Текст книги "Утренняя звезда"

Автор книги: Ричард Райт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Сю, это я! Это Букер!

И она услышала ответный голос, прозвучавший в глубине ее существа. Да, это Букер... Тот, что вступил недавно... Она собрала все силы, чтобы прогнать забытье, и тогда непонятный страх, заполнивший ее, воплотился в Букере. Ей казалось, что в Букере таится какая-то угроза, что она не имеет права жить на свете рядом с ним.

– Ты жива?

Она не ответила; она рванулась было встать на ноги и упала.

– Сю, ты ранена?

– Да, – вздохнула она.

– Куда тебя ранили?

– В голову, – прошептала она.

– Они тебя били?

– Да.

– Негодяи! Какие негодяи!

Она слышала, что он повторил это несколько раз подряд, потом почувствовала, что ее поднимают.

– Не надо! – простонала она.

– Я перенесу тебя в кухню.

– Не трогай меня.

– Нельзя же тебе тут оставаться!

Она вся сжалась и отталкивала его, упираясь руками ему в плечи; в кухне она высвободилась и упала на стул, судорожно вцепившись в спинку. Она с сомнением глядела на Букера; в нем не было ничего, что могло бы так ее напугать, но напряжение в ней не ослабло. Он подошел к ведру с водой, намочил свой платок, выжал его и подал ей. Она недоверчиво глядела на мокрую тряпку.

– Возьми, приложи ко лбу...

– Нет!

– Ну возьми же: тебе легче станет.

Она все еще колебалась; какое право она имеет бояться человека, который так добр к ней? Нехотя она наклонилась вперед и прижала влажную тряпку к голове. Это помогло. С каждой минутой она все больше овладевала собой, все еще удивляясь своему недоверию.

– Что случилось?

– Не знаю.

– Тебе лучше?

– Да.

– Кто это был здесь?

– Не знаю, – повторила она.

– Голова все еще болит?

– Да.

– Ах ты господи!

– Ничего, – вздохнула она и закрыла лицо руками.

Она почувствовала, что он дотронулся до ее плеча.

– Сю, я принес тебе дурные вести...

Она поняла; она выпрямилась и вся похолодела. Так это случилось – она смотрела перед собой сухими глазами, сжав губы.

– Мой Джонни-Бой, – сказала она.

– Да. Мне очень жаль, что пришлось тебе это сказать. Я подумал, что ты должна знать об этом.

Напряжение в ней ослабло, и внутри раскрылась пустота. Голос в ней прошептал: "Господи, помоги мне".

– Г-г-де он?

– Они повели его в Фоли-Вудс, хотят, чтобы он назвал остальных.

– Он не назовет, – сказала она. – Пусть уж лучше сразу убьют его, он все равно ничего не скажет.

– Надеюсь, что не скажет, – сказал Букер. – Только вот остальным товарищам ему не удалось сообщить. Его схватили у самого леса.

И тут ее словно озарило: она увидела разбросанные по мокрым полям хибарки, где спят черные и белые товарищи; утром они встанут и пойдут к Лему, и тогда их схватят. А это значит ужас, тюрьма, смерть. Товарищам нужно сказать, она должна сказать им, она не может доверить никому другому дело Джонни-Боя, а особенно Букеру, в котором она сомневалась. Ухватившись за сиденье стула обеими руками, она попыталась встать, в глазах у нее потемнело, она зашаталась. Когда она очнулась, ее поддерживал Букер.

– Пустите меня!

– Сю, ты еще слаба, тебе нельзя идти.

– Надо им сказать!

– Сядь Сю! Ты ранена, ты больна!

Когда он усадил ее, она беспомощно взглянула на него.

– Сю, послушай! Джонни взят. Я здесь. Скажи мне, кто они, и я сообщу им.

Она смотрела в землю и не отвечала. Да, она слишком слаба. Ей не пройти столько миль по дождю. Сказать Букеру? Если б тут был кто-нибудь вроде Евы, с кем посоветоваться! Она не хотела решать одна, в таком деле нельзя делать ошибок. Пальцы Букера давили на ее плечо, и было так, словно белая глыба сталкивает ее в пропасть; она опять воскликнула про себя: "Господи, помоги мне!" Белое лицо Букера было рядом с ней, выжидало. Хорошо ли она сделает, если скажет ему? А что, если она не скажет, и товарищей схватят? Она никогда себе этого не простит. А может быть, она ошибается, может быть, ее страх – просто "глупость", как говорит Джонни-Бой. И она вспомнила его слова: "Мать, нельзя создать партию, если всех подозревать".

– Скажи мне, кто они, Сю, и я сообщу им. Я недавно вступил в партию, я их не знаю.

– И я их не знаю, – сказала она.

– Ты должна сказать мне, кто они, Сю.

– Говорю вам, я не знаю!

– Ты знаешь, Сю! Ну же, скажи мне.

– Нет!

– Ты хочешь, чтоб их всех убили?

Она покачала головой и глотнула. "Господи, не верю я этому человеку!"

– Послушай, я буду называть тебе имена, а ты говори, кто в партии и кто нет, понимаешь?

– Не скажу!

– Ну же, Сю!

– Не знаю, – сказала она.

– Сю, ты не хочешь им добра. Джонни-Бой не ожидал, что ты так поступишь. Он там стоит за наше дело. А мы здесь...

– Господи, я не знаю...

– Ты боишься меня, потому что я белый? А вот Джонни-Бой не боится. Смотри, из-за тебя вся наша работа пропадет даром.

Она сдалась и закрыла лицо руками.

– Это Джонсон? Скажи мне, Сю?

– Да, – прошептала она в ужасе; ужас нарастал, она чувствовала, что гибнет.

– Грин?

– Да.

– Мерфи?

– Господи, я не знаю!

– Ты должна сказать мне, Сю!

– Мистер Букер, оставьте меня в покое.

– Это Мерфи?

Он называл ей товарищей Джонни, и она отвечала "да"; отвечала, пока он не перестал спрашивать. Тогда она подумала: откуда ему известно, что люди шерифа стерегут дом старика Лема? Она поднялась на ноги, держась за спинку стула, чувствуя, как в ней нарастает уверенность и твердость.

– Откуда вы знаете про Лема?

– То есть... как откуда знаю?

– Что вы здесь делаете так поздно? Откуда вам известно, что шериф схватил Джонни-Боя?

– Сю, ты мне не веришь?

Она не верила ему, но не могла ответить. Она смотрела на него не сводя глаз, пока губы ее не разомкнулись: она искала ответа в себе самой.

– Вы встретили Еву? – спросила она.

– Еву?

– Да, дочку Лема.

– Ах, да. Да, да, я встретил Еву.

– Она вам сказала?

Она спрашивала скорее себя, чем его: ей хотелось поверить.

– Да, – сказал он негромко. – Пожалуй, мне пора идти, сказать им.

– Кому? – спросила она. – Кому "им"?

Мускулы ее тела напряглись в ожидании ответа, словно жизнь ее зависела от этого.

– Товарищам.

– Да, да, – вздохнула она.

Она не видела, как он ушел, она но смотрела и не слушала. Она вдруг заметила, что в комнате никого нет и что в ней самой нет того, что наполняло ее страхом.

5

Ей казалось, что она долго-долго, чуть не всю свою жизнь, сидит, согнувшись над остывшей плитой. То она твердила себе: оба они теперь погибли, и Сэг, и Джонни-Бой... Верно, я их не увижу больше. То сознание вины поднималось в ней и пересиливало тоску. Господи, не надо было говорить, бормотала она. Да нет, не может он быть таким подлецом, чтобы...

Не раз она собиралась бежать к товарищам сама и сказать им; она чувствовала себя немного лучше. Но какая от этого польза? Она назвала всех Букеру. Не может он поступить как иуда с нами, бедняками... Просто не может!

– Тетя Сю!

Это Ева! Сердце ее подскочило от тревожной радости. Не отвечая, она поднялась на ноги и захромала навстречу Еве. В открытую дверь на фоне косого дождя она видела лицо Евы, которое светило белизной, попадая в скользящий луч прожектора. Она хотела окликнуть Еву, но передумала. Господи, помоги мне! Ведь надо ей сказать про Джонни-Боя... Господи, не могу!

– Тетя Сю, вы здесь?

– Входи же, деточка.

Она обняла Еву и долго прижимала ее к себе, не говоря ни слова.

– Господи, я так рада, что ты здесь, – сказала она наконец.

– Я думала, с вами что-нибудь случилось, – сказала Ева, высвобождаясь. – Я увидела, что дверь открыта... Отец велел мне вернуться и переночевать у вас... – Ева замолчала, вглядываясь. – Что случилось?

Она была так полна тем, что Ева с нею, что не поняла вопроса.

– А?

– Шея у вас...

– Это пустяки, детка. Идем в кухню.

– Шея у вас в крови...

– Шериф был здесь...

– О, идиоты! Что им от вас понадобилось? Я бы их просто убила! Честное слово, убила бы!

– Это пустяки, – сказала она.

Она обдумывала, как сказать Еве про Джонни-Боя и Букера. Подожду еще немного, решила она. Теперь, когда Ева была здесь, страх уже не так угнетал ее.

– Давайте я перевяжу вам голову, тетя Сю. Вы ранены.

Они пошли в кухню. Она сидела молча, пока Ева перевязывала ей голову. Ей уже лучше, она подождет еще немножко и скажет Еве. Пальцы девушки бережно касались ее головы.

– Здесь болит?

– Немного болит.

– Бедная тетя Сю!

– Это пустяки.

– Джонни-Бой приходил?

Она колебалась.

– Да.

– Он пошел сообщить остальным?

Голос Евы звучал так спокойно и доверчиво, словно в насмешку. Господи, я не могу сказать девочке...

– Вы ведь сказали ему, тетя Сю?

– Д-да...

– Ну вот! Это хорошо! Я сказала отцу, что беспокоиться не о чем, если Джонни-Бой уже знает. Может быть, все еще уладится.

– Надеюсь...

Она не выдержала – она терпела сколько могла и вдруг заплакала в первый раз за этот вечер.

– Перестаньте, тетя Сю! Вы всегда были такая храбрая. Все еще уладится.

– Ничего не уладится, деточка. Видно, свет не для нас создан.

– Если вы будете так плакать, я тоже заплачу.

Она силилась перестать. Нет, нельзя так вести себя при девочке... Совсем недавно ей было так нужно, чтобы Ева верила в нее. Она смотрела, как девушка достает сосновые сучья из-за плиты, разводит огонь, ставит кофейник.

– Хотите кофе, тетя Сю? – спросила Ева.

– Нет, милая.

– Выпейте, тетя Сю.

– Налей чуть-чуть, милая.

– Вот умница. Ах, да, да, я забыла, – сказала Ева, отмеривая ложечками кофе. – Отец велел сказать, чтоб вы были поосторожнее с этим Букером. Он предатель.

Она не шевельнулась, ничем не проявила волнения, но, когда Ева произнесла эти слова, все у нее внутри словно обмякло.

– Отец сказал мне, как только я пришла домой. Ему дали знать из города.

Она перестала слушать. Она чувствовала себя так, как будто ее вытолкнули на самый край жизни, в холодную тьму. Теперь она знала, что это было, когда она подняла глаза, выйдя из тумана боли, и увидела Букера. Это был образ всех белых и страх, неразлучный с ними, преследовавший ее всю жизнь. И вот во второй раз за эту ночь осуществилось то, что она предчувствовала. Она только повторяла себе: не нравился он мне, видит бог, не нравился! Говорила я Джонни-Бою, что это кто-нибудь из белых...

– Вот, выпейте кофе...

Она взяла чашку, ее пальцы дрожали, и горячий кофе выплеснулся на платье, на ноги.

– Простите, тетя Сю!

– Ничего, – сказала она.

– Подождите, я примочу ожог чем-нибудь.

– Мне не больно.

– Вы чем-то расстроены, тетя Сю.

– Нет, милая.

– Хотите еще кофе?

– Нет, мне больше ничего не надо, Ева.

– Ну встряхнитесь же. Не надо так...

Они замолчали. Слышно было, как Ева пьет кофе. Нет, она не скажет Еве: кроме Евы, у нее никого не осталось. Но надо же сделать что-нибудь, как-нибудь, все же надо. Она все равно пропала, а сказать Еве про Букера и Джонни она не в силах, это было бы просто бессовестно. Она хотела остаться одна, хотела без чужой помощи справиться с этим.

– Ложись, милая. Ты устала.

– Нет, я не устала, тетя Сю.

Она слышала, как донышко пустой чашки звякнуло о плиту. Надо заставить ее лечь! Да, Букер передаст имена товарищей шерифу. Если б только можно было его остановить! Вот решение, вот цель, вот яркая звезда, взошедшая на заре новой надежды. Скоро, через каких-нибудь полчаса, Букер доберется до Фоли-Вудса. Верно, пойдет дальней дорогой, ведь ближней он не знает. Я могла бы перейти речку вброд и обогнать его... А что делать потом?

– Ева, милая, ложись спать. Мне теперь лучше. А тебе нужно отдохнуть.

– Я не хочу спать, тетя Сю.

– Я знаю, что для тебя лучше. Ты устала и промокла.

– Мне хочется посидеть с вами.

Она заставила себя улыбнуться и сказала:

– Не думаю, чтобы они что-нибудь сделали Джонни-Бою.

– Правда, тетя Сю?

– Разумеется, милая.

– Мне хочется подождать вместе с вами.

– Это уж моя забота, милая. Для того и созданы матери, чтобы дожидаться детей.

– Спокойной ночи, тетя Сю.

– Спокойной ночи, милая.

Ева потянулась и вышла из кухни, она смотрела ей вслед; скоро зашуршала маисовая солома в матрасе, значит, Ева легла. Она осталась одна. Сквозь щели в плите она видела, как гаснет огонь и покрывается серым пеплом, в комнате опять становилось холодно. Желтый луч прожектора все еще скользил мимо окна, и дождь по-прежнему барабанил по крыше. Да, она осталась одна, она сделала это ужасное дело одна, и выход должна найти тоже одна. И, словно вкладывая перст в язву, она припомнила ту минуту, когда бросила вызов шерифу, когда крикнула, чтобы почувствовать свою силу. Она отдала Сэга, чтобы спасти других, она отпустила Джонни, чтобы он спас других, а теперь, в минуту слабости, порожденной сознанием силы, она потеряла все. Если бы она не окликнула тогда шерифа, у нее было бы довольно силы, чтобы не поддаться Букеру; она могла бы сама оповестить товарищей. Что-то сжалось в ней, когда она вспомнила тот припадок страха, который подступил к ней в темном углу. В ту минуту ею снова овладело прошлое, от которого, думалось ей, она отделалась навсегда. Она думала, что нежность и теплота навсегда ушли в прошлое, она думала, что ничего не значит, если она поет теперь: "Он – лилия долины, он – утренняя звезда..." Она пела это в те дни, когда не надеялась ни на что в мире, когда холодная белая глыба толкнула ее в объятия Иисуса. Она думала, что Сэг и Джонни-Бой заставили ее забыть о нем, сосредоточить все свои надежды на борьбе за свободу черных. Все эти годы она верила и работала вместе с ними, и благодать их новой, грозной веры вливала в нее новую силу. Эта благодать была на ней, когда она позволила шерифу сбить себя с ног, эта благодать была на ней, когда она опять поднялась на ноги и стала перед шерифом. Но она сама себя обманула: душа ее жаждала подвига, и гордость толкнула ее на подвиг, который был ей не по силам. То, что она назвала имена товарищей Джонни-Боя, было только преддверием беспросветного ужаса. Она стояла, глядя в землю, и старалась заглушить в себе голос долга. Она была в трясине между двумя мирами, ни жива ни мертва, лишенная благодатной силы и нового и старого мира. Чем яснее она сознавала это, тем сильнее что-то нарастало в ней и стремилось к освобождению, тем сильней она жаждала увидеть новую звезду, новую надежду на беспросветном небе своей жизни, новую грозную веру, которая дала бы ей силы жить и действовать. Бесшумно и тревожно она ходила по кухне, чувствуя себя беззащитной перед мраком, перед дождем, перед внешним миром и замирая от стыда, когда мысль о любви Евы проносилась в ее сознании. Она подняла свои натруженные руки и разглядывала скрюченные пальцы.

Господи, что же я могу сделать? Она могла перейти речку вброд и обогнать Букера. А потом? Как ей увидеть Джонни-Боя или Букера? И в ее ушах зазвучал угрожающий голос шерифа: "Готовь простыню, живым ему не быть!" Простыня! Да, да, простыня! Все ее существо обратилось в волю: все долгие годы ее жизни сосредоточились, слились в стремлении к одной цели. Возьму простыню и пойду! Сделаю, как он сказал. Господи боже, пойду с простыней за телом моего сына! А потом что? Она выпрямилась и сурово улыбнулась; она поняла сердцем, для чего прожила всю жизнь; вся она готова была вылиться в одном, последнем действии. Я знаю! Я знаю! Она вспомнила, что револьвер Джонни-Боя лежит в комоде. Спрячу револьвер под простыней и пойду за телом Джонни-Боя... На цыпочках она прошла к себе в комнату, выдвинула ящик и достала простыню. Ева спала: в темноте слышалось ее ровное дыхание. Она пошарила в ящике и нашла револьвер. Завернула его в простыню и спрятала под фартук. Потом она подкралась к постели и долго смотрела на Еву. А может быть, так даже лучше. Это должно было когда-нибудь случиться... Здесь, на Юге, ей нельзя было жить вместе с Джонни... И я не могла сказать ей про Букера. Скоро все кончится, и она никогда не узнает. Никогда не перестанет мне верить. Она затаила дыхание, когда солома в матрасе сухо зашуршала; потом все снова затихло, и она спокойно вздохнула. На цыпочках она вышла из комнаты, прошла по коридору и остановилась на крыльце. За пеленой дождя в небе скользил желтый луч прожектора. Она сошла на грязную дорогу, поднялась по косогору, остановилась и оглянулась на дом. В ее окне горела лампа, и желтый луч, вспыхивавший каждую секунду, казалось, питал ее светом. Она повернулась и зашагала через поля, крепко прижимая к себе простыню и револьвер и думая: "Бедная Ева... Бедная девочка... Она крепко спит".

6

Почти все время она шла, полузакрыв глаза, крепко сжав губы, подставив грудь ветру и косому дождю, и тяжелый холодный револьвер под простыней оттягивал ей руку. Она промокла насквозь; казалось, что ноги ее сами ступали в каждую лужу между рядами кукурузных стеблей.

Она подошла к берегу речки и остановилась, соображая, в каком месте всего мельче. Вынув простыню из-под фартука, она обернула ею револьвер так, чтобы палец был на спуске. Перейду здесь, подумала она. Сначала она не почувствовала воды; ноги у нее уже промокли. Но, войдя по колено в воду, она ощутила холод; и вздрогнула, когда вода дошла ей до пояса. Господи, как глубоко! Миновав середину, она поняла, что опасности больше нет. Она вышла из воды, вскарабкалась на высокий, заросший травою берег, свернула в сторону и увидела, что впереди горят фары машин. Да, они все еще здесь! Она торопливо шла вперед, опустив голову. Успела я его обогнать или нет? Дай-то господи! Белое лицо Букера как живое всплыло на мгновенье перед ее глазами, но усилием воли она прогнала его. Теперь она была среди машин. Откуда-то послышались грубые мужские голоса.

– Эй, ты!

Она остановилась, крепко стиснув простыню. Двое белых с обрезами подошли к ней.

– Какого черта ты здесь делаешь?

Она не ответила.

– Ты слышишь, что с тобой говорят?

– Я пришла за моим сыном, – сказала она смиренно.

– За своим сыном?

– Да, сэр.

– А что твоему сыну здесь понадобилось?

– Шериф его взял.

– Ах, чтоб тебя! Джим, ведь это того негра мамаша.

– Что у тебя тут? – спросил один.

– Простыня.

– Простыня?

– Да, сэр.

– Зачем?

– Шериф сказал, чтоб я принесла простыню завернуть его тело.

– Ну-ну...

– Вот так штука.

Белые переглянулись.

– Да, эти негры любят друг друга.

– Что верно, то верно.

– Отведите меня к шерифу, – попросила она.

– Ты это что, командовать вздумала?

– Нет, сэр.

– Сведем тебя, когда надо будет.

– Да, сэр.

– Так ты пришла за его телом?

– Да, сэр.

– Ну так он еще жив.

– Они убьют его, – сказала она.

– Если скажет, то не убьют.

– Он не скажет.

– Почем ты знаешь?

– Не скажет.

– Мы уж знаем, как развязать негру язык.

– Только не ему.

– А ты высокого мнения о своем красном негре!

– Он мой сын.

– Что ж ты его не научила уму-разуму?

– Он мой сын, – повторила она.

– Послушай, тетушка, у тебя вон уж волос седой. Неужто ты веришь, что негры могут устроить революцию?

– Черная республика, – ухмыльнулся другой.

– Отведите меня к шерифу, – просила она.

– Ведь ты его мать, – сказал первый. – Заставь его сказать, кто его товарищи.

– Он не скажет.

– Хочешь, чтоб он остался жив?

Она не ответила.

– Что ж, сведем ее к Брэдли.

Они ухватили ее под руки, и она крепко вцепилась в простыню; они повели ее в лес, где толпились люди. Все для нее было просто: Букер ничего не скажет, для того она и пришла с револьвером, чтобы об этом позаботиться. Чем ближе звучали голоса, тем сильнее становилось в ней стремление исправить свою ошибку, выбраться из трясины на твердую землю. Нужно оттянуть время, пока не явится Букер. Ох, если б они пустили меня к Джонни-Бою! Когда они подвели ее ближе к толпе, белые лица повернулись к ней и гул голосов стал громче.

– Кто это?

– Негритянка!

– Что ей здесь понадобилось?

– Это его мать! – крикнул один из провожатых.

– Зачем она пришла?

– Принесла простыню завернуть его тело!

– Он еще не умер.

– Там стараются развязать ему язык!

– Не долго ему жить, если он не заговорит.

– Эй, глядите! Мать негра принесла простыню, чтобы завернуть его тело!

– Вот так номер!

– Может быть, она хочет устроить молитвенное собрание?

– А проповедника она привела?

– Эй, позовите-ка Брэдли!

– Ладно.

Толпа затихла. Все с любопытством на нее смотрели. Она чувствовала, что их холодные глаза стараются отыскать в ней уязвимое место. Она смиренно стояла, прикрывая револьвер простыней. Со всем, что они могли сделать с ней, она заранее примирилась.

Подошел шериф.

– Так ты принесла простыню, а?

– Да, сэр, – прошептала она.

– Похоже, что после затрещин ты стала умней?

Она не ответила.

– На что тебе простыня? Твой сын еще жив, – сказал он, протягивая руку.

Она отступила назад, широко раскрыв глаза.

– Не троньте!

– Послушай, тетушка! – сказал он. – Будет тебе валять дурака. Поди скажи твоему сыну, чтоб он назвал своих товарищей, поняла? Обещаю тебе, что мы его не убьем, если он скажет. Мы дадим ему убраться из города.

– Что же я могу ему сказать?

– Так ты хочешь, чтоб мы его убили?

Она не ответила. Кто-то подошел к шерифу и стал шептать ему на ухо.

– Отведите ее, – сказал шериф.

Они повели ее на покрытую грязью просеку. Дождь лил потоками в призрачном свете факелов. Люди раздвинулись, образовав полукруг, и она увидела Джонни-Боя, лежавшего в полной грязи колдобине. Он был связан веревкой и лежал скорчившись, на боку, одной щекой в луже черной воды. Его глаза вопросительно смотрели на нее.

– Говори с ним, – сказал шериф.

Если б можно было сказать ему, зачем она пришла! Но это было немыслимо; сначала надо сделать то, что она задумала, и она смотрела прямо перед собой, сжав губы.

– Эй, негр! – окликнул шериф Джонни-Боя, пнув его ногой. – Вот твоя мать!

Джонни-Бой не шевельнулся, не промолвил ни слова. Шериф оглянулся на нее.

– Вот что, тетушка, – сказал он. – Тебя он скорее послушает, чем кого-нибудь другого. Пусть говорит, если хочет быть жив. Чего ради он покрывает остальных, негров и белых?

Она положила палец на спуск револьвера и неподвижным взглядом смотрела в землю.

– Подойди к нему, – сказал шериф.

Она не тронулась с места. Сердце ее обливалось кровью под изумленным взглядом Джонни-Боя. Но другого выхода не было.

– Что ж, ты сама этого хотела. Убей меня бог, я знаю, как тебя заставить с ним разговаривать, – сказал он, оборачиваясь в сторону. – Эй, Тим, возьми бревно, переверни этого негра лицом вниз и положи его ноги на бревно.

Одобрительный шепот пробежал в толпе. Она закусила губу, ей было известно, что это значит.

– Ты хочешь, чтобы твоего негра искалечили? – услышала она голос шерифа.

Она не ответила. Она видела, как подкатили бревно, Джонни-Боя приподняли и положили лицом вниз, потом подняли его ноги на бревно. Его колени лежали на бревне, носки башмаков свисали вниз. Она так ушла в созерцание, что ей казалось, будто это ее поднимают и укладывают для пытки.

– Дайте лом! – сказал шериф.

Высокий худой человек принес лом из автомобиля и стал над бревном. Челюсти его медленно двигались, он жевал табак.

– Ну, теперь твоя очередь, тетушка, – сказал шериф. – Говори ему, что делать.

Она смотрела на дождь. Шериф повернулся.

– Может быть, она думает, что мы шутим. Если она ничего не скажет, перебей ему ноги.

– Ладно, шериф.

Она стояла и ждала Букера. Ноги ее подламывались, она не знала, сколько времени сможет продержаться, вынести. Про себя она повторяла: если б он пришел сейчас, я убила бы их обоих.

– Она ничего не говорит, шериф!

– Ну, черт возьми, начинай!

Лом опустился, и тело Джонни-Боя расплескало грязную воду в луже. Раздался стон. Она пошатнулась, крепко сжимая револьвер в простыне.

Лицо Джонни-Боя повернулось к ней. Он застонал.

– Уходи отсюда, мать! Уходи!

В первый раз она услышала его голос, с тех пор как пришла в лес, и чуть не потеряла власти над собой. Она рванулась вперед, но рука шерифа удержала ее.

– Ну нет! Не хотела тогда, а теперь поздно! – Он повернулся к Джонни-Бою. – Она может уйти, если ты скажешь.

– Мистер, он ничего не скажет.

– Мать, уходи! – сказал Джонни-Бой.

– Убейте его! Не мучьте его так, – просила она.

– Пусть говорит, а не то прощайся с ним, – сказал шериф.

Она молчала.

– Зачем ты сюда пришла? – простонал Джонни-Бой.

– Я прорву ему барабанные перепонки, – сказал шериф. – Если ты хочешь что-нибудь сказать ему, так лучше говори сейчас.

Она закрыла глаза. Ей слышно было, как шаги шерифа шлепают по грязи. Я могла бы спасти сына!

– Не хотела говорить с ним, когда было можно, – сказал шериф. Попробуй-ка теперь.

Горячие слезы текли по ее щекам. Она хотела застрелить Джонни-Боя, освободить его. Но если она это сделает, у нее отнимут револьвер, и Букер скажет, кто были остальные. Господи, помоги мне. Теперь толпа громко переговаривалась, как будто самое главное было кончено. Ей казалось, что она целую вечность стоит здесь и смотрит, как Джонни-Бой корчится и стонет в своем беззвучном мире.

– Эй, шериф, тут кто-то вас спрашивает!

– Кто такой?

– Не знаю.

– Приведи его сюда.

Она выпрямилась, дико озираясь вокруг, крепко сжимая револьвер. Неужели это Букер? И она замерла, чувствуя, что возбуждение может ее выдать. Может быть, я смогу убить двоих! Может быть, удастся выстрелить два раза! Шериф стоял перед ней, дожидаясь. Толпа расступилась, и она увидела подбегающего Букера.

– Я знаю, кто они, шериф, – крикнул он.

Он вышел на просеку, туда, где лежал Джонни-Бой.

– Ты узнал имена?

– Да! Старуха негритянка...

Увидев ее, он разинул рот и замолчал. Она сделала шаг вперед и подняла простыню.

– Что это...

Она выстрелила один раз и сейчас же повернулась, слыша вопли толпы. Она целилась в Джонни-Боя, но они окружили ее, сбили с ног, вырвали у нее простыню. Мельком она увидела, что Букер лежит ничком, лицом в грязь, вытянув перед собой руки, потом толпа заслонила его. Она лежала, не пробуя бороться, глядя сквозь струи дождя на лица белых над нею. И вдруг она успокоилась: они уже не белая глыба, они не выталкивают ее на край жизни. Вот и хорошо!

– Она убила Букера!

– У нее был револьвер в простыне!

– Зачем она в него стреляла?

– Убить эту суку!

– Я так и подумал, что тут что-то нечисто!

– Говорил я, надо ей всыпать как следует!

– А Букер готов!

Она не глядела на них, не слушала. Она отдала свою жизнь, прежде чем ее взяли, и стояла безучастная ко всему. Она сделала что хотела. Если б только Джонни-Бой... Она взглянула на него: он лежал и смотрел на нее измученными глазами.

– Зачем ты в него стреляла, а?

Это был голос шерифа, она не ответила.

– Может быть, она в вас метила, шериф?

– Зачем ты в него стреляла?

Шериф пнул ее ногой, она закрыла глаза.

– Ах ты, черная сука!

– Хорошенько ее!

– Может быть, она пронюхала насчет Букера?

– О черт, да чего же вы ждете?

– Да убейте ее!

– Убейте обоих!

– Сначала сына, пусть посмотрит!

Она слушала то, чего уже не мог слышать Джонни-Бой. Раздались два выстрела, один за другим, будто один выстрел. Она не смотрела на Джонни-Боя, она смотрела на лица белых, тяжелые и мокрые в свете факелов.

– Слышала, черномазая?

– А ну-ка, теперь ее, шериф!

– Дай я ее застрелю! Она моего дружка убила!

– Ладно, Пит! Это твое право.

Она сама отдала свою жизнь, прежде чем они отняли ее. Но звук выстрела и вспышка огня, пронизавшие ее грудь, заставили ее жить снова, жить напряженной жизнью. Она не двинулась, только чуть вздрогнула от резкого удара пули. Она чувствовала, что горячая кровь согревает ее озябшую, мокрую спину. Ей вдруг нестерпимо захотелось говорить: "Вы не добились чего хотели! И никогда не добьетесь! Вы не убили меня, я пришла по своей воле..." – Она чувствовала, что дождь падает на ее широко раскрытые, тускнеющие глаза, и слышала невнятный звук голосов. Ее губы беззвучно шевелились: "Не добьетесь, не добьетесь, не добьетесь..."

Достигнув цели, сосредоточившись, она погружалась в небытие, облеченная покоем и силой, и не чувствовала, что тело ее стынет, становится холодным, как дождь, что падал с невидимого неба на живых, которым суждено умереть, и на мертвых, которым суждено бессмертие.