Текст книги "Невероятный уменьшающийся человек"

Автор книги: Ричард Мэтисон (Матесон)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Он долго лежал в таком положении, не в силах пошевелиться, жадно наполняя легкие холодным воздухом. Его трясло от пережитого ужаса и физического перенапряжения. «Залез, – думал Скотт. – Залез, залез». Он был не в состоянии думать о чем-либо другом.

Как Скотт ни устал, мысль о победе согревала его и придавала уверенности.

Глава 4

Прошло некоторое время. Он нетвердо встал на ноги и огляделся.

Вся поверхность огромной крышки стола была завалена внушительного вида банками из-под краски, бутылками, склянками. Скотт пошел мимо этих исполинов. По дороге он забрался на полотно пилы с зазубренным краем и потом бежал что было мочи по ее гладкой и холодной как лед поверхности, чтобы быстрее вновь ступить на крышку стола.

Оранжевая краска. Скотт прошел мимо разрисованной яркими полосами банки. Голова его едва доходила до нижнего края этикетки. Он вспомнил, как когда-то подолгу красил здесь, внизу, садовые стулья. Но все это было в прошлом, от которого его отделяло роковое падение в погреб.

Запрокинув голову, Скотт глядел на запачканную оранжевой краской ручку кисточки, торчащую из склянки гигантских размеров. Всего какой-то день тому назад он мог бы удержать кисточку в руках. Теперь же она была в десять раз длиннее его тела. Для него она стала огромной, полированной желтой дубиной с острым как нож концом.

Раздался громкий щелчок – и погреб опять наполнился сравнимым с шумом океана ревом масляного обогревателя. Сердце забилось учащенно, но через некоторое время его биение снова стало ровным. Нет, никогда он не сможет привыкнуть к этому всегда неожиданному, как гром среди ясного неба, оглушительному гулу обогревателя. Но, впрочем, все равно, ведь мучиться осталось не больше четырех дней.

Ноги начали замерзать – нельзя было терять ни секунды. Миновав пустые банки из-под краски, похожие на неуклюжих монстров, он вышел к свисающей перепутанными кольцами с крышки холодильника веревке толщиной с его тело.

Вот уж настоящее везение. Рядом с высящейся, как башня, коричневой бутылкой из-под скипидара Скотт нашел мятую тряпку розового цвета. Судорожно обмотал часть ее вокруг тела, подоткнул под ноги, а на оставшуюся свободной часть лег спиной, ощутив под собой морщинистую поверхность и провалившись в ее складки, как в перину. От тряпки густо пахло краской и скипидаром, но Скотту уже было все равно. Укутавшись, он вскоре погрузился в ласковые объятия тепла.

Запрокинув голову и прищурившись, Скотт смотрел на бесконечно далекую крышку холодильника. Оставалось преодолеть подъем в семьдесят пять футов. На стенке холодильника не было ни единой щербинки, в которую он мог бы поставить ногу. Точки опоры надо будет искать на самой веревке. Но, по всей видимости, все семьдесят пять футов придется преодолеть, подтягиваясь на руках.

Глаза закрылись, и некоторое время Скотт пролежал, не поднимая век. Медленно дыша, он старался максимально расслабиться. Если бы в желудке унялась острая боль, вызванная голодом, он смог бы уснуть. Но эта боль волнами обрушивалась на стенки желудка, и тот в ответ недовольно урчал. Скотт недоумевал: неужели ощущения не обманывали его и желудок был совершенно пуст?

Поймав себя на том, что он весь отдался мыслям о еде – о ростбифе, роняющем капли пряного соуса, и бифштексе, щедро посыпанном грибами с коричневыми краями и луком, – Скотт понял, что пора вставать. Пошевелив еще раз отогревшимися пальцами ног, он сбросил с себя покрывало и встал.

Только теперь он вспомнил о происхождении тряпки, под которой отогрелся.

Это был обрывок нижней юбки, когда-то принадлежавшей Лу, но уже давно изношенной и выброшенной в коробку со старым тряпьем. Подняв уголок тряпки, Скотт помял пальцами мягкую ткань и ощутил странную острую боль в груди и животе. Но уже не голод мучил его, а память об утраченном.

– Лу, – прошептал он, не в силах отвести взгляд от материи, которая когда-то касалась теплого, испускающего нежный аромат тела жены.

В сердцах Скотт бросил тряпку, и на лице его застыла суровая маска. Он поддал тряпку ногой и, потрясенный этим новым переживанием, отвернулся от нее и твердым шагом пошел к краю стола. Веревка оказалась такой толстой, что он не мог ухватиться за нее пальцами, – значит, придется ползти по ней, как по дереву.

К счастью, веревка свисала так, что первую часть пути Скотт смог преодолеть на четвереньках.

Он подергал веревку изо всех сил вниз, чтобы проверить, прочно ли она закреплена. Веревка чуть-чуть поддалась, потом натянулась. Скотт подергал еще раз: все, прочно держится. Но это означало крушение всех его надежд на то, что ему удастся вместе с веревкой сбросить вниз коробку печенья, лежавшую на скрученной кольцами на крышке холодильника веревке. До этого момента Скотт питал некоторую надежду на успех своего замысла.

– Ладно, – вздохнул Скотт и, набрав в легкие побольше воздуха, полез вверх.

Карабкаясь по веревке, он пользовался приемами, при помощи которых жители побережий южных морей забираются на кокосовые пальмы: колени подбирал повыше, тело выгибал дугой, сдавливая веревку ступнями, обхватив ее руками и цепляясь за нее пальцами. Не глядя вниз, Скотт упорно поднимался.

Тяжело задышав, он напряг все мышцы, судорожно вжимаясь телом в веревку, которая сползла на несколько дюймов, а для него – на несколько футов вниз. Веревка заходила из стороны в сторону, извиваясь легкими волнами, а он висел на ней, дрожа всем телом.

Через несколько мгновений раскачивание прекратилось, и Скотт опять полез вверх, но теперь много осторожнее.

Через пять минут он добрался до первой петли и уселся на ней верхом, как на качелях, крепко держась рукой за веревку и упираясь спиной в холодильник. От стенки холодильника веяло холодом, но халат Скотта был из толстой материи и отлично его защищал.

Скотт оглядел все необъятное пространство погреба, в котором жил. Где-то далеко – почти в миле от себя – он увидел край скалы, груду садовых кресел, крокетные принадлежности. Взгляд его двинулся дальше. Вон там огромная пещера с водяным насосом, дальше – гигантский водогрей, из-под которого выглядывает краешек крышки картонной коробки – ночного убежища Скотта.

Взгляд переместился еще дальше – и Скотт увидел обложку журнала.

Журнал лежал на подушечке на крышке металлического стола с ножками крест-накрест, стоявшего рядом с тем столом, с которого Скотт начал свой подъем по веревке. Раньше он не замечал журнала, потому что тот был скрыт жестянками из-под краски. На обложке была фотография женщины. Высокая, вряд ли красивая, но хорошенькая, в плотно облегающем красном свитере и не менее плотно сидящих черных шортах, закрывавших только бедра, она стояла, облокотившись на камень, и на лице ее сияло выражение довольства.

Скотт пристально глядел на фотографию дородной женщины: улыбаясь, она смотрела с обложки прямо на него.

Странно, подумал Скотт, сидя на веревке и болтая босыми ногами в воздухе, но он уже давно не испытывал желания. Тело нуждалось лишь в том, что поддерживало жизнь: в пище, одежде и тепле. Его существование в погребе, с того самого рокового зимнего дня, было подчинено одной цели: выжить. Иных желаний как бы и не существовало. Но сегодня он нашел обрывок нижней юбки Луизы и увидел огромную фотографию женщины.

Взглядом, полным любовного томления, он проследил очертания ее гигантского тела: два холма высокой пышной груди, легкую возвышенность живота, два столба минных ног, уходящих пирамидой вверх.

Скотт не мог оторвать взгляд от женщины. Солнечный свет играл золотом в ее темно-каштановых волосах, и он словно чувствовал на губах их мягкую шелковитость. Ему казалось, что он вдыхал ароматное тепло ее тела. Мысленно скользя руками по стройным ногам, Скотт представлял, какая у нее гладкая кожа. Он представлял, как наполняет целые пригоршни этими податливыми грудями, мысленно вкушал сладость ее губ и тонкой струйкой вливал в себя теплый дурман ее дыхания. Содрогнувшись от охватившего его чувства бессилия, Скотт невольно раскачал веревку под собой.

– О Боже, – прошептал он. – О Боже, Боже...

Он по многому изголодался.

49 дюймов

Выйдя из ванной с мокрым, распаренным после душа и бритья телом, он застал Лу в гостиной за вязаньем. Телевизор был выключен, и тишину нарушал лишь шелест редких машин за окнами дома. Скотт задержался в дверях, глядя на жену. На ней был желтый халат, наброшенный на ночную рубашку. Халат и рубашка, сшитые из шелка, плотно облегали округлые выступы ее грудей, широкие бедра, длинные прямые ноги. Скотт почувствовал в нижней части живота резкое покалывание, как от электрического разряда. Как долго он не испытывал ничего подобного: то запрет врачей из-за обследований, то работа, то бремя не покидающего души страха.

Лу взглянула на него и улыбнулась.

– У тебя такой свежий вид.

Не слова жены, не выражение ее лица, но что-то иное, необъяснимое, заставило его вспомнить о своем росте и прийти в крайнее смущение. Скривив губы в жалкое подобие улыбки, Скотт прошел к дивану и сел рядом с Лу, тут же пожалев о том, что сделал это.

– От тебя очень приятно пахнет, – потянув носом воздух, сказала Лу. Она имела в виду запах его лосьона для бритья.

Скотт что-то тихо буркнул себе под нос, глядя на правильные черты ее лица, на ее пшеничного цвета волосы, зачесанные назад и завязанные в хвостик ленточкой.

– Ты выглядишь хорошо, – сказал он. – Просто здорово.

– Здорово! – усмехнулась она. – Не я, а ты.

Скотт резко наклонился и поцеловал ее теплую шею. Лу в ответ медленно погладила его по щеке.

– Такая приятная, гладкая, – пробормотала она.

Он сглотнул. Было ли это игрой воображения, фантазией его самолюбия или она действительно разговаривала с ним как с мальчиком? Скотт медленно убрал ладонь с горячей ноги жены и посмотрел на белую полоску, оставшуюся у него на пальце. Две недели назад ему пришлось снять обручальное кольцо из-за того, что пальцы стали слишком тонкими. Прочистив горло, он спросил без всякого интереса:

– Что ты вяжешь?

– Свитер для Бет, – ответила она.

– А-а...

Скотт молча сидел и смотрел, как жена ловко работает длинными спицами. Затем порывисто положил щеку ей на плечо. Мозг его тут же отметил: «Неверный ход». И от этого Скотт почувствовал себя совсем маленьким – ребенком, приникшим к матери. Однако он не пошевелился, думая, что было бы совсем уж нелепо сразу отодвинуться. Скотт чувствовал, как мерно поднималась и опускалась грудь Лу и как у него в животе что-то напряглось, да так и не отпустило.

– А что ты спать не идешь? Не хочешь? – тихо спросила Лу.

Он поджал губы, по спине у него пробежал озноб.

– Нет.

Опять показалось? А может, и вправду голос его, будто лишенный мужественности, звучал как-то слабо, по-детски? Скотт угрюмо посмотрел на треугольный вырез халата жены, на глубокую впадину между двумя высокими холмами ее грудей. От того, что он подавил в себе желание дотронуться до них, в пальцах возникла нервная дрожь.

– Ты устал? – спросила Лу.

– Нет. – Ответ получился слишком резким, и Скотт уже мягче поправился: – Немножко.

После некоторого молчания Лу спросила:

– А что же ты не доел мороженое?

Он со вздохом закрыл глаза. Может быть, это все и показалось ему, да что толку: он все равно сам чувствует себя мальчиком – нерешительным, ушедшим в себя, по глупости задумавшим пробудить желание в этой взрослой женщине.

– Может, тебе принести его сюда? – спросила жена.

– Нет!

Скотт убрал голову с ее плеча и, тяжело откинувшись на подушку, мрачно оглядел комнату. Вся она была какая-то безрадостная. Их мебель еще оставалась на старой квартире в Лос-Анджелесе, и здесь они поставили то, что Марти за ненадобностью и древностью хранил на чердаке. Угнетающая обстановка: стены темно-зеленого цвета, ни одной картинки, окно, завешанное бумагой вместо занавесок, потертый ковер, скрывающий часть поцарапанного пола.

– Что с тобой, дорогой? – спросила Лу.

– Ничего.

– Я что-то сделала не так?

– Нет.

– Тогда что?

– Говорю же – ничего.

– Что ж, пусть так, – прошептала Лу.

Неужели она ничего не понимает? Да, конечно, для нее настоящее испытание – жить в состоянии страшного напряжения, каждую секунду ожидая звонка, телеграммы, письма из Центра... Пока безрезультатно. И все же...

Скотт снова посмотрел на пышное тело жены, и у него перехватило дыхание. Его мучило не только физическое желание – и не столько оно, сколько страх встретить завтра и послезавтра уже без нее. Скотта изматывал ужас собственного положения, не поддающегося описанию.

Не несчастный случай вырвет его из ее жизни, не быстротечная болезнь, оставляющая человека в памяти родных и друзей таким, каким он был при жизни, в одночасье, безжалостно лишит его любви Лу. И не продолжительная болезнь, во время которой он, по крайней мере, оставался бы самим собой, и, хотя Лу смотрела бы на него с жалостью и страхом, во всяком случае она видела бы перед собой человека, которого знала еще до начала болезни.

Его беда была страшнее, много ужаснее.

Так пройдут месяцы, может быть, даже год, если врачам не удастся остановить развитие недуга. День за днем он и Лу проживут вместе целый год, а процесс тем временем будет неуклонно продолжаться. Они будут есть за одним столом, спать в одной постели, а Скотт все будет уменьшаться. Они будут заботиться о Бет, слушать музыку, видеть друг друга каждый день, а он все будет уменьшаться. И каждый день он будет встречать какую-нибудь новую неприятность, свыкаться с каким-нибудь новым ужасным открытием. Он будет уменьшаться, и каждый день весь сложный механизм их взаимоотношений будет претерпевать какие-нибудь изменения.

Они будут смеяться: ведь это же невозможно – все время ходить с постными лицами. Ведь вероятно, однажды они посмеются какой-то шутке – и это будет момент веселого забвения всех страхов. А затем снова на них обрушится темным океаном, сметающим на своем пути все преграды, ужас: смех смолкнет и радости придет конец. И правда, от которой по телу бегут мурашки, правда о том, что он уменьшается, вернет и все их страхи и омрачит жизнь.

– Лу.

Она повернула к нему голову. Скотт наклонился, чтобы поцеловать жену, но не смог дотянуться до ее губ. Придя в раздражение, он отчаянным движением встал коленом на диван и запустил правую руку в копну ее шелковистых волос, нервно надавливая ей на голову кончиками пальцев.

Резким движением отклонив голову Лу назад, Скотт впился в ее рот и вдавил ее своей тяжестью в подушку. Губы Лу, не ожидавшей такого поступка от мужа, были напряжены.

Скотт услышал, как упали на пол свитер и клубок и как приятно зашуршали в его сжимающихся пальцах шелковистые волосы жены. Он провел рукой по ее мягкой податливой груди. Оторвавшись от ее рта, впился своими полуоткрытыми губами в ее шею, сладостно-медленно покусывая зубами ее теплую кожу.

– Скотт! – задыхаясь, произнесла Лу.

От звука этого голоса он будто вмиг обессилел. И почувствовал, как внутри разливается холодная пустота. Почти устыдившись того, что сделал, Скотт отодвинулся от жены. Руки его безвольно сползли с теплого тела.

– Милый, что случилось? – спросила она.

– Разве ты сама не знаешь? – И Скотт неприятно поразился тому, как дрожит собственный голос Быстрым движением он приложил руки к щекам и во взгляде жены прочел неожиданно пришедшее понимание.

– О милый, – сказала Лу, наклонившись к нему.

Теплыми губами она прижалась к его рту, а он все так и сидел, будто окаменев. Ее ласки, голос, поцелуй – все было лишено страсти, все было не так, как у женщины, страстно желающей своего мужа. В голосе Лу, в ее прикосновениях была только снисходительность доброй женщины, жалеющей беднягу, который захотел близости с ней.

Скотт отвернулся.

– Не надо, дорогой, – с мольбой в голосе произнесла Лу и взяла его за руку. – Откуда же мне было знать? Ведь в последние два месяца между нами ничего не было... даже ни одного поцелуя... ни одного...

– У нас совсем не было для этого времени, – откликнулся он.

– Так в этом-то все и дело, – продолжала Лу. – Как же я могла сдержать удивление? Разве не так?

Скотт сделал глотательное движение, и в горле у него раздался сухой щелчок.

– Может, и так, – произнес он едва слышно.

– Милый. – Она поцеловала его руку. – Не думай, будто я... будто я тебя оттолкнула.

Скотт засопел носом.

– Мне кажется, что... что это было бы немножко нелепо, – сказал он, стараясь казаться спокойным. – Со мной... вот таким. Это было бы...

– Милый, прошу тебя. – Она не дала ему договорить. – Ты все усложняешь.

– Посмотри на меня. Что уж тут усложнять?

– Скотт... Скотт... – И она прижала его маленькую ручку к своей щеке. – Если бы я могла хоть словом помочь.

Он смотрел в сторону, не решаясь встретиться взглядом с женой.

– Ты здесь ни при чем.

– Почему из Центра-то не звонят? Почему все никак не разгадают тайну болезни?

Теперь он знал, что мужская сила вся из него вышла. И даже помышлять о близости с Лу было как-то глупо.

– Обними меня, Скотт, – попросила Лу.

Несколько секунд он сидел неподвижно, опустив подбородок, с остановившимся, ничего не выражающим взглядом, который делал непроницаемой застывшую на его лице маску отчаяния. Отняв от лица правую руку, он попробовал обнять Лу, боясь, что руки не хватит, чтобы обхватить ее поясницу. Мышцы живота свело судорогой. Скотту хотелось подняться с дивана и уйти прочь. Он чувствовал себя тщедушным, нелепым созданием, смешным карликом, который вознамерился совратить нормальную женщину, и сидел, будто окаменев, чувствуя сквозь шелковую одежду тепло ее тела. Скотт скорее согласился бы умереть, чем сознаться жене в том, что под тяжестью ее руки у него ломило плечо.

– У нас могло... могло бы получиться. – В голосе Лу слышался призыв. – Мы...

Скотт как-то странно завертел головой, как будто высматривая путь к бегству.

– Хватит, Лу. Оставь это. Забудь об этом. Я был дураком...

Он чуть отодвинулся и до боли стиснул руки.

– Просто оставь это, – повторил он. – Оставь.

– Любимый, я бы не сказала, что это очень хорошо с твоей стороны, – запротестовала Лу. – Ты не думаешь, что...

– Нет, я не думаю! – резко ответил он. – И ты тоже так не думаешь.

– Скотт, я знаю, что тебе больно, но...

– Прошу, забудь об этом.

Глаза его были закрыты, сквозь сжатые зубы слова проходили чуть слышно и предостерегающе.

Лу молчала. А Скотт дышал так, будто ему не хватало воздуха. Комната, в которой они сидели, стала для него местом гибели всех надежд.

– Ладно, – наконец прошептала Лу.

Какое-то время Скотт покусывал нижнюю губу, а потом вдруг спросил:

– Ты написала об этом своим родителям?

– Моим родителям?

В глазах жены Скотт прочел удивление.

– Думаю, тебе следовало бы это сделать, – сказал он, тщательно контролируя собственный голос. Потом слабо пожал плечами: – Узнай, сможешь ли ты у них пожить. Ты понимаешь.

– Я не понимаю, Скотт.

– Что ж... не считаешь ли ты, что было бы полезно посмотреть правде в глаза?

– Скотт, чего ты хочешь?

Он опустил подбородок, чтобы скрыть нервное глотательное движение.

– Я хочу сделать необходимые распоряжения по поводу тебя и Бет на тот случай...

– Распоряжения! А что мы...

– Ты перестанешь наконец перебивать меня?

– Распоряжения! Что мы, мебель какая-нибудь, чтобы ты делал распоряжения... распоряжался нами как имуществом?

– Просто я стараюсь реально смотреть на вещи.

– Ты все время стараешься быть жестоким. И только потому, что я не знала, что...

– О, прекрати это, прекрати. Я вижу, с тобой бессмысленно пытаться говорить по-деловому.

– Ладно, давай по-деловому, – сказала она, и от сдерживаемого гнева у нее напряглось лицо. – Ты предлагаешь мне оставить тебя здесь и уехать с Бет? Это то, что ты называешь деловым подходом?

Он буквально впился пальцами в колени.

– А что, если в Центре ничего не найдут? Что, если они никогда ничего не найдут?

– Ты считаешь, что, если они ничего не найдут, я должна буду тебя оставить?

– Я считаю, что для тебя это будет лучше всего, – сказал он.

– Но я так не считаю!

И она заплакала, закрыв лицо руками; слезы просачивались между ее пальцами.

Скотт же, будто онемев и чувствуя себя совершенно беспомощным, лишь с грустью смотрел на ее вздрагивающие плечи.

– Извини меня, Лу, – сказал он, но в голосе его совсем не было раскаяния.

Она ничего не ответила – ее душили рыдания.

– Лу. Я... – Он протянул мертвенно-холодную руку и положил ее на колено жены. – Не плачь. Я не стою твоих слез.

Она помотала головой, будто оказалась перед сложной, неразрешимой проблемой. Затем шмыгнула носом и вытерла слезы.

– Вот, возьми.

Скотт протянул ей носовой платок, который достал из кармана халата.

Лу молча взяла платок и прижала к своим мокрым щекам.

– Прости, – после паузы выдавила она.

– Тебе не за что просить прощения. Это я виноват. Я сорвался, потому что почувствовал себя как-то глупо, нелепо.

«А теперь, – подумал Скотт, – я ударился в обратное: в самобичевание, самоуничижение. Воспаленный мозг способен на самые разные направления мысли, вплоть до полностью противоположных».

– Нет. – И она резко прижала ко лбу кончики пальцев. – Я не имею права... – Фраза повисла в воздухе. – Я постараюсь быть более понятливой.

На мгновение ее взгляд задержался на полоске белой кожи, оставшейся на его пальце от обручального кольца. Затем, вздохнув, она встала.

– Я пойду приму душ.

Скотт проследил взглядом, как она пересекла комнату и вышла в коридор. Он слышал ее шаги и щелчок замка в ванной комнате. Очень медленно Скотт встал и прошел в спальню.

Лежа в темноте, он глядел в потолок.

Пусть поэты и философы утверждают, что человек больше, чем просто кусок плоти, пусть они рассуждают о его непреходящей ценности и о величии его души. Да только все это чушь.

Приходилось ли им обнимать женщину руками, короткими настолько, что их невозможно свести у нее за спиной? Приходилось ли им спорить о своих мужских достоинствах с человеком, который в два раза выше ростом?

Лу вошла в спальню, сняла халат и положила его в изножии кровати. В темноте Скотт услышал сухой шелест материи. Потом она села, и на ее половине прогнулся матрац. Затем она вытянула ноги, и Скотт услышал, как ее голова мягко упала на подушку. Весь в напряжении, он лежал, чего-то ожидая.

Через минуту Скотт услышал шелест шелковой ткани и почувствовал, как рука жены коснулась его груди.

– Что это такое? – спросила она тихо.

Скотт молчал.

Она приподнялась на локте.

– Скотт, это твое кольцо, – сказала она, ощупывая тонкую цепочку, и Скотт почувствовал, как та чуть-чуть врезалась ему в шею. – И ты давно носишь его вот так?

– С того времени, как снял с пальца, – ответил Скотт.

С минуту они молчали. Затем он услышал ее полный любви голос:

– О любимый!

Руки жены призывно обвились вокруг Скотта, и сквозь ее шелковую рубашку он вдруг почувствовал жар прижимающегося к нему тела. Она впилась в его рот своими ищущими губами и словно кошка вонзила ногти в его спину, отчего по всему телу Скотта пробежал озноб.

И вдруг к нему вернулась вся его сила, и притупившийся было голод по женскому телу вспыхнул вновь и вырвался на волю молчаливыми, грубыми ласками. Его руки бегали по пылающему телу Лу, трогали и ласкали его. Открытым ртом он жадно хватал ее губы. Темнота комнаты ожила, и их переплетенные тела охватило пламя страсти. Слова были ни к чему. Ищущие руки, нетерпеливые толчки, кипение крови, сладкие мучения, от которых страсть томится еще больше, служили им лучше ненужных слов. Их тела говорили языком куда более понятным.

А когда все закончилось и ночь набросила на сознание Скотта свое тяжелое черное покрывало, он уснул, довольный, в теплых объятиях Лу. И хотя бы на одну ночь к нему вернулся душевный покой, канули в забытье все его страхи.