Текст книги "Стихи"

Автор книги: Римма Казакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Казакова Римма
Стихи

Римма Казакова

– Сойди с холма и затеряйся разом... – Ступлю туда, куда ступлю... – Я житейским бесчисленным радуюсь хлопотам... – Я не умела жить несмело... – Будет дальняя дорога... – Двое – Дураки – Из первых книг, из первых книг... – Лето благостной боли... – Любить Россию нелегко... – Мы молоды. У нас чулки со штопками... – На фотографии в газете... – Ну и не надо. Ну и простимся... – Осень – Песенка о парусе – Помпея – Постарею, побелею... – Я не здесь...

* * * Мы молоды. У нас чулки со штопками. Нам трудно. Это молодость виной. Но плещет за дешевенькими шторками бесплатный воздух, пахнущий весной.

У нас уже – не куклы и не мячики, а, как когда-то грезилось давно, нас в темных парках угощают мальчики качелями, и квасом, и кино.

Прощаются нам ситцевые платьица и стоптанные наши каблучки. Мы молоды. Никто из нас не плачется. Хохочем, белозубы и бойки!

Как пахнут ночи! Мокрым камнем, пристанью, пыльцой цветочной, мятою, песком... Мы молоды. Мы смотрим строго, пристально. Мы любим спорить и ходить пешком...

Ах, не покинь нас, ясное, весеннее, когда к нам повзросление придет, когда другое, взрослое везение нас по другим дорогам поведет.

От лет летящих никуда не денешься, но не изменим первым "да" и "нет". И пусть луны сияющая денежка останется дороже всех монет.

Жизнь – наковальня. Поднимайте молоты! На молодости – главные дела. Мы молоды. Мы будем вечно молодо смотреться в реки, в книги, в зеркала... Римма Казакова. Страна Любовь. Москва, "Молодая Гвардия", 1980.

ОСЕНЬ Все в природе строго. Все в природе страстно. Трогай иль не трогай То и это страшно.

Страшно быть несобранной, Запутанной в траве, Ягодой несорванной На глухой тропе.

Страшно быть и грушею, Августом надушенной,Грушею-игрушкою, Броше 1000 нной, надкушенной...

Страсть моя и строгость, Я у вас в плену. Никому, чтоб трогать, Рук не протяну.

Но ведь я – рябина, Огненная сласть! Капельки-рубины Тронул – пролилась.

Но ведь я – как ярмарка: Вся на виду. Налитое яблоко: Тронул – упаду!

Лес тихо охает Остро пахнет луг. Ах, как нам плохо Без надежных рук!

Наломаю сучьев. Разведу огонь... И себя измучаю, И тебя измучаю. – Тронь!.. ...Не тронь!... Римма Казакова. Страна Любовь. Москва, "Молодая Гвардия", 1980.

ДУРАКИ Живут на свете дураки: На бочку меда – дегтя ложка. Им, дуракам, все не с руки Стать поумнее, хоть немножко.

Дурак – он как Иван-дурак, Всех кормит, обо всех хлопочет. Дурак – он тянет, как бурлак. Дурак во всем – чернорабочий.

Все спят – он, дурень, начеку. Куда-то мчит, за что-то бьется... А достается дураку Как никому не достается!

То по-дурацки он влюблен, Так беззащитно, без опаски, То по-дурацки робок он, То откровенен по-дурацки.

Не изворотлив, не хитер,Твердя, что вертится планета, Дурак восходит на костер И, как дурак, кричит про это!

Живут на свете дураки, Идут-бредут в своих веригах, Невероятно далеки От разных умников великих.

Но умники за их спиной гогочут...

– Видели растяпу? Дурак, весь век с одной женой! – Дурак, не может сунуть в лапу! – Дурак, на вдовушке женат И кормит целую ораву!...

Пусть умники меня простят Мне больше дураки по нраву.

Я и сама еще пока Себя с их племенем сверяю. И думаю, что дурака Я этим делом не сваляю.

А жизнь у каждого в руках. Давайте честно к старту выйдем, И кто там будет в дураках Увидим, умники! Увидим. Римма Казакова. Страна Любовь. Москва, "Молодая Гвардия", 1980.

* * * На фотографии в газете нечетко изображены бойцы, еще почти что дети, герои мировой войны. Они снимались перед боем в обнимку, четверо у рва. И было небо голубое, была зеленая трава.

Никто не знает их фамилий, о них ни песен нет, ни книг. Здесь чей-то сын и чей-то милый и чей-то первый ученик. Они легли на поле боя,жить начинавшие едва. И было небо голубое, была зеленая трава.

Забыть тот горький год неблизкий мы никогда бы не смогли. По всей России обелиски, как души, рвутся из земли. ...Они прикрыли жизнь собою,жить начинавшие едва, чтоб было небо голубое, была зеленая трава. Римма Казакова. Помню. Москва, "Советская Россия", 1974.

* * * Любить Россию нелегко, она – в ухабах и траншеях и в запахах боев прошедсих, как там война ни далеко.

Но, хоть воздастся, может быть, любовью за любовь едва ли, безмерная, как эти дали, не устает душа любить.

Страна, как истина, одна,она не станет посторонней, и благостней, и проторенней, тебе дорога не нужна.

И затеряться страха нет, как незаметная песчинка, в глубинке города, починка, села, разъезда, верст и лет.

Отчизны мед и молоко любую горечь пересилят. И сладостно – любить Россию, хотя любить и нелегко. Римма Казакова. Страна Любовь. Москва, "Молодая Гвардия", 1980.

* * * Будет дальняя дорога, то в рассвет, а то в закат. Будет давняя тревога и по картам, и без карт.

Юность, парусник счастливый, не простившись до конца, то в приливы, то в отливы тянет зрелые сердца.

Нет, не строки – дарованье и природы, и судьбы,этих смут очарованье, опьянение борьбы.

Не оплатишь это небо, где – с орлами в унисон чувствуешь, как грозно, нервно пахнет порохом озон... Римма Казакова. Страна Любовь. Москва, "Молодая Гвардия", 1980.

* * * Лето благостной боли, постиженья печального света... Никогда уже больше не будет такого же лета.

лето, где безрассудно и построили, и поломали. Лето с тягостной суммой поумнения и пониманья.

Для чего отогрело все, чт 1000 о с летним листом отгорело? Но душа помудрела, и она, помудревши, узрела

кратковременность лета, краткость жизни, мгновенность искусства и ничтожность предмета, что вызвал высокие чувства. Римма Казакова. Страна Любовь. Москва, "Молодая Гвардия", 1980.

ПЕСЕНКА О ПАРУСЕ М.Светлову

Веселый флаг на мачте поднят как огонек на маяке. И парус тонет, и парус тонет за горизонтом вдалеке.

А по воде гуляют краски, и по-дельфиньи пляшет свет... Он как из сказки, он как из сказки, таких на свете больше нет.

А море вдруг приходит в ярость такой характер у морей. Куда ты, парус, куда ты, парус, вернись скорей, вернись скорей!

Но парус вспыхнул, ускользая, и не ответил ничего. И я не знаю, и я не знаю, он был иль не было его... Римма Казакова. Помню. Москва, "Советская Россия", 1974.

* * * Постарею, побелею, как земля зимой. Я тобой переболею, ненаглядный мой.

Я тобой перетоскую,переворошу, по тебе перетолкую, что в себе ношу.

До небес и бездн достану, время торопя. И совсем твоею стану только без тебя.

Мой товарищ стародавний, суд мой и судьба, я тобой перестрадаю, чтоб найти себя.

Я узнаю цену раю, ад вкусив в раю. Я тобой переиграю молодость свою.

Переходы, перегрузки, долгий путь домой... Вспоминай меня без грусти, ненаглядный мой. Русская советская поэзия 50-70х годов. Хрестоматия. Составитель И.И.Розанов. Минск, "Вышэйшая школа", 1982.

* * * ...Ну и не надо. Ну и простимся. Руки в пространство протянуты слепо. Как мы от этой муки проспимся? Холодно справа. Холодно слева. Пусто.

Звени,

дорогой колокольчик, век девятнадцатый,снегом пыли! Что ж это с нами случилось такое? Что это? Просто любовь. До петли. До ничего.

Так смешно и всецело. Там мы, в наивнейшей той старине. Милый мой мальчик, дитя из лицея, мы – из убитых на странной войне, где победители бедные люди,о, в победителях не окажись!где победитель сам себя судит целую жизнь, целую жизнь. Русская советская поэзия 50-70х годов. Хрестоматия. Составитель И.И.Розанов. Минск, "Вышэйшая школа", 1982.

ДВОЕ У поезда, застыв, задумавшись в глазах бездонно и черно,стояли девушка и юноша, не замечая ничего.

Как будто все узлы развязаны и все, чем жить, уже в конце,ручьями светлыми размазаны слезинки на ее лице.

То вспыхивает, не стесняется, то вдруг, не вытирая щек, таким сияньем осеняется, что это больно, как ожог.

А руки их переплетенные! Четыре вскинутых руки, без толмача переведенные на все земные языки!

И кто-то буркнул:– Ненормальные!Но сел, прерывисто дыша. К ним, как к магнитной аномалии, тянулась каждая душа.

И было стыдно нам и совестно, но мы бесстыдно все равно по-воровски на них из поезда смотрели в каждое окно.

Глазами жадными несметными скользили по глазам и ртам. Ведь если в жизни чем бессмертны мы, бессмертны тем, что было там.

А поезд тронулся. И буднично неужто эта нас зажгла?с авоськой, будто бы из булочной, она из тамбура зашла.

И оказалась очень простенькой. И некрасива, и робка. И как-то неумело простыни брала из рук проводника.

А мы, уже тверды, как стоики, твердили бодро:– Ну, смешно! И лихо грохало о столики отчаянное домино.

Лились борщи, наваром радуя, гремели миски, как тамтам, летели версты, пело радио...

Но где-то,

где-то,

где-то там, вдали, в глубинках, на скрещении воспоминаний или рельс всплывало жгучее свечение и озаряло все окрест.

И двое, раня утро раннее, перекрывая все гудки, играли вечное, бескрайнее в четыре вскинутых руки! Римма Казакова. Помню. Москва, "Советская Россия", 1974.

* * * Из первых книг, из первых книг, которых позаб add ыть не смею, училась думать напрямик и по-другому не сумею.

Из первых рук, из первых рук я получила жизнь, как глобус, где круг зачеркивает круг и рядом с тишиною – пропасть.

Из первых губ, из первых губ я поняла любви всесильность. Был кто-то груб, а кто-то глуп, но я – не с ними, с ней носилась!

Как скрытый смысл, как хитрый лаз. как зверь, что взаперти томится, во всем таится Первый Раз и в нас до времени таится.

Но хоть чуть-чуть очнется вдруг, живем – как истинно живые: из первых книг, из первых рук, из самых первых губ, впервые. Римма Казакова. Страна Любовь. Москва, "Молодая Гвардия", 1980.

* * * Я не здесь. Я там, где ты...

В парках строгие цветы. Строгий вечер. Строгий век. Строгий-строгий первый снег.

В первом инее Нева. Беспредельность. Синева. Чьи-то окна без огня. Чья-то первая лыжня.

Опушенные кусты. Веток смутные кресты. И, медвяна и седа, вся в снежинках резеда.

Длинных теней странный пляс и трамваев поздний лязг... Сладко-талая вода. Сладко-тайная беда.

Неразменчиво прямой ты идешь к себе домой, на заветное крыльцо, за запретное кольцо.

Там тебя тревожно ждут, электричество зажгут, на груди рассыпят смех и с ресниц сцелуют снег...

В ваших окнах гаснет свет. Гаснет четкий силуэт. Гаснет сонная волна. Остается тишина.

Остается навсегда в тихих блестках резеда, строгий вечер, строгий век, строгий-строгий первый снег... Вечер поэзии. Репертуарный сборник. Москва: Искусство, 1964.

ПОМПЕЯ В конце печальной эпопеи, перевернувшей жизнь мою, я на развалинах Помпеи, ошеломленная, стою.

В нас человек взывает зверем, мы в гибель красоты не верим. Жестокость!

Парадокс!

Абсурд! В последний миг последней боли мы ждем предсмертной высшей воли, вершащей справедливый суд.

Но вот лежит она под пеплом, отторгнутым через века, из огненного далека с моим перекликаясь пеклом.

И, негодуя, и робея, молила, плакала, ждала. Любовь, заложница, Помпея, зачем, в стихи макая перья, такой прекрасной ты была?

За хлестнута глухой тоской я. Нет, гибнуть не должно такое! Ах, если бы! О, если бы... Но под ногами – битый мрамор: обломки дома или храма, осколки жизни и судьбы.

Вернусь домой к одной себе я, найду знакомого плебея по телефону, доложив, что хороша была Помпея! А Рим... Рим, Вечный город, жив. Римма Казакова. Страна Любовь. Москва, "Молодая Гвардия", 1980.

* * *

Сойди с холма и затеряйся разом в траве, коль мал, и в чаще, коль велик. Сойди с холма! – велят душа и разум и сердце опустевшее велит.

Наполнит вдох цветенье диких вишен, прильнет к ногам грибная полутьма... Ты зря решил, что вознесен, возвышен лишь тем, что озираешь даль с холма.

Сойди с холма – и станет небо шире, и будет жизнь такой, – сойти с ума! И ты поймешь, как много мира в мире. Он звал тебя давно сойти с холма.

А этот холм, что пред тобой маячит, где был как будто к звездам ближе ты, он ровным счетом ничего не значит для жизни в измеренье высоты.

Он не вершина, он лишь холм, не боле, но будешь с ним в соседстве неплохом, ты обретешь свой лес, и дол, и поле, и даже по-иному – этот холм.

И все как надо в сердце соберется, и все тебе подскажет жизнь сама. Пусть на холме останется березка твой постовой... А ты – сойди с холма.

* * *

Ступлю туда, куда ступлю, в грех превращая прегрешенье, не спрашивая разрешенья на то, что как хочу люблю.

Сама приду, сама уйду, сама за все, про все отвечу, за прелесть-глупость человечью, за яблоки в чужом саду.

Пусть моя душенька болит, она от боли только больше. И было это так, что – боже! пусть мое яблочко кислит.

Хочу того, чего хочу, и нет ни страха, ни запрета. и что пропето – то пропето, по сердцу, хоть не по плечу.

Люблю того, кого люблю, и странным, ласковым смиреньем и этим вот стихотвореньем свое несбыточное длю...

* * *

Я житейским бесчисленным радуюсь хлопотам. Их так много, они – как дождинки весенние... Пережитые беды становятся опытом. Он не учит, а он создает настроение. Поглядят и подумают: горя не знавшая! Словно птичка на ветке, заметят, завидуя. А в душе я еще столько боли донашиваю, и еще доглотать не успела обиды я. Но с бездушием рыбьим, со злобой крысиною да и с собственной глупостью все же покончено. Пережитые беды становятся силою, и шагаю – как будто танцую – по кочкам я. Наполняется мир неотведанной радостью. Лампы в окнах домов – словно свечи во храмах. Пережитые беды становятся храбостью жить, как будто и не было бед этих самых.

* * *

Я не умела жить несмело. Но смелость не всегда права. И сколько раз она немела, смирней травы, белее мела, глотая слезы и слова.

Я больше не сгущаю краски, как пульс мне не стучит в виски, и не из-за опаски встряски считаю: подлежат развязке не все узлы и узелки.

Так трудно этот опыт нажит! Да только прок-то в нем какой? Ждать, что вдруг милость жизнь окажет и узел за узлом развяжет когда-нибудь своей рукой?..