Текст книги "Нелюбовь"

Автор книги: Рената Литвинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Вы кто такой? – громко спросил между тем фотограф, продолжая играть свою непонятную роль. Голос у него был недовольный и резкий.

– Я? – серьезно отозвался из-за двери Миша, переминаясь с ноги на ногу и заглядывая на Риту. – А вы кто такой?

Фотограф вздрогнул. Двери он не открывал и, гордо выпрямившись, стоял приблизившись к стеклу, стараясь рассмотреть стоящего против света мальчика-юношу. Свет бил прямо в лицо смотревшим, как наиболее провинившимся, и стояла просто черная высокая фигура, и совсем не по-хулигански переминалась с ноги на ногу...

– Ты его знаешь? – спросил фотограф, обращаясь к Рите уже другим голосом.

– Знаю, – сказала она, – это Миша. Тогда он проявил мужество – иначе бы это было совсем не по-мужски: струсить вроде и не открыть двери – он открыл дверь. Миша двинулся вперед, но фотограф не уступил ему дороги, а опять повторил:

– Кто вы такой?

– А вы кто такой? – спросил тот дрожащим от волнения голосом. Он был поразительно бледным, когда он приблизился, стало различимо его лицо во всех подробностях. Губы у него были тоже белыми, как будто у него вырвали сердце или вылили всю кровь. – Кто вы такой? – сказал он ужасным голосом. Как вы можете?.. – заговорил он, не умея подобрать слова. Он оглянулся на Риту. Она сказала, продвигаясь, чтобы встать между ними:

– М-мммммми... – она встала между ними, переводя взгляд с одного на другого. Она опять стала улыбаться, как дурочка, в такой момент, рукой она стала ловить свою улыбку на лице, но никак не могла правильно попасть, чтобы зажать себе рот, а попадала то в щеку, то в лоб худой холодной рукой.

– Ты, – сказал Миша наконец, кое-как

подобрав выражения, – в школьном платье и он – старый!.. – Все, он больше ничего не мог произнести.

– Ну что? – спросил деловито холодно-оскорбленный фотограф. – Выгнать его что ли?

– Нет... – сказала Рита, а почему она не сказала "да"? Она и сама не смогла бы объяснить. Она просто что-то произносила.

– Ну так ты что, будешь с ним разговаривать? – спросил он у нее язвительно, продолжая оставаться обиженным,

– Да. Я поговорю с ним, – отозвалась она. Он удивленно посмотрел на нее и гордо отошел в сторону, потом быстро пошел к себе а квартиру и стал поспешно одеваться, чтобы не быть больше в этом смешном халате и с голыми ногами – это-то он понял.

Миша смотрел все время в глаза, взгляд у него сделался умоляющим, он смотрел на Ритино безжизненное, "раздавленное" лицо. Он жалел его, и ненависть его куда-то ушла. Он сказал:

– Поехали отсюда. Что тебе здесь делать?

– Да, действительно... – машинально сказала она, ей было смертельно стыдно. Ее уже не существовало – ее словно убили, уличили, и у нее уже не могло вообще быть чести и гордости – так она ощущала себя в эту минуту. Она опять улыбнулась. Он поразился этой ее дикой жалкой улыбке.

– Поехали, – сказал он, и она вдруг ответила:

– Нет.

– Как нет?..

– Нет, – сказала она. На самом деле ей казалось, что теперь, с этой минуты она не может делать еще кого-то несчастным, что уходить не надо, что уходить теперь бессмысленно. Она предала. Зачем нужны продолжения? Ей было очень больно внутри души, но из-за такого решения ей делалось совсем безнадежно плохо. Она не поднимала лица своего.

– Ну хочешь, я встану на колени, – спросил он, отчаявшись. Он встал на колени. Стоя на коленях в полуметре от нее, он не приближался к ней, и ей показалось, будто он теперь вообще брезгует прикасаться и трогать ее. Она зажала одной рукой глаза и сказала:

– Нет. Нет. Нет. Нет. – Уже более холодным голосом.

Это был совсем безнадежный отказ. Он понимал это по голосу, но он отказывался учитывать это свое понимание "от ума". Он тогда схватил ее за локоть и потащил куда-то вбок, на себя – на самом деле он хотел вывести ее на улицу. Она не вырывалась, она была как ватная, слабая, как истощенная. Она только скрывала свое пристыженное и трагическое лицо предательницы с белыми губами.

Один белый воротничок на платье у нее из-за поспешности был завернут внутрь. Миша отвернулся от такой детали. Он потащил ее вниз, по ступенькам, оставив открытой дверь в квартиру фотографа. Он вывел ее на улицу, посадил на скамейку, поцеловал и сказал "сейчас найду такси". Она отчужденно сидела, как будто это не она была провинившаяся, а кто-то другой ее сильно оскорбил, почти убил. Она тупо смотрела, как он стоит, ежесекундно оглядываясь на нее, и ловит машину. Наконец поймал одну. Он распахнул в ней дверцу на заднее сиденье, опять подошел, взял ее, как бессильную старушку, за локоть, повел, стал помогать зайти в машину, но Рите все никак почему-то не заходилось. То нога не поднималась, то спина все никак не сгибалась, она обернулась и сказала ему:

– Нет, нет, я уже не поеду... – Она вдруг сделалась сильной, и насмешка у нее стала осмысленно уничтожающей и жестокой. На самом деле она относилась не к нему, а к ней – она, получалось, так судила только единственно себя, но не его.

– Пойду, уже много времени мы здесь... – сказала она.

Машина чуть тронулась и проехала сантиметров на двадцать вперед с открытой дверцой. И шофер стал кричать что-то...

Из ирреальности, которую Рита ощущала с того самого звонка, и еще когда она стояла в темном коридоре, ожидая его прихода, и еще когда она безумно улыбалась, рассматривая лица соперников, – вот из этой ирреальности жизнь возвращалась к ней своей реальностью. Но эта реальность была серого цвета, с запахом улицы и бензина и беспокойства, с умоляющими взглядами, с криками полоумного шофера, а главное – с чем-то таким ужасным, необъяснимым, что случилось с ней в жизни. И если бы ей сказали сейчас, что за это ей полагается смерть, она бы не удивилась, а приняла этот приказ как должное и даже с некоторым облегчением. Как будто у нее оторвали что-то внутри, но она была сама в этом виновата. Она сделала это своими руками. Ей казалось, что с этого момента началась правда в ее жизни, И нечестно теперь опять уезжать с ним, покидая другого. Предательство уже было совершено. Дальнейшее было нечестью еще большей. Вот так думалось ей. Она отвернулась от него. Пошла обратно обратной дорогой.

Миша пошел за ней. Она обернулась и уже автоматически, по старой какой-то врожденной привычке вдруг сказала:

– Может, я приеду вечером...

Она поднялась наверх. Вошла в по-прежнему распахнутые двери, хотя прошло немало времени и фотограф мог бы их уже закрыть, но он не сделал этого. Она заглянула в комнату, где стояла кровать. Его там не было. Она зашла на кухню. Он сидел торжественный и тщательно одетый за столом, положив большие руки на крышку.

– Ну что? – спросил он понимающе отчего-то... – Поговорила?

– Да, – сказала она, садясь на стул напротив него.

Тогда фотограф встал, закивал – он чувствовал себя хорошо, потому что получалось, что он победил. Он стал улыбаться, и Рита улыбнулась вслед за ним. (Что это было?)

Понедельник (первая половина дня).

– Нет, ну вот только приходите через неделю, освободится это не самое ответственное место, потому что эта женщина уйдет в большой отпуск, говорила Рите женщина главврач госпиталя-приюта. Она остановилась возле дверей приемного отделения. – Вот это здесь. Здесь бывает не больше пятнадцати человек. – Они не открыли еще дверь, как главврач поглядела почему-то на ее волосы и сказала: – Ходите здесь только в шапочке, очень пропитываются волосы... знаете ли, запахом! – Она кашлянула– Потом вдруг предложила: – Мне вообще-то надо сейчас в столовую. Хотите посмотреть вместе со мной?

Рита сказала:

– Конечно.

В кухне при столовой никогда не был включен свет. Все серое, бесцветное. Каша, пюре, подрагивающий суп в огромных кастрюлях казались остывшими, такими же холодными, как мозаичный кафельный пол.

Здесь уже толкались санитарки с верхних этажей, гремя каталками, на которых они увозили выданный на все отделение обед, прибывали все новые. Все они возбужденно перекликались между собой и зорко-подобострастно наблюдали за главной поварихой. Та ходила с голыми ногами в замасленных войлочных шлепанцах и до крайности коротком халате. На широкой спине он настолько натягивался, что был весь в продольных морщинах. Это она распоряжалась, кому какой кусок мяса бросить, сколько отсчитать желтых проваренных кур и на какие порции их разрубить. Все было в ее власти. И санитарки ревниво за этим наблюдали, а потом получали каждая свою порцию, и некоторые иногда обижались – это делалось видно и по их лицам – это означало, что им выдали без излишков, точь-в-точь – значит, из-за чего-то они попали в немилость поварихи.

Повариха все делала немыслимо скоро. Санитарки быстро рассасывались, с лязгом увозя с собой тележки с наполненными кастрюлями.

Рита с главврачом прошли между расступающихся девушек. Рита чуть поскользнулась на липком полу. Они прошли под ласковым и кивающим взглядом поварихи за ширму, где стоял "дегустационный" стол.

А как заражала эта атмосфера взаимной слежки и предвкушения обеда! На ходу санитарки жадно отщипывали от куриц кусочки мяса и проглатывали их на ходу, словно не в силах сдержаться от голода. "Какие мы голодные, – как бы говорили их возбужденные блестящие взгляды, – но ничего. Сейчас мы наедимся. Что там у нас?" И они двумя пальцами поднимали крышки с кастрюль, нюхали желтый казенный пар из супов, и лица их веселели.

– Отобедаете с нами? – спросил какой-то парень в грязном халате на голое тело, наклоняясь к главврачу и Рите с улыбкой.

Рита встала и сказала:

– Я появлюсь через неделю.

– Ага, – сказала ей врачиха с сияющим "продажным" выражением на лице.

Рита, уже ступая осторожно и опасаясь поскользнуться, вышла из кухни. Прошла мимо столовой, огромной, откуда доносился стук железных ложек о дно тарелок, словно это была не больница, а тюрьма.

На улице Рита остановилась и понюхала прядь своих волос – она действительно пропиталась каким-то особенным тошнотворным запахом.

Понедельник (вторая половина дня).

К вечеру, когда на улицах поднялся ветер, вышли гулять парами и четверками приезжие мужчины, настало время, когда вот-вот включат фонари. Рита пришла к фотографу на свидание к нему в дом. Она с удовольствием сначала рассмотрела его большую дубовую старую дверь, прежде чем позвонить. Она хотела позвонить торжественно и значимо дважды, но волею судьбы получилось единожды и очень кратко (это было похоже на то, что происходило у нее в душе). Она послушала, нет ли приближения шагов, как это всегда слышится за всеми дверьми, но дверь открылась для нее неожиданно бесшумно, причем незнакомым молодым человеком с голыми ногами, в халате, под которым ничего не было. Молодой "доктор" завертелся на месте вокруг себя, приговаривая: "Вы уж простите, сейчас я свет найду, где же здесь свет найти?.." На лице у него была мефистофельская острая негустая бородка. Волосы были черные, кольцами, особенно на висках. Рита услышала голос фотографа, немного изменившийся, чуть полупридушенный: "У вешалки, у вешалки кнопка!.." – и легкое поскрипывание и удары во что-то деревянное. Рита с улыбкой обошла бедного белого молодого человека с обнаженными ногами и розовыми ладонями, хотя тот уже нащупал кнопку под вешалкой и включил свет в коридоре и уже сделал встречающее лицо и уже сложил губы, чтобы что-то произнести. Но Рита с извинением на лице обогнула его и заглянула в большую светлую комнату, откуда только что говорил фотограф.

Фотограф лежал на длинном высоком столе посередине просторной комнаты под самой лампой на белой простыне, чем очень сразу напугал Риту. Фотограф скосил глаза и в одну минуту прикрыл свое тело, так что Рита не успела даже поглядеть на него, желтым клетчатым пледом и сказал:

– Ну что? Раздевайся...

Рита опустила глаза, опомнившись, чтобы фотограф не стеснялся ее, и, повернувшись к молодому человеку с благоговейным лицом, спросила громко:

– А вы тут что делаете? Тот стыдливо и еще более благоговейно потер руки и тихо пояснил:

– Я массирую...

Рита расстегнула плащ. Массажист сказал:

– Я, простите, не встречаю, не ухаживаю... – Он взял у нее из рук плащ, повесил его на крючок. Она прошла первой в комнату и быстро заговорила-заговорила, обходя стол с лежащим на нем фотографом вокруг и не отрывая взгляда от его лица с набухшими морщинами под резким близким светом люстры:

– Давно ли вы? Я же помешаю вам. Я могу выйти в другую комнату, мне так и следует сделать, я уйду, уйду, и тебе не придется прикрываться, вы массируете все тело? или что? Только, может быть, спину?.. – спрашивала она, не интересуясь ответами. И про спину она спросила зря, потому что он лежал именно на спине... Рита заговорила, все более отчего-то волнуясь и заражаясь этим волнением. – Но почему ты лежишь на столе, почему? У тебя такое лицо, что плохая примета – лежать на столе, – с ходу придумывала она "приметы". Массажист по-рабочему, как-то по-простому улыбался, не вникая в смысл ее слов, а только благодушно и благодарно всматриваясь ей в лицо. Они обменялись понимающими взглядами: голова фотографа со стола и нависшая над ним голова массажиста.

– Так нет, отчего же ты должна уходить, напротив, не уходи, я не стесняюсь, – опять сдавленным "лежащим" голосом проговорил фотограф.

– А мы, собственно, все... – вставил приветливый массажист, но Рита прервала его скромный голос и заспрашивала опять:

– Но отчего ты накрыт одеялом, сними одеяло, массируйся: ничего стыдного в этом нет... – как бы уговаривала она его.

– Когда тело отмассировано, – опять вмешался массажист, – на нем нужно сохранять тепло. Поэтому-то и одеялом, одеялом... его, – вывернулся он из своей "народной" фразы. Он улыбнулся. Взял непокрытую руку фотографа, стал потряхивать ее, потом схватился своей розовой рукой за его пальцы и стал каждый по отдельности палец потирать с особенным, как Рите показалось, старанием и усердием, как будто он сдавал экзамен. Фотограф с беззащитным лицом лежал на белой простыне: то он с какой-то высшей "покойницкой" покорностью глядел в потолок, то оборачивался на Риту, хотя это было неудобно для его шеи, и улыбался ей многозначительно. Потом он даже высунул язык – но это у него не получилось, потому что он не умел делать этого, это ему было не свойственно, и делал он это первый раз в жизни. Но он подумал, как-то так, наверно, нужно делать для нее, молодой, – она должна оценить это. Он улыбнулся. Она поправила на нем одеяло, и чтобы больше не смотреть на это зрелище, отошла к окну.

После массажа фотограф спрыгнул на деревянный пол голыми ногами со стола – Рита спиной услышала этот звук и специально не повернулась, чтобы не застать опять какое-то неловкое его положение. Она не хотела "ронять" его в своих глазах и в его глазах. Она переждала немного и повернулась, когда он уже натягивал через голову свитер, а его массажист, как подручная женщина на стройке, бегал с узелком своих вещей и по-церковному приговаривал: "Куда же мне, приодеться бы..."

Они совместно отвернули простыню со стола, и под ней показалась белая крахмальная скатерть. Массажист с радостным уважительным выражением на лице присел на самый краешек стула, сложил свои наработавшиеся мягкие руки на коленях и, склонив затылок, ждал, когда фотограф наполнит каждому по бокалу вина. По звуку из бутылки он каждый раз правильно догадывался и поднимал голову как раз в тот момент, когда чей-то бокал был наполнен, убедившись, что он наполнен, массажист опять скромно опускал глаза. Он поджидал, когда его позовут, специально пригласят, он боялся навязываться и вел себя предельно скованно и тихо. Фотограф поднял свой бокал. Остальные взялись за свои тоже, сжав стеклянные ножки у самого основания.

– Если именно у самых ножек держать рюмки, получается красивый звон! не выдержала и поучила всех Рита.

Массажист покашлял, выпрямился, тряхнул своей курчавой головой, невольно обращая на себя особое внимание, и сказал:

– Выпьемте за мое вхождение в эту семью!

Фотограф растроганно усмехнулся. Рита обернулась, посмотрела соответственно произнесенным словам кругом, словно бы осматривая "семью", в которую "вошел" массажист. Они переглянулись между собой, не чокаясь, и выпили каждый до дна.

Фотограф надел очки для близкого расстояния, пододвинул к себе какую-то бумажку, чиркнул в ней что-то и спросил уже более житейским тоном;

– Ты у меня какой сеанс? Восьмой?

– Седьмой, – честно, с предельно честным лицом выпрямился массажист, ставя перед собой аккуратным жестом бокал. Скатерть была мягкая, в складках.

– Седьмой?.. – фотограф снял очки. Посмотрел на Риту и спросил у нее врасплох:

– У тебя есть деньги? – она покраснела, оглядываясь на постороннего массажиста, и кхекнула. – Ты говори, – серьезно повторил он ей, – у меня есть...

– Нет, – сказала Рита, стараясь говорить ровно и безразлично, но получалось с жалкими ненатуральными интонациями.

Фотограф вместе с массажистом с психологическим сомнением посмотрели на нее. Тогда она три раза повторила на разные лады, как в песне:

– Не надо мне!.. Не надо... мне не надо, нет...

Этим она как-то убедила их, они оба отвели от нее взгляды и уже переглянулись между собой.

Еще один день вместе.

Фотограф уже был достаточно пьяным, его шатало из стороны в сторону. Он поставил бутылку на землю рядом со своей машиной и сказал Рите: "Ты же меня не любишь..." Он вздохнул. Рита покачала головой. Он открыл машину, сел в нее.

– Куда ты? – сказала она ему, наклоняясь. – Ты же пьяный. Я тоже тогда с тобой. Они оба уселись в машину. Оба они были достаточно пьяными. Рита смотрела сквозь стекло, и ей все время казалось, что стекло грязное, она несколько раз протирала его рукой. Фотограф завел мотор. Поехали. Улочка была узкая, пустынная. Он развил скорость предельную и стал гонять из одного конца улочки в другой. Скорость была просто бешеная. Рита, побелевшая, героически молчала. Чудом им никто не попадался на пути. Так они проездили по этой улочке раз пять туда-обратно, удовлетворяя пьяное лихачество. Было весело и без всякой музыки, просто под шум мотора и шин и тормозов каждый раз при развороте. Но на шестой раз в конце улочки, там, где она переходила через две колонны в другую улицу, им попались две нарядные женщины, взявшиеся под ручки. Фотограф несся прямо на них.

И затормозил сантиметрах в десяти от их спин. Причем они еще, увидя, что на них несется автомобиль, завизжали и еще своим ходом бежали, как могли быстро, метров десять. Фотограф затормозил. Женщины были лет сорока, в блестящих сверкающих платьях, на каблуках, довольно полные, напудренные, завитые – им никак не шел их взволнованный перепуганный вид. Они стали заглядывать, наклоняясь, в ветровое стекло машины и что-то тонко кричать.

Фотограф сдал назад и, отъехав метров на тридцать, опять разогнался и опять стал с бешеной скоростью наезжать на этих двух. Они тут же перестали ругаться, опять закричали и побежали на каблуках в сторону колонн, чтобы спрятаться за ними. Он опять затормозил довольно точно сантиметрах в пятидесяти от их убегающих юбок.

– Что ты делаешь? – проговорила Рита. Она немного отрезвела. Женщины не стали больше кричать, а сначала добежали до спасительных колонн, скрылись между ними и опять что-то закричали.

Фотограф опять сдал назад. Разогнался... Тут появился постовой в форме. Фотограф сдал еще назад. Они уехали в другой конец улочки. Бросили машину и побежали дворами: впереди фотограф, за ним – Рита. Оба немного отрезвели. Рита спросила на ходу:

– Куда нам теперь?

Он забежал в подъезд. Они поднялись на второй этаж. Он позвонил в дверь. Ему открыл какой-то низенький мужчина, предварительно спросив: "Кто там?" "Это я!" – ответил фотограф, и тогда дверь открылась, видно, его уже знали по голосу.

– Быстро, быстро! – сказал фотограф, забежал в квартиру, захлопнул дверь. – Мы машину бросили, – сказал он.

– Давай, давай, – снисходительно сказал низенький мужчина и ушел в комнаты.

– Это кто? – спросила Рита.

В коридор к ним вышла девочка лет пятнадцати-шестнадцати с раскосыми глазами, с белым лицом.

– Это моя дочь! – сказал фотограф. Дочь улыбнулась ему и улыбнулась Рите.

Все пошли на кухню. Дочь села в угол и неожиданно и удивительно для Риты закурила, и все молчали и ничего не говорили ей.

Опять стали выпивать, только уже вместе с низеньким мужчиной. Тот, осушая рюмку, говорил фотографу, глядя на Риту:

– Ты совсем с ума сошел, это уже старческий маразм, это ненормально! Это у вас какая разница? Тебе же шестьдесят почти... скоро...

Фотограф пьяно улыбался, не обижаясь и вообще простительно и по-доброму реагируя на каждое слово. Он стоял почему-то, ему хотелось быть выше всех сидящих, чтобы все смотрели на него и чтобы Рита тоже смотрела на него.

Рита встала, вышла в коридор. Но куда ей уходить? Она тогда не стала возвращаться в кухню, а вошла в комнату, маленькую, где стояло пианино. Она открыла его. Нажала на несколько клавиш. Вошел низенький непонятный ей хозяин и сказал:

– Если вы сыграете мне вот по нотам, то я буду восхищен! Я быстро пьянею, извините, – добавил он, прикрываясь ладошкой, чтобы избавить ее от запаха.

Он взял первые попавшиеся ноты с пианино, раскрыл их, поставил перед Ритой. Она с трудом стала разбирать мелодию сразу двумя руками. Получалось у нее очень медленно. Хозяину стало скучно стоять рядом с ней и дожидаться, когда она разберется. Он ушел. Рита захлопнула крышку и вернулась в кухню.

Когда они уходили, Рита сняла с себя бусы, стала протягивать их красивой дочке и повторять:

– Это вам. На память, вам пойдет. Мне больше нечего сейчас подарить. Только это. – Но та не спешила брать.

– Бери, бери, – разрешил ей фотограф, – это от сердца, от самой души.

Тогда та взяла мягкими пальцами. Бусы блеснули у нее в руках под ее взглядом.

Они вернулись домой к фотографу. Вымытый, протрезвевший, он лежал на широкой кровати и ждал Ритиного появления. Закурил, не отрывая глаз от двери.

Рита сидела на краю ванны. Была включена вода, но Рита не раздевалась. Медленно запотевало большое зеркало. Рита пальцем вытерла от пара то место, где было ее лицо на зеркале.

Вышла из ванной одетая, удивляя фотографа.

– Ты что? – спросил он.

– Ничего, – она опять присела на спинку кровати, таким же манером, как только что сидела в задумчивости на краю ванны. Стала болтать ногой. Она не смотрела ему в лицо, не смотрела на него всего, раздетого и готового ко сну. Он лежал, как ребенок, с выложенными поверх одеяла руками, часто моргал. Она смотрела в сторону окна – хотя окно было занавешено, как будто она видела сквозь него.

– Я не хочу... – сказала она.

– Что ты не хочешь? – повторил он. Она молчала. Повернула к нему голову, посмотрела красноречиво. Тогда он сказал: – Ложись просто поспи, никто тебя не заставляет...

Она жалостливо посмотрела ему куда-то в брови, сказала таким честным и жестоким голосом:

– Но я ничего не хочу. Ничего, понимаешь ли?..

– Иди тогда выпей чаю, – нашел он выход. – Я посплю, мне плохо что-то.

– Нет. Я ухожу, – договорила она. Встала. Посмотрела на него сверху вниз, на его вымытое страдальческое лицо, лежащее посередине большой накрахмаленной подушки. Посмотрела на вторую приготовленную для нее пустую подушку. Лицо ее брезгливо покривилось – она была до конца жестока.

– По-ка, – сказала она, дошла до двери. Там, открывая замок, опустив голову, еще размышляла, оглянуться или не оглянуться. А когда замок попадался, она просто вышла. Захлопнула за собой дверь. В голове сделалось пусто. Она быстро стала спускаться по лестнице навстречу новому стремлению.

Миша гулял с собакой. Собака у него хромала. На ноге у нее была повязка, поэтому он далеко с ней уйти не мог, ходил между скамеек возле дома. Он стоял спиной к подъезду. Он заметил, что собака его подняла голову и смотрит в сторону дома. Он оглянулся, увидел Риту. Она заходила в подъезд. Он еще мог успеть позвать ее, но он смолчал. Она зашла в подъезд.

Миша сел на скамейку, чтобы быть менее заметным. Он знал, что она сейчас спустится вниз. Собака поджала ногу, боясь боли, чтобы опереться на нее.

Вот Рита опять появилась. Выражение всей ее фигуры было пронзительно грустным. Она смотрела куда-то в сторону.

Миша решил мужаться, чтобы не позвать ее, он отвернулся и стал считать:

– Раз, два, десять, сорок, – у него не получалось подряд, даже цифры скакали вне последовательности, – четырнадцать, пятнадцать, семнадцать, сорок шесть, четыреста... – На слове "четыреста" он не выдержал и, повернув голову, закричал, вставая: – Рита!

Она оглянулась – сначала не в его сторону, близоруко щурясь, потом в его – и на лице ее уже была приготовлена замечательная улыбка.

Миша позвал ее в комнату из кухни, когда она смотрела телевизор и протирала лицо кусочками льда, который лежал у нее в высокой прозрачной вазе.

– Иди! – позвал ее Миша. Она встала, пошла за ним. Она шла за его спиной, шерстяной и немного сутулой, похлопала его мокрой ладонью "не сутулься!". Он повернул к ней свое взволнованное и радостное лицо и сообщил:

– В знак... – он смутился, не договорил. – Я просто тебе дарю ящерицу! – сказал он и показал спрятанную стеклянную банку с зеленой, как игрушечной и драгоценной, ящерицей. – Мне рассказали, что она может есть только мух и насекомых. Их можно ловить у нас в духовке или под шкафом! – весело посоветовал он ей.

Его позвала мама. Он ушел.

Рита некоторое время рассматривала у окна "подарок".

Зашла в комнату Мишиной мамы. Он сидел, ссутулясь, на ее кровати и стриг ей ногти на левой руке.

Фотограф был один дома. Он поставил перед собой зеркало, небольшое, на ножке. Стал сам стричь себе челку. Несколько раз укололся ножницами, когда состригал себе немного сзади, – ведь он стриг на ощупь.

Это было мучительным занятием, но фотограф никогда не ходил и не доверялся парикмахерским. И сейчас в одиночестве он стриг себя по своему вкусу.

Миша сидел рядом с Ритой за столом. Рита выдавила на стол из тюбика детский крем. Сказала:

– Знаешь, как приятно?

– Как?

Она стала пальцем водить по выдавленному крему, делая круги.

– И так все быстрее и быстрее, – сказала она, сочиняя ощущения прямо на ходу, – неизъяснимо, почему так приятно. Попробуй! – он послушался, стал так же водить толстым своим пальцем. Рита вздохнула.

Встала. Села за телефон. Стала делать звонки по вдохновению.

– Мама! – звала она, говорила: – Он такой милый, только нос толстый, но на носу можно сделать операцию, но любит ли он меня? – Пауза. – Ну а что у тебя вкусного? Ах как мне хочется, как хочется приехать... но я не приеду... – говорила она.

Еще она позвонила. В трубке был женский голос. Верно, это был не тот голос, который она ожидала услышать. Она бросила трубку. И некоторое время держала палец во рту.

С ней была тоска. Она протяжно вздохнула. Наизусть стала набирать номер. Два раза срывался диск.

Фотограф нашел в журнале статью о Ме– рилин Монро. Здесь было ее фото, разрезанное наискось. Одна половина с глазами была наверху, другая внизу статьи. Это возмутило фотографа и вызвало в нем любопытство – он захотел соединить фото. Поэтому сейчас он разрезал статью. Он сопоставил две части фотографии Мерилин Монро, и зазвонил телефон. (Это звонила Рита. Он давно изучил эту ее манеру звонить по наитию.) Он взял трубку. Там молчали. Тогда он сказал: "Рита..." Трубку положили.

Он поглядел на М. М. Соединенная, она оказалась не очень. Он разъединил половинки.

Рита стояла в коридоре. Миша, округляя глаза, спрашивал бессмысленным голосом:

– Ты куда? Ты куда? Он посмотрел на часы. Было два часа ночи. Рита сказала очень убедительным голосом:

– Ну-у, мне очень надо! По делу! – она прижала обе руки к груди, чуть наклонившись, – так стоят умоляющие о чем-то люди, – очень важно... добавила она, одной рукой открыла замок, быстро вышла. – Я позвоню!.. сказала она.

Была ночь. Горела луна. Она вышла на площадь. Вдоль стены дома пробежал трус-прохожий. Рите сделалось весело. Сию секунду на площади было пустынно. Машины ехали по площади, как им нравится: наискось, дугой, овалом и т. д. Рита подняла руку. Она видела, как две машины стали соревноваться, обгоняя друг друга, чтобы первой остановиться возле нее. Она села в машину "победителя". Тот даже ничего не спросил. Он улыбался ей из полутьмы машины. Быстро поехали. Она сказала:

– К вокзалу. Знаете улицы у вокзала? – У нее был очень веселый голос. Пожалуй, это было ее ошибкой.

Водитель кивнул, свернул в такт кивку.

– Быстрее, быстрее, – попросила она его, – я очень тороплюсь.

Он опять посмотрел на нее. Она была одета в белое-белое. Он сказал:

– Ох!..

– Что?

Он объяснил:

– Я сразу вас приметил. Вы как специально шли в белом. Эта сволочь хотел меня опередить, но я срезал его!

Через несколько секунд она сказала ему, глядя в окно:

– Но смотрите, вы едете, делая большой крюк. Можно было не так ехать. Вы что, не знаете дороги?..

– Нет, – ответил он уверенным тоном, – я-то знаю дороги. Хочу вас повозить побольше.

– А зачем? Зачем вам это?

– А не зря вы все-таки попали в мою машину? А не к нему?.. – сказал он. Она задумалась.

– Остановите машину, – кротко сказала она, уже испугавшись и оглядываясь на пустынные улицы, по которым ехала машина. – Пожалуйста, остановите машину!

Он молчал. Скорость была порядочная. Правда, он с досадой цыкнул. Уже больше не поворачивал своего лица, как будто он на что– то решился.

Тогда Рита открыла дверцу. Посмотрела на "быстрый асфальт".

Он протянул через нее свою руку, захлопнул дверцу и нажал кнопку.

– Остановите! – сказала Рита.

– Да нет же! – забубнил он тупо. – Не зря же ты попала ко мне в машину!..

– Ага!.. – как будто догадалась Рита. – Что же такое это будет? спросила она его. Тот вздохнул. – Что это за улица?

– Не самая далекая улица... – отозвался он. Рита посмотрела на него. Лоб у него стал блестящим, как будто его смазали маслом. Рита решила опять открыть дверцу, но он не дал.

– Ну! – сказал он. – Хватит! Не зря же ты мне попалась в машину! опять повторил он скорее для собственного убеждения свой главный аргумент.

– Не будь дерьмом, – сказала она ему проникновенно, осознав всю сложность положения, – будьте человеком, у вас же есть мама? Есть мама? Вы ее любите? Остановите, я выйду, – он не отвечал, хотя она ему "оставляла" паузы для ответов. Она продолжала: – А не то будет плохо, я обещаю!.. – она сокрушенно вздыхала, пытаясь одновременно и что-то придумать и понять, что за улицы они проезжают. Мимо них на скорости проезжали какие-то машины, но никто не оглядывался на них. Все было обыденно.

Когда уже было "можно", она открыла дверцу и выставила на землю ноги. Он возился за спиной. Он подобострастно сказал:

– Не выходи! Я сейчас отвезу тебя, куда ты хочешь!..