Текст книги "Моя исповедь. Невероятная история рок-легенды из Judas Priest"

Автор книги: Роб Хэлфорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

2. Протяни друзьям руку помощи

Уже к десяти годам я знал, что я – гей.

Ну, вероятно, не совсем так. В том возрасте я еще не знал такого слова. Но понимал, что в компании мальчиков мне нравилось больше, чем с девочками, и мальчики меня привлекали.

Впервые я об этом догадался еще в младшей школе Бичдэйла, когда не на шутку втрескался в паренька по имени Стивен. Меня к нему сильно тянуло, и я хотел все время быть рядом. Ходил за ним по детской площадке на переменках и пытался поиграть.

Сомневаюсь, что Стивен обратил на это внимание, а если и обратил, то решил, что я немного дотошный паренек. Он, наверное, как и я, не догадывался, что происходит, но от переизбытка гормонов при виде его мое юное сердечко стало биться чаще.

К счастью, к Стиву я вскоре остыл, что у детишек, еще не достигших половой зрелости, всегда и случается, и настало время пойти в старшую школу Я перешел из младшей школы Бичдэйла в школу Ричарда К. Томаса, большую старую среднюю общеобразовательную школу в соседнем городишке Блоксвиче.

Каждое утро я надевал серые брюки, блейзер и голубой галстук в золотую полоску, хватал портфель и двадцать минут шел до школы. Пробежав, заткнув нос, мимо завода, я забегал в булочную, где за полпенса покупал свежеиспеченную булочку. Начинку съедал, а тесто оставлял на потом.

Каждый день я шел в школу пешком, даже если лил дождь и дул шквалистый ветер. Весь класс приходил насквозь промокший, и на утреннем сборе над головой клубился пар, а наша одежда сушилась после ливня. По крайней мере, всем нам полагалась бесплатная бутылочка молока.

В новой школе я освоился быстро. Несмотря на ранние проблески полового замешательства, я взрослел и был уверенным в себе мальчишкой. Меня окружали классные друзья, и я не был ни робким, ни шумным. Обычный паренек из Уолсолла.

Учился нормально Любимым предметом была литература Англии, и мне нравились поэты вроде Уильяма Батлера Йейтса. Нравились уроки музыки, и с географией проблем не было. Я искренне верю в судьбу, ведь всё не просто так: я всю жизнь посвятил сочинению текстов, исполнению музыки и путешествиям!

Еще я преуспевал в черчении, хотя сам предмет меня совершенно не интересовал Скорее, даже немного пугал Все, что было связано с инженерством, напоминало жуткие сталелитейные заводы – и, при всем уважении к отцу, который провел на заводе всю жизнь, я не хотел той же участи. Я еще понятия не имел, чем хочу заниматься Но точно не этим.

Также я впервые побывал за границей. Когда мне было лет тринадцать, мы со школой поехали на выходные в Бельгию. Отправились в город Остенде и расселились по комнатам общежития в хостеле недалеко от пляжа.

Поездка за границу казалась настоящим приключением и важным событием. Я был поражен тем, насколько там все другое: еда, машины, одежда, люди и, разумеется, язык. Все это, вплоть до льняной скатерти в ресторане отеля, казалось более продуманным и современным, нежели в Уолсолле.

Моим лучшим школьным другом был парень из Бичдэйла по имени Тони. Мы смеялись над одними и теми же шутками. Шли домой и цитировали сценки из «Дерека и Клайва», исполняемые Питером Куком и Дадли Муром, или придумывали свои. Очень грубые, что, разумеется, всегда привлекает юношей.

А еще юношей, конечно же, бесконечно привлекает и интересует секс – и постепенно он занял центральное место в моей жизни. Все началось с того, что меня научили дрочить.

Моим инструктором был паренек на пару лет старше, живший неподалеку в Бичдэйле. Однажды в выходной я зависал в районе со школьными приятелями, и вдруг к нам подошел этот парень.

– Хотите научиться делать кое-что классное? – спросил он нас.

– Да! Давай! Звучит интересно!

– Отлично. Пойдемте со мной!

Мы пошли к нему домой, и он отвел нас в комнату на нижнем этаже, закрыл дверь… и достал член. «Короче, надо вот так, – сказал он. – Де́ржите его вот так». Он стал натирать член, вверх-вниз, все сильнее. «Если делать быстрее – будет приятно», – добавил он, слегка покраснев. Я не знал, как на это реагировать, но двое моих приятелей опустили брюки и начали повторять за ним, и я решил не отставать. Поначалу смущался – да любой бы на моем месте смущался! – но потом вошел во вкус, и оказалось, что парень прав: если дергать быстрее, действительно испытываешь удовольствие!

Возможно, паренек был начинающим извращенцем, но нас не трогал и не говорил: «Давайте я вам подержу»; он просто взял на себя смелость научить нас древнему, не столь благородному искусству мастурбации. И открыл мне целый мир удовольствия.

С тех пор я дрочил регулярно. Дома меня вышвырнули из комнаты, в которой я жил с сестрой Сью. Это была идея Сью, потому что она хотела больше свободного пространства и уединения, но я был не прочь переехать в небольшую каморку. Прежде всего дрочить стало гораздо легче.

Я «гонял лысого» при любой представившейся возможности, и в школе было то же самое. Встречался с ребятами из Бичдэйла, которых, как и меня, научили мастурбировать… и мы друг другу дрочили.

У нас был замечательный тайничок. Учился я по-прежнему хорошо, и меня назначили школьным библиотекарем. Мне это нравилось, и я каждый день ходил в киоск, забирал газеты и относил в библиотеку.

Но больше всего радовало, что к библиотеке примыкала небольшая фанерная пристройка, где работали над десятичной классификацией Дьюи[11]11
  Система классификации книг, разработанная в XIX веке американским библиотекарем Мелвилом Дьюи.


[Закрыть]. Там нас никто не мог найти – во всяком случае, мы так думали, – поэтому можно было без проблем забежать и «спустить», доставив друг другу удовольствие, когда было такое настроение. То есть… всегда.

Однажды после обеда мы с хорошим другом по имени Пит Хиггс пошли в эту комнатушку. Все было как обычно: сначала мы усердно работали над проектом по английскому языку; а через минуту уже друг другу дрочили.

Мы с Питом катались по столу, одежда была наперекосяк, а брюки спущены до лодыжек, и тут я взглянул на закрытую дверь. На ней была тонкая стеклянная полоска, которую раньше я никогда не замечал, – и я увидел перекошенное от шока лицо учителя по английскому языку.

Черт!

«Спускайся!» – шикнул я Питу, и мы спрятались под стол. Сидели, сгорбившись, а сердце стучало, как паровой молот на заводе через дорогу.

Учитель не вошел, но у меня чуть сердце не выскочило.

Ох, бля!

А вот это уже хреново. Я был уверен, что без последствий не обойдется. Следующие пару дней ничего не произошло, но я до ужаса боялся идти на урок по английскому. Все прошло нормально, но, когда прозвенел звонок и мы собирались выходить из класса, учитель нас подозвал.

«Хэлфорд, Хиггс! Задержитесь!»

Он подозвал нас к себе, и мы медленно поплелись к учительскому столу.

«Руки из карманов!»

Мы показали ему руки.

«Вы же знаете, для чего они вам, верно?»

Пит посмотрел на меня. Я – на него. Мы посмотрели на учителя.

«Да, сэр», – сказал я, кивнув.

Он хорошенько врезал нам розгами. Три хлестких удара по каждой руке. Всего шесть.

– Чтобы я больше никогда не видел этого в школе! – предупредил он.

– Конечно, сэр!

– А теперь проваливайте!

Я не чувствовал ладоней и едва сдерживал слезы от мучительной боли. Но, разумеется, мы не перестали и занимались этим снова… и снова…

Возможно, вам покажется странным, но мы не считали себя геями. Просто друзья, которые веселятся, ну и протягивают друг другу руку помощи. Друзья мои были нормальной ориентации: потом они стали отцами, а сейчас, уверен, уже внуков нянчат.

Но это они. А я был другим.

Если бы я заподозрил это в десять лет, к началу подросткового возраста я точно бы знал, что я – гей. Мальчики мне нравились больше, чем девочки: все было просто. И, осознав это, я даже не ужаснулся: мне казалось это естественным и абсолютно нормальным. Но инстинктивно я знал, что говорить об этом не стоит.

Да и потом, что я мог знать о геях? В начале 1960-х Уолсолл не располагал такой информацией! Я был сбитым с толку пареньком, ничего не знавшим об этом запретном мире, но меня туда тянуло. Однако время от времени я догадывался.

Семейные праздники проходили дешево и сердито – больше никакой заграницы не было, – но мы не жаловались.

Больше всего мне нравился Блэкпул. На пляже было ужасно холодно, и казалось, что море – в полутора километрах от тебя. Я бежал по песку, плескался в волнах, а затем мчался по пляжу, и мама закутывала меня в полотенце, чтобы я не переохладился Однажды возле железной дороги в городе Рил, что в Северном Уэльсе, мы арендовали старый домик на колесах. И каждый раз, когда проходил поезд, трейлер трясло.

Когда мы взяли курс на запад, в Девон, мне было лет тринадцать. Мы жили в прибрежном трейлере, и однажды после обеда я от нечего делать забрел в магазин на территории лагеря.

Я увидел роман с двумя мужчинами на обложке, взял книгу и пролистал несколько страниц. Сразу же стало интересно. В книге было несколько эротических сцен с геями, и я ее купил, спрятал под футболкой и отнес в трейлер.

Все оставшиеся каникулы я при любой возможности читал эту книгу. Проносил ее в туалет на территории лагеря. В сексуальном плане она меня не возбуждала, но я нашел несколько объяснений тому, чего раньше не понимал: «Аааа, так вот чем занимаются геи!» Это был своего рода учебник, закрывавший брешь в моих знаниях.

Когда настало время возвращаться домой, я ждал, пока отец загрузит все наши вещи в багажник, и, когда он отвернулся, я протолкнул книгу в самую глубь. Я не хотел, чтобы кто-нибудь ее нашел – а уж тем более отец! Как ни странно, несмотря на то что я так усердно спрятал книгу, по приезде домой совершенно про нее забыл. Из Девона в Уолсолл ехать долго, поэтому предки разгрузили вещи лишь на следующий день. Когда я увидел, меня словно молнией шарахнуло: «Твою же мать! Книга!»

«Может, не найдут?» – пытался я себя убедить. Черта с два… Я сидел в гостиной и смотрел телик, как вдруг влетел отец. Швырнул в меня книгу и грозно спросил:

– Это еще что такое?

– Что?

– Не прикидывайся! Книга!

– Просто книга.

– Серьезно? А ты хоть знаешь, о чем она?

– Да, – ответил я.

Отец сверлил меня взглядом: «Но сам ведь ты не такой?»

Полагаю, я много чего мог ответить. Мог сказать: «Мне было любопытно, пап! Просто забавы ради!» Это даже была бы правда – как бы. Но я этого не сказал.

«Такой», – ответил я.

И вот в тринадцать лет я признался отцу. Он пристально посмотрел на меня, развернулся и вышел, хлопнув дверью.

Больше он не поднимал эту тему – во всяком случае, в разговоре со мной. Но книга вызвала в доме небольшую суету. Я знаю, отец рассказал маме, и чуть позже об этом узнала и моя бабушка, Сисси. Когда я ее увидел, она казалась блаженно невозмутимой.

«Да не дрейфь, малыш! – успокоила она меня. – Папа твой тоже через это проходил!»

Чего? Я знал, что папа был симпатичным молодым человеком, и оказалось, что задолго до знакомства с мамой в него втрескался какой-то парень и постоянно дарил ему подарки. По словам бабушки. Дошло ли до близости? Кто знает.

Я был не сильно шокирован тем, что сказала бабушка. Я лишь еще больше недоумевал. Это чувство охватывало меня все сильнее и сильнее.

Как бы там ни было, у папы тоже было тайное чтиво. Однажды я был один дома и без особой причины слонялся по комнате родителей. Я залез к ним в гардероб, подвинул несколько пар обуви… и увидел под ними несколько журналов.

Назывались они «Здоровье и полезный образ жизни», публикации о нудистах, кем мои родители, безусловно, не являлись. «Что они здесь делают? – задался я вопросом. – Наверное, папины. Вряд ли мама такое читает!» Это были не пошлые журналы и не порнография. Скорее, они были довольно, ну… естественными, но фотографии голых парней меня здорово возбудили.

В молодежном клубе Блоксвича я наткнулся на крайне поучительную публикацию. Пошел в сортир и увидел книгу с черно-белыми эротическими картинками – автором был Боб Майзер, который, как теперь я знаю, был прогрессивным американским фотографом-геем.

В 14–15 лет я не имел ни малейшего понятия, кто такой Боб Майзер, но его фотографии меня зачаровывали. В книге было полно снимков накачанных парней, лежавших в стрингах на камнях либо стоявших под фонарным столбом. Пролистав книгу, сидя на толчке, я охренел.

Возникла дилемма: стащить книгу или нет? К черту сомнения! Здесь совесть беспомощна! Я запихнул книгу в штаны, придумал идиотскую отмазку, сказав, что надо делать домашку, и поскорее побежал домой.

Книга оказалась настоящим кладом! В ней было полно постановочных фотоисторий. Один парень в жилете говорил другому: «У меня мотоцикл сломался. Не починишь?» И как только второй парень нагнулся, первый ему сказал: «Эй, а у тебя классная попка!», и стал щупать его задницу.

Фотки в книге Майзера были для меня на вес золота. Я дрочил на них как сумасшедший. Поразительно, сколько раз юноша может вздрочнуть на одну и ту же картинку, пока не надоест. Я спрятал книгу у себя в комнате. Удивительно, что мама ее не нашла, учитывая, что каждый день убиралась.

В том же туалете молодежного клуба в Блоксвиче я обнаружил на полке огромный самотык. Вымыл его в раковине и протащил домой под курткой. Эта штука подарила мне долгие часы непомерного удовольствия. Я прятал его под одеждой в гардеробе. Предки ничего не заподозрили.

По крайней мере, я так думал. Однажды вечером сидел в гостиной и смотрел телик. Отец читал газету Express & Star. И, даже не посмотрев на меня, сказал мне:

«Не хочешь ли ты избавиться от этого предмета, Роб?»

Кровь побежала по венам. Как он узнал? И давно ли знает? Однако, вернувшись в комнату, я не смог заставить себя выкинуть эту штуку. Все равно что руку отрубить! Этот «скелет» так и лежал в шкафу, и больше отец эту тему не поднимал.

Я был озабоченным подростком, гормоны зашкаливали. Я пытался что-нибудь разыскать, вычитать, но бесполезно. Все было покрыто тайной. А тут после уроков еще и история одна приключилась.

Небольшой местный металлопрокатный завод запустил неформальную программу, согласно которой дети могли раз в неделю после уроков приходить и смотреть, как использовать всякое оборудование вроде токарного станка, тисков и дрели. Полагаю, хотели завлечь молодых ребят и заинтересовать, чтобы те спустя пару лет прошли обучение и работали на заводе.

Даже несмотря на то что мне было совершенно неинтересно работать на заводе – как я уже сказал, сама идея вселяла в меня ужас, – я все же пошел за компанию с парочкой одноклассников. Решил, что это всего на час после школы – хоть чем-нибудь займусь. Лучше, чем дома со скуки умирать.

К сожалению, мы быстро поняли, что мужик, проводивший обучение в небольших мастерских, под фразой «взять их молоденькими» имел в виду совершенно другое. Ему было неинтересно обучать нас нюансам инженерства. Он просто хотел нас полапать.

Этот усатый мужик средних лет показывал нам, как изготавливать садовый совок или кочергу на огне, а потом ходил за нами кругами. Дал мне лист металла с пометкой и просил отшлифовать до линии, а сам клал руку мне на задницу или между ног на брюки.

Он ходил по заводу от одного мальчишки к другому, всех нас трогал, и никто и слова не сказал. Он и сам ни слова не проронил, пока нас лапал. Происходило это каждую неделю… Но мы с друзьями никогда это не обсуждали. Будто ничего и не было.

Я мучился и никак не мог признаться себе в том, что я – гей, и хотя от прикосновений этого мужика я не возбуждался – мне это казалось грязным, омерзительным и противным, – я лишь подумал: «Ну, видимо, так себя геи и ведут? Вот оно как?» Я даже задался вопросом: «И так на всех заводах?»

Как ни странно, мы ходили туда как минимум еще недель шесть. Черт его знает зачем. Мне просто нечем было больше заняться. Затем однажды на неделе, после чересчур навязчивого приставания, по дороге домой я сказал одному из друзей, что меня, честно говоря, это уже порядком достало.

– Меня тоже! – сказал он, выдохнув с облегчением. – Может быть, тогда перестанем ходить?

– Ага, – ответил я.

И на этом все закончилось. Больше мы к этой теме не возвращались.

Мне нравились мальчики, но я и с девочками встречался. Каждые две недели в здании бассейна Блоксвича проходили танцы – дискотек еще не было.

Мне всегда нравились танцы, и после уроков я даже ходил на кружок старомодных танцев, где научился танцевать лансье[12]12
  Английский бальный танец.


[Закрыть] и шотландский кантри-танец – гей-гордонс. Название-то какое! Я к тому времени уже здорово танцевал, и, когда пригласил Анджелу на танцы, выиграл соревнование по твисту. Но я был недоволен наградой – мне подарили дневник с комиксом «Орел» в твердой красной обложке.

Впрочем, после того, что я выкинул в тот вечер, Анджела была расстроена куда сильнее. У диджея рядом со столом лежали листочки бумаги. Мы заказывали песни, отдавали ему список, и он читал. И не знаю, что на меня, придурка, нашло, но я написал следующее:

«Пожалуйста, поставь "These Boots are Made For Walking" Нэнси Синатры и скажи: "Это для Анджелы от Роба. Эти ботинки для ходьбы, а у МЕНЯ есть штучка поинтереснее"».

И о чем я только, черт возьми, думал? Выставил себя каким-то старым грязным извращенцем! Неудивительно, что это свидание с Анджелой было последним…

Приглашать девочек на танцы было удовольствием недешевым, и я решил устроиться на субботнюю подработку. Дед работал в гараже и продавал автомобили. Во дворе у них стояло двадцать машин, и в течение нескольких месяцев мы со школьным приятелем. Полом приходили к деду на выходных и мыли каждую из этих машин.

Вкалывали мы прилично, но мне было плевать – иногда я даже этого очень ждал, потому что чувствовал себя взрослым. Хозяин давал нам пару фунтов – огромные деньги для середины 1960-х. Но однажды после тяжелого рабочего дня, когда мы едва держались на ногах, он дал нам всего 50 пенсов.

– Это что? – спросил я его в ужасе.

– Ваша деньга.

– 50 пенсов? Нам же всегда два фунта платят!

– Ну, больше придлажить ни магу. Либо берите – либо валите.

Мы взяли, но больше не вернулись.

Языкам нас учили так себе, но в моей школе выбрали нескольких учеников, которые изучали французский, и я был одним из них. Мне было интересно. Нравилась учительница, миссис Бэттерсби, и я быстро стал ее самым любознательным и увлеченным учеником.

Мне нравился французский, потому что казался необычным. Я долго работал над тем, чтобы научиться говорить без акцента и избавиться от местного говора. Я хотел говорить: «Ouvrez la fenêtre»[13]13
  «Уврэ ля фнэтр» – «открыть окно» (фр.).


[Закрыть], а не «Oo-vray lah fennetr-ah!». Потому что никто не хочет слышать, как ты коверкаешь красивый французский язык местным говором[14]14
  Местный диалект называется «ям-ям». Хотя термин yam yam может происходить от ya’m (вы есть), ya / ye – это архаическая форма «вас», и во многих областях ye (произносится как yea или ya) используется: «Owamya aer kid? – Ar ah’m owkay ta». Вполне возможно, что в Черной стране больше сохранилась деревенская речь, в отличие от Бирмингема, где постепенно развилась городская речь, а следовательно, диалект гораздо дольше находился под влиянием стандартного английского языка.


[Закрыть].

Что я имею в виду? Бирмингемцы высмеивают говор Черной страны (ям-ям): «Эт ты ис Уолсалла, шоль?» – «Агась, аттудава». Для окружающих диалекты Бирмингема и Черной страны звучат одинаково – но они очень сильно различаются.

Вместе с желанием добиться утонченного идеального французского стал развиваться интерес к музыке, театру… и одежде. Школа наша была весьма либеральной, и старшие классы могли не носить форму. Я стал убежденным модником.

Как и любой подросток, я лишь хотел быть крутым и модным. Мне нравилось шататься по Бичдэйлу в замшевых кедах, которые очень легко было запачкать, и, надевая их, я каждый раз боялся, что они износятся или промокнут под дождем.

У меня было зеленое вельветовое пальто, которое я заносил до такой степени, что маме пришлось сделать на локтях заплатки. Также я носил широкий галстук и широкие мешковатые брюки. Благодаря бутику «У Генри», местному неплохому магазинчику одежды, я был тем еще модником.

В таких шмотках было сложно избежать комментариев от местных, и помню, как однажды вечером шел домой с танцев – мне было лет пятнадцать. Захотелось картошки фри, и я остановился возле фургончика с хот-догами у нас в районе. Еще мне нравилась пышная прическа и челка на лбу, как у ребят из группы The Small Faces, и мой прикид привлек внимание парочки гопников, поедавших хот-доги.

«Эй, приятель, пасмари на ся! Адет как педик! – поздоровался со мной один из них на местном диалекте – Ты хто ваще такой? Парень али дефка?»

Я промолчал, но вопрос отложился в голове и в какой-то степени не давал мне потом покоя. К тому времени я уже знал, что я – гей, но когда местные гопники сказали мне, что я выгляжу как баба, меня это насторожило: «Неужели все так думают? Неужели я такой?»

Когда мне исполнилось шестнадцать и я собирался сдавать экзамены, в семье Хэлфордов случилось настоящее потрясение. Безусловно, меня и Сью это удивило, но предки были огорошены не меньше. У нас родился братик – Найджел.

Найджела, конечно же, не планировали, но когда он родился, было здорово. Классно, что в доме появился малыш, мама с папой были в восторге, а мы с сестрой его обожали. Рождение Найджела казалось чудом.

Несмотря на это, после рождения Найджела мама стала все чаще впадать в депрессию. Настроение резко менялось, и она становилась очень тихой и замкнутой, пока врач не прописал ей транквилизаторы – так я всегда называл антидепрессанты. Это состояние мне было суждено испытать позже, спустя годы.

Но, как и любой подросток, я был поглощен собственной жизнью… и однажды столкнулся со сверхъестественными силами. В Бельгии. Творилась какая-то чертовщина.

Мы с лучшим другом Тони почему-то решили воссоздать школьную поездку на выходных в Остенде. Купили дешевые билеты на автобус и паром и заселились в частную городскую гостиницу. Это было пяти– или шестиэтажное здание, и хозяйка дала нам номер на последнем этаже.

Наши с Тони кровати стояли друг против друга в разных концах номера. И в первую же ночь, как только мы легли спать, моя кровать начала… трястись.

– Роб, ты чего делаешь? – подозрительно спросил Тони в кромешной темноте.

– Ничего! – ответил я, и сердце начало колотиться. – Кровать трясется!

Я выскочил из кровати и включил свет. Она стояла как ни в чем не бывало. Не успел я выключить свет и лечь, как кровать снова начала трястись. Продолжалось это недолго, но спал я той ночью плохо.

На следующий день мы с Тони бродили по Остенде, и я боялся ложиться спать. И правильно делал. Как только мы выключили свет, моя кровать снова начала жутко вибрировать. Она настолько сильно тряслась, что я думал: сейчас свалюсь на пол.

Напоминало жуткую сцену из фильма «Изгоняющий дьявола». Кровать бешено тряслась, и даже картины на стенах начали дребезжать На этот раз все продолжалось гораздо дольше, и было страшно.

Утром, когда хозяйка разносила завтрак, на ломаном французском, с помощью карманного словаря я пытался ей сказать, что произошло:

«Э, прррастит, мадам! У мена крава… эээ… трррясет!»

Она уставилась на меня и покачала головой «Мне нечего вам сказать!» – гавкнула она и ушла. В общем, вот так… Но я верю, что в тот выходной в Бельгии я впервые столкнулся с чем-то сверхъестественным.

Дома в Уолсолле я всерьез кое-чем увлекся – и надеялся, что, может быть, удастся сделать на этом карьеру.

Я любил смотреть по телику всякие сериалы вроде «Автомобилей Z», «Диксона из Док-Грин», «Святого» и «Мстителей», а также «Пьесу месяца» по Би-би-си. Телевидение, кино и театр привлекали меня, и я всерьез хотел стать актером.

Может, это мое будущее? Школу я уже заканчивал. Усердно готовился к экзаменам и сдал нормально, но идти в старшую школу[15]15
  Последние два года обучения в британской средней школе (17 и 18 лет).


[Закрыть] желанием не горел. Дети из рабочего класса уходили «после девятого», и я хотел уже поскорее выйти «в свет».

Предки не возражали. Они готовы были мне помогать, чем бы я ни решил заниматься. Мама регулярно спрашивала: «Роб, ты счастлив?» Когда я отвечал «да», она говорила: «Ну, раз ты счастлив, то и я счастлива». Приятные слова для ребенка. И вечерами мы с родителями внимательно изучали глянцевые брошюры из бирмингемской школы актерского мастерства, задаваясь вопросом, а туда ли податься после школы.

В брошюрах было полно фоток парней в узких джинсах, поэтому кое-что выпирало, и меня это явно мотивировало еще больше! Однако я решил, что мне может элементарно недоставать опыта актерского мастерства. Я сомневался, что меня возьмут – хватило с меня Короля с короной, впивающейся в череп.

У отца был друг, которому нравилась любительская драматургия, поэтому папа с ним поговорил. Друг сказал, что играет в художественных произведениях в местном театре «Усадьба» и они всегда искали новые таланты: «Скажи Робу, пусть приходит! Ему понравится!»

«О'кей, схожу и посмотрю, что там», – сказал я, надевая замшевые ботинки, зеленое вельветовое пальто и широкий галстук.

Я посмотрел… и мне реально понравилось. Меня сняли в «кухонной» драме[16]16
  Драматургия кухонной мойки – термин, описывающий движение в культуре Великобритании, которое существовало в конце 1950-х – середине 1960-х годов в театре, литературе, кинематографе и на телевидении этой страны. Его последователи характеризуются использованием стилистики социального реализма и углубленным рассмотрением внутренних проблем рабочего класса Великобритании, набирающего в этот период свое общественно-политическое влияние. Термин «кухонная мойка» относительно произведения искусства впервые был использован в 1954 году в названии статьи критика Дэвида Сильвестра, посвященной работам английского художника Джона Бретби. Тот в своем творчестве действительно часто использовал в качестве отображаемых объектов кухонные интерьеры и предметы повседневного быта. С 1955 года этот термин стал применяться к телевизионным постановкам в прямом эфире (как в Великобритании, так и в США), посвященным жизни и быту рядовых граждан страны.


[Закрыть], где я играл молодого парня из неблагополучной семьи. Остальные актеры в основном были старше меня, но меня приняли очень хорошо. Приятель отца здорово помог и всячески воодушевлял.

Мне нравилось раз в неделю ходить вечером на репетиции, и я без труда учил роль. Когда в начале спектакля поднимался занавес, я был единственным на сцене, сидел впереди и чистил свои ботинки. Режиссер сказал, что хочет, чтобы, начищая до блеска ботинки, я пел песенку из рекламы.

– Какой еще рекламы? – спросил я.

– Да без разницы, – ответил он. – Любой. Сам выбери.

Мне сразу же вспомнилась реклама зубной пасты «Пепсодент». Там была короткая веселая песенка, которую потом хочется напевать, поэтому ее я и спел:

 
Желтизне скажи ты «нет»,
Чистя пастой «Пепсодент».
 

Спектакль длился неделю, и газета Express & Star отправила к нам критика. В своей рецензии он написал про меня: «Роберт Хэлфорд находчив и старателен… Запомните этого паренька!» Мне было очень приятно, и я решительно настроился перестать подтирать зад местной газетенкой в бабушкином сортире.

Я хотел больше сниматься, поэтому был в восторге, когда приятель отца снова со мной связался. Он знал тех, кто работает в Большом театре Вулверхемптона, престижном театре в Мидлендсе[17]17
  Территория Англии, охватывающая ее центральную часть вокруг города Бирмингем.


[Закрыть]. Они собирались приехать в Уолсолл и выпить, и он спросил меня, хочу ли я составить им компанию, а он заодно меня со всеми бы познакомил.

Еще бы! Конечно, хочу! Он сказал, где они собираются… В пабе рядом с домом моих бабушки и дедушки. И я договорился, что после встречи останусь ночевать у них, чтобы не ковылять пьяному домой.

Через пару дней после ужина приятель отца забрал меня с Келвин-роуд. Сначала отвез на склад театральных костюмов, куда у него так или иначе был доступ. Это было настоящее секретное место, и я глазам не мог поверить, видя такое количество потрясающих средневековых реликвий и одежды того времени. К хорошим костюмам я всегда питал слабость.

Затем мы пошли в паб. Работники театра были дружелюбными, немного помпезными и осушали стакан одним глотком. Приятель отца заказал мне ром с черной смородиной. Довольно много рома.

Прежде я почти не пил. Бабушка могла налить бокал шанди, или я мог глотнуть у нее «Снежка»[18]18
  «Снежок» достаточно безопасен, напоминает молочный коктейль, и его вполне можно предложить несовершеннолетним. В составе напитка – яичный ликер «Адвокат» и лимонад.


[Закрыть] на Рождество. Но это был уже настоящий алкоголь – ром! с театралами! – и мне такое было явно не по зубам. Не хотелось отбиваться от коллектива, поэтому я продолжал пить. Но вскоре конкретно нарезался.

К концу вечера начались «вертолеты». «У меня отличная идея! А пойдем ко мне!» – предложил папин друг. Я был готов на все, и не успел опомниться, как оказался у него в квартире.

Он, видимо, налил мне еще. Не помню. Он говорил о театре, а фоном работал телик. А я лишь пытался сосредоточиться. И вдруг свет погас, и этот тип подсел прямо ко мне.

О театре он больше не говорил. В ход пустил руки. Трогал меня везде – руки, грудь и полез в промежность. Он действовал, не проронив ни слова: в полной тишине. Я сразу же вспомнил завод – только на этот раз все зашло еще дальше.

Я ничего не мог поделать. Парень знал, чего хочет, и останавливаться не собирался. Он расстегнул молнию мне на брюках, достал член, нагнулся и взял в рот. Я сидел не двигаясь, пьяный, инертный и не проронив ни слова, и мне впервые делали минет.

Что это?

Что происходит?

Что я делаю?

Можно ли это прекратить?

Но я ничего… не сделал. Понятия не имею, как долго это продолжалось, но, закончив, приятель отца встал, не сказав ни слова, и вышел из комнаты. Я вспомнил, что нахожусь недалеко от дома бабушки, нашел свое пальто, вышел на улицу и, сбитый с толку, поковылял во мраке ночи.

Я не знал, как на это реагировать. Честно говоря, даже не понимал, что произошло. Лежал в гостевой комнате у бабушки и чувствовал себя крайне странно, а затем отключился. Утром испытал первое в жизни похмелье, и меня одолевали разные мысли: «ЭТИМ занимаются геи? Так себя ведут? Или все театралы такие? Я получил роль через постель?»

Теперь-то, разумеется, я знаю, что парень был настоящим сексуальным хищником; педофилом. Он увидел, что я совсем юноша, понял, что я уязвим, и воспользовался моей беспомощностью – и мной. Но тогда я ничего не понимал. И считал, что виноват сам.

Позже тем же днем я вернулся на Келвин-роуд, и папа спросил, как прошел вечер.

– Отлично, – промямлил я.

– Мой приятель за тобой присмотрел?

– Да, – ответил я. – Да, присмотрел.

Отцу я так ничего и не сказал. Он бы со стыда сгорел. И я бы не стал рассказывать об этом в своих мемуарах, если бы папа был жив.

Нет худа без добра. Сложно оправдать сексуальное домогательство, но тем вечером я спасовал. Спустя несколько дней со мной связался еще один театрал из того же паба. Появилась возможность устроиться помощником режиссера в Большом театре Вулверхемптона – было ли мне это интересно?

Было. Я поехал на интервью с менеджером театра, и меня взяли – мы сразу же начали работать. За ближайшее будущее можно было не беспокоиться…

Именно этого я и хотел. Попасть в театр.