Текст книги "Чудесная история Генри Шугара"

Автор книги: Роальд Даль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Роальд Даль
Чудесная история Генри Шугара

Генри Шугару исполнился сорок один год. Он был богат и неженат. Богат он был благодаря ныне покойному отцу, а холост – из эгоизма: он не хотел делиться своими деньгами с какой-то там женой.

Ростом он был метр восемьдесят восемь, но выглядел далеко не так привлекательно, как ему самому это казалось.

Он уделял очень большое внимание своей одежде. Костюмы шил у дорогих портных, рубашки – тоже, даже обувь у него была сделана на заказ.

Лицо после бритья он орошал дорогим одеколоном, а чтобы кожа на ладонях всегда была нежной, втирал в нее крем на черепаховом масле.

Каждые десять дней он ходил в парикмахерскую подравнивать волосы и делать маникюр.

В огромную сумму обошлось ему новое покрытие передних зубов, чтобы избавиться от раздражавшего желтоватого оттенка. Крошечную родинку на левой щеке удалил хирург, специалист по пластическим операциям.

Ездил он на «Феррари», который обошелся ему почти в столько же, сколько стоил его загородный коттедж.

Летом он жил в Лондоне, но как только в октябре начинались первые заморозки, отправлялся ъ Вест-Индию или на юг Франции, где проводил время с друзьями. У всех его друзей было много денег, полученных в наследство.

Генри не работал ни единого дня в жизни, а его личный девиз, придуманный им самим, гласил: «Лучше маленькое безделье, чем большая работа». Друзьям это казалось необычайно остроумным.

Люди наподобие Генри Шугара могут оказаться где угодно, они, как трава, везде есть. Особенно заметны они бывают в Лондоне, Нью-Йорке, Париже, Нассау, Монтего-Бей, Каннах и Сен-Тропезе. Они не совсем уж плохие люди. Но и не очень хорошие. Они никакие, и на самом деле ничего они не значат. Просто часть обстановки. Интерьер.

У всех богатых людей этого типа есть одна общая особенность: они ужасно хотели бы разбогатеть еще больше. Миллиона никогда не хватает. И двух миллионов тоже. Всегда они страдают этой ненасытной алчностью, этим желанием заполучить еще больше денег. И живут они в вечном страхе, что проснутся однажды утром и обнаружат: в банке ничего не осталось.

Пробуя увеличить свои состояния, все эти люди пользуются одними и теми же способами. Они играют на бирже, скупают акции и следят за курсом: поднимается он или падает. Они – завсегдатаи казино, играют в карты, рулетку и на тотализаторе. Они заключают пари и готовы биться об заклад о чем угодно и на что угодно. Генри Шугар однажды отхватил тысячу фунтов стерлингов на черепашьих бегах, которые были устроены на теннисном корте лорда Ливерпуля. И он рисковал суммой вдвое большей, когда бился об заклад с человеком по имени Эзмонд Ханбури по ходу крайне глупого спора, суть которого состояла в следующем: они выпустили собаку Генри в сад и следили за ней в окно. Но прежде чем выпустить пса, оба спорщика должны были заранее угадать, на что животное задерет лапу. На стену, столб, куст или дерево? Эзмонд выбрал стену. Генри, специально ради такого случая изучавший повадки своей собаки, выбрал дерево и выиграл пари.

С помощью таких дурацких развлечений Генри и его друзья борются со смертной скукой своей праздной и богатой жизни.

Сам Генри, как вы должно быть заметили, был не прочь, если подворачивался случай, слегка надуть своих друзей. Спор о собаке явно нельзя назвать честным. Как и спор на черепашьих бегах. Генри подстроил итог, за час до начала состязаний тайком затолкав в рот той черепахи, на которую ставил его противник, растертую в порошок таблетку снотворного.

А теперь, когда вы в общих чертах поняли, что из себя представляет Генри Шугар, я могу начать историю.

Как-то летом в выходной день Генри Шугар ехал на автомобиле из Лондона в Гилфорд в гости к сэру Уильяму Уиндему. У того был великолепный дом, окруженный обширными угодьями, но Генри не повезло с погодой – шел дождь. Теннис отпадал, крокет и купание в открытом бассейне тоже. Хозяин и его гости уныло сидели в гостиной, глядя на капли дождя, стекающие по стеклам. Очень богатые люди невероятно обижаются на дурную погоду. Это единственное неудобство, с которым их деньги ничего не могут поделать. Кто-то из присутствующих предложил: – Давайте сыграем в канасту по самым высоким ставкам.

Идея всем пришлась по вкусу, но поскольку гостей было пятеро, кому-то предстояло оказаться вне игры, лишним. Вытащили по одной карте из колоды. Генри досталась самая младшая, несчастливая двойка.

Остальные четверо сели играть. Генри надоело оставаться безучастным наблюдателем, и он вышел из гостиной в большой зал. Там он ненадолго задержался у картин, затем прогулялся по всему дому, скучая до смерти от того, что ему совсем нечего делать. Наконец забрел в библиотеку.

Отец сэра Уильяма славился своей библиотекой, и все четыре стены этого просторного помещения были заставлены от пола до потолка книгами. Но на Генри Шугара они не произвели никакого впечатления, Он даже не заинтересовался: читал он только детективные романы и триллеры. Он бесцельно послонялся по помещению, пытаясь отыскать хоть какую-нибудь книжку себе по вкусу. Но в библиотеке сэра Уильяма стояли лишь внушительные тома в кожаных переплетах с именами Бальзака, Ибсена, Вольтера, Джонсона и Толстого на корешках. Жуткая муть, сказал себе Генри. И уже собрался было уйти, как вдруг ему на глаза попалась непохожая на другие книга. Она была такая тоненькая, и если бы не торчала слегка из ровного ряда книг, он бы ее даже не заметил. Когда он снял ее с полки, то оказалось, что это всего лишь школьная тетрадь в картонной обложке. Обложка была темно-синей и без надписей. Генри открыл тетрадь. На первой странице печатными буквами было написано:

ИМРАТ ХАН,

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ МОЖЕТ ВИДЕТЬ С ЗАКРЫТЫМИ ГЛАЗАМИ

Беседу с Имрат Ханом записал доктор Джон Ф. Картрайт.

Бомбей, Индия, декабрь 1934.

Занятно, подумал Генри, И перевернул страницу. Вся тетрадь была исписана черными чернилами, аккуратным четким почерком. Первые две страницы Генри прочел стоя. И вдруг понял, что ему хочется читать дальше. Увлекательная оказалась история. Он поудобнее устроился в кожаном кресле у окна и начал читать с самого начала.

Вот что прочел Генри в синей тетрадке:

«Я, Джон Картрайт, хирург Центральной больницы Бомбея, утром второго декабря 1934 года находился в комнате отдыха врачей и пил чай в компании трех своих коллег – доктора Маршалла, доктора Филлипса и доктора Макфарлина. В дверь постучали.

– Войдите, – сказал я.

Дверь отворилась, и вошел индус.

– Простите великодушно. Могу я попросить вас об одолжении, господа? – улыбнулся он.

Комната отдыха врачей принадлежит только врачам, и это правило строго соблюдается. Никому, кроме врачей, не разрешается входить в нее, разве что в чрезвычайных обстоятельствах.

– Сюда нельзя, – резко сказал доктор Макфарлин.

– Да, да, – отвечал индус. – Я знаю и очень прошу простить меня за вторжение, но я хотел бы показать вам кое-что интересное, господа.

Мы все настолько устали, что никто ему ничего не ответил.

– Господа, – продолжал он, – я могу видеть с закрытыми глазами.

Мы все еще не приглашали его войти. Но и не прогоняли.

– Можете завязать мне глаза, – предложил он. – Можете наложить мне на голову полсотни бинтов, и я все равно смогу прочитать вам книгу.

Говорил он, как будто, вполне серьезно. Во мне шевельнулось любопытство.

– Идите сюда, – позвал я.

Он подошел.

– Повернитесь.

Он повернулся спиной.

Я плотно прижал руки к его глазам, придерживая пальцами веки.

– А теперь, – сказал я, – один из врачей, присутствующих в этой комнате, будет загибать и разгибать пальцы на руке. А вы скажете, сколько пальцев он показывает.

Доктор Маршалл поднял семь пальцев.

– Семь, – сказал индус.

– Еще раз, – скомандовал я.

Доктор Маршалл сжал кулаки и спрятал в них все свои пальцы.

– Ни одного пальца, – сказал индус.

Я убрал ладони с его глаз.

– Неплохо, – сказал я.

– Подождите, – сказал доктор Маршалл, – Давайте попробуем вот это.

На крючке висел белый медицинский халат. Доктор Маршалл снял его и скрутил так, что получилось что-то наподобие длинного шарфа. Потом он обмотал этим шарфом голову индуса и крепко связал концы на затылке.

– Теперь попробуем вот так.

Я вынул ключ из кармана.

– Что это? – спросил я.

– Ключ, – отвечал он.

Я убрал ключ и поднял пустую ладонь.

– А это что за предмет?

– Нет никакого предмета, – сказал индус, – Ваша рука – пуста.

Доктор Маршалл снял повязку с глаз гостя.

– Как вам это удается? – поинтересовался он. – В чем хитрость?

– Никакой хитрости, – покачал головой индус. – Это настоящее искусство, которому я научился благодаря многолетним упражнениям.

– Что за упражнения? – спросил я.

– Прошу прощения, сэр, – ответил он. – Но это тайна.

– А зачем тогда вы пришли? – удивился я.

– Попросить вас об одолжении.

Индус был высоким мужчиной лет тридцати со светло-коричневой кожей цвета кокосового ореха и маленькими черными усиками, в ушах тоже росли волосы. Одет он был в белый хлопчатобумажный балахон и сандалии на босу ногу.

– Видите ли, господа, – продолжал он, – в настоящее время я зарабатываю на жизнь выступлениями в бродячем цирке, и мы только что прибыли сюда, в Бомбей. Вечером у нас первое представление.

– Где вы выступаете? – спросил я.

– В зале „Ройял-Палас“, – ответил он. – На улице Акаций. У меня главный номер в программе. В афише я объявлен как „Имрат Хан, человек, который видит с закрытыми глазами“. Я должен сделать громкую рекламу нашему шоу. Если мы не распродадим билеты, останемся голодными.

– Ну а мы здесь при чем? – спросил я его.

– Вас это заинтересует, – заверил он. – Будет очень весело. Позвольте, я объясню. Каждый раз, когда наш цирк приезжает в новый город, я сразу иду в самую крупную больницу и прошу врачей забинтовать мне глаза, причём самым изощренным образом. Они должны наложить множество тугих повязок так, чтобы я ничего не мог видеть. Очень важно, чтобы это сделали именно врачи, иначе меня могут счесть обманщиком. Потом я выхожу на улицу с забинтованными глазами и делаю что-нибудь очень опасное.

– Что вы имеете в виду? – не понял я.

– Я делаю нечто крайне опасное для слепого человека.

– И что же вы делаете? – спросил я.

– Нечто очень интересное, – ответил он. – Вы сами увидите, если потратите немного времени и забинтуете мне голову. Вы окажете мне огромную услугу, господа, если сделаете для меня эту мелочь.

Я взглянул на остальных троих врачей. Доктор Филлипс сказал, что должен вернуться к своим больным. Доктор Макферлин сказал то же самое.

– Почему бы и нет? – пожал плечами доктор Маршалл. – Может, и правда увидим нечто занятное. Да и времени много не займет – за минуту управимся.

– Я с вами, – сказал я. – Только давайте сделаем все как следует. Чтобы он наверняка ничего не видел.

– Вы очень добры, – поклонился индус. – Прошу вас, поступайте, как вам угодно.

Доктор Филлипс и доктор Макфарлин вышли из комнаты.

– Прежде чем накладывать повязку, – сказал я доктору Маршаллу, – давайте для начала склеим ему веки. А потом заполним глазницы чем-нибудь мягким, плотным и липким.

– Чем, например? – спросил доктор Маршалл.

– Что если тестом?

– Отличная идея, – согласился доктор Маршалл.

– Сделаем так, – предложил я. – Вы сходите в больничную пекарню за тестом, а я тем временем отведу его в операционную и заклею веки.

Мы с индусом вышли из комнаты отдыха, и я отвел его по длинному больничному коридору в операционную.

– Ложитесь, – указал я на высокую кровать.

Он повиновался. Я достал из шкафа пузырек с пипеткой на конце.

– В этом пузырьке коллодий, – пояснил я. – Он прочно г склеит ваши веки, и вы не сможете открыть глаза.

– Как удалить его потом? – спросил он.

– Протрите спиртом; и он сразу растворится, – сказал я. – Коллодий совершенно безвреден. А теперь закройте глаза.

Индус закрыл глаза, и я наложил коллодий на его веки.

– Не открывайте, – предупредил я его. – Подождите, пока коллодий затвердеет.

Через пару минут образовалась прочная пленка, которая намертво склеила веки.

– Попробуйте открыть, – предложил я.

У него нечего не вышло.

Вернулся доктор Маршалл с миской теста – самого обыкновенного белого теста, из которого выпекают хлеб. Отщипнув кусочек, я залепил им один глаз. Заполнил тестом всю глазницу и немного вокруг. Потом плотно прижал по краям. То же самое проделал со вторым глазом.

– Не очень мешает? – спросил я.

– Нет, – ответил индус. – Все замечательно.

– Забинтуйте его, – обратился я к доктору Маршаллу. – У меня пальцы липкие.

– С удовольствием, – отозвался тог. – Смотрите. – Он взял большой ватный тампон и положил на залепленные тестом глаза индуса. Вата прилипла к тесту и не падала. Он попросил гостя сесть.

Индус сел на кровать.

Доктор Маршалл взял восьмисантиметровый бинт и принялся обматывать им голову. Бинт плотно прижимал вату и тесто к глазам. Доктор Маршалл закрепил повязку. Потом наложил вторую повязку, обматывая бинтом не только глаза, но и лицо с головой.

– Нос не бинтуйте, пожалуйста, чтобы я мог дышать, – попросил гость.

– Разумеется, – отозвался доктор Маршалл. И, закончив работу, крепко стянул концы бинта. – Ну как? – спросил он.

– Блестяще, – похвалил я. – Сквозь такую повязку он точно ничего не увидит.

Теперь всю голову индуса покрывала плотная белая повязка, из-под которой торчал лишь кончик носа. Он был похож на человека, которому сделали обширную операцию на мозге.

– Как чувствуете себя? – спросил его доктор Маршалл.

– Превосходно, – ответил индус. – Вы великолепно поработали. Благодарю.

– Ну тогда вперед, – сказал доктор Маршалл, подмигнув мне. – Посмотрим, как вы обойдетесь без глаз.

Индус поднялся с кровати и направился прямиком к двери. Отворив ее, он вышел.

– Боже правый! – воскликнул я. – Вы видели? Он, не раздумывая, положил руку на дверную ручку!

Улыбка слетела с лица доктора Маршалла. Краска отхлынула от его лица.

– Я пойду за ним, – сказал он, устремившись к выходу. Я бросился следом.

Индус уверенно шел по больничному коридору. Мы с доктором Маршаллом отставали от него метров на пять, Я с тревогой смотрел на человека с огромной, замотанной в бинты белой головой, как ни в чем не бывало шагающего по коридору. Мне стало не по себе при мысли, что веки у него заклеены, а глазницы заполнены тестом, поверх которого лежит толстый слой ваты и тугая повязка.

Я увидел санитара-туземца, идущего по коридору навстречу индусу. Он катил тележку с едой. Внезапно санитар заметил белоголового и замер на месте. Забинтованный индус спокойно обогнул тележку и пошел дальше.

– Он ее видел! – закричал я. – Точно видел! Он обошел ее! Уму непостижимо!

Доктор Маршалл не отозвался. Щеки у него побелели, на лице застыло выражение ошеломленного недоверия.

Индус вышел на лестницу и стал спускаться по ступенькам.

Он спускался легкой уверенной походкой. Он даже не брался за перила. Навстречу ему по лестнице шли люди. Увидев его, они разом остановились и в изумлении уставились на него. Потом поспешно уступили дорогу.

На последней ступеньке индус повернул вправо и направился к двери на улицу. Мы с доктором Маршаллом следовали за ним по пятам.

Парадный подъезд нашей больницы не выходит прямо на улицу, а располагается в глубине, и, пройдя через входные двери, надо спуститься по длинной лестнице, чтобы попасть в дворик, окаймленный акациями. Мы с доктором Маршаллом вышли на яркий солнечный свет и остановились на верхней ступеньке. Во дворике собралась толпа, человек, наверное, в сто. По меньшей мере половину из них составляли босоногие дети, и когда наш белоголовый индус появился на ступеньках, все они с радостными криками бросились ему навстречу. Он приветствовал их, подняв обе руки над головой.

И тут вдруг я заметил велосипед. Он стоял у самой нижней ступеньки, его придерживал маленький мальчик. Это был самый обычный велосипед, но на раме заднего колеса красовался огромный плакат. На плакате были написано:

ИМРАТ ХАН, ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ВИДИТ С ЗАКРЫТЫМИ ГЛАЗАМИ! ВРАЧИ ЗАБИНТОВАЛИ МНЕ ГЛАЗА! СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ И ВСЮ ЭТУ НЕДЕЛЮ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ В ЗАЛЕ „РОЙЯЛ-ПАЛАС“, УЛИЦА АКАЦИЙ, НАЧАЛО В 7 ЧАСОВ ВЕЧЕРА. НЕ ПРОПУСТИТЕ! ВЫ УВИДИТЕ НАСТОЯЩИЕ ЧУДЕСА!

Спустившись вниз, наш индус без колебаний направился прямо к велосипеду. Он что-то сказал мальчишке, и тот улыбнулся. Индус взобрался на велосипед. Толпа перед ним расступилась. И – подумать только! – этот человек с заклеенными и забинтованными глазами покатил себе через дворик и влился прямо в шумную, надрывающуюся автомобильными клаксонами суету уличного движения!

Толпа визжала от восторга. Босоногая детвора бежала за ним с воплями и хохотом. Минуту-две мы еще видели, как он мастерски едет по оживленной улице. Мимо него со свистом проносились машины. Стайка ребятишек вприпрыжку бежала следом. Потом он свернул за угол и пропал из вида.

– У меня голова кругом идет, – проговорил доктор Маршалл. – Поверить не могу.

– Придется поверить, – сказал я. – Не мог он вытащить тесто из-под бинтов. Мы же глаз с него не спускали. Не говоря уж про склеенные веки: чтобы открыть глаза, ему придется минут пять потрудиться, да еще вата нужна и спирт.

– Знаете что, – сказал доктор Маршалл. – По-моему, мы видели чудо.

Мы развернулись и медленно побрели назад в больницу.

До конца рабочего дня (продолжал читать Генри Шугар) я занимался с больными. В шесть вечера сдал дежурство и поехал домой, чтобы принять душ и переодеться. В это время года в Бомбее стоит страшная жара, и даже после захода солнца не становится легче. Можно целый день просидеть в кресле, ничего не делая, и все равно истечешь потом. Лицо влажно блестит, а рубашка прилипает к телу. Я принял холодный душ, выпил виски с содовой, сидя на веранде в одном лишь полотенце, обернутом вокруг бедер. Потом оделся во все чистое.

Без десяти семь я стоял возле „Ройял-Паласа“ на улице Акаций. Зал не произвел на меня впечатления. Обычный обшарпанный зальчик, которые снимают за небольшую плату для проведения собраний или танцевальных вечеров. У кассы собралась внушительная толпа местных жителей. Над входом висела огромная афиша, объявляющая, что Международный театр на этой неделе дает ежевечерние представления. Сообщалось, что будут жонглеры, фокусники, акробаты., шпагоглотатели, пожиратели дгня, заклинатели змей, а также одноактная пьеса под названием „Раджа и госпожа Тигрица“, В верхней части афиши крупными буквами было выведено: Имрат Хан, чудо-человек, который видит с закрытыми глазами.

Я купил билет и вошел в зал.

Представление продолжалось два часа. К моему удивлению, я получил громадное удовольствие. Все артисты выступали превосходно. Мне понравился человек, жонглировавший кухонной утварью. Он одновременно подбрасывал в воздух кастрюлю, сковороду, противень, гигантское блюдо и глиняный горшок. Заклинатель змей заставлял огромную змею вытягиваться вверх, чуть ли не вставать на самый кончик хвоста и раскачиваться в такт звукам флейты. Пожиратель огня пожирал огонь, а шпагоглотатель заглатывал тонкую острую рапиру по самую рукоятку. И наконец под гром фанфар и труб на сцену вышел наш знакомец Имрат Хан. Без повязки, которую мы наложили ему в больнице.

Зрителям предложили подняться на сцену и завязать ему глаза простынями, шарфами, тюрбанами, и, в конечном счете, на его голову навертели столько ткани, что он едва удерживал равновесие. Потом ему вручили револьвер. Появился маленький мальчик и встал у левого края сцены. Я узнал в нем мальчишку, который утром придерживал велосипед у входа в больницу. Мальчик поставил жестяную банку себе на голову и замер. Имрат Хан прицелился, и в зале воцарилась мертвая тишина. Он выстрелил. Все зрители повскакивали со своих мест. Жестянка слетела с головы мальчика и звонко покатилась по сцене. Мальчик подхватил банку и показал залу пробитую пулей дыру. Все захлопали и восторженно закричали. Мальчишка улыбнулся.

Потом мальчик встал у деревянного щита, а Имрат Хан метал ножи, обрисовывая его контур, причем ножи почти касались тела ребенка. Великолепный номер.

Немногие способны метать ножи с такой точностью даже с открытыми глазами, а этот удивительный человек с головой, похожей на снежный ком, швырял острые ножи в щит в миллиметре от головы напарника. Мальчик все время улыбался, и когда номер закончился, зрители в зале затопали ногами и завопили от восторга.

Последний номер Имрат Хана, хоть и не столь зрелищный, произвел на меня глубокое впечатление. На сцену вынесли металлический бочонок. Зрителям предложили осмотреть его и убедиться, что в металле нет отверстий. Отверстий не было. Затем бочонок водрузили на обмотанную тряпками голову Имрат Хана. Бочонок доходил ему до локтей, прижимая руки к бокам. Но кисти могли свободно двигаться. В одну ладонь ему вложили иглу, в другую – нитку. Не сделав ни одного неверного движения, он ловко вдел нитку в ушко иголки. Я был ошеломлен.

После представления я прошел за кулисы. Имрат Хан молча сидел на деревянном стуле в маленькой, но чистой уборной. Мальчик сматывал ему с головы груды шарфов и простыней.

– А, – произнес он. – Мой знакомый врач из больницы. Входите, сэр, прошу вас.

– Я был на представлении, – сообщил я.

– И что скажете?

– Мне очень понравилось. У вас потрясающий номер.

– Благодарю вас, – сказал он. – Это высокая похвала.

– Должен поздравить также и вашего помощника, – добавил я, кивая на мальчика. – Он очень отважный.

– Он не говорит по-английски, – сказал индус. – Но я переведу ему ваши слова. – Он быстро заговорил на хинди, и мальчик важно кивнул, но не произнес ни слова.

Наконец с его головы сняли все повязки.

– Послушайте, – продолжал я. – Сегодня утром я оказал вам небольшую услугу. Могу теперь я попросить вас об одолжении? Не согласитесь ли поужинать со мной?

– Кажется, вы заинтригованы, доктор. Я угадал?

– Страшно заинтригован, – признался я. – Мне бы хотелось поговорить с вами.

Меня вновь поразила необычайно густая растительность, покрывавшая его уши. Ни у одного человека я не видел ничего подобного.

– Врачи меня еще не расспрашивали, – сказал он. – Но я не возражаю. С удовольствием поужинаю с вами.

– Мне подождать в машине?

– Да, пожалуйста, – кивнул он. – Мне нужно умыться и переодеться.

Я объяснил ему, как выглядит мой автомобиль, и сказал, что подожду на улице.

Он появился через пятнадцать минут в белом хлопчатобумажном одеянии и в сандалиях на босу ногу. Вскоре мы удобно сидели в небольшом ресторанчике, куда я подчас захожу, потому что там готовят лучшее карри в городе. Я запивал карри пивом. Имрат Хан пил лимонад.

– Я не писатель, – сказал я ему. – Я врач. Но если вы расскажете мне вашу историю с самого начала, если вы объясните мне, как вам удалось развить в себе эту удивительную способность видеть с закрытыми глазами, я запишу ее со всеми мельчайшими подробностями. Может быть, мне удастся опубликовать свои записи в „Британском медицинском журнале“ или даже в более популярном издании. А поскольку я именно врач, а не просто какой-то сочинитель, который пишет ради денег, люди серьезно отнесутся к моим словам, И вы приобретете широкую известность.

– Да, мне бы это не помешало, – согласился он. – Но вам-то это зачем?

– Я сгораю от любопытства. Это единственная причина.

Имрат Хан отправил в рот немного риса с карри и медленно прожевал. Потом сказал:

– Ладно, друг мой. Я согласен.

– Замечательно! – обрадовался я. – После ужина поедем ко мне домой и поговорим. Там нам никто не помешает.

Наконец мы насытились, я заплатил по счету и отвез Имрат Хана к себе.

В гостиной я достал бумагу и карандаши, с тем чтобы делать заметки. У меня выработалась своя личная система скорописи, которой я пользуюсь в работе с медицинскими историями пациентов, и с ее помощью мне удается записывать весь разговор, не пропуская ни одного слова, если только собеседник говорит не слишком быстро. Думаю, я записал все, что в тот вечер рассказал мне Имрат Хан, слово в слово. Вот его история:

„Я – индиец, индус, – начал Имрат Хан, – родился в Ахнуре, штат Кашмир, в 1905 году. Семья наша бедная, мой отец работал билетным контролером на железной дороге. Когда мне было тринадцать лет, в нашу школу пришел индийский чародей и дал представление. Звали его, как сейчас помню, профессор Мур – все фокусники в Индии называют себя профессорами, – и он показывал замечательные фокусы. Я был поражен. Думаю: вот настоящее волшебство. Чувствую – как бы вам это сказать – чувствую мощное желание самому научиться этому волшебству, так что через два дня я бегу из дому, решив отыскать своего нового кумира, профессора Мура, и последовать за ним. Беру все свои сбережения, четырнадцать рупий, и всю свою одежду – ту, что на мне. А ношу я белое дхоти (так в Индии называют набедренную повязку) и сандалии. Это 1918 год, и мне, повторяю, тринадцать лет.

Выясняется, что профессор Мур уехал в Лахор, это за двести миль, и вот я, совсем один, беру билет в третий класс, сажусь на поезд и еду за ним. В Лахоре я нахожу профессора. Он показывает свои фокусы в каком-то балагане. Рассказываю ему о своем восхищении и прошусь к нему в помощники. Он меня принимает. Сколько мне платят? Восемь анна в день.

Профессор учит меня делать фокус со сцепленными кольцами, и моя работа – стоять на улице перед цирком, показывая этот фокус, и зазывать народ на представление.

Целых шесть недель мне это очень нравилось. Куда лучше, чем ходить в школу. Но потом вдруг – как гром среди ясного неба. Я понимаю, что профессор Мур никакой не чародей, все его фокусы – обыкновенная ловкость рук и больше ничего. Профессор тотчас перестает быть моим героем. Я теряю всякий интерес к работе. Но в то же самое время все мое сознание наполняется огромным желанием познать основы настоящей магии и понять, что за странная сила таится“ учении йоги.

Значит, я должен найти йога, который позволит мне стать его учеником. Мне предстоит нелегкая задача. Настоящие йоги на деревьях не растут. Их очень мало во всей Индии. И еще, они – религиозные фанатики. Следовательно, если я хочу отыскать учителя, мне придется тоже изображать из себя очень религиозного человека.

Нет, на самом деле я не религиозен. Поэтому вы, наверное, сочтете меня мошенником. Я хотел стать йогом только ради себя. Чтобы с помощью этих знаний добиться славы и богатства.

Но это противоречит истинной философии йогов. Настоящий йог искренне верит, что если станет злоупотреблять своими силами, то умрет ранней и внезапной смертью. Йог никогда не должен выступать на людях. Он должен заниматься своим искусством только в полном уединении и только как религиозным ритуалом, иначе его ждет неминуемая смерть. Я никогда в это не верил и не верю до сих пор.

И вот начались поиски йога-наставника. Я оставил профессора Мура и поехал в город Амритсар, в Пенджабе, где присоединился к труппе бродячих артистов. Мне же надо на что-то жить, пока я ищу учителя, а в свое время я успешно выступал в школьной самодеятельности. Так вот, три года я бродил с этим цирком по всему Пенджабу и выступал с лучшими номерами нашей программы. Мне тогда было уже шестнадцать с половиной. Все это время я копил деньги, и у меня собралась огромная сумма – две тысячи рупий.

И вдруг до меня доходят слухи о человеке по имени Банержи. Как утверждает молва, этот Банержи – один из величайших йогов Индии и обладает невероятными способностями. Говорят, он получил редкий дар левитации: когда он молится, его тело поднимается и зависает в полуметре над землей.

Ага, думаю. Вот он-то мне и нужен. Его я и должен отыскать. Взяв свои сбережения, я оставляю цирковую труппу и устремляюсь в Ришикеш, на берега Ганга, где, по слухам, живет Банержи.

Шесть месяцев я ищу Банержи. Где он? Где? Где Банержи? Да, говорят мне в Ришикеше, Банержи определенно был в городе, но давно, а потом его никто не видел. А где он сейчас? А сейчас Банержи ушел в другое место. Что за другое место? Ах, говорят, да кто это может знать. И в самом деле, как люди узнают о перемещениях такого человека, как Банержи? Ведь он живет в полной изоляции от мира. Или нет? И я говорю: да. Да, да, да. Конечно. Это очевидно. Даже для меня.

Я трачу все свои сбережения, пытаясь найти Банержи. Но тщетно. Тогда я остаюсь в Ришикеше и зарабатываю на жизнь, показывая обыкновенные фокусы. Этим фокусам я научился у профессора Мура, а природа наградила меня ловкими руками.

Однажды сижу я в небольшой гостинице в Ришикеше и снова слышу разговор про йога Банержи. Один странник говорит, что слышал, будто Банержи сейчас живет совсем один в джунглях, в непролазной чаще неподалеку отсюда. Но где? Странник не знает точно.

– Наверное, – говорит он, – где-то там, в той стороне, к северу от города, – и показывает пальцем.

Ну что ж, мне и этого достаточно. Я иду на рынок, чтобы нанять тонгу – лошадь с двуколкой, – и только мы с возницей сошлись в цене, как к нам подходит человек, который слышал наш разговор, и говорит, что ему с нами по пути. Если я соглашусь подвезти его, он готов взять на себя часть расходов. Я, конечно, с радостью соглашаюсь, и мы отправляемся в путь. Мы с попутчиком сидим в двуколке, а возница правит лошадью. Узкая дорожка ведет прямо в джунгли.

И тут мне фантастически повезло! В разговоре выясняется, что мой попутчик – ученик того самого великого Банержи и сейчас он едет к своему наставнику. Недолго думая, я говорю ему, что тоже хотел бы стать учеником этого йога.

Он поворачивается и молча смотрит на меня минуты, наверное, три. Потом тихо отвечает:

– Нет, это невозможно.

Ладно, говорю я себе, увидим. И спрашиваю, правда ли Банержи левитирует, когда молится.

– Да, – отвечает, – правда. Но никто этого не видит. Никому не дозволяется приближаться к Банержи, когда он молится.

Едем дальше и все время говорим о Банержи. Я осторожно расспрашиваю его и выясняю некоторые подробности из жизни Банержи, в том числе и время его молитв. Вскоре мой спутник говорит, что приехал, и прощается со мной.

Я высаживаю его и делаю вид, что еду дальше, но за поворотом велю вознице остановиться и ждать меня. Быстро спрыгиваю на землю и тайком возвращаюсь назад, высматривая того человека, ученика Банержи. На дороге его нет. Он уже скрылся в джунглях. Но куда он пошел? В какую сторону от дороги? Я тихо стою и прислушиваюсь.

Внезапно до меня доносится тихий шорох из подлеска. Вот он, говорю я себе. Если не он, тогда тигр. Но это он. Я вижу его впереди. Он идет, продираясь сквозь густые заросли. Там нет даже маленькой тропки, и ему приходится пробираться между высокими бамбуками, среди буйной растительности, Я крадусь за ним. Держусь от него подальше – боюсь, как бы он меня не услышал. Я-то его, конечно, слышу. Ни один человек не способен бесшумно передвигаться по джунглям, и когда я теряю его из вида – а это происходит постоянно, – то иду на звук его шагов.