не существовало маяка и аварийного радарного целеискателя, внутренние и наружные карманы оказались пусты, а с пояса не свисали инструменты.

Когда я прочитал инструкцию и выяснил, что должно было содержаться в полном комплекте, я понял, что от автомобиля мне достался один лишь остов.

И я решил, что просто обязан привести его в порядок. Прежде всего я тщательно протер скафандр «клороксом», чтобы уничтожить запах раздевалки. Потом взялся за систему воздухоснабжения. Хорошо, что вместе со скафандром прислали инструкцию, потому что почти все мои прежние представления о скафандрах оказались неверны.

Человек потребляет всего около трех фунтов кислорода в день, казалось бы, он может нести на себе месячный запас кислорода, особенно в космосе, в невесомости, или на Луне, где три фунта весят только полфунта. Что ж, для экипажей космических кораблей и станций или для аквалангистов это допустимо: они прогоняют воздух через негашеную известь, чтобы очистить его от углекислого газа, и дышат им снова. Но в скафандре так не сделать.

Даже сегодня многие говорят о «жутком морозе космоса», но ведь космос – это вакуум, а если бы вакуум был холодным, то как бы термос сохранял кофе горячим? Вакуум – это ничто, он не обладает температурой, он только изолирует.

Три четверти того, что вы съедаете, преобразуется в тепло – в огромное количество тепла, его ежедневно выделяется столько, что хватит растопить фунтов пятьдесят, а то и больше льда. Звучит невероятно, правда? Увеличивая температуру реостатом, вы выбираете более подходящее соотношение для обогрева. Тело производит столько тепла, что от него приходится избавляться – точно так же, как приходится охлаждать автомобильный двигатель.

Разумеется, если делать это слишком быстро или, скажем, на холодном ветру, то можно замерзнуть, но перед человеком в скафандре стоит другая проблема – как бы не свариться заживо, подобно раку. Вокруг – вакуум, и избавиться от избыточного тепла очень трудно. Частично оно уходит само, но не так уж много, а, находясь на солнце, предмет все равно впитает его больше, чем отдаст, потому-то поверхности космических ракет и отполированы до зеркального блеска.

Так как же быть?

Не носить же на себе пятидесятифунтовые глыбы льда. Избавляться от избыточного тепла следует так же, как и в земных условиях, конвекцией и испарением: надо заставлять воздух постоянно циркулировать вокруг тела, чтобы он, испаряя пот, охлаждал вас. Верно, когда-нибудь изобретут скафандр, оснащенный такой же восстановительно-очищающей системой, как космические корабли, но пока что практический выход заключается в следующем: надо выпускать использованный воздух из скафандра, выводя с ним пот, двуокись углерода и избыточное тепло, тратя на все это большую часть кислорода.

Есть и другие проблемы. Давление в пятнадцать фунтов на квадратный дюйм, которому вы подвергаетесь, включает три фунта кислородного давления. Легким хватит и меньшего количества, но только индеец из высокогорных Анд будет себя уютно чувствовать при давлении кислорода меньше двух фунтов. Девять десятых фунта – предел. Любое давление ниже этого предела просто не будет способно вгонять кислород в кровь – таков примерно уровень давления на вершине Эвереста. Но большинство людей начинают испытывать кислородное голодание задолго до этого предела, поэтому лучше остановиться на двух фунтах кислорода на квадратный дюйм. Кислород следует смешать с инертным газом, потому что от чистого кислорода может заболеть горло, или, что еще хуже, человек от него пьянеет, или начинаются страшные судороги.

Азот, которым вы дышите всю жизнь, использовать нельзя – при падении давления он образует в крови пузырьки и калечит кровеносные сосуды. Пользоваться нужно гелием, который не пузырится. Только вот говорить из-за него вы будете скрипучим голосом, ну да черт с ним.

Итак, недостаток кислорода вас убьет, избыток отравит, азот покалечит, в двуокиси углерода можно утонуть, если прежде от нее не задохнуться, а обезвоживание организма может привести к смертельной лихорадке. Дочитав инструкцию до конца, я прямо диву дался, как человек ухитряется выжить, да еще в скафандре?

Но вот передо мной лежит скафандр, который сотни часов служил человеку защитой в космосе, способной избавить его от всех этих опасностей. На спине он несет стальные баллоны с «воздухом» (смесь кислорода и гелия) под давлением сто пятьдесят атмосфер, то есть больше двух фунтов на квадратный дюйм» и через один редукционный клапан давление «по требованию» доводится до трех – пяти фунтов на квадратный дюйм, два фунта из которых приходится на кислород. Вокруг шеи проложен силиконово-резиновый воротник, и в нем проделаны крошечные отверстия, чтобы снизить давление в корпусе скафандра и ускорить поток воздуха, тем самым повышая скорость испарения и охлаждения, и нагибаться станет значительно легче, добавьте выхлопные клапаны – по одному на запястьях и лодыжках: они должны пропускать не только газ, но и воду, в противном случае вы утонете в собственном поту.

Баллоны, большие и неуклюжие, весят фунтов по шестьдесят, но масса воздуха, содержащаяся в баллоне, не превышает пяти фунтов даже при таком колоссальном давлении. Вместо месячного запаса приходится довольствоваться запасом на несколько часов; те баллоны, которыми когда-то оснащался мой скафандр, были рассчитаны на восемь часов. Но зато эти восемь часов гарантируются полностью, если, конечно, ничто в оснастке не откажет. Срок можно растянуть: перегрев, так же, как и двуокись углерода, мгновенной смерти не вызывает, но если уйдет кислород, то смерть наступит минут через семь. Так что возвращаемся к тому, с чего начали: без кислорода жизни нет.

Носом не почуешь, достаточно его поступает или нет, а знать, черт побери, надо точно. Поэтому к уху крепится зажимом элемент, который следит за цветом крови. Красный цвет крови придает обогащающий ее кислород. Он подсоединяется к гальванометру; если его стрелка указывает «опасность», молитесь.

В выходной день я отправился в Спрингфилд за покупками. В сварочной мастерской я нашел два подержанных тридцатидюймовых металлических баллона. Я заставил хозяина проверить баллоны на давление и заслужил этим всеобщую неприязнь. Дома я заскочил в гараж Принга и договорился о покупке воздуха под давлением пятьдесят атмосфер. Подкачать давление повыше и купить кислород и гелий я мог в Спрингфилдском аэропорту, но пока не видел в этом нужды.

Вернувшись в мастерскую, я затянул пустой скафандр и велосипедным насосом накачал его до двух абсолютных атмосфер, то есть до одной относительной, что дало мне испытательную нагрузку почти четыре к одному по сравнению с условиями в космосе. Затем взялся за баллоны. Их надо было отполировать до зеркального блеска, они не должны впитывать тепло солнечных лучей. Я соскреб с них верхний слой металла и отдраил поверхность проволочной щеткой, чтобы затем никелировать ее.

Наутро мой скафандр, я его назвал «Оскар – механический человек», сдулся и стал похож на смятый комбинезон.

Самой большой проблемой было сделать старый скафандр герметичным не только для воздуха, но и для гелия. С воздухом еще куда ни шло, но молекулы гелия настолько малы и подвижны, что через обыкновенную резину проходят запросто, а я хотел привести свой скафандр в настоящую рабочую форму, чтобы он годился не только для прогулок по мастерской, но и для работы в космосе, однако сальниковые прокладки поистрепались так, что невозможно было обнаружить место утечки.