Текст книги "Надежда умирает последней"
Автор книги: Рина Аньярская
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
Оставшись наедине с викарием, Ленитина внезапно для самой себя со слезами на глазах бросилась к ногам священника:
– Ваше Преосвященство! Прошу Вас! Выслушайте меня!
– Что случилось, дочь моя? – вопросом ответил недоумевающий клирик.
– Выслушайте меня, монсеньор! Я не в состоянии более молчать о том, что не могу и не хочу становиться монахиней!
– Ты грешна, дочь моя! – отшатнувшись от девушки, ужаснулся викарий и осенил себя крестом.
– Если любовь к мужчине – это грех, то да, – гробовым голосом ответила Ленитина.
– Любовь не есть грех, – возразил заученной фразой епископ. – Христос завещал нам любить ближнего своего.
– Да, но я не могу стать Христовой невестой, потому что я уже помолвлена! Я невеста земного человека! Я обещана другому! Так решили мои родители.
– Что за слова? Ты говоришь о Христе, Господе нашем, как о простом смертном! – покачал головой священник. – Сравниваешь его с земным мужчиной!
– Я люблю этого мужчину, – схватившись на руку клирика, прошептала Ленитина, пронзая его огнём своих прекрасных глаз. – Люблю и хочу стать его женой, понимаете? Я обещала это, наш союз благословили мои родители на обручении! Как я могу нарушить обещание и стать монахиней?
Викарий глубоко задумался.
– Выходит, ты пришла сюда не по доброй воле, дочь моя?
– Нет, меня вынудили, – твёрдо ответила мадемуазель де Сентон. – О, молю Вас, монсеньор, не дайте свершиться этой несправедливости, которая сделает несчастными сразу пятерых! Меня, моих престарелых родителей, старшего брата-калеку и любимого жениха! Я не смогу жить в монастыре, Ваше Преосвященство! Не губите мою душу, не давайте своего благословения на этот постриг.
– Ты озадачила меня, дочь моя, – развёл руками клирик. – Прежде я не встречал подобного. Земные невесты никогда не приглашались к постригу без своего прямого на то согласия. Земным жёнам запрещено становиться монахинями. А невеста после обручения приравнивается в статусе к жене[16]16
По закону канонического христианского права, после обручения жених и невеста могут жить как муж и жена под одной крышей без осуждения света, а их дети являются законнорождёнными. Эта мера была необходима для признания возможного потомства, если мужчина умрёт до рождения ребёнка, не успев обвенчаться с его матерью, так как между обручением и венчание обычно проходило от полугода до года. Так случалось часто, поскольку Европа регулярно воевала и мужчины, обручившись с женщинами, могли на несколько месяцев уйти в военный поход. Введение канонического права обеспечивало приплоду наследство и содержание.
[Закрыть].
– Монсеньор, отговорите мать Мадлон от её фанатичной идеи, молю Вас!
– Я не желаю вмешиваться в ход событий твоей жизни, дочь моя, – перекрестив Ленитину, ответил клирик. – На всё, что происходит на земле, есть воля Божья. Молись, и Господь не оставит тебя.
– Я не перестаю молиться о спасении, – ответила Сентон, склонив голову.
– Всё верно, дочь моя, – отозвался священник и, перекрестив девушку ещё раз, подал ей руку для поцелуя со словами: – Благословляю тебя на твой земной путь. Пусть Господь укажет тебе верную дорогу.
– Благодарю Вас, Ваше Преосвященство!
Ленитина поцеловала руку викария и, поклонившись, попятилась к двери.
На улице уже стемнело – осень приближалась неумолимо и ежедневно воровала у дня пару-тройку светлых минут. Ленитина шла по тёмному коридору почти на ощупь и совершенно бесшумно. Вдруг голову девушки посетила внезапная мысль: «А что мне мешает сбежать прямо сейчас?!» И де Сентон свернула в сторону, противоположную нужной. Она не знала, куда идти, поэтому полагалась только на свою интуицию – из храма должен был быть второй выход!
Вдруг в арочном проёме впереди показалась фигура в светском костюме. Ленитина метнулась к стене и слилась с мрамором, закрыв своё белое лицо чёрным рукавом балахона. Человек прошёл мимо, даже не заметив её. Едва гул его шагов утих, Ленитина бросилась к выходу.
А мать Мадлон, не дождавшись воспитанницы, послала церковного служку разыскать её. Вскоре обнаружилось, что в храме Ленитины нет. Вот тут-то аббатиса и подняла шум. Не поленилась урсулинка обратиться и к гвардии Серса – лейтенант получил подробное описание сбежавшей воспитанницы и отправил солдат на посты по всем поселениям, прилегающим к городу.
В церковном садике стояла крохотная часовенка, с которой когда-то началось строительство храма. Именно в ней и спряталась беглая красавица от разыскивающих её священнослужителей и гвардейцев. По маленькой крутой лестнице девушка забралась в чердачное помещение под крышей и, свернувшись калачиком, уснула там.
Ночь была очень холодной, и девушка регулярно просыпалась от охватившего её озноба. Проснувшись в очередной раз, Ленитина поёжилась. Светлое покрывало сползло с её головы и скатилось к слуховому окну. Потянувшись за вещью, девушка заметила, что кончик светлой ткани уже торчит снаружи, а за окном слышится разговор двух гвардейцев: «Что это? Смотри-смотри, Жан! Женский платок!» – «Надо проверить часовню!» – «Окружаем…»
Вцепившись в покрывало, Ленитина набросила его на голову, наскоро поправив шпильки, и сжала губы. «Живой не дамся!» – решила девушка и подошла к краю лестницы.
Конечно, запертая дверь не могла остановить бравого гвардейца, который в два счёта выбил щеколду и вбежал внутрь часовенки. Увидев красавицу в тёмном балахоне, стоявшую во весь рост под куполом церкви, мужчина замер. Лицо Ленитины было бледно и решительно. Гвардеец понял, что перед ним сбежавшая воспитанница матери Мадлон.
– Один шаг и я кинусь вниз, – гробовым голосом сказала мадемуазель де Сентон.
И солдат ей поверил. Но испытывать терпение гвардейца Ленитина не собиралась и занесла ногу над пустотой. «Лишь бы не доставаться монастырю!» – пронеслось в голове девушки. И в тот миг, когда решительно настроенная красавица уже покачнулась, готовая сорваться с края лестницы, сильные руки вцепились в её талию и потянули на себя.
Беглянка не ожидала, что второй гвардеец не будет ждать на улице, а влезет в часовенку через слуховое окно. Он и спас де Сентон от участи размазаться по церковному полу и загубить свою душу таким нелепым образом. Перепуганная Ленитина лишилась чувств, едва оказалась в объятиях незнакомого мужчины. Гвардеец пожал плечами, поднял девицу на руки и вынес из часовни.
Очнувшись, мадемуазель де Сентон увидела склонённое над собой лицо аббатисы.
– Господу не было угодно, чтобы ты бежала, – ехидно заметила мать Мадлон. – Теперь ты никуда не денешься, Элена-Валентина де Сентон. Это конец.
Острая боль пронзила сердце Ленитины, и девушка сомкнула ресницы. Монахиня наслаждалась своим триумфом, глядя на поверженную жертву. «Так тебе, дворянское отродье!» – промелькнула в голове женщины злобная мысль, но аббатиса тут же перекрестилась, считая, что осенение спасёт её душу от давней ненависти к высшему сословию, которую она скрывала в своём сухом сердце.
Единственное, чем могла утешить себя затворница, – это воспоминаниями о семье и любимом. Иногда Ленитине даже казалось, что ещё мгновение и жених распахнёт дверь её темницы! Но, увы, это были лишь иллюзии – плод воспалённого воображения юной воспитанницы.
Глава 7. Неожиданный гостьНа этот раз запирать Ленитину в монастыре мать Мадлон не решилась – по её глубокому убеждению, прикосновения бравого гвардейца осквернили девицу, поэтому непременно нужно было отмолить их, прежде чем переступать порог Божьего дома. Поэтому настоятельница ограничилась стенами пансиона.
Воспитанницы, затаив дыхание, слушали, как этажом выше раздавалась характерная возня. Было понятно, что один человек, более грузный, тащит за собой другого, упирающегося. Потом хлопнула дверь, раздался глухой бряк об пол, и противный скрежет в замке подсказал, что комнату заперли, а гулкие шаги аббатисы снова разнеслись по коридору.
Сидящие на кроватях девицы все как одна подняли головы к потолку, прислушиваясь к шуму. Первой подала голос Аделис де Су:
– Опять эта Пресвятая Гаскония мучает нашу Лен.
– Неужели это всё сойдёт ей с рук? – с дрожью в голосе спросила Фантина.
– Ах, Маркиза, – тяжело вздохнула Веточка. – Это беззаконие полностью узаконено епископом Сентонжским… И Гаскония, как орлица, над всеми нами.
– Что делать? – развела руками златокудрая воспитанница. – Мы словно в плену.
– Уж кто в плену, а кто и не очень, – сверкнула глазами Шалунья.
– На что это ты намекаешь? – Фантина повернула к собеседнице своё хорошенькое личико, обвитое распущенными на ночь рыжими кудряшками.
– Да за твои голубые глазки и мешочки с золотом от твоей сестры урсулинка всё тебе позволит!
– Если бы это было так, – вздохнула Маркиза и отвернулась. – Я бы уже давно вымолила свободу для Лен…
– Надави на неё, – спрыгнув с кровати, прошипела Су и приблизилась к подруге. – Надави посильнее, ты же можешь!
– Легко сказать «надави», – пожала плечами Фантина. – От неё никогда не знаешь, чего ожидать.
– Тебе она ничего не сделает! Она твоей сестры, как огня, боится!
– Скорее отсутствия денег от неё, – усмехнулась Маркиза. – А не будет денег, и меня можно будет вышвырнуть, как ненужную вещь. Или тоже отдать в монастырь…
– А ну прекратите! – властно скомандовала Маргарита. – Что вы разгалделись, как сороки? Не на риторике. Действовать надо, а не языками чесать.
Не успела Бофор договорить свою тираду, как всевидящая Шпионка Анна подскочила с кровати и, указывая рукой на окошко, воскликнула:
– Девочки! Глядите-ка! Приехал к нам кто-то! Верхом на коне! Всадник! Мужчина!!!
Младшие воспитанницы мигом прилипли к стёклам носами. Маргарита и Анжелика переглянулись и не спеша, как подобает старшим, приблизились к окошку.
Во двор пансиона въехал мужчина в тёмном костюме, который быстро спешился и привязал гнедого мерина к коновязи. Незнакомец решительно направился к дверям, но больше ничего девицы видеть не могли. Впрочем, появление таинственного всадника стало достаточным поводом, чтобы девицы окончательно притихли, ведь они не могли знать, враг это или друг.
Мать Мадлон и сестра Сабрина пили чай на первом этаже пансиона в комнате смотрительницы, которую уже отправили спать. Разговор касался будущего монастыря святой Маргариты и не мог обойти тему пострига, предстоящего мадемуазель де Сентон.
– Мне кажется, Ленитина не готова ещё духом к этому обряду, – робко заметила Сабрина.
При упоминании протестантского варианта имени воспитанницы аббатиса едва не поперхнулась чаем.
– Какая ещё «Ленитина»? Что за ересь ты несёшь?!
– Простите, матушка, – потупила взор монахиня. – Но не важно, как называть нашу воспитанницу… Важно, что она не готова ещё к принятию монашеского сана.
– Готова или не готова – что за речи? – хмуро повела густыми с проседью бровями настоятельница. – У неё впереди три дня, чтобы смириться с выбором Господа!
Сабрина хотела было возразить, что пострижение – дело добровольное, но в этот миг в двери постучал сторож.
– Матушка аббатиса, к Вам посетитель!
– Кого нелёгкая принесла в такой час? – изумилась монахиня.
– Они просили доложить о себе так: с депешей из Ребона прибыл Габриэль де Гарсон, племянник барона де Бель Эра.
– Какой такой ещё Габриэль? – в раздумьях прошептала аббатиса и проворно поднялась. – Бель Эра? Зови!
Сторож откланялся.
– Родственник нашей Элены-Валентины? – догадалась Сабрина.
– Братец или жених… – ехидно ответила мать Мадлон и направила своё тучное тело к выходу.
Гостя она встретила в приёмном кабинете. Вошёл стройный молодой человек в чёрном плаще, держащий в руке роскошную шляпу с белым пером. Аккуратно подстриженные тёмные усики, ровный нос и красивые скулы выдали в незнакомце представителя аристократического сословия. Он галантно раскланялся и представился именем, которое уже назвал монахиням сторож.
«Недурён, – мысленно отметила мать Мадлон, изучая лицо Ганца фон Баркета, проникшего к ней под фамилией давно почившего кузена своей невесты. – Даже красив. Хороший вкус у девчонки. Не таким я тебя представляла, еретик, но всё же…»
– Здравствуйте, сударь, с чем пожаловали? – спросила аббатиса.
Квадратное лицо настоятельницы приняло надменно-недовольное выражение, которое не скрывало неприязни женщины к гостю. Маленькие колкие глазки монахини внимательно рассматривали юношу, производя на него самое неприятное впечатление.
Мать Мадлон
– Я привёз Вам срочную депешу от барона де Бель Эра, моего дяди, – отчеканил Ганц, с поклоном передавая бумагу аббатисе.
– Присядьте, сын мой, – монотонно ответила монахиня и оторвала край конверта, противно скрипя сухой бумагой меж пухлыми пальцами.
Ганц опустился на краешек стула, предпочитая не спорить с настоятельницей. Пока мать Мадлон пробегала глазами по письму, на лице её отражалось явное неудовольствие, нарастающее с каждой новой строчкой послания.
– Значит, Вы, сударь, кузен моей воспитанницы?
– Габриэль де Гарсон! – подскочив со стула, снова отчеканил юноша и сделал поклон.
– Полно-полно, я всё поняла. Значит, семья Элены-Валентины де Сентон не желает принять её решение постричься в монахини? Вы не хотите, чтобы она стала Христовой невестой?
– Именно так, потому что Ленитина – земная невеста, у неё есть наречённый и отменить помолвку нельзя. Обручение уже состоялось.
– «Земная»… – прошипела мать Мадлон и, сложив листок пополам, медленно его разорвала.
– Месье барон сообщил в своём письме, которое Вы соизволили порвать, – кивая на бумагу в руках монахини, повысил тон Ганц, – что его старший сын болен. Поэтому он желает, чтобы дочь была рядом уже сейчас. Я уполномочен забрать Ленитину из пансиона досрочно.
– Кто придумал это отвратительное имя? – возмущённо проворчала аббатиса и, отвернувшись от гостя, бросила обрывки письма в теплящийся камин.
Язычки оранжевого пламени тут же приняли желанную пищу.
– Какое имя? – не понял женщины фон Баркет.
– Еретическое! – гавкнула мать Мадлон. – Ле-ни-ти-на! Как собака.
– Это всего лишь домашнее ласковое имя нашей сестры, – хмуро проговорил Ганц, и в глазах его заиграл нехороший огонёк. – Никто и никогда не запретит нам называть её так, как мы называем.
– Скоро у неё будет другое имя, – махнула рукой аббатиса. – Мы окрестим вашу Элену-Валентину сестрой Марией, и она уже никогда не будет Ленитиной.
Кулаки немца непроизвольно сжались, и ему составило большого труда удержать свои эмоции в узде.
– Я должна сообщить Вам, сын мой, – монотонно продолжила речь аббатиса, шевеля каминными щипцами пепел, оставшийся от письма Бель Эра, – что Ваша кузина твёрдо решила посвятить себя католической церкви и никогда не вернётся в мирскую жизнь. Тем более – к мужчине-еретику! И никто не смеет стоять у неё на пути, слышите, никто! – повысила тон монахиня, обернулась к гостю и впилась в его бледное лицо колючим взором серых глаз. – Ни отец, ни брат, ни жених! Теперь уже бывший. Считайте, что силой, данной мне церковью, я разорвала эту помолвку, неугодную Богу.
– Но Мишель серьёзно болен, не лишайте его возможности увидеть сестру, кто знает, быть может, в последний раз! – воскликнул Ганц. – Мишелю нужна её поддержка!
– Ваша кузина своим присутствием ничем не поможет брату, – сказала как отрезала настоятельница. – Зато в монастыре она будет молиться за спасение его души днём и ночью!
Женщина особенно выделила слово «ночью», и по коже фон Баркета пробежал холод. «Раскусила она меня», – подумал молодой человек.
– После пострижения от мадемуазель де Сентон, ставшей нашей сестрой и Христовой невестой, будет гораздо больше пользы. А как она поёт «Аве Мария!» – воскликнула аббатиса и вскинула руки к небу. – Ангелы замирают, внимая ей!
Снова обратив взор на незваного гостя, мать Мадлон криво усмехнулась со словами:
– А Вы хотите лишить монастырь святой Женевьевы такой хористки! Еретики!
– Ленитина должна вернуться домой, – заявил Ганц и сделал шаг вперёд.
– Новиция Элена-Валентина ничего никому не должна! – поднимаясь, рявкнула аббатиса. – Кроме того, что она уже делает!
– Но семья против!..
– Семья не может вмешиваться в дела Всевышнего, молодой человек! Элена-Валентина де Сентон выбрала этот путь и не мешайте ей!
– Элена… – прошептал фон Баркет. – Мне почему-то кажется, что мы с Вами, матушка, говорим о разных девицах. Та, которую знаю я, наша Ленитина, никогда не отказалась бы от мирской жизни и женского предназначения ради места в хоре при монастыре!
В конце фразы голос Ганца сорвался на крик.
– Вы плохо знаете свою кузину, молодой человек, – холодно отозвалась мать Мадлон, словно подпитавшись злостью гостя, и спокойно опустилась в кресло.
– Да? – с вызовом прищурился Ганц. – Давайте проверим. Могу я увидеть сестру?
– Нет, – отрезала аббатиса.
– Что? – изумился такой наглости фон Баркет.
– Нет! – резко повторила настоятельница
Злой огонёк зажёгся в глазах юноши. Казалось, ещё мгновение и он бросится на эту старую деву, готовый задушить её собственными руками. Но Ганц сдержался, хотя огонь в его глазах так и не угас.
– Почему?
– Элена-Валентина де Сентон дала обет молчания и не может встречаться ни с кем, кроме священнослужителей.
– Хорошо, пусть не разговаривать, но увидеть-то я её могу?
– Нет. До пострига никто не может видеться с будущей монахиней.
– Глупости какие! – огрызнулся фон Баркет.
– Прикусите язык, молодой человек! – гавкнула мать Мадлон. – Вы в Божьем месте! Полагаю, Вы такой же еретик, как и мать моей новиции, оттого и перечите мне!
– Прощайте, матушка настоятельница, – с металлом в голосе отчеканил немец, развернулся и покинул приёмный кабинет пансиона.
«Щенок, провести меня вздумал, – злобно подумала аббатиса, провожая юношу недобрым взглядом. – Давить таких надо, гугенот недобитый!»
Покинув здание, немец отвязал коня и забрался верхом. Но, едва выехав за ворота, он направил скакуна вдоль забора, привязал у ближайшего столба и, никем не замеченный, перелез через ограду пансиона.
Под покровом хмурой ночи тёмная мужская фигура бесшумно пробиралась к едва светящимся окошкам девичьей спальни пансиона. Кожаные сапоги чуть слышно ступали по мокрой траве, а чёрный плащ скользил по веткам кустов. Фигура остановилась. Ветер стих. В ночном воздухе не осталось ни звука.
Одно из окон первого этажа отворилось, в нём показалась хорошенькая головка златокудрой девицы, чьи непослушные локоны выбились из-под белого покрывала.
– Сюда, сударь, сюда! – шёпотом позвала Маркиза.
Не говоря ни слова, Ганц приблизился к раме.
– Скажите сударь, как Ваше настоящее имя? – очаровательно улыбнувшись, спросила Фантина.
– Ганц фон Баркет, – ответил немец.
– О! Это он! Он! – раздались девичьи шепотки в глубине комнаты.
Молодой человек ринулся вперёд и схватился руками за подоконник:
– Где Ленитина? Вы можете позвать её?
– Тише, сударь, тише! – приложила тоненький пальчик к очаровательным пухленьким губкам златовласка и отступила на шаг.
За её спиной показалась рослая тёмная фигура – к проёму окна приблизилась Маргарита Бофор. На её точёном лице было хмурое выражение, которое, впрочем, ничуть не испортило внешность старшей воспитанницы. Красота её поразила Ганца – никогда ещё он не встречал подобных ей южных красавиц. На Маргарите не было головного убора, и её густые чёрные волосы, расчёсанные на ночь, спускались пушистыми локонами по крепким, словно закованным в доспехи, а не в сутану, плечам. Немцу показалось, что Бофор больше напоминает амазонку, чем воспитанницу урсулинок.
– Она взаперти, сударь, – грудным голосом произнесла девушка. – В комнате прямо над нами.
Маргарита подняла голову и указала рукой на окно второго этажа.
– Час от часу не легче, – пробормотал немец.
– Мы поможем Вам добраться до неё, только предупреждаю, что на окне решётка. Внутрь не попасть.
Фон Баркет простонал вместо ответа и уже вцепился в подоконник, готовый взобраться на него, чтобы по открытым ставням подняться на карниз второго этажа.
– Повремените, месье фон Баркет, прошу Вас, – остановила его жестом Маргарита. – Сейчас мы откроем Вам свой план, а Вы передадите его Ленитине. Слушайте же меня внимательно…
Сентон весь вечер простояла на коленях возле образов, сложив белые ручки крестом на груди. По щекам её медленно текли беззвучные слёзы. Когда за окном раздался шорох, девушка не обратила на него внимания и не открыла глаз.
Ганц постучал в раму. Ленитина не отреагировала, посчитав, что это птица. Она снова пребывала в мире своих грёз, видела отца, мать, брата и любимого. Вернул к реальности воспитанницу только громкий шёпот, вползающий в помещения между щелей рамы:
– Лени, душа моя! Ленитина!
Подняв ресницы, девушка машинально обернулась на голос. На краю сознания возникла мысль, что ей всё это чудится. Но увидев за окошком лицо любимого, Ленитина почувствовала, как её охватило необъяснимое волнение. Сердце взорвалось в груди и участило бег. На мгновение девушка замерла – тело не подчинялось приказам мозга.
Наречённый снова назвал её имя. Сентон сорвалась с места и прильнула к окошку:
– Ганц! Любимый мой…
– Тише, милая, тише, – прошептал немец и почувствовал, как уголки глаз защипало от нежданных слёз.
Распахнув створки окна, Ленитина просунула ладошки меж прутьев стальной решётки, пальцы влюблённых переплелись.
– Ты ли это? Глазам не верю… Милый!..
– Я, я, родная!
– Слава Богу!
– Скажи мне, Ленитина, ты ведь не хочешь в монастырь?
– Конечно, нет! – подалась вперёд девушка. – Забери меня отсюда! Я не могу больше тут оставаться! Я боюсь аббатисы, как огня! Она задумала сгубить мою молодость!..
– Я знаю, милая, но настоятельница не отдаст мне тебя просто так. Я только что от неё – письмо твоего отца с просьбой немедленно отпустить тебя домой не помогло.
– Как же быть, Ганц?
– Кое-что придумали твои подруги. Слушай…
И немец в двух словах рассказал невесте план пансионерок. Ленитина просияла от счастья при одной мысли, что шанс выбраться отсюда всё-таки есть.
Фон Баркет дальше просунул кисти сквозь прутья решётки, чтобы обнять любимую. Ленитина обвила ручками плечи немца, то и дело пытаясь погладить его по щекам. Меж девичьими ласками молодой человек нагибал голову, чтобы приблизиться к ладошкам любимой, и успевал горячо поцеловать её руки.
Полночи проговорили жених и невеста о своих чувствах, не переставая называть друг друга по имени. С большим трудом удалось Ганцу лёгким поцелуем коснуться кончика носа и губ возлюбленной. Ночь была благосклонна к ним как никогда, скрывая молодых людей тёмной пелериной от посторонних глаз.
