Текст книги "Тайник"

Автор книги: Ричард Маккенна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Маккенна Ричард
Тайник

Ричард Маккенна

Тайник

Сегодня утром мой сын спросил меня, чем я занимался во время войны. Ему уже пятнадцать, и я ума не приложу, почему он никогда не спрашивал об этом раньше. Понятия не имею, почему я даже не предвидел такого его вопроса.

Он как раз собирался в лагерь, и мне удалось отделаться от него одной фразой, что я выполнял задание правительства. В лагере он проведет две недели. Пока его наставникам не наскучит понукать его, он будет делать то же, что и все его сверстники, и не хуже их. Но едва его оставят в покое, он тут же примется разглядывать какой-нибудь муравейник или уткнется в какую-нибудь из своих книжек. Последнее его увлечение – астрономия. А как только он вернется домой, он тут же снова спросит меня, чем я занимался во время войны, и никуда не денешься – придется ответить.

Но я и сам не вполне понимаю, чем я занимался во время войны. Подчас мне кажется, что отряд, в котором я состоял, сражался – не на жизнь, а на смерть – с легендой местного значения и один лишь полковник Льюис отдавал себе в этом отчет. Победили ли мы ее? Право, не знаю. Знаю другое: от иных людей война потребовала риска несравнимо более тяжкого и безвестного, чем просто рискнуть своей головой в бою. От меня, например.

Все началось в 1931 году, когда в пустыне близ поселка Баркер, штат Орегон, нашли бездыханное тело мальчишки. При нем оказался мешочек с золотоносной рудой и солидный, размером с палец, кристалл двуокиси урана. Кристалл как странная диковина попал в конце концов в пробирную палату в Солт-Лейк-Сити и осел там до 1942 года, когда вдруг приобрел невероятно важное значение. Армейская разведка установила, что его добыли, по-видимому, в окрестностях Баркера, в районе площадью примерно сто квадратных миль. Доктора Льюиса призвали на службу как полковника запаса и приказали ему искать жилу, Но весь район со времен миоцена был перекрыт тысячефутовым слоем лавы, и искать здесь пегматитовые пласты было, с геологической точки зрения, совершенной нелепостью. Здесь не наблюдалось никаких размывов, район вообще никогда не подвергался оледенению. Доктор Льюис сразу же возразил, что кристалл мог появиться здесь лишь при посредстве человеческих рук.

Пользы его возражения не принесли. Ему ответили, что рассуждать не входит в его обязанности. Высшее начальство все равно не будет удовлетворено до тех пор, пока на поиски не уйдет бездна денег и трудов. Армия мобилизовала в помощь полковнику группу выпускников геологических колледжей, включая и меня, и потребовала регулярно докладывать, как идут дела. Во имя нашего блага, а может, и от отчаяния доктор Льюис решил устроить для нас образцовую полевую практику: мы без устали рисовали схемы и отмечали на них, сколько слоев базальта и какой толщины отделяет нас от довулканических миоценовых пород. По крайней мере, мы тем самым могли внести свой вклад в науку о строении Колумбийского плато. А попутно собрать решающие доказательства, что урановой руды здесь нет и в помине, выходит, мы ели свой хлеб не даром.

Унылое местечко этот Орегон! Район поисков представлял собой скучную плоскую равнину; повсюду виднелись обнажения черной лавы, а между ними скудная серая почва с жиденькими кустиками полыни. Летом здесь сушь и жара, зимой земля едва припорошена тощим снежком. А ветры дуют вдоль и поперек и зимой и летом. Во всем Баркере насчитывалась от силы сотня деревянных домишек по пыльным улочкам да еще несколько амбаров за околицей. Местная молодежь ушла на войну или на военные заводы, а старики, казалось, нас просто возненавидели. Нас было двадцать человек, не считая бурильщиков, которые работали по контракту и жили в собственном городке на колесах; мы же, так сказать, оставались с поселком лицом к лицу. Спали мы и ели в строении под названием "Колторп-хауз", на той же улочке, где располагалась наша штаб-квартира. Снабжали нас отдельно от поселка, и для жителей его мы были все равно что завоеватели с Марса.

И тем не менее мне наша жизнь нравилась. Доктор Льюис обращался с нами как со студентами, читал нам лекции, проводил опросы, рекомендовал литературу. Он проявил себя хорошим учителем и незаурядным ученым, и мы его любили. Каждому из нас он дал полное представление обо всех этапах работы. Я начал с картографических съемок на поверхности, затем гнул хребет с бурильщиками, которые прогрызали базальт до коренных гранитов в тысячах футов под нами. Наконец, я занимался гравиметрическими и сейсмическими измерениями. Дух товарищества царил в нашей среде; мы понимали, что геофизическим экспедиционным навыкам, какие мы получаем изо дня в день, буквально нет цены. Для себя я решил, что после войны буду готовить диссертацию по геофизике. Разумеется, под руководством доктора Льюиса.

В 1944 году, к началу лета, полевые работы закончились. Бурильщики отбыли восвояси. Мы упаковали тонны керна, ящики гравиметрических таблиц и рулоны снятых с сейсмографов лент – все это теперь перекочевывало в лабораторию доктора Льюиса в Среднезападном университете. Там нам предстояли новые месяцы бесценной тренировки – полученные нами данные следовало превратить в связку геофизических карт. Собирались мы лихорадочно, только и разговоров было, что на днях мы снова увидим девушек и организуем вечеринку. Но тут армейское начальство распорядилось, чтобы часть отряда продолжила полевые изыскания. Доктор Льюис формально подчинился распоряжению, но оставил всего-то одного человека, и выбор пал на меня.

Я чувствовал себя уязвленным в самое сердце. Словно меня ни за что ни про что исключили из университета. На мой взгляд, он обошелся со мной жестоко и бессердечно.

– Раз в день садитесь в машину и катайтесь по окрестностям со счетчиком Гейгера, – сказал мне Льюис. – А потом сидите себе в конторе и отвечайте на телефонные звонки...

– А если начальство позвонит в мое отсутствие? – мрачно осведомился я.

– Наймите секретаря, – ответил он. – Это вам разрешается.

И они уехали, оставив меня в звании начальника партии, но без подчиненных, бросив меня на растерзание враждебно настроенным туземцам. Я пришел к выводу, что ненавижу полковника Льюиса лютой ненавистью и жажду случая, чтобы ему отомстить. Несколько дней спустя старый Дейв Джентри подсказал мне, как это сделать.

Дейв был худой, иссохший старик с седыми усами; столовался я теперь там же, где и жители Баркера, и мне досталось место с ним рядом. Каждая трапеза оборачивалась для меня пыткой. Я поневоле слышал ехидные реплики, что вот иные молодые люди прячутся за чужие спины, не желают воевать и только зря переводят деньги налогоплательщиков. Однажды за ужином я не выдержал, швырнул вилку в недоеденные бобы и встал.

– Армия прислала меня сюда, и армия не выпускает меня отсюда, – заявил я старикам и старухам, сидящим вокруг стола. – Мне тоже хотелось бы отправиться за моря и резать самураям глотки, защищая вас и отечество. Честное слово, хотелось бы! Чем брюзжать, лучше взяли бы и написали петицию своему конгрессмену...

Чеканя шаг, я вышел из-за стола на веранду. В душе моей клокотало негодование. Старый Дейв вышел вслед за мной.

– Не горячись, сынок, – сказал он. – Они сердятся на правительство, а вовсе не на тебя. Но до правительства как до звезд, а до тебя рукой подать...

– Добро бы рукой, а то плеткой, – отозвался я с горечью.

– На то есть свои причины, – заметил Дейв. – Уж если искать исчезнувшие сокровища, то совсем не так, как за это принялись вы. Ну и кроме того, "Рудник полоумного малыша" вообще не про вас, это наша собственность. Наша, жителей Баркера.

Ему перевалило за семьдесят, он присматривал за лошадьми на постоялом дворе. Носил он потертый жилет нараспашку, выцветшие подтяжки и серую фланелевую рубаху, и никому бы в голову не пришло заподозрить в нем мудреца. Но он был мудрец.

– Края тут необъятные, необжитые, пустынные, – продолжал он, – людям тут нелегко. Вот в каждом поселке и рассказывают об исчезнувшем руднике или о заброшенном тайнике с золотом. Ищут их одни несмышленые дети. Для взрослых, для большинства, довольно знать, что сокровища где-то рядом. Это помогает им выжить в наших местах...

– Понимаю, – откликнулся я. Что-то такое, незваное и странное шевельнулось в самой глубине моего сознания.

– А у нас в Баркере своего исчезнувшего рудника не было, – произнес Дейв. – Завелся каких-то тринадцать лет назад. И, понятно, людям вовсе не по вкусу, что вы хотите отобрать его у них грубой силой, да еще так скоро...

– Нам прекрасно известно, что никакого рудника здесь нет, – сказал я. Мы докажем, что его нет, вот и все.

– Если бы вы могли это доказать, – ответил Дейв, – было бы еще хуже. Да только ничего вы не можете. Мы сами видели руду, держали ее в руках. Это был кварц, насквозь проросший чешуйками и жилками золота. И мальчишка добрался до него из дому пешком. Залежь должна быть где-то здесь, совсем близко!..

Он взметнул руку в ту сторону, где мы и вели поиски. Над равниной нависли прозрачные сумерки, и я, к собственному своему изумлению, вдруг понял, что во мне просыпается интерес к его словам. Полковник Льюис непрестанно втолковывал нам, чтобы мы не слишком-то верили в эти россказни. И если кто-нибудь из наших вспоминал про них, то я сам первым принимался его высмеивать, и обычно мы хором предлагали бедолаге обойти район с магическим ивовым прутиком. Мы свято верили, что никакой жилы здесь нет и никогда не было. Но теперь я остался один и к тому же сам себе начальник...

Дейв и я, не сговариваясь, оперлись одной ногой на нижнюю перекладину перил; не сговариваясь, опустили руки и положили их на колено. Дейв выплюнул табачную жвачку и поведал мне историю Оуэна Прайса.

– Он всегда был тронутый, – говорил Дейв. – Сдается мне, перечитал все книжки, какие нашлись в поселке. Натура у него, у малыша, была неугомонная...

Я не фольклорист, но даже я без труда видел, что к рассказу уже примешались крупицы вымысла. К примеру, Дейв уверял, что рубаха на мальчишке была порвана в клочья, а на спине у него виднелись кровавые борозды.

– Словно кугуар его когтями полоснул, – говорил Дейв. – Но какие здесь в пустыне кугуары! Мы пошли назад по следам малыша и шли, пока не сбились, – он так петлял, что вконец нас запутал, – но ни одного отпечатка звериной лапы мы не видали...

Я мог бы, конечно, выкинуть эту чепуху из головы, и все же история захватила меня. Может, виной тому была неспешная, уверенная манера рассказчика, может, обманчивые сумерки, а может, мое уязвленное самолюбие. Но мне подумалось, что в крупных лавовых полях подчас встречаются разрывы и на поверхность выдавливаются огромные глыбы исконных пород. А что, если такой же выброс случился где-нибудь поблизости? Выброс, вероятно, невелик, футов двести-триста в поперечнике, и наши буровые нечаянно миновали его, а там полным-полно урана. Обнаружь я его – полковник Льюис стал бы всеобщим посмешищем. Самые основы геологии оказались бы подорванными. И это сделал бы я, Дьюард Кемпбелл, я, которого отвергли, которым пренебрегли. Весь мой здравый смысл восставал против таких нелепых выдумок, но какая-то бестия, прячущаяся в глубинах сознания, уже принялась сочинять злорадное письмо полковнику Льюису, и это занятие мне понравилось.

– Кое-кто у нас уверен, – говорил Дейв, – что сестренка малыша могла бы рассказать, где он нашел свой клад, если бы захотела. Она частенько бегала в пустыню вместе с ним. И когда все это приключилось, она словно ополоумела, а потом и вовсе онемела, но теперь, я слышал, балакает опять. – Он покачал головой. – Бедняжка Элен, она, похоже, выросла бы красавицей...

– А где она живет? – осведомился я.

– С мамашей в Сейлеме, – ответил Дейв. – Окончила курсы, нанялась секретаршей к какому-то тамошнему юристу...

Миссис Прайс оказалась женщиной пожилой и весьма суровой, а ее влияние на дочь почти не ведало границ. Она согласилась на предложение, чтобы Элен стала моей секретаршей, едва я упомянул цифру жалованья. Что касается допуска на Элен, я получил его с первого телефонного звонка: она уже проходила проверку, когда расследовали происхождение того злополучного кристалла. Оберегая репутацию дочери, миссис Прайс позаботилась о том, чтобы Элен нашла приют у ее знакомых в Баркере. Впрочем, репутация была вне опасности. Я не остановился бы перед тем, чтобы сделать Элен своей любовницей, если бы это помогло мне добиться цели, я вытянул бы из нее ее секрет лаской, если бы он только существовал. Но какой я мог принести ей вред, если сам прекрасно знал, что лишь разыгрываю представление под названием "Месть Дьюарда Кемпбелла"? Я же знал, что никакого урана мы никогда не найдем.

Элен была обыкновенная худенькая девочка, этакая перепуганная льдинка. Она носила туфли на низких каблуках, нитяные чулки и простенькие платьица с беленькими воротничками и манжетами. Единственной примечательной ее чертой была безупречно гладкая кожа – выгнутые темные брови, голубые с поволокой глаза и эта кожа придавали ей по временам вид совершенно неземной. Сидит она, бывало, опрятненькая, самопогруженная, коленки вместе, локотки прижаты, очи долу, голосок еле слышен – неприступная, как улитка в раковине. Стол ее располагался напротив моего, и она сидела так целыми днями, выполняла все, что бы я ей ни поручал, но расшевелить ее не удавалось никакими силами.

Я пытался шутить, пытался дарить ей всякие пустячки и оказывать знаки внимания, пытался напускать на себя печаль и делать вид, что остро нуждаюсь в жалости. Она выслушивала меня и продолжала работать – и оставалась далека, как звезда. Только через две недели и то по чистой случайности я сумел подобрать к ней ключик.

В тот день я решил бить на симпатию. Я заявил, что все бы ничего, что можно жить и в ссылке, вдали от дома и от друзей, но чего я положительно не способен вынести, так это унылого однообразия района поисков. Каждая его точка, мол, походит на любую другую, и на всем его протяжении нет ни одного живописного уголка. Что-то затеплилось в ней, и она взглянула на меня так, словно только что проснулась.

– Да тут полно удивительных мест, – сказала она.

– Садитесь в "джип" и покажите мне хоть одно, – бросил я с вызовом.

Она упиралась, но я насел на нее с ножом к горлу. Я повел "джип" в пустыню – он трясся и кренился, объезжая лавовые проплешины. Наша карта врезалась мне в память во всех деталях, и я знал, где он едет, знал каждую минуту, но только по координатам. Мы разбросали по пустыне дополнительные ориентиры: буровые скважины, воронки от сейсмических взрывов, деревянные вешки, консервные банки, бутылки и бумажки, пляшущие на нескончаемом ветру, – и все равно она оставалась до отчаяния однообразной.

– Скажите мне, когда мы доберемся до какого-нибудь из ваших удивительных мест, и я остановлюсь, – объявил я.

– Да тут кругом такие места, – отвечала она. – Прямо здесь, например.

Я остановил машину и посмотрел на Элен в изумлении. Голос ее стал грудным и сильным, глаза широко раскрылись. Она улыбалась – этого я вообще еще никогда не видел.

– А что здесь особенного? – поинтересовался я. – Чем замечательно это место?

Она не ответила. Она вышла из машины и отошла на десяток шагов. Самая ее осанка изменилась – она чуть ли не танцевала. Я приблизился и тронул ее за плечо.

– Ну скажите, что здесь особенного? – повторил я.

Она обернулась, но глаза ее смотрели не на меня, а мимо и вдаль. В ней появилась какая-то новая грация, она излучала энергию и стала вдруг очень хорошенькой.

– Здесь водятся псы, – сказала она.

– Псы?!.

Я внимательно оглядел чахлую полынь на убогих клочках земли, затерянных среди уродливых черных скал, и вновь перевел глаза на Элен. Что-то было неладно.

– Большие глупые псы, – сказала она. – Они пасутся стадами и едят траву. – Она продолжала озираться и всматриваться. – Огромные кошки нападают на псов и пожирают их. А псы плачут, плачут. Разве вы не слышите?..

– Но это безумие! – воскликнул я. – Что с вами?

С таким же успехом я мог бы ее ударить. Она мгновенно вновь замкнулась в себе, и я едва расслышал ответ.

– Простите меня. Мы с братом играли здесь в свои игры. Это была для нас вроде как сказочная страна. – На глаза Элен навернулись слезы. – Я не бывала здесь с тех самых пор, как... Я забылась. Простите меня.

Пришлось поклясться, что мне необходимо диктовать ей "полевые заметки", чтобы снова вытащить Элен в пустыню. Она сидела в "джипе" со своим блокнотом и карандашом, будто одеревенев, а я лицедействовал со счетчиком Гейгера и бормотал тарабарщину на геологическом жаргоне. Плотно поджав побледневшие губы, она отчаянно боролась со слышным ей одной зовом пустыни, и я видел, что она потихоньку проигрывает в этой борьбе.

В конце концов она опять впала в то же самое странное состояние, и на этот раз я уж постарался не нарушить его. Диковинным и удивительным был этот день, и я узнал много нового. Каждое утро я заставлял ее выезжать и вести "полевые заметки", и с каждым разом было все легче и легче сломить ее. Но едва мы возвращались в контору, она опять цепенела, и оставалось только диву даваться, каким же образом в одном теле уживаются два столь разных человека. Я называл два ее воплощения: "Элен из конторы" и "Элен из пустыни".

Частенько после ужина я беседовал на веранде со старым Дейвом. Однажды вечером он предупредил меня:

– Люди болтают, что с тех пор, как помер ее брат, Элен слегка не в своем уме. Они беспокоятся за тебя. И за нее...

– Я отношусь к ней как старший брат, – отвечал я. – Я никогда ее не обижу, Дейв. И если вдруг мы отыщем залежь, я позабочусь, чтобы ей хорошо заплатили...

Дейв покачал головой. Хотел бы я объяснить ему, что это всего-навсего безобидная игра и что никто никогда не найдет здесь никакого золота. И тем не менее игра захватила меня.

"Элен из пустыни" была само очарование, когда, беспомощная, сама того не желая, выдавала мне свои тайны. В теле женщины жила маленькая девочка. Голос ее обретал звучность, хотя она едва дышала от возбуждения, лицо становилось живым и проказливым, и та же чудесная перемена задевала и меня. Смеясь, Элен носилась меж черных камней и тусклой полыни и в мгновение ока наделяла их красотой. Она взяла в привычку водить меня за руку, случалось, мы с ней убегали от "джипа" на добрую милю. Обращалась она со мной, как если бы я был слепец или малое дитя.

– Нет, нет, Дьюард, не ходи туда, там обрыв! – бывало, восклицала она, оттаскивая меня прочь.

Обычно она шла первой, чтобы я, например, без труда отыскал камушки, по которым можно безопасно переправиться через ручей. Мне оставалось только подыгрывать. Она показывала мне леса и реки, утесы и замки. Страну населяли косматые лошади с когтями, золотые птицы, верблюды, ведьмы, слоны и множество всяких других существ. Я притворялся, что вижу их, и это делало ее доверчивой. И она пересказывала и исполняла в лицах все сказки, в какие когда-то играла с Оуэном. То он оказывался околдован, то она, и тому, кто сохранял свободу, приходилось бросить вызов ведьме или великану, чтобы снять наложенные ими чары и спасти другого. Иногда я оставался Дьюардом, а подчас я и сам почти верил в то, что я Оуэн.

Мы с Элен прокрадывались в заколдованные замки и, замирая от страха, прятались от великана, который разыскивал нас, бормоча проклятья, а потом мы удирали рука в руке из-под самого его носа.

Ну что ж, я добился того, чего хотел. Я подыгрывал Элен, но не упускал из виду и собственную свою игру. По вечерам я наносил на карту все, что узнавал за день о топографии волшебной страны. Геоморфологическое ее строение было удивительно правдоподобным.

Во время игры я то и дело намекал на сокровище великана. Элен не отрицала, что такое сокровище существует, но ответы ее становились смятенными и уклончивыми. Она подносила палец к губам и смотрела на меня в упор серьезными, округлившимися глазами.

– Брать можно только то, что никому не нужно, – втолковывала мне она. Но если хоть пальцем тронуть золото или драгоценный камень, на наши головы обрушатся ужасные беды...

– А я знаю заклинание, которое отводит все беды, – возразил я однажды, – и тебя научу ему. Это самое сильное, самое волшебное заклинание в мире...

– Нет, нет. Сокровище обратится в прах. Монеты превратятся в гнилые бобы, ожерелья в мертвых змей и так далее, – отвечала она упрямо. – Оуэн предупреждал меня. Таков закон волшебной страны.

В другой раз мы заговорили о сокровище, сидя в темном ущелье у водопада. Мы говорили шепотом, чтобы не разбудить великана. И водопад был не просто водопад, а еще и храп, исторгаемый великаном, – а на самом деле ветер, что, как всегда, завывал в пустыне.

– Разве Оуэн никогда ничего не берет? – спросил я.

К тому времени я уже усвоил, что об Оуэне следует спрашивать, как если бы он был жив.

– Иногда приходится, – отвечала она. – Как-то раз злая колдунья превратила меня в безобразную жабу. Оуэн положил мне на голову цветок, и тогда я снова стала Элен.

– Цветок? Самый настоящий цветок? И ты взяла его домой?

– Большой цветок, красный с желтым. Такой большой, что не умещался в ладонях. Я хотела взять его домой, но все лепестки осыпались...

– А Оуэн ничего не берет домой?

– Только камушки, и то не часто. Мы сделали для них в сарае тайник вроде гнездышка. А вдруг это вовсе не камушки, а волшебные яйца...

Я встал.

– Пойдем, покажи мне их.

Она отпрянула, резко качнув головой.

– Не хочу домой, – заявила она. – Ни за что!

Она вырывалась и кривила губы, но я рывком поднял ее на ноги.

– Ну, пожалуйста, Элен, ради меня, – попросил я. – Заедем хоть на минуточку...

Я затащил ее обратно в "джип", и мы подъехали к домику, где когда-то жили Прайсы. Нам и раньше случалось проезжать мимо, и Элен каждый раз старательно отводила глаза, – не подняла она их и на этот раз. Она опять цепенела, превращаясь в "Элен из конторы". И тем не менее она и я следом за ней обогнули старый домик, покосившийся, с выбитыми стеклами, и пробрались в полуразрушенный сарай. Она откинула солому, наваленную в углу, и там действительно лежали кусочки горных пород. Я даже не понимал, насколько я взволнован, пока не испытал разочарования, подобного удару в солнечное сплетение.

Это были никчемные, обточенные водой кусочки кварца и розового гранита. Совершенно заурядные, если бы не одно обстоятельство: им просто неоткуда было взяться в базальтовой пустыне.

Через две-три недели мы перестали прикидываться, что ведем "полевые заметки", и ездили в пустыню с откровенной целью поиграть. Волшебная страна Элен была уже почти полностью нанесена на карту. С одной стороны гора – недавний сброс, казалось, обрушил с нее крупные глыбы к реке, текущей вдоль подножия, – а с другой стороны к реке мягко сбегала равнина. Крутой берег был лесист, изрезан глубокими ущельями, горные отроги там и сям венчали замки. Я настойчиво проверял Элен, но не было случая, чтобы она запуталась. Правда, время от времени она словно бы впадала в нерешительность, но тогда уже я сам подсказывал ей, где она, и это позволило мне проникнуть в ее тайную жизнь еще глубже. В одно прекрасное утро я осознал, что глубже, пожалуй, некуда.

Она сидела на какой-то колоде в лесу и плела корзинку из листьев папоротника. Я стоял рядом. Вдруг она подняла глаза и улыбнулась мне.

– Во что мы будем играть сегодня, Оуэн?

Такого я не ожидал и гордился тем, что мгновенно нашел выход из положения. Я отпрыгнул и ускакал, затем вернулся к ней и улегся у ее ног.

– Сестренка, сестренка, я околдован, – сказал я. – Только ты одна в целом свете можешь меня расколдовать.

– Я тебя расколдую, – отвечала она голоском маленькой девочки. – Кто ты сейчас, братец?

– Я большой черный пес, – заявил я. – Злой великан по имени Льюис Кожа Да Кости держит меня на цепи во дворе своего замка, а всех остальных псов он забрал с собой на охоту.

Она оправила серую юбочку на коленях. Уголки рта у нее опустились.

– И ты совсем один, только воешь весь день и всю ночь напролет, произнесла она. – Бедный песик...

Я закинул голову назад и завыл.

– Он ужасный злой великан, – заявил я, – и он знает все таинства черной магии. Но ты не бойся, сестренка. Как только ты расколдуешь меня, я стану прекрасным принцем и отсеку ему голову.

– Я и не боюсь. – Глаза у нее блестели. – Не боюсь ни огня, ни змей, ни булавок, ни иголок и вообще ничего не боюсь...

– Я увезу тебя в свое королевство, и мы будем жить там долго и счастливо. Ты станешь прекраснейшей из королев, и все вокруг будут любить тебя...

Я повилял хвостом и положил голову ей на колени. Она погладила мне шелковистую шерсть и потрепала мои свисающие черные уши.

– И все вокруг будут любить меня... – Теперь она стала очень серьезной. – Как же расколдовать тебя, бедный старенький песик? Живой водой?

– Притронься к моему лбу камушком из сокровищницы великана, – заявил я. – Это один-единственный способ расколдовать меня, другого нет...

Я почувствовал, как она отпрянула от меня. Она поднялась, ее лицо свела гримаса горя и ярости.

– Ты не Оуэн, ты обыкновенный человек! Оуэн околдован, я я вместе с ним, и никому никогда не расколдовать нас!..

Она бросилась прочь и, пока добежала до "джипа", успела превратиться в законченную "Элен из конторы".

С того дня она наотрез отказалась ездить со мной в пустыню. Похоже было, что моя игра исчерпала себя. Но я сделал ставку на то, что "Элен из пустыни" все еще слышит меня, пусть подсознательно, и избрал новую тактику. Моя контора располагалась на втором этаже над бывшим танцзалом, и, надо думать, во времена "дикого Запада" здесь происходило немало острых стычек между мужчинами и женщинами. Но вряд ли эти стены видели что-либо столь же странное, как новая моя игра с Элен.

Я и раньше имел обыкновение разговаривать с ней и мерить комнату шагами, пока она печатала на машинке. А теперь я принялся вкрапливать в обыденную болтовню элементы сказки и то и дело напоминал ей про злого великана Льюиса Кожа Да Кости. "Элен из конторы" пыталась не обращать на это внимания, но откуда-то из глубины ее глаз нет-нет да и выглядывала "Элен из пустыни". Я разглагольствовал о своей пошедшей прахом карьере геолога и о том, что все немедленно уладилось бы, если бы я обнаружил жилу. Я размышлял вслух о том, как это было бы здорово жить и работать в разных экзотических странах и как нужна была бы мне помощь жены, которая присматривала бы за домом и вела бы за меня переписку. Мои побасенки тревожили "Элен из конторы". Она делала опечатки и роняла вещи на пол. А я знай себе пел свое, стараясь нащупать точную пропорцию между реальными фактами и фантазией, и "Элен из конторы" день ото дня приходилось все труднее.

Как-то вечером старый Дейв вновь предупредил меня:

– Элен сохнет прямо на глазах, и люди говорят нехорошее. Миссис Фаулер толкует, что она не спит по ночам, все плачет и не хочет сказать, что с ней такое. Ты, часом, не знаешь, что ее мучает?

– Я с ней не говорю ни о чем, кроме ее обязанностей, – заявил я. Может, она соскучилась по дому? Может, дать ей небольшой отпуск? Я спрошу ее об этом. – Мне вовсе не нравилось выражение, с каким Дейв смотрел на меня. – Я ничем ее не обидел. Право, Дейв, я совсем не хотел причинить ей зла...

– Людей линчуют не за их намерения, а за их поступки, – отозвался он. Учти, сынок, если ты обидишь Элен Прайс, у нас в Баркере найдутся желающие выпустить тебе кишки, как какому-нибудь паршивому койоту...

Назавтра я начал обрабатывать Элен с самого утра и после полудня сумел наконец взять нужный тон и сломить ее. Правда, мне и во сне не снилось, что это случится именно так.

– В сущности, вся жизнь – игра, – только и сказал я. – Если подумать хорошенько, то все, что мы делаем, так или иначе игра... – Она приподняла карандаш и взглянула мне прямо в глаза, а до того дня она никогда не осмеливалась на это в конторе, и сердце у меня екнуло. – Ты научила меня играть, Элен. Раньше я был таким серьезным, я и не догадывался, как надо играть...

– Меня научил Оуэн. Он понимал волшебство. Сестры мои только и знали, что нянчить кукол и выбирать себе мужей. Я их ненавидела...

Ее глаза были широко раскрыты, губы трепетали – она почти превратилась в "Элен из пустыни", хоть и не покидала конторы.

– Волшебство и волшебные чары встречаются и в обыденной жизни, только вглядись как следует, – сказал я. – Разве не так, Элен?

– Я знаю! – воскликнула она, побледнев и выронив карандаш. – Оуэну колдовством навязали жену и трех дочерей, а ведь он был еще мальчик! Но он остался единственным мужчиной в доме, и все, кроме меня, ненавидели его лютой ненавистью – ведь мы были так бедны... – Она дрожала, голос ее упал до шепота. – Он не мог этого вынести. Он взял сокровище, и оно убило его. – Слезы бежали у нее по щекам. – Я говорила себе, что он на самом деле не умер, только околдован, и если я семь лет не буду ни говорить, ни смеяться, то расколдую его...

Она уронила голову на руки. Мной овладела тревога. Я подошел поближе и положил руку ей на плечо.

– Но я не выдержала! – Плечи Элен затряслись от рыданий. – Меня заставили говорить, и теперь Оуэн уже никогда не вернется...

Я наклонился и обнял ее за плечи.

– Не плачь, Элен. Он вернется. Я знаю другие волшебные средства вернуть его...

Едва ли я отдавал себе отчет в своих словах. Я был в ужасе от того, что наделал, и хотел утешить ее. Она подпрыгнула как ужаленная и сбросила мою руку.

– Я этого не вынесу! Я уезжаю домой!..

Она стремглав выскочила из конторы, сбежала по лестнице, и я видел из окна, как она бежит, бежит от меня по улице вся в слезах. Моя игра представилась мне вдруг жестокой и глупой, и в тот же миг я прекратил ее. Я изорвал в клочья карту волшебной страны и свои письма полковнику Льюису и сам не понимал, за каким дьяволом мне понадобилось все это.

Вечером после ужина старый Дейв поманил меня в дальний конец веранды. Лицо его казалось высеченным из дерева.

– Не знаю, что стряслось сегодня у тебя в конторе, и тебе же лучше будет, если не узнаю. Но утром ты с первой же почтой отправишь Элен обратно к матери, слышишь?

– Ладно, пусть едет, если хочет, – ответил я. – Не могу же я уволить ее ни с того ни с сего...

– Я говорю от имени всех наших. Лучше отправь ее с первой почтой, или мы все придем потолковать с тобой.

– Хорошо, Дейв, я так и сделаю.

Мне хотелось сказать ему, что игре пришел конец и что я сам очень желал бы уладить отношения с Элен, – но, поразмыслив еще чуть-чуть, я не решился на это. Голос у Дейва был ровный, но исполненный такого бешеного презрения, что я испугался – испугался древнего старика.

Утром Элен не вышла на работу. В девять часов я сам сходил за почтой, получил несколько писем, а также большой пакет и принес их в контору. Первое же письмо, которое я вскрыл, оказалось от доктора Льюиса и словно по волшебству разрешило все моя проблемы.