Текст книги "Весы Великого Змея"

Автор книги: Ричард Кнаак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Ну что ж, иного выбора нет.

– Мендельн… Серентия… с остальных глаз не спускать! За мной никому ни шагу!

Брат согласно кивнул, но темноволосая девушка сдвинула брови.

– Ну нет, одного тебя мы не отпустим…

Но Ульдиссиан осадил ее одним-единственным взглядом.

– Второй Ахилий мне вовсе ни к чему. За мной никому ни шагу, особенно – вам двоим.

– Ульдиссиан…

Мендельн придержал ее за плечо.

– Не спорь с ним, Серентия. Так нужно.

Сказано это было в такой манере, что даже брат, приостановившись, задержал на Мендельне взгляд, однако Мендельн, как у него с недавних пор вошло в обычай, не сказал больше ничего.

Сколь ни загадочным казалось сие утверждение, Ульдиссиан уже знал: подобные замечания не стоит пропускать мимо ушей.

– За мной – никому ни шагу, – еще раз повторил он, пригвоздив взглядом к месту всех до единого. – Не то вам гнев демонов покажется детскими шалостями.

Надеясь, что словам его внемлют, но все-таки опасаясь, как бы кое-кому – особенно Серентии – не пришло в голову ослушаться, Ульдиссиан двинулся к двери, которой пользовались приверженцы Диалона. Как только он переступил порог, дверь за спиной с грохотом захлопнулась, и обе другие двери захлопнулись тоже.

Путь остальным он – по крайней мере, на время – преградил надежно. Пожалуй, преодолеть его чары даже Серентии с Мендельном окажется нелегко. Пока это в его силах, в подземелья храма – туда, где поклоняются истинным повелителям Церкви Трех – не пройдет никто, кроме него самого. И без того слишком многие уже отдали за него жизнь…

С каждым шагом демоны ощущались все ближе, но где именно они затаились, Ульдиссиан пока не понимал. Правду сказать, они были лишь одной из причин, побудившей Диомедова сына только себя подвергнуть риску.

«Может статься, это и имел в виду Мендельн», – внезапно понял Ульдиссиан. Возможно, благодаря собственному необычайному дару, брат также почувствовал не столь явное, но все же заметное присутствие некоей третьей силы, ждущей появления Ульдиссиана… силы куда могущественнее обычного высшего иерарха Церкви, и в то же время прекрасно им обоим знакомой.

Силой этой могла быть только Лилит.

Глава вторая

Отовсюду вокруг Мендельну слышался шепот, шепот множества голосов. Слушая речи жертв, он узнал всю ужасную правду об этом месте лучше кого бы то ни было.

«Как же их много, – подумалось ему. – Как много их, погубленных во имя зла… Как грубо нарушено Равновесие существованием одного этого храма…»

Что за «Равновесие» пришло ему на ум, брат Ульдиссиана не понимал, но знал: ужасные вещи, творившиеся в сокровенных покоях храма, без сомнений нарушили это Равновесие. Сей факт тревожил его куда сильнее смертей всех погибших за эту ночь, хотя в их совокупном эффекте тоже ничего хорошего быть не могло.

Вдобавок, еще и Лилит… или же Лилия – под этим именем ее знал и он сам, и Серентия, и, что горше всего, Ульдиссиан.

Тем временем Серентия, точно охваченная нетерпением кошка, расхаживала взад-вперед, не сводя глаз с дверей, столь надежно «запертых» Ульдиссианом. Остальные соратники разбежались по залу, принялись рвать в клочья величественные хоругви, хотя огонь, пожиравший другие части здания, рано или поздно уничтожил бы все внутреннее убранство и здесь. Зная, что на самом деле победа еще не за ними, Мендельн вслушивался в шепчущие голоса – даже в шепот мертвых жрецов и мироблюстителей. Голосов морлу он, конечно, не слышал: эти создания умерли давным-давно, и от них здесь осталась лишь пустота. Слушал он со всем вниманием, сосредоточившись на тех речах, что казались существеннее остальных.

«Как же мы были наивны, – едва не с тоской думал Мендельн. – Братья, крестьяне из крохотной деревушки, обреченные всю жизнь пахать землю и пасти скот…»

Ну, а до всего этого оба дошли по вине Лилит – Лилит, решившей сделать из Ульдиссиана пешку в какой-то потусторонней, иномирной борьбе демонов с ангелами за жалкий камешек, зовущийся среди них «Санктуарием».

За его, Мендельнов мир.

Спасителями рода людского Мендельн ни себя, ни брата не считал, однако Ульдиссиану выпала роль, от которой тот уже не мог отказаться. Теперь от его решений и дел действительно зависела судьба всего сущего, а Мендельн мог лишь держаться рядом да помогать брату, чем сумеет, сколь бы сомнительной ни оказалась эта поддержка.

Его раздумья были прерваны необычайной силы дурными предчувствиями. Голоса разом смолкли – все, кроме одного, к остальным явно не принадлежащего. Этот голос, куда более звучный, живой, был тем самым, что ободрял Мендельна, что указывал ему верный путь во время его загадочного преображения.

«Берегись… берегись рук Трех, – предупреждал этот голос. – Они хватают все, до чего ни дотянутся… и давят во всесокрушающих дланях…»

Услышав столь туманный совет, Мендельн наморщил лоб. Какую пользу может нести в себе подобное знание?

– Серентия! – вскричал он с оживлением, какого не проявлял уже многие дни. – И вы все! От статуй держитесь подаль…

Но кое для кого предостережение оказалось слишком уж запоздалым. Исполинские изваяния, точно живые, склонились вперед. Тяжелый молот Балы обрушился на двоих тораджан, одним махом сокрушив обоих. Какой-то злосчастный партанец отлетел прочь, сбитый с ног ребром одной из Диалоновых скрижалей.

Что же до Мефиса… Схватив одну из женщин, Мефис стиснул ее, что было сил. Увидев, что из этого вышло, даже Мендельн почувствовал подступившую к горлу тошноту.

С пронзительным скрежетом, разнесшимся гулким эхом, точно дружный стон всех погибших, под сводами огромного зала, каменные истуканы сошли вниз, к вторгшимся в храм. Еще недавно вполне уверенные в себе, сторонники Диомедова сына подались назад, в сторону выхода, но двери, ведущие наружу, тоже оказались накрепко заперты… причем вовсе не стараниями Ульдиссиана.

– Лилит, – выдохнул Мендельн, глядя, как колосс-Диалон, обратив на него немигающий взор, поднимает над головой молот. – Вполне в ее духе…

* * *

Шествуя через пустынный молитвенный зал, Ульдиссиан ни на миг не давал отдыха ни глазам, ни ушам, ни прочим органам чувств. Сочетающие в себе признаки и мужского, и женского пола, изваяния Диалона взирали на Диомедова сына с высоты. Казалось, в их видимой доброжелательности таится особая, запредельно злая насмешка.

«Что за великий демон ты, Диалон? – мрачно подумал Ульдиссиан. – Каково твое настоящее имя?»

Внешние залы были прекрасно освещены множеством факелов в нишах. Здесь же единственным, довольно скудным источником света служили несколько круглых масляных ламп под сводчатым потолком. Мало этого, с каждым шагом тьма сгущалась сильнее и сильнее, а ярдах в десяти впереди, наконец, оборачивалась непроглядным мраком.

Однако Ульдиссиан шагал и шагал вперед. Пройдя меж рядов исполинских статуй, он вошел в тот самый коридор, который должен был привести его к ней.

В точности как ей и хотелось.

Прекрасный лик юной аристократки, казалось, впервые явленный его изумленному взору целую вечность тому назад, ничуть не стерся из памяти даже после того самого ужасного откровения с последовавшим за оным предательством. Густые, длинные белокурые локоны, нередко, как и подобает девице благородных кровей, искусно собранные в узел на темени, сверкающие зеленью изумрудов глаза, изящные, безупречные губы – все это останется с Ульдиссианом навеки.

Однако кошмарные воспоминания о холодной, безжалостной искусительнице, создании сплошь в чешуе, с жесткими, острыми иглами вместо волос и хвостом, как у ящериц, на которых она оказалась настолько похожа, тоже останутся с ним навсегда.

– Лилия, – с ненавистью и в то же время с тоской пробормотал он. – Будь же ты проклята, Лилит…

Какая-то тварь, семеня лапами, проползла по носку сапога. Слегка испуганный не столько ею самой, сколько тем, что не почувствовал ее приближения, Ульдиссиан сощурился. Тварь оказалась всего-навсего пауком, хотя и довольно крупным. Стоило ли удивляться подобному существу в таком месте, а посему, в преддверии столкновения с тварями не в пример крупнее и смертоноснее, Ульдиссиан тут же позабыл о пауке.

Последняя из смрадно коптящих масляных ламп, моргнув, угасла. Вокруг воцарился мрак.

«Да это же – представление, балаган, устроенный специально для меня», – догадался Ульдиссиан. Он ведь явился сюда, охотясь за тем, что полагал злом, вот ему и создают соответствующее настроение… Похоже, для врагов все это была своего рода игра, и, осознав сие, человек разъярился сильнее прежнего. Им же плевать, плевать на все погубленные жизни – даже на жизни тех, кто служил им верой и правдой!

Тут что-то угодило ему прямо в лицо. Отмахнувшись, Ульдиссиан почувствовал какую-то мелкую тварь, ползущую по тыльной стороне ладони и, понимая, что это еще один паук, стряхнул ее на пол.

Решив, что такой поворот игры ему вовсе ни к чему, Ульдиссиан сотворил свет.

В первый раз ему удалось проделать подобное, благодаря (как выяснилось позже) помощи Лилит. Теперь этот трюк стал знаком и привычен, будто дыхание. Однако неяркий белый шар, сотворенный им на сей раз, светил куда менее ярко, чем должен был. Его мерцание едва освещало каменный пол и стены на пару ярдов вперед. Чутье Ульдиссиана достигало намного дальше, но природный инстинкт внушал желание видеть путь и глазами.

Сосредоточившись на светящемся шаре как следует, Ульдиссиан вполне мог прибавить ему яркости, но для этого волей-неволей пришлось бы отвлечься от всего прочего. Между тем, предстоявшее вовсе не походило на бой с Люционом, где все совершенное Ульдиссианом было достигнуто благодаря не столько природному дару, сколько безудержной ярости. Сегодня действовать следовало с оглядкой, со всей возможной осмотрительностью, ибо коварство Люциона не шло ни в какое сравнение с изворотливостью его сестрицы.

Коридор тянулся гораздо дальше, чем следовало – по крайней мере, если верить собственному чутью. Морок это, или же нет, в скором времени выяснится: вряд ли Лилит заставит его долго ждать…

Вдруг в шею сзади словно бы воткнули острую вилку. Пронзительно вскрикнув, Ульдиссиан взмахнул руками и стряхнул с шеи еще одну мохнатую, многоногую тварь.

Арахнид поспешил прочь из освещенного шаром круга. Потирая горящее место укуса, Ульдиссиан заметил, что мрак позади сделался гуще: свет из зала в коридор больше не проникал.

Ранка на месте укуса заныла. Раздосадованный, Ульдиссиан обругал себя за то, что позволил какому-то заурядному пауку пробраться сквозь оборону, которой не преодолели ни морлу, ни – пока что – Лилит.

Или… или вот как раз и преодолела?

Сосредоточив волю на ранке, Ульдиссиан живо избавился от всего, что ни оставил паук в его теле, а после полностью залечил укус. Этим трюком он был обязан верховному жрецу Малику, злодею, вначале извлекшему из собственной спины стрелу Ахилия и лишь затем занявшемуся оставленной ею раной.

Но не успел сын Диомеда управиться с делом, как на него хлынул целый поток многоногих созданий с острыми зубками и коготками. Выросший на ферме, он с малолетства привык к всякого рода жучкам-паучкам, однако подобных еще не видал. Эти бросились на него со злонамеренной целеустремленностью, проворно, со всех сторон, вгрызаясь, куда только могли. Их зубы прокусывали и одежду, и даже сапоги, а по спинам первых в поисках уязвимой плоти карабкались все новые и новые арахниды.

Поначалу Ульдиссиан повел себя, как простой человек, с руганью принялся отряхиваться от пауков, но те, будто в насмешку, сплошь облепили даже ладони, в мгновение ока покрыли Ульдиссиана с ног до головы.

Но тут разум возобладал. Сделав глубокий вдох и постаравшись при том не проглотить ни одной из крохотных ползучих гадин, Ульдиссиан сосредоточился на парившем в воздухе шаре.

Теперь шар, наконец-то, засиял ярче… правду сказать, в тысячу крат ярче прежнего, обдав жаром и Ульдиссиана, и его нежеланных «ручных зверушек».

Но если человека жар лишь согрел, то пауков спалил до единого.

Арахниды скорчились, съежились в невидимом пламени. От их пронзительных воплей, чем-то живо напомнивших человеческие, Ульдиссиан едва не оглох. Крохотные обгорелые тельца дюжинами, сотнями посыпались на каменный пол.

Взмокший, скорее, от натуги, чем от жара, сын Диомеда умерил пыл шара до более сносной степени. Ноздри защекотала вонь… но, скорее, не гари, а гнили. Стоило Ульдиссиану поддеть одну из груд арахнидов носком сапога, тела пауков рассыпались в прах.

Однако, снова опущенная на пол, нога не нашла под собою опоры – ушла в камень, как будто в воду.

Тут Ульдиссиан почуял одного из демонов совсем близко, но было поздно. Некто, ухватившись за погруженную в камень ногу, потянул его книзу, под пол. Под сводами коридора эхом разнесся протяжный, неторопливый, злорадный смех.

Пол впереди, у самой границы освещенного шаром круга, вспучился, вздулся, подобно жуткой, нечеловеческой голове. Отворившаяся поперек нее трещина расплылась в стороны, приняв вид безжалостной, хищной улыбки.

– Хочу-у-у, – с вожделением протянул демон и снова загоготал.

Нечто, сжимавшее Ульдиссианову ногу, поволокло его к медленно разевающейся пасти. Над пастью открылась еще пара трещин, поменьше, образовавших своего рода глаза.

– Е-е-е-е-есть, – жизнерадостно пророкотал демон. – Е-е-е-е-есть хочу-у-у…

Оправившись от изумления, Ульдиссиан стиснул зубы и всем телом склонился вперед. Вероятно, решивший, что жертва хочет покончить со всем этим как можно скорее, демон снова загоготал. Да, именно это Ульдиссиан предпринять и задумал… только не так, как бы хотелось устрашающей твари.

Удар кулака расплескал жидкий камень. Волна, поднятая вложенной в удар силой нефалема, захлестнула чудовищного противника в точности так же, как самого Ульдиссиана – волна пауков. Что выйдет из его замысла, Ульдиссиан себе даже не представлял, но твердо помнил: непоколебимость в стремлении к цели уже не раз и не два спасла ему жизнь.

Едва волна чистой силы схлынула, демон взревел от боли и ярости. Уголки его пасти зловеще опустились книзу, глаза полыхнули огнем.

– Гулаг убивать! – безо всякой на то надобности пророкотал монстр.

Стены рванулись вперед, сжимая Ульдиссиана, только сейчас осознавшего, что частью ненасытного демона сделалось все вокруг.

Стиснутый камнем, крестьянин испустил страдальческий стон. Не в силах сдвинуться с места, едва ли не чувствуя, как ломаются кости, Ульдиссиан приготовился сдаться, принять смерть, однако перед его мысленным взором снова возникло ее лицо – прекрасное и в то же время ужасающее… а в ушах вновь зазвучал ее невыносимо глумливый смех.

Напрягая все мускулы, он воспротивился сокрушительному натиску стен, поднажал, поднажал… и, наконец, победил. Стены расступились настолько, чтоб упереться в них ладонями, и вот тут Ульдиссиан толкнул их в стороны, что было сил.

Пожалуй, изданный Гулагом звук мог означать только одно – недоумение. Очевидно, освободиться из его хватки еще никому не удавалось.

Немедля воспользовавшись нежданным благоволением фортуны, сын Диомеда наклонился к полу и как можно крепче вцепился в жидкий камень. По всему судя, камню следовало попросту просочиться сквозь пальцы, однако сила нефалема снова возобладала над Гулаговой мощью. На ощупь демон оказался точно скользкая змея без костей. Как он ни корчился, как ни извивался, а высвободиться не мог.

– Гулаг все еще голоден? – с издевкой спросил Ульдиссиан.

Но адская тварь, пусть и сбитая с толку, похоже, была слишком уверена в собственных силах, либо, по глупости, не понимала, что перед нею отнюдь не простой человек. Разумеется, Ульдиссиан всей душой надеялся на последнее, но и первого сбрасывать со счетов не стоило, а значит, чем скорее он завершит бой, тем лучше.

Вложив в рывок всю свою исполинскую мощь, он потянул Гулага поближе. Демон поплыл к Ульдиссиану, и тут человек снова почувствовал, как кто-то неведомый вцепился в его лодыжки – на сей раз не в одну, в обе.

В этот же миг Гулаг вновь испустил дикий, звериный рев. Стены и камень пола поблизости всколыхнулись, стремительно хлынули к Ульдиссиану, несомненно, стремясь смять непокорную жертву. Инстинктивно задержав дыхание, Ульдиссиан устремил пристальный взгляд на Гулага… точнее сказать, на ту часть тела, что держал в руках – нечто на вид вроде выделанной кожи либо пергамента… это-то наблюдение и помогло решить, как быть дальше.

Ульдиссиан снова как можно шире развел руки в стороны, только на сей раз – покрепче вцепившись в шкуру демонической твари.

Самая суть, само естество демона с ужасающим треском лопнуло, разошлось надвое, точно вырезанное из пергамента, каким и вообразил его Ульдиссиан. На сей раз крик Гулага оказался подобен рокоту бурной реки. Стены и пол беспорядочно закачались, заходили ходуном, да так, что Ульдиссиан, вынужденный разжать пальцы, не сумел устоять на ногах.

Но больше в запасе у демона ничего не нашлось. Атака Ульдиссиана покончила с ним навсегда. Разрыв сам собой разрастался, стремительно взбегая вверх, и ни на миг не замедлил движения, достигнув бездонной пасти и глаз, полыхавших зловещим огнем.

Гулага в буквальном смысле этого слова разорвало напополам. Обе половины затряслись, точно студень, испустили страдальческий стон, и…

Взревев напоследок, демон… растаял.

Тело его утратило всякую осязаемость. Окончательно сделавшись жидким, Гулаг лужей растекся по полу. Стены и потолок приняли совершенно обычный вид – разве что покрылись тоненьким слоем слизи.

Каменный пол под ногами тоже обрел прежнюю твердость, только подошвы чуточку липли к камню. В ноздри ударила вонь гниющих отбросов.

И тут внимание Ульдиссиана привлекло кое-что новое. Минуту назад коридор впереди казался бесконечным, теперь же впереди, всего в паре шагов, виднелась, манила к себе бронзовая дверь.

С опаской ступая по клейкой слякоти, что некогда была грозным демоном, Ульдиссиан приблизился к двери. Каждый миг ждал он новой атаки, однако очередного удара не последовало. Со створки двери на него благосклонно, смиренно взирал чеканный бронзовый Диалон.

Ульдиссиан сдвинул брови. Казалось, за изображением доброго духа скрывается некий иной образ – смутный, едва различимый. Сощурившись, он пригляделся…

И, ахнув, поспешил отвести взгляд. Только что он смотрел прямо на этот леденящий кровь образ, однако теперь не мог вспомнить ни единой его черты – помнил одно: подобного ужаса ему не внушало ничто и никогда. На миг в памяти всплыли витые рога, острые, точно кинжалы, клыки…

Встряхнув головой, Ульдиссиан прогнал прочь жуткие воспоминания. Вновь приглядеться к адскому изображению он не осмелился. Пусть и почти незримое, оно каким-то неведомым образом пробуждало в глубинах души первозданные детские страхи. На миг все кошмары, терзавшие маленького Ульдиссиана ночами, ожили, вновь обрели ту же самую, прежнюю яркость.

Собравшись с духом, Ульдиссиан протянул руку в сторону двери. Касаться ее он даже не помышлял. Быть может, Лилит с ней ничего и не проделала, но без пагубных чар верховных жрецов здесь наверняка не обошлось.

Точно под натиском какого-то гневного духа, дверь распахнулась, и Ульдиссиан переступил порог.

Зал за порогом оказался огромным – может статься, даже просторнее необъятного главного зала храма. Большую часть его окутывал мрак, а единственным источником света, помимо Ульдиссианова шара, служили факелы, озарявшие мраморное возвышение, увенчанное каменным пьедесталом, длиною чуть больше человеческого роста с небольшим уклоном на правую сторону.

На пьедестале том, на том алтаре, покоилось мертвое тело – тело человека, лишенное кожи и внутренностей.

Сдерживать отвращение Ульдиссиан даже не попытался. Находка, свидетельствовавшая о человеческих жертвоприношениях, его нисколько не удивила, а вот свежесть ее потрясла до глубины души. В тот самый день, в то самое время, когда он и его соратники брали храм штурмом, еще одна живая душа была зверски погублена всего лишь затем, чтоб снискать благосклонность какого-то демона…

Тут в дальнем верхнем углу, над каменным пьедесталом, слегка встрепенулся некто, поначалу им не замеченный. Судя по всему, что удалось разглядеть, то была тварь, с виду напоминавшая мохнатого паука огромной величины… но вдобавок… вдобавок чем-то схожая и с человеком. Еще один демон?

Вспомнив паучьи полчища, Ульдиссиан заподозрил, что насланы они были именно им. Если так, эта тварь куда осторожнее и хитрее Гулага…

Стоило сделать шаг в сторону демона, навстречу из мрака дальних углов огромного зала выступили новые противники. Ну вот, а он-то как раз гадал, когда же за дело возьмется главный из местных жрецов! Судя по всему, что ему удалось узнать о «внутренней кухне» Церкви Трех, в храмах рангом пониже всеми тремя орденами управлял единственный иерарх, избранный из служителей Мефиса, Диалона, или же Балы, а делами каждого из трех культов ведали три подчиненных ему жреца. Трое (а ныне, со смертью Малика, двое) верховных жрецов, заправлявших всей сектой от имени Примаса, имелись лишь в главном храме, что близ Кеджана.

Грузно сложенный, лысый, облаченный в серое с кроваво-алым, глава храмовых жрецов едва ли не равнодушно махнул в сторону Ульдиссиана рукой. В тот же миг около дюжины послушников в одеяниях всех трех орденов воздели кверху ладони и затянули жутковатый напев.

На Ульдиссиана со всех сторон дохнуло невероятной стужей, однако простого желания согреться оказалось довольно, чтоб живо с нею покончить. Жрецы, осекшись, оборвали пение на полуслове, но главного их неудача ничуть не обескуражила. Под его презрительным взглядом двое ближайших нервно поежились и вновь принялись плести чары, а прочие их собратья немедля подхватили напев.

– Помолчите, – охваченный нетерпением, пробормотал Ульдиссиан.

Напев разом смолк. Еще пару секунд жрецы безмолвно разевали рты, и лишь после этого осознали, что все до единого лишились голоса.

Заинтересованно хмыкнув, главный жрец извлек из складок одежд небольшой лазоревый камешек. Очевидно, это послужило сигналом для нижестоящих: каждый из них сделал то же.

Подобные камни Ульдиссиан в последний раз видел в руках Малика и, благодаря ему, теперь знал: самоцветы эти служат для того, чтоб подчинять демонов. В той схватке ему исподволь помогла Лилит, немедля уничтожившая самого опасного демона, а после, во время боя с оставшимися, добавила к силе Ульдиссиана свою, которую тот без тени сомнений искренне посчитал за свою. Теперь сын Диомеда доверял своим силам куда больше прежнего, однако к чему рисковать, к чему лишний раз навлекать на себя беду, если с нею можно покончить немедля?

Бывший крестьянин стиснул пальцы в кулак.

Один из младших жрецов пронзительно вскрикнул: камень в его ладони вспыхнул огнем. Прочие, стоит отдать им должное, немедля сообразили, в чем дело, и побросали камни. Еще трое – так уж оно получилось – тоже успели обжечься, но вовсе не столь ужасно, как первый. Этот упал на колени, с рыданиями прижимая к груди обгоревшие дочерна пальцы.

Главный жрец – новая странность с его стороны – насмешливо фыркнул. Сам он, отбросивший самоцвет еще до того, как Ульдиссиан закончил сжимать кулак, нимало не пострадал.

Нахмурившись, Ульдиссиан смерил его пристальным взглядом, присмотрелся к сокрытому за обликом смертного…

И тут-то понял… понял, кто перед ним.

Главный жрец, в свою очередь, догадался, что узнан.

– Думаю, эти нам больше ни к чему, – объявил лысый, точно колено, толстяк, бросив взгляд на своих прислужников. – Можете умереть.

Остальные уставились на него в крайнем недоумении. Видя это, Ульдиссиан проникся к ним кое-каким сочувствием… но невеликим: сами они, небось, охотно лили кровь да губили живые души в угоду своим темным повелителям!

Жрецы, как один, рухнули на пол. Ни один из них даже не вскрикнул, даже духа перевести не успел. Кроме полученных прежде ожогов, на мертвых телах не было ни царапины.

Что-то заставило Ульдиссиана немедля вглядеться во мрак, где прятался демон в облике паука. Чутье подсказывало: там, в темноте, нет больше никого. Очевидно, пока он занимался жрецами, жуткий обитатель сумрака куда-то сбежал.

– Наш милый Астрога весьма послушен, – странно женственным голосом пояснил главный жрец. – Если Примас велит ему сей же миг удалиться, он повинуется без колебаний.

– А известно ли ему, что его Примас – больше не Люцион, а сестра Люциона? – осведомился Ульдиссиан, глядя прямо в глаза жреца. – Известно ли ему это, Лилит?

Собеседница лукаво сощурилась. Пожалуй, этакий взгляд мог бы показаться весьма соблазнительным… если б не грузное, взмокшее от пота мужское тело.

– Страх, милый мой, ослепляет многих… как, кстати сказать, и любовь…

– Нет между нами любви, Лилит. Нет. Есть только ложь и ненависть.

Жрец обиженно надул губы.

– О, дорогой мой Ульдиссиан, все это из-за скверного наряда? Ничего, дело вполне поправимое. Мы с тобою одни, этот глупец свое назначение выполнил…

Грузное тело жреца окуталось буйным зеленым пламенем. Ульдиссиан вскинул вверх локоть, прикрывая глаза от его ослепительного, сверхъестественно яркого света. Едва зрение приспособилось к перемене, ризы и борода жреца, вспыхнув, обратились в пепел, обильная плоть почернела, обуглилась, кожа горящими хлопьями посыпалась на пол, обнажая мускулы, жилы и кости.

Слизанное языком пламени, лицо жреца исчезло, и теперь на Ульдиссиана глумливо скалился обнажившийся череп. Глаза при том каким-то чудом уцелели, но еще миг – и они, съежившись, провалились в глазницы, а ужасающая фигура сделала шаг к человеку.

– В конце концов, мне же хочется выглядеть перед тобою как можно лучше, – проворковал объятый огнем скелет.

К этому времени пламя успело поглотить все, кроме костей, да и кости таяли в огне на глазах. Однако за рассыпающимся на угольки человеческим остовом Ульдиссиан мельком смог разглядеть и изумрудно-зеленую ткань, и кожу, белую, точно кость. Ноги скелета рухнули на пол, а на их месте начала расцветать, распускаться нарядная юбка над парой изящных девичьих ступней. Грудная клетка лопнула, распахнулась наружу, открывая взору Ульдиссиана лиф знакомого элегантного платья, облегающего весьма и весьма женственную фигуру.

Затылок и темя почерневшего черепа лопнули под напором пышных золотистых волос, водопадом рассыпавшихся по плечам. Последними в огне исчезли остатки лица злосчастного жреца: вначале отвалилась нижняя челюсть, за нею – все остальное.

Подавшись навстречу Ульдиссиану, Лилит замерла перед ним во всей своей красоте. Что бы Ульдиссиан ни говорил, что бы ни утверждал, сердце его в этот миг дрогнуло, а с губ само собой сорвалось то самое имя, под коим он знал это создание небывалой красы лучше всего.

– Лилия…

Услышав это, она улыбнулась точно в той же, столь памятной Ульдиссиану манере, как и в тот миг, когда взгляды их встретились в первый раз.

– Милый, дорогой мой Ульдиссиан! – воскликнула юная красавица, простирая к нему изящные тонкие руки. – Иди же ко мне, обними меня, да покрепче…

Прежде, чем Ульдиссиан успел сообразить, что происходит, тело его само собой качнулось вперед. Раздосадованный, сын Диомеда затейливо выругался, чем немало позабавил собеседницу.

– Какой красочный речевой оборот! Эту черту тебе, дорогой мой Ульдиссиан, следует пестовать, дорожить ею! Она добавляет своеобразия и…

Ульдиссиан сжал кулаки с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

– Довольно насмешек, Лилит! Довольно притворства! На это лицо прав у тебя не больше, чем на лица того жреца или Примаса! Явилась ко мне, так прими же собственный облик, демон!

Красавица-аристократка захихикала.

– Как пожелаешь, любовь моя!

Не в пример впечатляющему избавлению от тела жреца, превращение «Лилии» в истинную Лилит оказалось мгновенным. На миг прекрасную девицу благородных кровей окутала малиново-алая аура, а стоило вспышке угаснуть – и демонесса предстала перед Ульдиссианом в собственном, первозданном виде.

Лицом Лилит с «Лилией» были схожи настолько, что всякий без колебаний мог бы узнать в них одну и ту же особу, однако на сем их сходство и завершалось. Ростом Лилит не уступала Ульдиссиану, а ступни ей заменяла пара раздвоенных копыт. Темно-зеленое тело покрывала жуткая чешуя, золотистые волосы превратились в длинные иглы наподобие игл дикобраза. Иглы те, точно грива, тянулись вдоль спины книзу, до самого хвоста – змеиного хвоста с острыми, зазубренными шипами на кончике.

Пальцы рук… четыре, а не пять! – заканчивались кривыми когтями. Ладони дразняще вспорхнули к груди, напоминая, что пышные формы, некогда столь привлекавшие смертного, по-прежнему на своем месте. Мало этого, истинный облик лишь прибавлял им пышности, а между тем, к несчастью для Ульдиссиана, какой-либо одежды демонесса была лишена. Пусть и ненавидя Лилит всей душой, он невольно уставился на ее тело – вот каким она обладала могуществом!

Не сводящий глаз с устремившейся кверху ладони, Ульдиссиан поднял взгляд к лицу Лилит. Да, сходство с Лилией лицо демонессы все еще сохраняло, однако лишь в самых общих чертах. Ни острых, словно пила, клыков, ни лишенных зрачков огненно-красных глаз у Лилии, определено, не имелось…

– Я так соскучилась по твоим ласкам, милый, – прошептала Лилит, облизнув губы раздвоенным языком. – Знаю, знаю, ты тоже соскучился по моим…

Ульдиссиан понимал: она стремится притупить его бдительность, и, на беду его, к успеху очень, очень близка. Сам он даже не сознавал, как скажется на нем новая встреча, а вот Лилит, очевидно, знала это прекрасно.

Но тут Ульдиссиан вспомнил обо всех смертях, причиной коих послужили ее безумные амбиции, и желание разом ослабло. Для демонессы погубленные жизни – сущий пустяк. Нет ей никакого дела ни до отца Серентии, ни до мастера Итона с сыном, Седриком, ни до Барты, ни до любого из многих дюжин партанцев и тораджан, погибших за это время. Да что там – Лилит наверняка ни на йоту не сожалеет даже о пущенных на убой жрецах, включая сюда миссионеров, со зверского убийства которых и началась вся цепочка событий…

И уж тем более не сожалеет она о собственном брате, о настоящем Примасе. Яснее ясного: в его гибели она увидела только возможность подгрести под себя созданную им Церковь Трех со всеми ее силами. Однако ж, если Ульдиссиан своего добьется, этой добыче ей радоваться недолго.

– Этот храм пал, Лилит, – объявил Ульдиссиан. – Чего не разрушат пришедшие со мной, то уничтожит огонь пожаров, устроенных твоими марионетками. Та же участь постигнет и второй храм, и третий… пока на всем свете не останется только главный храм близ Кеджана. Ну, а тогда… тогда и с ним произойдет то же самое, так что Примасом тебе оставаться недолго.

– Неужто, дорогой мой Ульдиссиан?

Хвост Лилит легонько застучал по полу, разметав в стороны прах главного из жрецов, а сама демонесса подалась вперед, являя взору все свои прелести.