Текст книги "Мрачный залив"

Автор книги: Рейчел Кейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

5

КЕЦИЯ

Когда я добираюсь до городка, где жила Шерил Лэнсдаун, еще только-только начинает брезжить рассвет. Вэлери представляет собой несколько ухабистых улиц, вдоль которых стоят обшитые досками дома. Поток переселенцев, затопивший после урагана «Катрин» Нортон и Стиллхауз-Лейк, сюда не добрался. Выглядит городок уныло, но, возможно, виной просто утренний сумрак. Немногочисленные уличные фонари борются с ним и проигрывают.

Поскольку я знаю такие городки, я в курсе, что все, кто уже проснулся, будут таращиться на мою машину, проезжающую по улице. В таких городках все знают всех, и каждое транспортное средство давным-давно известно любому. Я замечаю свет в нескольких домах, мимо которых проезжаю, потом делаю еще два поворота и останавливаюсь перед домом, где, согласно нашим данным, живет Шерил Лэнсдаун. На подъездной дорожке не вижу больше никаких машин. Однако в доме горит свет, пробиваясь сквозь белые шторы. Дом выглядит куда приятнее, чем я ожидала, он больше соседних. Я паркуюсь и выжидаю пару секунд, чтобы приготовиться. Неизвестно, что случится: или я найду человека, который будет в шоке от ужасных новостей, или обнаружу что-то еще, что поможет прояснить загадку, или не найду вообще ничего. Я устала, но должна заставить свои мозги мыслить ясно.

Воздух на улице холодный, но я признательна хотя бы за то, что в нем нет стоялой вони, как у того пруда. Делаю несколько вдохов, направляясь по дорожке к дому. Лужайка немного заросла, ее не мешало бы подстричь – но не так чтобы сильно. Подхожу к двери и ищу кнопку звонка. Ее нет, поэтому я стучу – сильными, решительными ударами. Нет повода колебаться.

Слышу, как к входной двери с той стороны с лаем подбегает пес. Судя по голосу, мелкий. Я делаю пометку в своем блокноте и надеваю перчатки для сбора улик, прежде чем прикоснуться к дверной ручке. Однако вряд ли нам удастся найти на ней что-то особо ценное, поэтому я берусь за нее и дергаю.

Заперто.

В доме не зажигается новых огней.

Просто на всякий случай я снова стучу – громче и дольше. Ответа нет, хотя в соседних домах загорается несколько окон. Я разбудила весь чертов городишко. Круто.

Обхожу дом, аккуратно подсвечивая себе фонариком, и, конечно же, нахожу черный ход. Он тоже заперт. Я пытаюсь рассмотреть что-нибудь через занавески, но не вижу ничего особенного, только явно расстроенного пса, который вбегает в кухонный уголок и наступает на свою миску, рассыпая по полу сухой корм. Кажется, это какой-то мелкий терьер. Похоже, милый и преданный пес.

Что бы ни случилось с Шерил Лэнсдаун, безопасностью в доме она не пренебрегала; многие жители глубинки оставляют окна открытыми, а двери незапертыми. Но она заботилась о сохранности своего жилья. Так почему же увезла своих детей отсюда куда-то на проселочную дорогу в глухой ночи? Не знаю. Я не видела в той машине чемоданов или хотя бы сумки с подгузниками. Она не могла решить куда-то уехать, иначе не оставила бы гореть свет в доме, не бросила бы пса одного. Это довольно просторный дом, и я сомневаюсь, что у нее были лишние деньги на оплату счетов за электричество, потраченное зря. В таких городах их ни у кого не бывает.

Я отступаю от двери черного хода и снова обхожу дом. Все окна заперты.

Здесь нечего делать. Я не вижу вообще ничего подозрительного.

Возвращаюсь в свою машину и уже завожу мотор, когда вижу, как дверь соседнего дома открывается и наружу выходит крупного сложения пожилой мужчина в клетчатом халате; остановившись, сосед Шерил смотрит на меня. Я опускаю окно и жестом приглашаю его подойти. Он идет ко мне решительной тяжелой походкой, останавливается в паре шагов от машины и продолжает смотреть. Это белый мужчина с морщинистым лицом и красным носом пьяницы – хотя, возможно, это от холода или от простуды.

– Чего вам тут надоть? – без обиняков спрашивает он меня. Я достаю свой жетон и показываю ему. Это экономит время. Его настроение слегка меняется: теперь он видит не подозрительную чернокожую женщину, а подозрительную чернокожую женщину с жетоном. Я знаю, что в кармане халата у него лежит пистолет; это совершенно очевидно.

Мужчина ворчит и потуже затягивает разлохмаченный пояс.

– Ну, вы не местная, – замечает он. Нет, я не местная. В этом маленьком городке наверняка почти нет чернокожих жителей: наследие закона, официально действовавшего вплоть до шестидесятых годов – по этому закону с наступлением темноты цветным запрещалось выходить из дома. Неофициально многие до сих пор поддерживают этот закон.

– Я детектив Кеция Клермонт из полиции Нортона, – говорю ему. – Вы знаете свою соседку вот из этого дома?

– Шерил? Конечно. У нее две маленькие девочки. Миленькие, таких редко увидишь. – Настроение его снова меняется, теперь он явно встревожен. – С ней все в порядке?

– Ее нет дома, – отвечаю я ему. – Она живет одна?

– Одна – с тех пор, как этот тупой козел ее бросил. Он куда-то уехал больше года назад.

– Как его имя? – спрашиваю я и записываю с его слов: «Томми Джарретт». – Вы не знаете, куда переехал мистер Джарретт?

– Куда-то туда, около Нортона; кажись, у него там родные.

Интересно. Я не знаю в окрестностях Нортона никаких Джарреттов.

– А как ваше имя, сэр? – вежливо спрашиваю я, показывая, что к нему у полиции претензий нет. Он расслабляется.

– Хайрам Траск. Мы с моей женой Эви живем вот тут. – Он указывает на дом, из которого вышел: дом этот меньше, чем жилище Шерил, и пребывает в худшем состоянии. – Когда я последний раз видел Шерил, она уезжала куда-то с девочками. Она время от времени делает это, когда те капризничают. Говорит, что шум машины их убаюкивает. Она что, попала в аварию?

– Я это проверяю, – отвечаю я ему и деловито записываю цвет и модель машины Шерил, которые он мне называет, хотя я и так уже это знаю. Я не хочу давать ему каких-либо поводов для жалоб. – Спасибо вам за помощь, мистер Траск. Всего вам доброго, до свидания.

Он кивает и отходит назад, а я задним ходом выезжаю с подъездной дорожки и направляюсь к Нортону. Он смотрит мне вслед до самого поворота, дабы убедиться, что я уехала. Ничего другого я и не ожидаю.

Ехать до Нортона не так далеко, и я уже уверена в одном: у меня есть след. Томми Джарретт, если он был отцом девочек, мог желать смерти как Шерил, так и детям, особенно если ему приходилось платить алименты. По крайней мере, следует проверить этот вариант. Всегда начинай с человека, который жертве ближе всего, а потом раскручивай поиски все шире.

Но прежде чем успеваю доехать до полицейского участка, дабы поднять информацию по Шерил Лэнсдаун и Томми Джарретту, я получаю еще один звонок. Из морга.

– Привет, это Уинстон, – говорит коронер. – Я подготовил ваших девочек. Вы придете?

– Да, – отвечаю я, не давая себе времени передумать. – Я скоро буду.

* * *

Офис окружного коронера располагается в здании Нортонского похоронного бюро. Я нажимаю старомодную кнопку звонка и жду до тех пор, пока не раздается скрежет засова. Уинстон, налегая изо всех сил, открывает передо мной дверь, и я ныряю в проем прежде, чем она захлопывается.

В помещении воняет дезинфицирующими средствами, со слабой ноткой чего-то еще. Залежалого мяса, как в лавке мясника. Как обычно. Я делаю глубокий вдох, потом другой, пытаясь привыкнуть к этой вони, чтобы она стала фоном, чем-то обычным.

На самом деле это никогда не срабатывает.

Уинстон – человек молчаливый. Он просто направляется по коридору, отделанному деревянными панелями, и сворачивает налево, где находится тесная рабочая зона окружного коронера. Здесь нет ничего ужасного, и Уинстон поддерживает порядок на высшем уровне. Сверкающий металл, сияющий фаянс. Выложенные идеально аккуратными рядами ножи, пилки и иглы, и все такое прочее. Уинстон подходит к работе ответственно, пусть даже ему платят гроши – две трети того, что получает коронер в каком-нибудь Эвермане, хотя подготовка и опыт у них одинаковые. Мы не говорим об этом.

Уинстон кивает направо, где лежит несколько упакованных и запечатанных бумажных мешков.

– Там их одежда, – говорит он. – Кресла я оставил как есть; срезал ремни безопасности как можно ближе к боковой части, на тот случай если в застежках осталась чужая ДНК.

Два детских автокресла все еще сырые, но Уинстон поставил их на стерильные полотенца, чтобы впитать то, что с них стекает. Пока что я не трогаю их и поворачиваюсь к единственному столу для вскрытия.

Он еще пуст.

– Вроде бы вы говорили, что готовы. Где они? – Я чувствую, как маслянистая тошнота пузырится у меня в желудке. Я могу выдержать гадкую ситуацию, но терпеть не могу ожидать ее.

– Уже после звонка возникла проблема. Мне нужно добыть другие весы, – тихо отвечает он. – Нужно взвесить трупы перед тем, как я начну работать. Встроенные в стол весы не регистрируют их вес. Я собирался позвонить в больницу и привезти детские весы, но кто знает, сколько это займет. Меня постоянно отшивают, говорят, что это не по протоколу…

Я так не могу. Я не могу позволить этим детям мерзнуть и дальше. Я знаю, что они лежат в темноте в мешках, и все во мне восстает против этой бесчеловечности. Ни часом дольше. Ни минутой дольше.

Я негромко говорю Уинстону:

– Есть способ это сделать. Я могу помочь.

Он сразу же понимает, что я имею в виду, и оборачивается, глядя на меня широко раскрытыми глазами. Потом спрашивает:

– Вы уверены?

Я лишь киваю, поскольку не уверена, что смогу повторить это вслух. Я ощущаю холод и тяжесть этого ужаса, но одновременно в моей душе поднимается какая-то кошмарная, теплая нежность. Эти погибшие дети нуждаются в том, чтобы их обняли. В том, чтобы знать: кто-то заботится о них, пусть даже слишком поздно.

Уинстон помогает мне забраться на секционный стол. Поверхность стола холодная и пахнет хлоркой – настолько сильно, что мои глаза начинают слезиться. Я жду, пока коронер зарегистрирует мой вес, потом слышу, как он расстегивает «молнию» на первом мешке для трупов. Делаю глубокий вдох, закрываю глаза и протягиваю руки.

Холодный, безвольный груз прижимается к моей груди, и я инстинктивно обнимаю мертвое тело еще крепче. Мне плевать на то, что она уже не живая. Я просто хочу позаботиться о ней. Во рту у меня пересыхает, горло сжимается, и я чувствую, как под веками начинают скапливаться тяжелые слезы.

– Все в порядке, – шепчу я. – Я с тобой. Все в порядке. – Но обращаюсь как к этому погибшему ребенку, так и к тому, который едва-едва начал жизнь в глубине моего чрева. Обещание, которое я намерена пытаться выполнить вечно.

Я слышу, как Уинстон молча записывает общий вес, потом вычитает мой и забирает у меня девочку. На какой-то миг мне хочется воспротивиться, вцепиться в эту бедняжку и обнимать ее, пока она не согреется снова, – но я отпускаю ее.

Второе тело, такое же холодное и тяжелое, ложится в мои объятия, и на этот раз я не могу удержать слезы. Онемевшими пальцами приглаживаю подсохшие волосы девочки.

Да поможет бог тому, кто это сделал. Да поможет ему бог – потому что я намерена найти того, кто был на такое способен.

6

СЭМ

Мой клиент, занятие с которым назначено на восемь тридцать, – богатый пожилой мужчина, спокойно оплачивающий названную мной ставку и, по счастью, ответственно относящийся к своим обязанностям начинающего пилота. Он приходит вовремя и подготовленным, и те полтора часа, в которые я его тренирую, проходят быстро. Десять часов утра, чудесный погожий день. Я загоняю «Сессну» обратно в ангар, мы завершаем урок, пожимая друг другу руки, и он уходит прочь бодрой пружинистой походкой.

Мое настроение тоже улучшается. Летать – невыразимое удовольствие для меня, что-то вроде терапии, которая приносит душе истинный покой. Когда я возвращаюсь на землю, это состояние быстро улетучивается, но оно действительно полезно мне.

Я составляю отчет, прежде чем уйти – на сегодня у меня больше не записано ни одного клиента, – и тут голос за спиной застает меня врасплох:

– Здравствуйте, вы Сэм Кейд? Летный инструктор?

Я оборачиваюсь и отвечаю:

– Да. В чем дело?

Я слегка резок, потому что не люблю, когда посторонние вот так подходят ко мне. Но потом немного успокаиваюсь, потому что он не выглядит подозрительно. Одежда на нем простого покроя, но дорогая: брюки цвета хаки, рубашка-поло и куртка-бомбер; наверное, он считает, будто в ней похож на летчика. Образ дополняют дорогие поляризованные очки в стиле «пилот». Это белый мужчина, молодой, лет тридцати. Коротко стриженные темные волосы едва видны из-под бейсболки с эмблемой клуба «Флорида гейторс».

– Я хотел узнать, не найдется ли в вашем расписании времени для меня, – говорит он. – То есть я хочу учиться летать. Меня зовут Тайлер Фарос.

– Извините, вы сейчас не вовремя, – отвечаю я ему. – Но мы можем назначить встречу и провести пробный полет со мной в качестве пилота, чтобы я мог объяснить вам весь процесс. Вам также нужно записаться на наземные тренировки. Это не очень дешево, и большинству людей требуется не меньше шести недель, чтобы их пройти, не считая собственно летного обучения. – Я излагаю это без запинки, потому что знаю последовательность наизусть. Мне часто звонят люди, считающие, что научиться летать – это легко и быстро. Мало кто лично приходит на летное поле, но меня не удивляют и такие случаи.

– О… – произносит он. – Прошу прощения. Полагаю, мне следовало позвонить перед тем, как прийти. – Голос у него не высокий и не низкий, с региональным американским акцентом, который я пока не могу распознать. Он протягивает руку, и я пожимаю ее. Мы почти одного роста, но за поляризованными стеклами очков я не могу рассмотреть выражение его глаз.

– Интересная фамилия – Фарос, – замечаю я. – Греческого происхождения?

Мое предположение, похоже, ничуть не задевает его.

– Ха, большинство людей не могут распознать такие тонкости.

Я пожимаю плечами.

– Я много путешествовал. – Полагаю, службу в армии можно описать и так. Повидать мир, поубивать людей… – Я дам вам бланки, которые нужно заполнить для поступления на наземное обучение, если вас интересует, хорошо?

– Вы тоже будете учить меня там?

– Я вполне могу это сделать. Обычно лучше, если один и тот же инструктор проводит наземную подготовку и летное обучение, поскольку тогда можно быть уверенным, что мы ничего не упустим.

– Думаю, это вполне годится, – отвечает он.

Мы входим в маленький офис, который я делю с несколькими другими инструкторами, и я собираю все нужные бланки и прайс-листы. Он медленно и внимательно просматривает их. Я чувствую себя чуть более спокойно – но ненамного, и это странно. Обычно я неплохо разбираюсь в людях, но этого человека никак не могу распознать. В эмоциональном плане он – чистый лист. Полностью нейтрален.

У меня нет сейчас оснований сомневаться в нем, но в инструкторской работе есть одно правило: ты должен с самого начала оценить человека. Мне плевать, богат он или беден, раз уж в состоянии заплатить за урок, но дело не в этом… мне нужно видеть его характер, уровень напряженности или расслабленности. Вдобавок в глубине моего сознания постоянно присутствует необходимость узнать, зачем тот или иной человек хочет летать. Я не хочу обучать самоубийцу или, хуже того, террориста.

Пока что он не похож ни на того, ни на другого, но что-то меня настораживает.

– Извините, мистер Фарос, но сейчас я не могу уделить вам больше времени, – говорю я ему наконец. – Мне нужно ехать по другим делам. Вы можете заполнить бумаги и переслать мне их, если решите пройти обучение.

– Хорошо, – кивает он, – я понимаю.

Мы снова пожимаем руки, но он не уходит – просто стоит и смотрит на меня. Я не могу понять выражение его лица.

Потом он произносит:

– Я знаю, кто вы.

«О господи». Я подбираюсь и отвечаю, стараясь сохранять нейтральный тон:

– Лицензированный пилот? Вам лучше надеяться, что это так, если вы хотите, чтобы я вас учил.

– Вы живете с женой серийного убийцы.

Я собирался отмахнуться от этого, видя, куда он клонит, но неожиданно чувствую, как волосы у меня на затылке встают дыбом, словно шерсть ощетинившегося волка.

– Гвен Проктор – моя семейная партнерша, а не его жена.

– С бывшей женой, я имел в виду, – говорит он. – Извините.

Я хочу проворчать в ответ что-нибудь еще, но не делаю этого. Просто жду. Я до сих пор не вижу от него проявления каких-либо особенных эмоций, даже сейчас, когда большинство людей продемонстрировало бы что-нибудь… неловкость хотя бы.

– Я не намеревался вас оскорбить, – продолжает он.

– Вижу, – соглашаюсь я, и – чудо из чудес! – мой голос звучит совершенно ровно. – Так что да, вы знаете, кто я такой. И я предпочел бы не впутывать свою личную жизнь в работу, если вы не против.

– Конечно, – говорит он. – Извините. Я не должен был спрашивать.

– Все нормально, – говорю я. Раньше никто не давал мне определений через мои отношения с Гвен и детьми, и это неприятно. Я начинаю в очень отдаленной степени понимать, как постоянно чувствует себя Гвен. – Извините, мне действительно нужно идти. И, я думаю, вам лучше найти другого летного инструктора. Ничего личного, я просто… не хочу смешивать такие вещи.

В первый раз я вижу в нем проблеск чего-то похожего на чувства.

– Ничего. Мне жаль, что я вас побеспокоил. Я просто думал, что вы сможете мне помочь.

Я знаю, что не должен делать этого, но что-то в его подавленном тоне задевает меня. Я спрашиваю:

– Помочь с чем?

– Я… – Он делает вдох, потом медленно выдыхает, прежде чем выговорить следующие слова: – Моя сестра тоже была убита.

Эти слова пронзают меня, словно пуля, и на секунду я теряю способность дышать. В моей голове вихрем проносятся картины – фотографии с места преступления, кошмарно изуродованное тело моей сестры, лицо Гвен, снимок Мэлвина Ройяла в зале суда… и я понимаю, что молчание затянулось слишком надолго.

– Мэлвином Ройялом? – спрашиваю я.

Мне казалось, что я знаю всех родственников жертв, но Тайлер Фарос мне вроде бы незнаком.

– Нет, – говорит он. – Просто… кем-то. Его так и не нашли.

Такой кошмар мне не довелось пережить – не знать, кто убил мою сестру. Не увидеть, как его предали правосудию. В течение пары секунд я даже не могу найти ответ, потом говорю:

– Извините. Должно быть, это ужасно тяжело. – И тут до меня доходит. – Вы… пришли сюда не ради обучения полетам, верно?

– Нет, – подтверждает он почти шепотом. – Я… кое-кто рассказал мне о вас, и я подумал, что вы сможете помочь. Что с вами можно поговорить. Потому что я больше ни с кем не могу поговорить о ней.

«Я неправильно оценил его», – думаю я. Он не бесчувственен. Он просто наглухо замкнут, закован в эмоциональный бронежилет. Боится проявить хоть толику чувств, поскольку если он хотя бы приоткроет эту дверь, то, вероятно, не сможет контролировать то, что вырвется наружу.

И я понимаю это, потому что был на его месте. Я так жил некоторое время, до того как перешел к более мрачным чувствам, о которых не люблю вспоминать.

– Вы пробовали обращаться к врачам? Пройти терапию? – спрашиваю. Я знаю, что многие мужчины против этого – особенно если винят в случившемся себя. Мне понадобилось много времени, чтобы двинуться в нужном направлении. – Потому что, если вам кто-то нужен, у меня есть контакты хороших специалистов…

Тайлер уже мотает головой.

– Нет-нет, все нормально. Я просто… я подумал, что вы, возможно, поймете. Что мы сможем немного поговорить. Но если вы заняты, я пойму.

Я занят. Но не настолько. Я, по крайней мере, могу уделить ему несколько минут. В свое время скорбь исказила мой внутренний мир, сделав его темным и неправильным, и мне понадобились годы, чтобы уйти от этого. Долгий, трудный подъем к относительной стабильности. В моей голове проносятся инструкции, которые стюардессы в самолете дают пассажирам: «Сначала наденьте кислородную маску на себя, потом на других». Я пока не уверен, что полностью надел свою кислородную маску. Или что в нее поступает кислород.

Но в то же время я вижу скорбь этого парня, даже если не могу почувствовать его боль. Может быть, потому, что он сам не смеет чувствовать ее.

Поэтому я говорю:

– Давайте выпьем кофе и поговорим об этом, хорошо?

Тайлер испускает долгий прерывистый вздох и кивает.

– Спасибо, мистер Кейд.

– Сэм, – поправляю я его. – Зовите меня Сэмом. Как звали вашу сестру?

– Клара, – отвечает он. – Я не… на самом деле, я хочу поговорить не столько о ней, сколько… Просто о том, как вы справляетесь с этим. Особенно когда не можете выкинуть все это из головы. Вы ведь не можете, верно?

– Иногда – да, – говорю я. – Иногда я могу не думать об этом часами. Иногда могу подумать пару раз за весь день. Но вы правы. Оно никуда не уходит.

Мы входим в маленький уголок отдыха, устроенный специально для персонала, берем по чашке кофе и садимся. Тайлер, похоже, все еще чувствует себя неловко. Он наконец-то снимает свои солнечные очки и без них выглядит совсем молодым. Уязвимым. Глаза у него усталые – как будто они видели слишком многое.

– Я злюсь, – признается он. – На то, что с ней случилось. Это нормально?

Господи, до чего же это нормально!

Я делаю глубокий вдох и начинаю объяснять ему, почему это плохо.

Не уверен в том, что объясняю хорошо. Парень слушает меня. Реагирует он слабо, но я теперь вижу значение этих реакций: того, как он чуть заметно вздрагивает или опускает взгляд. Не открывается, хотя я почти ощущаю, как бы ему этого хотелось. Но он сохраняет свою маску.

Когда мы слишком близко подходим к моим собственным ранам, я направляю разговор в другую сторону. И когда мои часы жужжат, напоминая мне о срочных делах, я с удивлением обнаруживаю, что прошел целый час. Кофейная чашка, стоящая передо мной, по-прежнему полна, хотя кофе уже остыл; Тайлер выпил свой кофе полностью. Я выливаю свой напиток в раковину и говорю ему, что теперь мне действительно надо идти.

Он благодарит меня за то, что я уделил ему время, но на этот раз не предлагает рукопожатие. Однако, как и прежде, немного колеблется, потом задает еще один вопрос:

– Как вы думаете, ваша сестра обиделась бы? Если б узнала о…

Он не заканчивает фразу, вероятно, понимая, что переходит черту. Потому что это действительно так, и я знаю, что меня это должно разозлить. Но почему-то не злит.

– Если б моя сестра узнала, что я счастлив с Гвен? – угадываю я. Он кивает. – Честно? Я не знаю. Хотел бы думать, что она пожелала бы мне счастья, потому что я желал счастья ей. Но я не знаю.

Тайлер кивает.

– Спасибо, Сэм. Я… я никогда раньше не говорил об этом. Вот так вот, с кем-то, кто понимает… – Он перекатывается с пятки на носок и обратно, и на секунду я вижу подлинное страдание, которое он таит. Потом достает из кармана солнечные очки, надевает их и в один момент снова прячется в свою броневую скорлупу. – Я знаю, что это было нелегко. Спасибо, что поговорили со мной.

Он не ждет моего ответа. Просто поворачивается и уходит.

Этот разговор оставляет у меня странное ощущение. Но и хорошее тоже почему-то. Может быть… может быть, эта часть меня действительно начинает исцеляться. Прошло уже достаточно много времени.

Но я обнаруживаю, что гадаю: действительно ли я помог ему или причинил боль? Потому что я не знаю. Просто не знаю.

* * *

Мой трудовой день завершен; пройдя занятия на симуляторе, я направляюсь домой. Дышать стало легче, и я снова чувствую себя почти – почти – нормально. На половине дороги мой сотовый телефон звонит. Номер незнакомый, и я уже собираюсь сбросить звонок, но все-таки нажимаю кнопку на гарнитуре и отвечаю:

– Алло?

– Здравствуйте. Можно мне поговорить с Сэмом Кейдом?

– Вы с ним разговариваете.

– О, спасибо. Я Эмори Осгуд из газеты «Теннессиец». – Голос у женщины на другом конце линии молодой, в нем слышится наигранная печаль. Я моментально настораживаюсь, хотя это не похоже на один из этих проклятых автоматических спамерских звонков. – Если вы не против, я проверю произношение имени. Гвен Проктор. Обычно я не стала бы спрашивать, но в сообщении, полученном нами, оно написано двумя разными способами. – «Какого черта она звонит мне?» Я уже хочу спросить ее об этом, однако повторяю имя Гвен по буквам. Прежде, чем успеваю задать вопрос, женщина продолжает: – О, спасибо. Конечно же, очень важно, чтобы мы составили объявление правильно. Вы не могли бы еще подтвердить название похоронного бюро?

Во рту у меня пересыхает. Не думая, я сворачиваю с дороги на стоянку у бакалейного магазина, заняв первое же попавшееся свободное место. Дрожащей рукой дергаю вверх рычаг ручного тормоза.

– О чем вы говорите?

– Я звоню по поводу некролога, – объясняет она. – Относительно мисс Проктор… – Сейчас ее голос звучит неуверенно, словно она застигнута врасплох. Мое сердце неистово колотится, на теле выступает холодный пот, меня подташнивает.

– Что с ней случилось? – спрашиваю. Я не могу узнать собственный голос, он кажется мне чужим. – Когда?

– О, сэр, простите, мне казалось… подождите, разве это не вы подали объявление? Так не должно было произойти, я просто… я не знаю, что сказать. Я прошу прощения за то, что так поступаю с вами… Вы в порядке? – Теперь в ее голосе слышится неподдельный ужас.

– Не я… – Я загоняю назад неожиданный всплеск ярости. Глаза у меня горят, все тело содрогается. – Что случилось, черт возьми?

– Я… – Я слышу, как она делает глубокий вдох. – Сэр, у меня действительно нет никаких сведений. По электронной почте на мой компьютер поступила заявка на то, чтобы разместить в газете некролог, и ваше имя указано в качестве лица, с которым можно связаться по этому поводу, вот почему я вам звоню. Я не понимаю, что происходит…

Я вешаю трубку. Только с третьей попытки набираю номер сотового телефона Гвен. С трудом втягивая воздух, слушаю далекие пустые гудки. Как будто весь мир вокруг меня проваливается в темный колодец.

А потом она отвечает.

– Сэм? Привет, как у тебя прошел день?

Как будто все в порядке. Как будто ничего не случилось.

Потому что ничего не случилось. Слава богу!

Горло мое сжимается от облегчения, и я не могу даже говорить, потом откашливаюсь и произношу:

– Отлично, милая. Все отлично. Я… я еду домой. Ты там?

– Да, – говорит она. – Собираюсь готовить ужин. Что ты думаешь насчет…

– Да что угодно, на твой вкус, – искренне отвечаю я. Я не могу рассказать ей о том, что случилось минуту назад. Не хочу портить ей настроение. – Мне нужно ехать, я скоро буду дома, ладно?

– Ладно, – говорит Гвен, и я слышу, как ее тон слегка меняется. Она понимает: что-то не так. Я обрываю звонок, пока она не спросила еще что-нибудь.

Потом набираю номер мисс Эмори Осгуд, и меня переключают на нее с основного коммутатора «Теннессийца», нашей местной газеты.

– Эмори, это Сэм Кейд, – говорю я. Она снова пускается в пространные извинения, но я, не слушая, обрываю ее. – Кто-то прислал заявку на некролог. Каким образом?

– Ну… на нашем сайте есть бланк; его нужно заполнить, потом мы проверяем заявку, вот почему я позвонила вам – потому что ее имя в одном месте было напечатано так, а в другом по-другому, а указанный номер похоронного бюро неправильный. В заявке указано ваше имя и телефонный номер. Сэр, что случилось…

– Гвен Проктор жива, – говорю я ей. – И я не посылал эту заявку.

– О боже мой, мистер Кейд, я еще раз прошу прощения… я… зачем кому-то так поступать?

– Жестокий розыгрыш, – объясняю я ей. – Просто удалите эту заявку. И не принимайте никаких объявлений о моей смерти, смерти мисс Проктор или ее детей, Ланни и Коннора, пока я или она не подтвердим их. Считайте все это злобной шуткой, потому что, скорее всего, так оно и есть. Хорошо?

– Хо… рошо. Ничего себе! Я никогда не слышала, чтобы что-то такое случалось. И еще раз извините…

– Все в порядке. – Все совсем не в порядке, но я не хочу, чтобы Эмори расстраивалась из-за этой ситуации. Она не сделала ничего плохого. Я потираю затылок, разминаю закаменевшие, ноющие мышцы шеи. – Полагаю, кто-то освоил новый крутой трюк. Нужно запомнить это на будущее. Нам обоим.

– Да, сэр, – говорит она. – Я рада, что со всеми все в порядке.

– Я тоже рад, Эмори. Я тоже рад.

Теперь, когда шок миновал, реальность снова обрушивается на меня во всей своей мрачности. Я надеялся, что никто не начнет заново этот крестовый поход против Гвен, но я ошибался.

Чертовски ошибался.