Текст книги "Я – легенда"

Автор книги: Ричард Мэтисон (Матесон)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

5

Дрожащей рукой Роберт Нэвилль повернул ключ зажигания и, намертво вцепившись в баранку, с крутого разворота взял курс на Гардену.

Как нелепо и глупо! По крайней мере, час ушел на то, чтобы добраться до кладбища. Наверное, несколько часов он провел в склепе. Затем эта женщина. Зашел в лавку, пил томатный сок; возвращался, чтобы подобрать тело. Расход бензина показывал, что накатал он сегодня немало.

Сколько же теперь времени? Кретин! – Страх холодил вены при мысли о том, что дома его встретят у дверей – они все.

О, боже! И дверь гаража осталась незапертой. А там бензин, инструменты… – И генератор!!!

С тяжелым вздохом он вдавил педаль газа в пол, заставляя “виллис” вибрировать, набирая скорость. Стрелка спидометра прыгнула, затем медленно поползла, преодолела отметку шестидесяти пяти, потом семидесяти, потом семидесяти пяти миль в час.

А что, если они уже ждут его? Как тогда попасть в дом?

Он заставил себя успокоиться.

Будь внимателен. Главное сейчас – не разбиться по дороге. Как-нибудь войдешь. Войдешь, не беспокойся, – убеждал он себя, хотя еще не мог понять, как.

Нервным жестом он взъерошил себе волосы.

Это здорово, просто здорово, – комментировал он про себя. – Столько труда и стараний – и зря?! Столько бороться за свое существование – только ради того, чтобы однажды не вернуться вовремя?!

Заткнись! – оборвал он себя. – Забыть завести часы. Трудно даже придумать наказание… Ничего, они – придумают. У них, должно быть, уже все готово к встрече.

Внезапно он почувствовал дикий голод, граничащий со слабостью, и сообразил, что голоден уже давно, и банка мясных консервов, которую он вскрыл вместе с томатным соком, словно канула в никуда.

Мчась по пустынным улицам, он вглядывался в прилегающие дома, отыскивая взглядом какое-нибудь движение. Похоже, наступали сумерки, но это впечатление могло быть обманчиво. Не может быть так поздно, не может быть.

Едва проскочив угол Вестерн и Комптона, он увидел между домов с криком выбегающего ему навстречу человека. Человек мелькнул и остался позади, но словно холодная рука сжала сердце этим криком, повисшим в воздухе.

“Виллис” шел на пределе. Роберт Нэвилль вдруг представил себе, что сейчас спустит шина, его занесет и, перебросив через поребрик, разобьет о стену ближайшего дома. Уголки его губ дрогнули, и ему стоило усилия вновь овладеть собой. Руки на руле занемели.

На углу Симаррон пришлось сбавить скорость. Боковым зрением он заметил выбежавшего из дома человека, устремившегося вслед за машиной. Вписавшись в поворот так, что покрышки визжали и звенели, он не удержал возгласа: все они уже ждали его перед домом.

Ужас безысходности сковал его разум. Он не хотел смерти. Думать и размышлять о ней – да. Но хотеть – нет. А такой – ни за что!

Бледные лица обратились в его сторону, на шум мотора, несколько штук выбежали из гаража. Он стиснул зубы в бессильной злобе. Какой бессмысленный, глупый конец!

Они побежали к “виллису”, улица оказалась перекрыта. Он вдруг понял, что останавливаться нельзя. Он нажал на акселератор, и в тот же момент машина врезалась в толпу. Трое отлетели в сторону, словно кегли, и “виллис” вздрогнул. От их вопля кровь стыла в жилах, и в сознании отпечатались промелькнувшие искаженные криком белые лица.

Оставшись позади, толпа бросилась в погоню. В голове его возник план, и он сбросил скорость до тридцати, затем двадцати миль в час.

Обернувшись, чтобы видеть их, он наблюдал, как они приближаются. Бледно-серые лица, темный провал глаз, взгляды прикованы к машине, к нему.

Внезапный вопль рядом с машиной заставил его вздрогнуть. Обернувшись, он увидел перед собой безумный лик Бена Кортмана.

Его нога инстинктивно прижала педаль газа к полу, но вторая соскочила со сцепления, и джип, словно сбрасывая ездока, прыгнул вперед, дернулся и заглох.

Лоб Нэвилля мгновенно покрылся испариной, он, пригнувшись, потянулся к стартеру, но когти Бена Кортмана уже вцепились в его плечо. Выругавшись, он отбил захват, – рука была мертвенно-бледной и холодной…

– Нэвилль! Нэвилль!

Бен Кортман вновь нацелился своими холодными когтистыми лапами – но Нэвилль снова отбился, резко пихнул его и потянулся к стартеру. Отставшая толпа преследователей с возбужденными криками приближалась.

Мотор чихнул и завелся, Нэвилль стряхнул с себя вновь навалившегося Бена Кортмана, и длинные когти располосовали ему скулу.

– Нэвилль!

Вложив в удар всю свою боль, он ударил Кортмана в лицо. Тяжелый кулак Нэвилля опрокинул Бена Кортмана навзничь, “виллис”, набирая скорость, рванулся вперед, и в этот момент подоспели остальные. Одному из них удалось повиснуть сзади; Роберт Нэвилль поймал взгляд его безумных глаз и, не давая ему опомниться, круто тормознул, так что его вынесло на обочину; человек не удержался, сорвался, пробежал несколько шагов, выставив руки, и с размаху ударился о стену дома.

Кровь стучала в висках, сердце, похоже, хотело вырваться из груди, дыхание сбилось. Все тело онемело, словно от холода. Вытерев со щеки кровь, он отметил, что боли не было. Заворачивая за угол, еще раз оглянулся: преследователи поотстали. Впереди никого не было. Пролетев небольшой квартал, он снова свернул направо, на Хаас-стрит. А что, если они успеют перекрыть путь? Если догадаются срезать через дворы?

Он сбавил скорость – и вот они появились сзади из-за угла, с воем, словно стая волков.

Оставалась последняя надежда – что все они были в этой стае и никто из них еще не разгадал его незамысловатый план.

Выжав полный-газ, он пролетел квартал и на пятидесяти милях в час вписался в поворот, вылетел на Симаррон-стрит, еще полквартала – и свернул к дому.

Дыхание перехватило. На лужайке перед домом никого не было. Значит, еще оставался шанс.

К чертям машину – нет времени, – подумал он, хотя дверь гаража была открыта.

Резко тормознув, он распахнул дверцу, выскочил и, огибая машину, услышал приближение ревущей лавины: они были уже за углом.

Попытаться запереть гараж, – подумал он. – Иначе они разобьют генератор. Вряд ли они уже успели до него добраться.

Несколько шагов к гаражу…

– Нэвилль!

Он вздрогнул, заметив Бена Кортмана, прятавшегося в тени гаража, но уже не смог остановиться и столкнулся с ним лицом к лицу. Кортман чуть не сбил его с ног и крепко вцепился в горло, дохнув ему прямо в лицо зловонным гнилостным духом.

Сцепившись, они упали наземь и покатились по дорожке. Хищные белые клыки нацелились в горло Нэвилля. Резко высвободив правый кулак, Нэвилль ударил Кортмана в кадык, и тот словно захлебнулся. На Симаррон уже слышны были крики: толпа показалась из-за угла.

Не давая Кортману опомниться, Нэвилль схватил его за волосы, длинные и сальные, и с разбегу, разогнав его по дорожке, ударил головой в борт “виллиса”. Глянув на улицу, он понял: в гараж – не успеть, – и бросился на крыльцо.

Резко остановившись – ключи! – он набрал в легкие воздуха и, едва контролируя свои действия, метну лея к машине. Навстречу ему с гортанным рычанием поднимался Бен Кортман. Ударом колена он разбил Кортману лицо, и тот снова рухнул на землю.

Вскочив в машину, он выдернул связку ключей, болтавшуюся в замке зажигания.

Первый из преследователей был уже рядом, Нэвилль высунул из двери ногу, тот споткнулся и грохнулся наземь.

Роберт Нэвилль выпрыгнул из машины и в несколько прыжков оказался на крыльце.

Пока он выбирал ключ, еще один взбежал по ступенькам и сшиб Нэвилля с ног, прижав к стене, нацелившись клыками прямо в горло. Нэвилль снова почувствовал приторный запах крови. С разворота ударив коленом в пах, Нэвилль, прислонившись к стене, ногой швырнул сложившееся пополам тело вниз по ступенькам, сбив с ног еще одного.

Обернувшись, он отпер дверь, приоткрыл и проскользнул вовнутрь. Закрыть за собой дверь он не успел, вслед ему просунулась рука. Он придавил дверь так, что хрустнули кости, выпихнул руку, захлопнул дверь и наконец заложил засов. Руки его тряслись.

Он медленно осел вдоль стены и распластался на полу. Лежа на спине в темной прихожей, он тяжело дышал, раскинув руки и ноги. За дверью кричала, улюлюкала, выла, билась в дверь толпа, в бессильном бешенстве скандируя его имя. Они волокли к дому камни, кирпичи, швыряли их в стены, оскорбляли и поносили его. Он лежал, слушая их вопли, слушая стук камней, слушая удары своего сердца.

Немного погодя, он перебрался к бару и налил себе виски, в темноте пролив половину на пол. Забросив в себя то, что попало в бокал, он стоял, держась за бар, не в силах совладать с дрожью в коленях, с дикой гримасой на лице. Спазм сковывал гортань, губы дрожали.

Тепло виски медленно растекалось по телу. Дыхание стало успокаиваться, конвульсивные всхлипывания отступили.

Услышав снаружи громкий шум, он стронулся с места и подбежал к глазку.

Выглянув, он заскрежетал зубами. “Виллис” был опрокинут набок. Они крушили стекла камнями, открыли капот, удар за ударом разбивали двигатель, сокрушали корпус. Наблюдая этот безумный шабаш, он бормотал бессвязные ругательства, руки его сами сжались в кулаки и побелели.

Встрепенувшись, он дернулся к выключателю и попытался включить свет. Электричества не было. Со стоном он побежал в кухню. Холодильник не работал.

Перебегая из одной темной комнаты в другую, он понял, что дом его с этого мгновенья мертв. Света нет. Морозильник не работает. Все запасы еды пропадут.

Бешенство овладело им. Хватит!!!

Ослепленный злобой, он дрожащими руками вышвыривал из платяного шкафа белье, пока не нащупал на дне ящика заряженные пистолеты.

Пробежав через гостиную, он одним ударом вышиб засов и, прежде чем тот упал на пол, повернул замок. Толпа снаружи заголосила.

Я выхожу к вам, ублюдки, – воплем отчаяния звучало в его мозгу.

Распахнув дверь, он ударом в лицо сшиб одного, стоявшего на крыльце, и тот покатился по ступенькам. Две женщины в грязных, рваных платьях двинулись в его сторону, вытянув вперед белые руки, готовые схватить его. Он выстрелил, один раз, другой, их тела вздрогнули. Он отшвырнул их в сторону и с воплем остервенения на обескровленных губах, оскаленных безумием, начал стрелять в толпу.

Когда кончились патроны, он, стоя на крыльце почти без сознания, продолжал и продолжал наносить удары. Рассудок не выдерживал: те самые, что были им только что застрелены, снова нападали. У него вырвали из рук пистолеты, он дрался без разбора локтями и кулаками, коленями и головой, бил их своими тяжелыми ботинками.

Только глубокая боль, когда ему распороли плечо, вернула его к действительности, и он осознал всю бессмысленность и нелепость своей истерической вылазки. Отшвырнув еще двоих женщин, он стал отступать к двери. Сзади его схватили за горло. Оторвав от себя запястья душившего, он пригнулся, перебросил его через себя в толпу и отступил, оказавшись в дверях.

Ухватившись за косяк, он ударом обеих ног отбросил двоих, готовых броситься на него, и те отлетели назад, ломая кустарник. Прежде чем они успели что-либо сделать, дверь перед самым их носом захлопнулась.

Заперев дверь и заложив тяжелый засов, Роберт Нэвилль стоял, слушая крики вампиров. Холод и мрак царили в его доме. Он стоял, держась за стену, и мерно колотился лбом о холодный цемент. Слезы катились по его щекам. В кровоточащих руках пульсировала боль.

Все пропало. Все пропало.

– Вирджиния, – всхлипывал он, словно испуганный, потерявшийся ребенок. – Вирджиния. Вирджиния.

Часть 2
Март 1976 г

1

И вот его дом наконец снова ожил.

Даже более того: с тех пор, как он потратил три дня и звукоизолировал стены, они могли там вопить и выть сколько угодно, и не было больше нужды слушать их вопли. Наибольшее удовольствие ему доставляло, конечно, молчание Бена Кортмана – по крайней мере, его не было слышно.

Все это требовало труда и времени. В первую очередь пришлось раздобыть новую машину вместо той, что они уничтожили. Это оказалось не так просто, как казалось поначалу.

Надо было добраться до Санта-Моники – там находился единственный в округе магазин “Виллис”. Джипы “виллис” были единственной маркой, с которой Роберт Нэвилль когда-либо имел дело, и в сложившейся ситуации вряд ли стоило экспериментировать.

Добраться пешком до Санта-Моники было явно нереально, так что оставалось воспользоваться одной из машин, что можно было найти неподалеку на стоянках. Но большинство из них по той или иной причине были непригодны: севшие аккумуляторы, засоренный карбюратор, отсутствие бензина, продавленные покрышки; В конце концов в гараже примерно в миле от дом:) одна из них завелась, и он тут же отправился в Санта-Монику на поиски джипа. Там он подобрал себе то, что хотел. Сменив аккумулятор, заправив бак бензином, он закатил в кузов еще две полные бочки и отправился домой. Вернулся он примерно за час до сумерек, – действовал теперь только наверняка.

К счастью, генератор остался цел. Похоже, что вампиры не осознали его значения и, после нескольких ударов дубиной, которую здесь же и бросили, оставили его в покое, и за это Роберт Нэвилль был им благодарен. Поломки были невелики, и он исправил их наутро после схватки, так что еду удалось уберечь от порчи. Это было немаловажно, поскольку вряд ли в городе еще где-нибудь сохранилась доброкачественная пища: электричества не было слишком давно.

Что касается остального, пришлось немало повозиться, выправляя металлическую обшивку гаража, выметая из гаража осколки бутылей, ламп, розеток, паяльников и предохранителей, куски проводов и припоя, изувеченные автомобильные запчасти. Среди всего этого был рассыпан ящик зерна, – когда и откуда он там взялся, Нэвилль не смог даже вспомнить.

Стиральная машина была уничтожена полностью – пришлось ее заменить, это как раз было несложно. Труднее всего было избавиться от бензина, который они вылили из бочек. Должно быть, они устроили соревнования по расплескиванию бензина, – тоскливо думал он, собирая бензин половой тряпкой в ведро. Во всяком случае, здесь они нашли себе развлечение.

В доме он подправил выкрошившуюся штукатурку и, в качестве последнего штриха, чтобы сменить обстановку, заменил картину на стене, заклеив ее новой.

Однажды начав работу, он почти всегда получал от нее удовольствие. Теперь же работа давала ему возможность погрузиться, раствориться, дать выход бурлящей в нем безудержной энергии; она нарушала унылое однообразие будней: транспортировку тел, внешний ремонт дома после налетов, развешивание чеснока.

Пил он теперь весьма умеренно. Почти весь день ему удавалось воздерживаться, лишь вечером он позволял себе выпить, – но не много, не до бесчувствия, а, скорее, в качестве профилактики, для расслабления, – пропустить стаканчик на ночь. У него появился аппетит, исчез маленький животик, и он набрал около четырех фунтов. Теперь, утомившись за день, он крепко спал Я по ночам, без снов.

Однажды ему пришла мысль переселиться в какой-нибудь шикарный отель. Но, размышляя в течение дня о том, что потребуется для налаживания жизни, он понял, что накрепко связан с этим домом.

Сидя в гостиной и слушая “Jupiter Simphony” Моцарта, он размышлял, где и как, с чего ему начать свои исследования.

Скудный набор достоверных фактов, некоторые детали, уже известные ему, маячками обозначали область его интересов. Но где искать ответы – пока было абсолютно неясно. Возможно, он чего-то не замечал, что-то не так воспринимал или не так оценивал. Возможно, что-то очевидное до сих пор не привлекло его внимания и не вписалось в общую картину, и потому картина не была цельной. Чего-то не хватало.

Но чего?

Он недвижно сидел в кресле – запотевший бокал в правой руке – и пристально рассматривал плакат.

Теперь это был канадский пейзаж: дремучий северный лес, окутанный таинством зеленых полутеней, надменный и бездвижный. Гнетущее спокойствие дикой природы. Вглядываясь в ее безмолвные темно-зеленые недра, он размышлял.

Вернуться назад. Возможно, ответ где-то там, в одном из запечатанных тайников его памяти. Придется вернуться, – сказал он себе. Придется вернуться, – приказал он своему сердцу.

Вывернуть себя наизнанку и вырвать свое сердце – вот что означало вернуться.

В ту ночь снова бушевала пыльная буря. Сильный порывистый ветер омывал дом песчаными струями, проникал в стены через поры и трещины, и все в доме на толщину волоса было покрыто слоем тонкой песчаной пыли. Пыль висела в воздухе, оседала на кровать, оседала в волосах и на веках, оседала на руках и на губах, забивая поры. Песок был под ногтями, скрипел на зубах, пропитывал одежду.

Проснувшись среди ночи, он лежал, вслушиваясь, пытаясь отделить от прочих звуков затрудненное дыхание Вирджинии. Но, кроме рева ветра и дробного шума за стеной, ничего не услышал. На мгновение, то ли наяву, то ли во сне, ему почудилось, что его дом, сотрясаясь, катится между огромными жерновами, которые вот-вот сотрут его, в порошок…

Он так и не смог привыкнуть к пыльным бурям. От непрестанного свиста ветра и вибрирующего визга скребущегося в окна песка у него начинали болеть зубы. Эти бури были непредсказуемы, к ним нельзя было подготовиться и нельзя было привыкнуть. И каждый раз его ждала бессонная ночь, он ворочался в постели до утра и отправлялся на завод измученный, разбитый и нервный.

Теперь к этому добавлялась тревога за Вирджинию.

Около четырех часов тонкая пелена дремотного сна отступила, и он проснулся, ощущая, что буря закончилась. Его разбудила тишина, но в ушах словно продолжал шуметь песок.

Он слегка приподнялся на локте, пытаясь расправить сбившуюся простыню, и заметил, что Вирджиния не спит. Она лежала на спине, недвижно уставившись в потолок.

– Что-то случилось? – вяло пробормотал он. Она не ответила.

– Лапушка?..

Она медленно перевела взгляд.

– Ничего, – сказала она. – Спи.

– Как ты себя чувствуешь?

– Все так же.

– О-о.

Еще мгновение он лежал, внимательно вглядываясь в ее лицо.

– Ладно, – сказал он, поворачиваясь на другой бок, и закрыл глаза.

Будильник зазвонил в шесть тридцать. Обычно его выключала Вирджиния, но в этот раз ему пришлось перескочить через нее и сделать это самому. Поза и взгляд ее оставались прежними, без движения.

– Что с тобой? – с беспокойством спросил он. Она взглянула на него и покачала головой.

– Не знаю, – сказала она. – Я просто не могу уснуть.

– Почему?

Словно не решаясь сказать, она прижалась щекой к подушке.

– Ты, наверное, еще не окрепла? – спросил он.

Она попыталась сесть, но не смогла.

– Не надо вставать, лап, – сказал он. – Не напрягайся.

Он положил руку ей на лоб.

– Температуры у тебя нет, – сказал он.

– Я не чувствую себя больной, – сказала она. – Я… словно устала.

– Ты выглядишь бледной.

– Я знаю: я похожа на привидение.

– Не вставай, – сказал он. Но она была уже на ногах.

– Не надо меня баловать, – сказала она. – Иди одевайся, со мной будет все в порядке.

– Лапушка, не вставай, если тебе нездоровится.

Она погладила его руки и улыбнулась.

– Все будет хорошо, – сказала она. – Собирайся.

Бреясь, он услышал за спиной шарканье шлепанцев, приоткрыл дверь ванной и посмотрел ей вслед. Она шла через гостиную, завернувшись в халат, медленно, слегка покачиваясь. Он недовольно покачал головой.

Сегодня ей надо еще отлежаться, – подумал он, добриваясь.

Умывальник был серым от пыли. Этот песчаный абразив был вездесущ. Над кроваткой Кэтти пришлось натянуть полог, чтобы пыль не летела ей в лицо. Один край полога он прибил к стене, над кроваткой, а с другой стороны прибил к кровати две стойки, так что получился односкатный навес, немного свисающий по краям.

Как следует не побрившись, потому что в пене оказался песок, он ополоснул лицо, достал из стенного шкафа чистое полотенце и насухо вытерся.

По дороге в спальню он заглянул в комнату Кэтти.

Она все еще спала, светлая головка покоилась на подушке, щечки розовели от крепкого сна. Он провел пальцем по крыше полога – палец стал серым от пыли. Озабоченно покачав головой, он пошел одеваться.

– Хоть бы кончились эти проклятые бури, – говорил он через десять минут, выходя на кухню. – Я абсолютно уверен…

Он на мгновение застыл. Обычно он заставал ее у плиты: она жарила яичницу или тосты, готовила пирожки, или бутерброды, заваривала кофе. Сегодня она сидела у стола. На плите варился кофе, но больше ничего не готовилось.

– Радость моя, если ты неважно себя чувствуешь, тебе было бы лучше пойти в постель, – сказал он. – Я сам займусь завтраком.

– Ничего, ничего, – сказала она, – я просто присела отдохнуть. Извини. Сейчас встану и поджарю яичницу.

– Не надо, сиди, – сказал он. – Я и сам в состоянии все сделать.

Он подошел к холодильнику и раскрыл дверцу.

– Хотела бы я знать, что это такое происходит, – сказала она. – В нашем квартале с половиной творится то же самое. И ты говоришь, что на заводе осталось меньше половины.

– Может быть, вирус, – предположил он. Она покачала головой:

– Не знаю.

– Когда вокруг все время бури, комары и все чем-то заболевают, жизнь быстро становится мучением, – сказал он, наливая себе из бутылки апельсиновый сок. – И разговорами о чертовщине.

Заглянув в бокал, он выудил из апельсинового сока черное тельце.

– Дьявол! Чего мне никогда не понять, – так это как они забираются в холодильник.

– Мне тоже, Боб.

– Тебе налить сока?

– Нет.

– Тебе бы полезно.

– Спасибо, моя радость, – сказала она, делая попытку улыбнуться.

Он отставил бутылку и сел напротив нее со стаканом сока.

– У тебя что-нибудь болит? – спросил он. – Голова, что-нибудьеще?

Она медленно покачала головой.

– Хотела бы я действительно знать, в чем дело, – сказала она.

– Вызови доктора Буша. Сегодня. Обязательно.

– Хорошо, – сказала она, собираясь встать. Он взял ее руки в свои.

– Нет, радость моя, посиди здесь, – сказал он.

– Но, в самом деле, нет никакой причины… Не знаю, что происходит, – сердито сказала Вирджиния.

Она всегда так реагировала, сколько он знал ее. Когда ей нездоровилось, это доводило ее; слабость – раздражала. Всякое недомогание она воспринимала как личное оскорбление.

– Пойдем, – сказал он, поднимаясь, – я провожу тебя в постель.

– Не надо, оставь меня здесь, я просто посижу с тобой. А прилягу, когда Кэтти уйдет в школу. – Хорошо, может, ты съешь чего-нибудь?

– Нет.

– А как насчет кофе? Она покачала головой.

– Но если ты не будешь есть, ты действительно заболеешь, – сказал он.

– Я просто не голодна.

Он допил сок и встал к плите поджарить себе парочку яиц. Разбив о край, он вылил их на горячую сковороду, где уже шкворчал жирный кусок бекона. Взяв из шкафа хлеб, он направился к столу.

– Давай сюда, – сказала Вирджиния. – Я суну его в тостер, а ты следи за своим… О, Господи!

– Что такое?

Она слабо помахала в воздухе рукой.

– Комар, – сказала она, поморщившись. Он подкрался и, изготовившись, прихлопнул комара между ладонями.

– Комары, – сказала она. – Мухи и песчаные блохи.

– Наступает эра насекомых.

– Ничего хорошего, – отозвалась она. – Они разносят инфекцию. Надо бы еще натянуть сетку вокруг Кэтти.

– Знаю, знаю, – сказал он, возвращаясь к плите и покачивая сковородку так, что кипящий жир растекся поверх белка. – Все собираюсь этим заняться.

– И аэрозоль тот, похоже, тоже не действует, – сказала Вирджиния.

– Совсем не действует?.. А мне сказали, что это один из лучших.

Он стряхнул яичницу на тарелку.

– Ты в самом деле не хочешь кофе?

– Нет, спасибо.

Она протянула ему запеченный хлебец с маслом.

– Молись, чтобы на нас еще не обрушилась какая-нибудь новая порода супержуков, – сказал он. – Помнишь это нашествие гигантских кузнечиков в Колорадо? Говорят, там было что-то невиданное.

Она согласно кивнула.

– Может, эти насекомые… Как сказать? Мутируют.

– Что это значит?

– Это значит… Видоизменяются. Внезапно. Перескакивая десятки, сотни ступеней эволюции.

Они иногда развивают при этом такие свойства, которые они, может, никогда бы и не приобрели, если бы не… Он умолк.

– Если бы не эти бомбежки?

– Может быть, – сказал он. – Похоже, что песчаные бури – это от них. Может быть, и многое другое.

Она тяжело вздохнула.

– А говорят, что мы выиграли эту войну.

– Ее никто не выиграл.

– Комары выиграли.

Он едва заметно улыбнулся.

– Похоже, что они.

Некоторое время они сидели молча, звяканье его вилки да стук чашки о блюдце нарушали утреннюю кухонную тишину.

– Ты заходил сегодня к Кэтти? – спросила она.

– Только что заглянул. Она прекрасно выглядит.

– Хорошо.

Она изучающе посмотрела на него.

– Я все думаю, Боб, – сказала она, – может быть, отправить ее на восток, к твоей матери, пока я не поправлюсь. Это ведь может оказаться заразно.

– Можно, – с сомнением отозвался он. – Но если это заразно, то там, где живет моя мать, вряд ли будет безопаснее.

– Ты так думаешь? – Она выглядела озабоченной.

Он пожал плечами:

– Не знаю, лапа. По-моему, ей здесь вполне безопасно. Если обстановка вокруг будет ухудшаться, мы просто не пустим ее в школу.

Она хотела что-то сказать, но остановилась.

– Хорошо.

Он посмотрел на часы:

– Мне бы надо поторапливаться. Она кивнула, и он быстро доел остатки завтрака. Пока он осушал чашку кофе, она спросила его про вчерашнюю газету.

– В спальне, – ответил он.

– Есть что-нибудь новенькое?

– Ничего. Все то же самое. Так по всей стране, то здесь, то там. Микроба они пока обнаружить не смогли.

Она прикусила нижнюю губу.

– И никто не знает, что это?

– Сомневаюсь. Если бы знали – если бы хоть кто-нибудь знал – они бы непременно сообщили.

– Не может этого быть – чтобы никто не имел понятия…

– Понятие у каждого свое. Да что с того толку.

– Но что-то они говорят? Он пожал плечами:

– Все бактериологическое оружие находится под контролем…

– Ты не думаешь, что это?..

– Бактериологическое оружие?

– Да.

– Но война-то закончилась.

– Боб, – внезапно сказала она, – как ты думаешь, тебе надо идти на работу? Он вымученно улыбнулся:

– А что еще делать? Нам же надо что-то есть.

– Знаю. Но…

Он через стол дотянулся до нее и почувствовал, как холодна ее рука.

– Лапушка, все будет хорошо, – сказал он.

– Ты думаешь, Кэтти надо отправлять в школу?

– Думаю, да. Пока не было заявления правительства о закрытии школ, я не вижу причины держать ее дома. Она абсолютно здорова.

– Но там, в школе все дети…

– Я все-таки думаю, что так будет лучше, – сказал он.

Она тихо вздохнула.

– Хорошо. Пусть будет по-твоему.

– Что-нибудь еще, пока я не ушел? – спросил он.

Она покачала головой.

– Сегодня не выходи из дома, – сказал он. – И ляг в постель.

– Ладно, – ответила она, – как только отправлю Кэтти.

Он погладил ее по руке. На улице сигналил автомобиль. Глотнув остатки кофе, он забежал в ванную сполоснуть рот, достал из стенного шкафа пиджак и, на ходу натягивая его, поспешил к выходу.

– Пока, лапушка, – сказал он, целуя ее в щечку. – Все это того не стоит. Ну, будь.

– Пока, – сказала она. – Будь осторожен. Он пересек лужайку, чувствуя на зубах остатки висящей в воздухе песчаной пыли; ее назойливый запах остро щекотал ноздри.

– Привет, – сказал он, садясь в машину и захлопывая за собой дверь.

– Приветствую, – отозвался Бен Кортман.