Текст книги "Девять месяцев из жизни"

Автор книги: Риза Грин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

10

Началось. В первый раз я это заметила неделю назад. С утра я чувствовала себя прекрасно, то есть абсолютно нормально, но по дороге с работы пришлось расстегнуть брюки, а когда я ложилась спать, из живота выпирал шарик. Он был небольшой, не слишком круглый и не похожий на настоящий беременный живот. Просто появилась выпуклость, которую невозможно втянуть, как бы я ни старалась. А я очень старалась, можете мне поверить, чуть легкие не лопнули. Когда я проснулась на следующее утро, он чудесным образом исчез, но к концу дня появился снова, и выглядело это так, будто я одна истребила годовой запас макарон средней итальянской деревни. Так продолжалось всю неделю: утром нет, вечером есть, но сегодня утром, прямо в середине четырнадцатой недели, в самом начале второго триместра, я проснулась и увидела шарик. Похоже (тяжкий вздох), я начинаю Выглядеть Беременной.

Ситуация, между прочим, весьма мрачная – ты уже беременна, но этого не видно, просто выглядишь как бочонок. Хочется повесить на грудь сияющий неоновый знак «Не толстая, просто беременная», или даже надеть какую-нибудь из этих дурацких футболок с надписью типа «Ребенок на Борту», которые так раздражали меня в восьмидесятые, но теперь уже не кажутся такими глупыми, хотя, если подумать, я их все равно никогда не надену, какой бы преступно жирной я ни стала. Я сама не понимаю, почему меня так волнует, что случайные прохожие, знакомые или сослуживцы – знаю, знаю, знаю, я так ничего Линде и не сказала, но в понедельник точно скажу – посчитают меня толстой: ведь вся родня и друзья уже знают, что я беременна (кроме Стейси – она каждые несколько дней ездит в Мехико, где ее клиент снимает кино, и мы не могли с ней встретиться и поговорить уже почти месяц). Но одна мысль о том, что люди у меня за спиной шепчутся: «О-о-о, смотрите, это Лара, она была такой тоненькой, а сейчас что-то опять распустилась. Интересно, ее муж уже начал посматривать на молоденьких и тощеньких?» – приводит меня в полный ужас.

Впрочем, я отвлекаюсь. Суть в том, что мои новые формы еще не бросаются в глаза, но уже начали доставлять мне кучу хлопот. Когда я сегодня утром пыталась натянуть любимые джинсы, я пыхтела, кряхтела, распластывалась на кровати и втягивала живот добрых пять минут, чтобы застегнуть молнию. А после всего этого кошмара вдруг поняла, что к нижней части моего тела не сможет проникнуть ни одна молекула кислорода, так что через двадцать минут джинсы пришлось снять, потому что ноги уже начали терять чувствительность.

Я перемеряла все имеющиеся джинсы, включая самые огромные, которые я храню с университетских времен как напоминание о том, что может случиться, если я потеряю бдительность, что, впрочем, и произошло.

Так что на мне сейчас тренировочные штаны, и совершенно нечего надеть, чтобы пойти вечером в кино и пообедать с Джули и Джоном. Это значит, что я еду в магазин для беременных немедленно, потому что не собираюсь вступать в ряды дур, бегающих всю беременность в мужниных трениках.

Я стою на Беверли-драйв перед дверью «Горошинки в стручке» уже десять минут. Несмотря на то что беременные манекены в витрине одеты вполне прилично, я смогла собрать только семьдесят процентов смелости, необходимой для вхождения в магазин. Остальные тридцать процентов находятся в плену жуткого образа кухаркиного платьишка семидесятых годов, в котором ходило это чудовище на Джулиной вечеринке, и, как бы я ни пыталась себя уговаривать – Посмотри, ну посмотри на этот манекен, он нормально выглядит, – ничего не получалось.

Но пока я стою у витрины и кручу головой во всех направлениях, давая понять, что я тут жду подругу, а не косяк курю, из магазина Рона Хермана, который прямо через дорогу, выходит один из моих учеников, нагруженный мешками с покупками. Я не могу позволить себе риск, чтобы кто-нибудь из школы видел меня, толстую, у дверей магазина для беременных, до того как я все расскажу Линде. Я знаю Линду. Если она узнает об этом от кого-нибудь другого, она всегда будет думать, что я еще что-то от нее скрываю.

Дело сделано. Я внутри. Делаю круг по магазину, чтобы понять, с чем придется иметь дело, и, должна признать, приятно поражена тем, как нормально – я бы даже сказала, стильно – выглядят большинство вещей. Укороченные брючки под сапоги, кашемировые свитера, джинсовые юбки, вся фальшивая фирма, которая продается в нормальных магазинах, только большего размера и с эластичными поясами. А когда я вижу этикетки, я прихожу в полный восторг. «Чайкен» выпускает брюки для беременных? И «Анна Суи»? «Севен Джинс»! Я, наверное, умерла и попала в рай. Это много лучше, чем я могла себе представить. Почти настоящий шоппинг.

Я оглядываюсь в поисках продавца, чтобы разобраться с размерами, и только сейчас замечаю женщину, которая молча стоит рядом на расстоянии вытянутой руки, как военный самолет сопровождения, причем стоит явно с того момента, как я вошла в магазин. На вид года двадцать два, хорошенькая, стильно одетая, очень тощая. Совсем не то, что я ожидала, Я почему-то думала, что все продавцы в магазине должны быть беременными и что они нанимают новых каждые девять месяцев или около того. Не то чтобы я думала, что «Горошинка в стручке» активно пытается нарушить закон о равных возможностях; просто мне непонятно, с какой стати небеременному человеку работать в магазине для беременных. Если не можешь воспользоваться скидкой для сотрудников, зачем вообще работать в магазине одежды?

Небеременная продавщица с таинственной мотивацией уже готова меня оседлать.

– Вам, наверное, надо помочь с размерами? – спрашивает она.

– Да, – говорю я. – Я ничего в этом не понимаю. Это у меня... первый раз.

Небеременная – по имени Шерри – объясняет, что если до беременности у меня был четвертый размер, значит, здесь мне надо искать размер S. Маленький. Как мне нравится это слово. Я решаю, что она мне тоже нравится, и я буду слушать ее советы и не рычать на нее, когда она будет пытаться помочь. Посовещавшись, мы приходим к выводу, что я еще не готова для блузок, так что переходим к джинсам и набираем пять штук на примерку. Шерри, которая тут же становится моей новой лучшей подругой, выражает опасения, что некоторые из них точно будут велики, и мне еще придется до них дорасти.

Я киваю, чтобы показать, что предупреждение понято, и исчезаю в примерочной.

Примеряю первую пару – очаровательные джинсы от «Белла Даль», про которые Шерри сказала, что они только что пришли и сметаются с полок. Но, как она и говорила, размер у них гигантский. Чтобы они хоть как-то сели, приходится подворачивать их шесть раз. Я говорю Шерри, что, пожалуй, подожду, пока дорасту до них, но она кривит лицо.

– Это у нас сейчас самая популярная модель. Я даже не уверена, что они продержатся пару месяцев. Мы восемь недель ждали, пока придет партия, а заказали давно.

Молодец, Шерри. Грамотный подход. Ладно. Эти я беру.

Следующие три пары тоже огромные, но по сравнению с первыми не настолько хороши, чтобы брать их заранее, на всякий случай. Я уже начинаю немного нервничать, потому что мне нужны джинсы, которые я смогу надеть прямо сейчас, сегодня. Но когда я примеряю последнюю пару, темно-синие джинсы «Севен» с широким эластичным поясом под животом, из кабинки я вылезаю со счастливой улыбкой.

– Ой, как хорошо! – говорит Шерри. – Прекрасно сели. Вы в них такая тоненькая!

В том, что они выглядят отлично, я с ней полностью согласна, но на сто процентов в ее искренность я не верю. Более того, я совершенно уверена, что последняя фраза происходит из должностной инструкции для персонала магазина:

Не забывайте говорить клиенткам, что в самых дорогих вещах они выглядят тонкими и стройными. Это не только придаст клиентке уверенности в себе, но и увеличит ваши продажи, а также может привести к повторным покупкам.

Разумеется, я никогда не видела должностной инструкции для сотрудников «Горошинки в стручке» и даже не знаю, существует ли она, но если существует, то там должны быть такие слова, а если нет – пользуйтесь, воротилы беременного бизнеса, дарю.

Пока я кручусь у зеркала, а Шерри скачет вокруг и щебечет про то, как прекрасно смотрятся мои ноги. – А также не забывайте похвалить одну из частей тела клиентки, исключая, разумеется, область живота, – из соседней примерочной выходит женщина в совершенно таких же джинсах. Шерри мгновенно замолкает, а мы с новоявленной соседкой начинаем пожирать друг друга глазами. Я сжимаю кулаки и прищуриваю глаза, как делают ковбои в старых вестернах, перед тем как начать выяснять отношения.

В качестве отступления могу рассказать, что Джули предупреждала меня об этом не далее как сегодня утром, когда я звонила ей, чтобы спросить, где покупают беременную одежду. Из нашего разговора я поняла, что покупка этих шмоток давно стала новым видом спорта, заняв достойное место где-то между поеданием хот-догов на скорость и метанием диска. Правило номер один гласит, что каждый участник соревнования должен определить размер противника, чтобы выяснить, кто выглядит лучше, кто – хуже.

Итак, росту в моей сопернице – назовем ее Коротышкой – не больше ста пятидесяти сантиметров, телосложение скорее плотное, а пузо больше похоже на запаску от «Хаммера», надетую на талию. И, увы, «Севен» смотрятся на ней не очень. Не хочу показаться слишком тщеславной или самоуверенной, но пока что я уверенно лидирую.

Коротышка искоса оглядывает меня.

– А какой у вас срок? – спрашивает она меня прокурорским тоном. Правила номер два и три: в решающий момент схватки предпринимаются все возможные ходы, необходимые для точного определения срока беременности противника, после чего собственный срок объявляется настолько большим, насколько это необходимо для оправдания той толщины, которой вы на настоящий момент достигли. (Примечание: после родов начинает действовать обратное правило. Возраст ребенка необходимо округлять в сторону уменьшения, чтобы оправдать ту толщину, которой вы до сих пор обладаете.)

– Скоро пятнадцать недель, – отвечаю я таким тоном, как будто играла в эту игру всю свою жизнь.

– А-а-а, – говорит Коротышка тоном «ну-тогда-все-понятно». – А у меня в пятницу будет девятнадцать недель.

Неплохой ход, милочка, думаю я, только я на это не куплюсь. Сегодня у нас суббота, значит, восемнадцать недель у нее было только вчера, так что получается, что ее срок больше моего меньше чем на три с половиной недели – соответственно, она проиграла, окончательно и бесповоротно. В правилах четко говорится, что, если вас с противником разделяет срок по крайней мере в месяц и противник выглядит так же или лучше, чем вы, игра закончена. Конец.

Я смотрю в зеркало, где проносится дивный образ меня, дающей Коротышке пинка под зад, а потом на нее, чтобы дать ей понять, что я знаю, что мы обе знаем, что я победила одним поворотом назад и поправлением складочки на джинсах, которые, даже будучи размера S, свободно висят на моей заднице.

Но, похоже, я недооценила спортивные качества Коротышки, потому что она пытается нанести мне удар ниже пояса.

– Знаете, – говорит она, – я бы не покупала этот размер. Сейчас они хорошо сидят, но вы ведь еще будете набирать вес, так что вряд ли они налезут через несколько недель. У вас даже живот еще не виден.

Я смотрю на Шерри, у которой в должностной инструкции наверняка значится обязанность рефери, и она взмахом флажка останавливает игру:

– На самом деле, если они сейчас хорошо сидят, вы, скорее всего, сможете проносить их почти до конца. По ногам они не узкие, а если у вас ноги до сих пор не пополнели, дальше они вряд ли будут полнеть.

Всегда добивайтесь того, чтобы ваши слова звучали как можно более авторитетно во всех вопросах, касающихся беременности и прибавки в весе, даже если вы не имеете ни малейшего понятия, о чем говорите. Чтобы гарантировать покупку, уверяйте клиентку, что она прибавляет в весе намного меньше, чем другие женщины, которых вы встречали, или, в качестве альтернативы, что она явно не будет продолжать прибавлять в весе.

Я кидаю на Коротышку многозначительный взгляд и объявляю о своей победе.

– Я возьму две пары, – говорю я Шерри и неспешно выплываю из магазина.

Когда я вхожу в дом, Зоя сидит на стуле в прихожей, ожидая моего возвращения. Если я говорю, что она сидит, это не значит, что она лежит, свернувшись клубочком, как это делает большинство собак. Я имею в виду, что она именно сидит как человек, прислонившись спиной к стулу, как будто отдыхает и читает газету. Иногда мне ужасно интересно, что происходит в доме, когда нас нет. Нисколько не удивлюсь, если узнаю, что она приглашает на покер соседских мопсов.

Я ставлю на пол сумки и иду приласкать ее, но когда подхожу, она кивает головой в сторону моих новых приобретений.

– Че у тебя там? – говорит она все тем же ворчливым голосом.

Ну, слава богу. Я уже начала думать, не померещилось ли мне в прошлый раз. Я ухмыляюсь:

– А это у меня новые стильные беременные джинсики.

Она спрыгивает со стула и идет посмотреть.

– Хм-м. – Судя по голосу, ее мои джинсы нисколько не впечатлили. – Папа будет в бешенстве.

Я хмыкаю.

– Папа не будет в бешенстве. Он только делает вид, что он в бешенстве. Не беспокойся, я знаю, как сладить с папой.

Когда я говорю, что «знаю, как сладить с папой», я имею в виду нашу семейную игру, которая заключается в том, что я трачу на одежду больше, чем ему бы хотелось, а он на меня сердится. Происходит она следующим образом: я покупаю гору новых шмоток, а он первым делом спрашивает, сколько они стоили. Я сообщаю ему цену, он начинает песни и пляски на вечную тему, что я загоню нас в долговую яму, после чего я устраиваю демонстрацию моделей и обещаю, что, если ему не понравится хоть одна из них, я все возвращаю в магазин. Разумеется, мы оба знаем, что, когда я скачу вокруг него полуголая, ему нравится все, что на мне надето, а после секса ему это нравится еще больше, так что мне ни разу не приходилось возвращать вещи в магазин. Я всегда обещаю больше так не делать, а через месяц игра повторяется.

Зоя пожимает плечами – если, конечно, это можно так назвать. Она все-таки стоит на четырех лапах, так что скорее поднимает голову, чем пожимает плечами, но я вижу, что имеется в виду.

– Посмотрим, – говорит она. – Кстати, ты растолстела. Последила бы за углеводами.

Вот так. Теперь я должна это выслушивать от своей собаки?

– Для информации: я не растолстела. Я беременна. Когда ты молчала, ты мне больше нравилась. Я и не думала, что ты такая сука.

Она опять разевает пасть и высовывает язык, так что кажется, будто она улыбается.

– Элементарно, Ватсон. Откуда, по-твоему, пошло это ваше словечко?

Только этого мне не хватало. Умная сука. Но тут она слышит чьи-то шаги и, заливаясь лаем во всю глотку, выносится на улицу.

Когда Эндрю наконец приходит домой, наигравшись в гольф, я успеваю перемерить все новые джинсы со всеми имеющимися туфлями, и мне срочно требуются зрители. Так что, как только он переступает порог, я хватаю его за руку и тащу наверх в спальню.

– Я сегодня купила обалденные беременные джинсы, – говорю я. – Давай садись. Я хочу тебе показать.

Зная, что в такой ситуации лучше не спорить, он включает телевизор и садится в кресло у кровати. Я исчезаю в гардеробной и надеваю первую пару джинсов. Волосы собираю в сексуальный растрепанный хвостик и кладу свежий слой блеска для губ. К показу готова.

Представьте картину – я вальяжно выплываю из гардеробной, обнаженная по пояс, в новеньких «Севен», сидящих аккуратно под моим круглым животиком, и в черных сапожках от Гуччи на диких шпильках – ох, как я их люблю, в них я такая стройная и даже, можно сказать, высокая. Подиумным шагом я дохожу до Эндрю и поворачиваюсь, чтобы он мог насладиться видом со всех сторон.

– Ну и как? – спрашиваю я. – Здорово, правда? Это «Севен».

– Да-а-а, – говорит он. – Хорошие. А что это у них за резинка?

– Это не резинка. Это эластичный пояс. Вместо молнии и пуговиц, чтобы живот мог расти.

– А-а-а, – говорит он, кивая головой.

Обычно на этом этапе показа новых моделей он уже заваливает меня на пол и срывает с меня все, что я для него намоделировала. Но сейчас, похоже, его это нисколько не возбудило. Собственно, он уже и не смотрит на меня, а увлеченно слушает про историю строительства моста Золотые Ворота по каналу Дискавери.

Мне ничего не остается делать, как признать, что моя обычная тактика здесь не работает. Чертов шарик, выпирающий из моего живота, действует, как криптонит на Супермена, – Эндрю не чувствует моих чар, и с этим ничего не поделаешь. Ладно, думаю я, Супермен не сдавался, и от меня не дождетесь.

Я выхватываю у него пульт и выключаю телевизор.

– Я еще не закончила, – говорю я.

– О-о-о, – говорит он. – Еще что-то есть?

Я кидаю на него многозначительный взгляд и возвращаюсь в гардеробную. Надеваю джинсы «Белла Даль», но не загибаю, как в магазине, а натягиваю до упора, чтобы он увидел, как это работает. Но когда в конце подиума я совершаю свой фирменный разворот, он оказывается в полном ужасе.

– Они тебе до сисек достают, – говорит он.

– Так и должны, – говорю я, отгибая их вниз. – Живот вырастет, и они будут как раз, а пока я их буду вот так подгибать.

– Если их так подгибать, смотри, какая у тебя фигня под рубашкой получается.

Занесите в протокол: оскорбительные действия, приведшие к потере позитивного настроя по отношению к собственной внешности. Я надуваю губы:

– Ну, тогда я не понимаю, чего ты от меня хочешь. Мне нужны джинсы. Ни одни из моих старых больше на меня не налезают.

Он закрывает глаза – закрывает глаза! – и кривит лицо, как будто только что увидел что-то такое омерзительное, что и описать нельзя.

– Я хочу, чтобы ты отнесла их обратно. Я, знаешь ли, не готов видеть тебя в таком виде. «Севен» – хорошие, но эти – просто ужас. Извини, – и он снова включает телевизор.

Bay, думаю я. Значит, так мы обращаемся с беременной женой. Вот вышла бы сейчас из гардеробной Коротышка, тогда бы он увидел разницу. Но вместо нее выходит Зоя и запрыгивает к нему на кровать, устраиваясь поудобнее в ворохе подушек.

– Хорошо, – говорю я. – Я отнесу их назад.

Он снова смотрит на меня, поглядывая одним глазом в телевизор:

– И сколько они стоили?

Не двигая головой, Зоя тоже переводит взгляд на меня. Я не обращаю на нее внимания.

– За эти и две пары «Севен» – примерно шесть. Эндрю хватает пульт от TiVo и нажимает на паузу.

– Шесть чего – шесть сотен? – вопит он. – Ты потратила шесть сотен на три пары джинсов? Я думал, тебе на всю беременность этого хватит!

Я смотрю на него в полном ужасе. Он издевается надо мной? И это человек, чья мать в восьмидесятых спокойно выкладывала две штуки за сумочку от Шанель, не усомнившись ни на секунду. Он прекрасно знает, сколько стоят нормальные вещи: ему просто не хочется верить, что я их действительно могу купить.

– Эндрю, – говорю я возмущенным тоном типа «да-как-ты-смеешь-сволочь». – Пожалуйста, не надо так. Одежда для беременных стоит дорого, и, нравится тебе это или нет, мне нужно что-то носить. Мне нужно в чем-то ходить на работу, мне нужно в чем-то ходить в гости и мне нужно в чем-то ходить дома. Но теперь можешь не беспокоиться. Теперь я в курсе, насколько привлекательной я тебе в них кажусь, так что я пенни больше не потрачу.

Реву. Опять. Но Эндрю уже повернулся к телевизору, отключившись от меня где-то на этапе «в чем-то ходить на работу», так что он этого даже не замечает. Я иду обратно в свою гардеробную, Зоя спрыгивает с кровати и семенит за мной.

– Заткнись, – говорю я, грозно тыкая в нее указательным пальцем. – Я не хочу этого слышать.

Она пожимает плечами и поворачивает обратно, явно намереваясь подлезть к Эндрю, чтоб почесать пузичко. Предательница.

Не прекращая всхлипывать, я стягиваю джинсы и укладываю их обратно в пакет, а из-за двери мне продолжают рассказывать об инженерном чуде моста Золотые Ворота.

Когда мы добираемся до ресторана, Джон и Джули уже сидят за столом и ждут нас. Опаздываем мы, потому что я никак не могла найти блузку, которая прикрывала бы эластичный пояс моих новых джинсов, опять рыдала и выкидывала на кровать все мои кофточки, пока Эндрю с Зоей прятались на кухне.

– Ой, Лара! – пищит Джули при виде меня. – Какие милые джинсики. Ты в них шикарно выглядишь.

Я смотрю на Эндрю с презрительной ухмылкой. После неудавшейся попытки соблазнения четыре часа назад я не сказала ему ни слова и твердо намерена продолжать тактику молчания в комбинации с саркастическими примечаниями и взглядами «какой-ты-гад-я-тебя-ненавижу».

Кстати, живот у Джули огромный. Огромный-огромный. В остальном она выглядит прекрасно, руки и ноги остались тоненькими – вот только непонятно, это из-за того, что по контрасту с ядерным зарядом в средней части корпуса все остальное кажется маленьким, или потому что весь жир собрался в одной точке? Ей осталось еще пять недель, но она уверена, что будет рожать раньше.

– Нервничаешь? – спрашиваю я. Сама-то я нервничаю. Мне для этого хватает одного ее вида.

– Да не очень, – говорит она. – Мы ходим на предродовую подготовку, и я присутствовала на родах всех своих племянников, так что, по-моему, я знаю, чего ждать. И я каждый день смотрю «Роды по-настоящему». – Она понижает голос до шепота. – Я вообще-то никому не говорила, не хочу сглазить, но я подала заявку на участие в шоу.

– Ты – чего? – говорю я.

Сама-то я это шоу так и не посмотрела – руки не доходили, и даже не записывала его на TiVo, но, если судить по описаниям Джули, я совершенно уверена, что более тупого шоу я в жизни не видела.

– Подала заявку. Это будет супер – моя беременность и роды моего первого ребенка в профессиональной записи в телешоу. Как будто документальный фильм про себя. – Она видит, что выражение ужаса так и не сошло с моего лица, и пытается настаивать: – Да ладно тебе, ты представь, как ты смотришь все это через двадцать лет вместе с ребенком – супер!

Не супер. Никакой не супер. Я бы повесилась, если бы моя мама захотела посмотреть со мной эти сопли и слюни.

– Джул, подожди, но ведь это будет по телевизору. Люди будут смотреть, как ты пыхтишь и тужишься... Черт, Джул, они и промежность снимают? То есть, ты хочешь сказать, тебя это не смущает?

Она закатывает глаза:

– Перестань, это же дневная передача. Никого голым не показывают. Они снимают от шеи и выше, а я буду на обезболивающих, так что вряд ли буду орать и корчиться. Это будет здорово. Это будет весело.

Я сижу и думаю, что, если это действительно произойдет, я не знаю, захочу ли я, чтобы мы оставались друзьями. Как у меня могут быть друзья, которые делают такие вещи? Это так же отвратительно – нет, это еще более отвратительно, чем иметь в друзьях участницу шоу «Холостяк» и смотреть по телевизору, как она на всю страну «влюбляется» в мужика, которого знает двадцать минут, потом – как он приходит знакомиться с ее родителями и как они сидят за столом в гостиной, а она задает ему дикие вопросы типа того, как он ее оценивает в сравнении с остальными тремя девицами и что он думает о выпавшей на его долю удаче – быть избранным Холостяком и уехать в Айдахо, или Небраску, или откуда там еще берутся двадцатитрехлетние девахи, которые хотят выйти замуж, очень хотят выйти замуж, умирают как хотят выйти замуж за этого мужика и уже видят себя, двадцатитрехлетних, в роли миссис Холостяк или Матери Детей Холостяка. Да. Однозначно, это еще более отвратительно.

– А твоих друзей они будут снимать? – спрашиваю я.

– Думаю, нет, хотя не знаю. Все зависит от того, как мы организуем вечеринку перед родами. Если я их приглашу – наверное, ты в кадр тоже попадешь. Но, по-моему, лучше снять это в более интимном варианте, только я и Джон. А ты как думаешь?

– Я думаю, что это полное безумие, но это твое дело. Я понимаю, что задела ее лучшие чувства, и мы обе молча пялимся в меню.

Я не представляю, что заказать. Пасты совсем не хочется, но больше мне здесь ничего не подходит. После того несчастного случая с курочкой вся птица вызывает у меня стойкое отвращение. И рыба тоже. И практически все красное мясо, кроме хорошо прожаренных гамбургеров, обильно политых кетчупом. О, и манго! От манго у меня начинается отрыжка. Наверное, от этих дурацких волокон. Ладно, деваться некуда, остается паста.

Захлопываю меню и поворачиваюсь обратно к Джули.

Надо разрядить обстановку. Надо использовать эту естественную паузу в разговоре и сменить тему. Надо рассказать Джули про магазин, и про Коротышку, и про то, каким засранцем оказался мой муж, и про неисчезающую выпуклость живота. Но я не могу. Я просто не могу.

– Сама мысль о родах мне кажется омерзительной, – говорю я. – Я не понимаю, почему тебе хочется, чтобы весь мир видел тебя такой... я не знаю, как сказать... такой примитивной.

Джули смотрит на меня так, будто я только что заказала на обед запеченное бескостное филе младенца.

– Мне нравится, что это так примитивно, – произносит она с глубокой обидой в голосе. – Я считаю, что это красиво. Знаешь, если убрать деньги, одежду, украшения, краску для волос и все-все-все, мы будем такими же, как пещерные женщины, и роды – единственное, что нам об этом напоминает. Мне бы хотелось иметь достаточно сил, чтобы рожать без обезболивающих. Я преклоняюсь перед женщинами, которые сами рожают. Это так... по-настоящему. Как подумаешь, что женщины тысячи лет рожали детей одним и тем же способом, – это же чудо! Магия!

Да, да, да. Магия-шмагия.

– Не старайся, не убеждает, – говорю я. – Тысячи лет руки-ноги ампутировали без ничего, кроме глотка бренди и деревяшки в зубы, чтобы язык не прикусить, и что-то я не вижу, чтобы на эту процедуру выстраивалась очередь. Не хочешь же ты сказать, что, если бы пещерной женщине предложили теплую кровать и обезболивающие, она бы не согласилась в ту же секунду. Давай по-честному – ты же не можешь не согласиться, что рожать уже просто неприлично.

Только сейчас до меня доходит, что Эндрю с Джоном замолкли, в ресторане вдруг стало совершенно тихо, и в этой тишине я во всю глотку выкрикиваю свой манифест. Люди за соседними столиками молча смотрят на меня, наверняка удивляясь, почему эта отвратительная толстуха наезжает на невинную беременную даму со своими гнусными инсинуациями. Эндрю, облокотившись о край стола, прячет лицо в ладонях.

– Впрочем, это мое личное мнение, – говорю я громко, чтобы всем было слышно. – Тебя это ни к чему не обязывает, делай как хочешь.

Думаю, такой натиск притомил Джули. Обычно, когда я говорю всякие гадости, в ответ мне достается только сочувственная улыбка «бедная-девочка-ты-не-можешь-так-думать», но на этот раз я ее, кажется, вывела из себя. Нет, погодите – все как обычно. Сочувственная улыбка.

– Знаешь, Лара, – говорит она. – Говорят, у счастливых мам – счастливые дети. Тебе будет намного легче, если ты просто сдашься и примешь все, как оно есть. Чем больше ты сопротивляешься, тем больше будет нервов и злости, а я верю, что ребенок изнутри прекрасно чувствует, что происходит с его матерью.

Нет, милочка. Вечными истинами ты меня не прошибешь.

– Понятно, – говорю я, – ну, раз я такая вредная и не собираюсь сдаваться, значит, и ребенок у меня выйдет вредный, так получается?

Эндрю поднимает голову и в ужасе смотрит на меня, тряся годовой, а я посылаю ему взгляд, ясно говорящий: лучше даже не пробуй высказывать мне сейчас свое мнение, а то пожалеешь. Он вздымает глаза к потолку, наверное, чтобы спросить Бога, за что ему опять эти испытания.

Впрочем, возможно, Джули и права, и я своему ребенку порчу нервную систему на всю жизнь. Типа яблочко от яблоньки недалеко падает. Хотя, если честно, мы ведь не выбираем, какой яблонькой родиться. С Джули все понятно – это яблоня «голден делишес», однозначно. Джон – яблонька маленькая и нежная, вроде «макинтош». Эндрю, наверное, «гранни смит» – хороший сорт, хотя для некоторых кисловат, ну а я – я, разумеется, дичок. Тут и вопросов быть не может. Интересно, что может получиться при скрещивании «гранни смит» и дичка? Это значит, что к моим ногам посыплется кислый зеленый дичок, или как?

Хорошо, прямо сейчас, на середине срока, я готова принять резолюцию. Начиная с этого момента, ради своего нерожденного ребенка и ради своего психического здоровья я намерена попытаться быть милой. Или, по крайней мере, более милой. Не может быть, чтобы это было совсем непереносимо тяжело.