Текст книги "Убить зло (Подобный Богу)"

Автор книги: Рекс Стаут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

C

Что, если миссис Джордан слышала, как он вошел?

Или даже видела его? Она вполне могла стоять у решетки забора с бутылками из-под молока, когда он появился из-за угла дома и поднялся на крыльцо. Ему следовало сначала проверить, все ли чисто, но в этом входе на первом этаже было так темно, что ничего не разглядишь.

Не отпуская перил лестницы, он обернулся. Собираясь окликнуть миссис Джордан, он даже приоткрыл рот.

Но тогда все станет невозможным. Правда, тогда он узнает, слышала ли она его, но все станет невозможным.

Он продолжал стоять, не решаясь двинуться дальше.

Застенчивый, безнадежный, нерешительный, безответный…

3

В твоей жизни не было ни одного серьезного случая, когда бы ты выступил атакующим. Ты избегал таких случаев. Говорят, на дне моря существуют организмы, около которых пища должна проплыть, если ей предназначено быть съеденной и переваренной, – странный и упрямый мазохизм в слое мутной слизи на дне океана. И здесь, на поверхности земли, этот мазохизм, только бесконечно более сложный и тонкий, свойственный двуногому повелителю природы, обеспечивает твое существование; без него ты давно перестал бы существовать.

Тот же механизм привел тебя к любовной связи с миссис Дэвис. Каждый кризис в твоей экономической и деловой жизни, которая проходила в «Карр корпорейшн», в столь малой степени зависел от тебя, что ты вполне мог оставаться дома и спать. Тот факт, что ты не женился на Люси Крофтс, был определен кливлендским автобусом, который отстал от расписания и не остановился, когда ты сигналил ему. Во всем калейдоскопе твоей жизни с Эрмой нет ни одной картинки, которая составилась бы по твоей воле. Так же и с Джейн, так же и с Ларри; и с Диком – за исключением того поразительного эпизода с вашим поединком, который не только полностью противоречит твоей застенчивости и робости, но также является признаком проявления уникальной и необъяснимой агрессивности и жестокости твоей воли.

Этот случай обманул Дика и всех окружающих, но не тебя, тебя он только озадачил и до сих пор ставит в тупик. Просто невероятно, что это именно ты влепил Мулу пощечину, выстоял в схватке с ним и поставил ему синяк под глазом, в результате чего получил прозвище Храбрый Билл.

Любопытно, что Дик больше никогда не упоминал про Миллисент. Может быть, он тоже встречался с ней – но ни он, ни она не говорили тебе об этом, так что нет смысла ломать себе голову. А в то время ты ценил его молчание и тактичность.

Забавно также думать, что, несмотря на рыцарский пыл, с которым ты защищал честь маленькой Миллисент, она так ни разу не коснулась тебя самого и могла бесконечно долго продолжать складывать твои грязные рубашки, делая это с пугающей многозначительностью.

А если это произошло по чистой случайности, тогда ничто не имеет абсолютно никакого смысла, и жизнь есть не что иное, как непристойное надувательство. Хотя твоего избитого, в синяках, лица она все-таки неожиданно коснулась, близко подойдя к креслу, где ты неловко пристроился.

– Мне жаль, что тебя побили, – сказала Миллисент своим тонким ровным голосом.

– Спасибо, мне тоже. Извини, что у меня нет для тебя конфет. В тот день ребята слопали.

Она осторожно потрогала мою распухшую скулу, ее пальцы оказались твердыми, уверенными и живыми.

– Мне все равно. Из-за чего вы дрались?

– Да он назвал меня лжецом, а потом сказал, что побьет меня.

– И побил?

Ты хотел усмехнуться, но лицо только перекосилось от боли.

– Разве по мне это не видно?

– Да, ты довольно плохо выглядишь.

– Очень приятно чувствовать твою руку. Когда вырастешь, тебе обязательно нужно стать медсестрой.

– Нет, терпеть не могу больных. Моя рука кажется тебе приятной не поэтому.

Вдруг ты понял, что не хочешь, чтобы она объяснила тебе почему. Ты слегка пошевелил головой, Миллисент судорожно вздохнула и убрала руку:

– Ну, мне пора идти.

С тех пор ваши отношения продолжали развиваться, медленно, исподволь, коварно и неумолимо. Подробности этого процесса со временем стерлись из твоей памяти, они были не такими волнующими, как другие события того времени, например дружба с Диком. Где же, собственно, таилась греховность? Если судить не на основании твоего скудного опыта, а с точки зрения того общеизвестного явления, которое свободно обсуждается на языке профессиональном и жаргоне простолюдинов.

Жизнь может создавать множество странных и разнообразных ситуаций, приносящих человеку лишь тревогу и волнение. Но отнюдь не бесчестие или проклятие. Но бог видит, в вашей связи с ней была греховность, и если не в порочной неподвижности ее бледного личика и не в постоянном, напряженном ожидании ее темных глаз, то, скорее всего, в невыразимо волнующих движениях ее рук и пальцев. Где же тогда она скрывалась? Может, в конце концов, греховность была в тебе? Тогда как она появилась? Кто и зачем вложил ее в тебя?

Объяснения нет…

Некоторые из тех подробностей не совсем забылись; в последующие годы ты так часто представлял их себе в фантазиях, что можешь точнее описать последовательность ее жестов, чем процесс своего одевания. Меньше двух лет назад, словно пораженный громом, ты пробудился, и смутные фантазии стали реальностью…

Пробуждение резко положило конец вашей связи.

Оно произошло независимо от тебя, исключительно благодаря существованию других, более важных реальностей. Ты был совершенно к этому не подготовлен в то солнечное утро, когда по вызову декана брел через двор колледжа к внушительному новому кирпичному зданию за рядом сосен и лениво размышлял о причине вызова.

За блестящим полированным столом восседал непривычно озабоченный Засушенная Слива, лицом к нему сидела бедно одетая, плотная и энергичная, но изможденная женщина, чье лицо показалось тебе смутно знакомым.

– Доброе утро, Сидни. Полагаю, вы знакомы с миссис Моран. – Голос Засушенной Сливы был резким. – Она предъявила жалобу, которая основана на информации, полученной ею от своей дочери.

Ты был ошеломлен. Женщина избавила тебя от объяснения, внезапно вмешавшись в разговор:

– Это не совсем жалоба. Как я сказала, если все это обман, то для Милли это не впервой. Я только хочу узнать об этом у мистера Сидни.

– Спрашивать буду я, миссис Моран. – И, обратившись к тебе, декан сказал: – Вы признаете себя виновным в том, что не должным образом вели себя с этой девушкой?

Какое счастье, что принято считать естественной растерянность возмущенной невинности! Ты начал заикаться:

– Нет, сэр. Я… Я, конечно, угощал ее конфетами…

Нет, сэр.

– А, так, значит, это вы давали ей конфеты, – угрюмо сказала миссис Моран. – Тогда я снова ничего не понимаю, потому что она говорит, что джентльмен, который дарит ей конфеты, очень приятный и красивый, но никогда не сделал бы ничего такого, что не позволяет ему мама. Она назвала ваше имя, сэр, когда я дернула ее за ухо, и все время твердила его, хотя я только потом заметила, что оно было на свертке с бельем, который я приготовила для вас, и вот ей и пришло в голову назвать ваше имя. Но оно еще было написано на одной из книжек, которые вы ей давали.

– Не давал я ей никаких книг! – сказал я таким тоном, который подразумевал, что у меня вообще не водятся дома книги.

– Не давали?! – Миссис Моран обескураженно осела на стуле. – Ясно, чертовка опять все спутала. – Она снова выпрямилась. – Ваше прозвище Осел?

– Нет, у нас никого не зовут Ослом. Правда, есть парень, которого прозвали Мулом.

Потом я никак не мог понять, кто меня дернул за язык.

Из дальнейших вопросов и замечаний миссис Моран выяснилось, что маленькая Миллисент так запутала все факты и личности людей, что в это дело можно было вовлечь любого человека, не исключая нескольких членов деканата. Засушенная Слива был неприятно поражен и выразил посетительнице свое недоверие. Он бы с радостью отправил миссис Моран домой, посоветовав ей запереть девчонку в подвале и заниматься своим делом, но эта история оказалась слишком опасной, особенно после того, как стало ясно, что миссис Моран уже побывала в кабинете ректора и там поведала свою историю.

В конце концов Засушенная Слива решил сам допросить Миллисент, и тебя отпустили чуть ли не с извинениями и со строгим приказом ни с кем не обсуждать щекотливую ситуацию.

У тебя на душе скребли кошки, и смутная неловкость, которая длилась уже много месяцев, теперь стала невыносимо острой. Ты сделал нечто, что казалось очень умным. Ты рассчитал, что если бы был невинным, то почти наверняка не хранил бы это в тайне, поэтому, если ты станешь соблюдать требование декана о молчании, это возбудит подозрение в твоей вине даже в самом декане. Поэтому то там, то здесь ты постарался упомянуть о кое-каких подробностях, тщательно отбирая поверенных, и за одну ночь слухи об этой истории разнеслись по всему студенческому общежитию и вернулись к Засушенной Сливе, чьей основной заботой было подавить невероятные россказни.

Когда через несколько дней тебя снова вызвали в его кабинет, то с первого взгляда стало ясно, что бояться нечего. В основном он выговаривал тебе за болтовню, но он не мог этого доказать, и ему пришлось принять к сведению твои предположения о существовании других каналов огласки. Главное обвинение было с тебя снято быстро, с весьма горячими извинениями.

– Я расспросил девочку, – продолжал он, – и обнаружил в ней поистине великий талант к всякого рода мистификациям и интригам. Распутать тот узел, который она умудрилась сплести, выше человеческих сил. Я сообщаю это вам, потому что инцидент исчерпан, и надеюсь, слухи тоже утихнут.

Конечно, маленькая Миллисент исчезла из города.

Ты больше не слышал этого уверенного и тихого стука в свою дверь, которого в последнее время ждал с таким мучительно острым чувством. Тебе пришлось даже гадать о том, куда она делась; по городу носились самые разные слухи; один из них казался тебе наиболее вероятным: кто-то видел миссис Моран с девочкой, торопившихся на поезд, который отправлялся на Запад.

Если бы ты решился расспросить подробнее про их отъезд, но рисковать не стоило. Думать об этом уже вообще не имело смысла. Она уехала.

Все это произошло всего за месяц до получения диплома и прощания с колледжем, затем последовало возвращение домой и твой третий визит к Дику в Кливленд.

Ты не думал обвинять ни это бледное худенькое дитя, ни кого-либо другого; ты с радостью возложил бы вину на себя, если бы только чувствовал себя достойным этого обвинения. Ты был бы горд обвинить себя в преследовании и обладании этой бесстыдной маленькой жертвой. Но желание принадлежало ей, первые жесты были ее, она была автором и режиссером этого спектакля. Великолепного спектакля! Как это ни смешно, но жертвой оказался ты сам!

Так же было и с Люси Крофтс в Кливленде.

Самые первые дни в кливлендском офисе, до того, как Дик уехал на завод, прошли в каком-то тумане, поэтому их трудно восстановить. Разумеется, тебя представили руководителям всех отделов, но за эти первые недели ты не запомнил ни одного. С тобой почти постоянно находился Дик. Ты легко разбирался в предмете, о котором шла речь. Просто общался с представляемыми тебе людьми, и было заметно, что Дику нравились твои любознательность, заинтересованность и сообразительность. Проявленные тобой качества помогли ему наделить тебя определенными полномочиями и назначить перед своим отъездом на пост помощника президента. Ты возражал:

– Я слишком молод, Дик.

– Ты мой ровесник.

– Но хозяин здесь ты. Ты бог, наделенный неограниченными правами акций.

Дику не нравилась эта цитата из твоего рассказа, который он считал социалистическим. Он возразил:

– Тем не менее я должен работать.

– Кроме того, здесь чуть ли не каждый руководитель отдела годится мне в деды по возрасту. Твое назначение с самого начала превратит их в моих врагов.

– Они и так уже враги. Целых десять лет они ждали меня с неприязнью и подозрением, а теперь нас с тобой двое. Вот к чему все сводится. Сам по себе твой пост ничего не значит. Так или иначе, я еду не на Северный полюс и буду наезжать по меньшей мере раз в неделю.

Но поступай так, как считаешь нужным. – Он был слегка разочарован.

На следующий день на двери кабинета напротив приемной Дика была прикреплена табличка, на которой золотом было написано твое имя, но ты по-прежнему большую часть времени проводил в различных отделах.

Разделение отделов по их значимости сильно отличалось от теперешнего. Тогда, например, единственным человеком, занимающимся рекламой, был мужчина с усами, чей стол стоял в дальнем углу. Он по утрам пропадал в агентстве Симмонса, редактируя статьи для публикации в торговых журналах. Сейчас одно из самых красивых зданий в деловом центре города занимает Совет по связям с общественностью.

Изо дня в день ты назойливо торчал в бухгалтерии и со временем ясно усвоил основные принципы ее работы, не вникая в детали стоимости распределения, амортизации и тому подобных вопросов. От тебя ничто невозможно было скрыть; ты постиг сложности предоставления скидок, тонкости составления территориальных соглашений и контрактов. Тогда только начинали изучать возможности применения побочных продуктов; ты находил эту проблему самой интересной и перспективной – и ты еще раз упустил шанс действовать, потому что, несмотря на недостаток опыта, твои умственные способности и искренний интерес могли реально привести к каким-то ощутимым результатам. У тебя были идеи, но ты их испугался.

Отдел экспорта также заинтересовал тебя, но уже по-другому, он вызвал в тебе романтическое желание поработать с бумагами, в которых говорилось об отгрузках тысяч тонн стали для сооружения железнодорожного моста в глубине малайских джунглей. Ты даже написал об этом рассказ во время одиноких вечеров в своей комнате. Биография кусочка железной руды с того момента, как она покинула рудник в Мичигане, до того, как стала частью металлической фермы моста и на нее опиралась лапой предприимчивая пантера, которая решила использовать для засады это странное новое дерево. Рассказ тебе очень понравился, и ты даже захотел показать его Дику, но решил, что лучше этого не делать.

На протяжении первых месяцев и даже годов ты служил каналом связи между Диком и сложными частями огромного механизма, который он собирал в единый кулак. Ты превосходно подходил для этой роли и великолепно справлялся с ней. Безусловно, бесконечная масса информации о событиях и персонале усваивалась им гораздо быстрее и легче, когда сопровождалась твоими короткими и свежими замечаниями, чем если бы он сам добывал ее из первоисточников. Самое важное для его целей было твое интуитивное понимание людей и их взаимоотношений, хотя Дик научился придавать им значение только после бесстрастной и разносторонней проверки фактов.

Обычно он приезжал с завода в Карртоне поздно вечером в пятницу, и вы с ним шли в кафе на Шериф-стрит, потому что он признался, что гораздо легче расслабляется там, чем дома; это тебя очень устраивало, потому что, к твоему смущению, Эрма часто по вечерам оставалась дома. Сцена в саду совершенно стерлась из ее памяти, и она проявляла по отношению к тебе полнейшее безразличие.

Заказав себе огромный бифштекс, Дик залпом выпивал кружку пива, вытирал с губ пену и, откинувшись на спинку глубокого кожаного кресла, удовлетворенно отдувался.

– Ну, как там древние динозавры на Перл-стрит? У меня была жуткая неделя – работал по двенадцать часов в день, – скоро придется вкалывать по все двадцать.

Словом, работал как черт и дьявольски устал. Хочу взять три из этих древних печей и забросить их к черту в озеро Эри, где они будут просто затычками в ванной. Для производства они не так интересны, все равно не осталось никого из стариков, которые умеют их разжигать.

Старый Скиннер тоже ушел, я назначил ему хорошую пенсию. Они с отцом пробили первый двойной шурф на западе от Алледжинес или что-то в этом роде.

Он, однако, вовсе не выглядел истощенным, а напротив, свежим, полным энергии, как молодой бычок. Ты был ошеломлен.

К тому времени принесли бифштекс, и ты читал свои записи, аккуратно разложенные на столе:

– В Юте и Колорадо существуют девять компаний класса А. В 1900 году их было шесть, и три из них числились в наших книгах. Сейчас ни одной, только одна из них покупает небольшие количества нашего товара через маклера в Канзас-Сити. Три новые обходятся без нас, одна из них связана с Бетлхемом. Полная потеря двух, а практически – трех компаний.

– Кто ими занимается?

– В основном Байере из Сан-Франциско, но Харпер в 1907 году был в Денвере и на Соленом озере.

– А что говорит об этом Джексон?

– Он занимает свою обычную позицию: экспансия, естественное перераспределение, здесь теряешь одного покупателя, там где-то подбираешь другого.

– Что сделано в этом сезоне?

– Ничего, если не считать того, что Байере написал несколько писем. Джексон никогда не проверяет Байерса, мне кажется, он его побаивается. Он смутно намекал на предложение от Фэрелла, о котором как-то слышал. По этому вопросу у нас ничего нет, даже списка операций.

– Когда мы их потеряли?

– Последний заказ поступил от них в 1903-м, другой – в 1905-м.

Тебе пришлось потратить почти два дня, чтобы раскопать все эти данные; у Дика на ознакомление с ними ушло всего пятнадцать минут. Но обычно такие сведения сообщались не устно; он брал с собой твой меморандум в Карртон и по вечерам изучал его. Вы с ним чаще говорили о людях, об их отношении к делу, об их способностях и деловой энергии. Сейчас ты поражаешься, вспоминая, как нахально два юнца судили о старшем поколении и как редко они обычно ошибались в своих оценках. Недостаток скромности в твоих докладах, которые Дику казались смелыми и энергичными, на самом деле происходили из твоего незрелого презрения к сути вещей. В результате это создало тебе множество врагов.

И лишь нескольких друзей вроде Шварца, он по твоей рекомендации был назначен руководителем экспортного отдела, через голову старших и заслуженных.

Месяцы, год, два года ты находил во всем этом жизнь и интерес. За это время тебе редко приходилось проводить вечера в одиночестве, потому что обычно четыре-пять вечеров ты переваривал и раскладывал по полочкам проделанную за день работу, а остальные проводил с Диком. Самые счастливые дни твоей жизни? Вряд ли, но, по крайней мере, это были времена, когда ты ближе всего подошел к радостному ощущению, что в отношениях между тобой и жизнью чаще исполнял роль источника, чем приемника. Дик устроил так, чтобы во время его поездок в Карртон одна из его машин всегда оставалась в твоем распоряжении, и этот порядок сохранился даже после его возвращения на постоянное место жительства в Кливленд, но ты редко пользовался этим преимуществом. Он полностью игнорировал светскую сторону жизни, отказываясь появляться даже на те домашние приемы, которые устраивала Эрма, и всегда брал тебя с собой.

– Вы так и умрете детьми, – равнодушно замечала Эрма. – Демон и Пифия, жертвы Железного века – я поставлю ваши статуи на площади.

– Валяй, но делай это на свои дивиденды, – так же безразлично парировал Дик.

После окончательного возвращения Дика в Кливленд у тебя постепенно стало появляться все больше свободного времени. Эрма уехала в Европу. Дик запер дом и переехал жить в Клуб охотников за соколами. Большую часть вечеров он проводил в офисе, где обычно с ним бывал и ты, но вскоре он стал находить себе друзей из среды молодых банкиров и бизнесменов, а в этом кругу ты чувствовал себя не очень уютно, хотя тебя всегда приглашали и привечали.

Однажды они задумали устроить вечеринку у Куртни по дороге в Конниаут. Ты собирался поехать, хотя и без особого желания.

– Давай, Билл, поедем, ты должен поехать, – уговаривал тебя Дик. – Это мой первый загул за целых два года. Господи, подумать только, я не имел ни одной девчонки за два года! Думаю, и ты тоже. Едем с нами.

Ваша шумная компания отправилась в путь около полуночи на двух автомобилях Дика и еще четырех других.

В твоей машине оказались два молодых брокера, имена которых стерлись у тебя из памяти, и четыре или пять девушек из шоу «Райт-театра», который ты часто посещал. Ты сидел за рулем, и одна из девушек, коротенькая и пухленькая, уселась рядом и все время повторяла:

– Жаль, что не светит луна.

Когда ваши машины прибыли к Куртни, ворота закрылись, и все заведение было предоставлено в распоряжение вашей компании. Пары, уже определившиеся за время короткой поездки, начали разбредаться только для того, чтобы сразу же собраться в главной гостиной, где был приготовлен длинный узкий стол, полностью сервированный, сверкающий столовым серебром, хрустальными бокалами и украшенный букетами цветов.

Гости расселись, большая часть согласно традиции, но с некоторым замешательством, так как женщин оказалось гораздо больше, чем мужчин.

– Я бы ни за что не поехала, если бы меня не пригласили, – с вызовом заявила девушка, сидящая от тебя по левую руку.

– Тогда тебе лучше поехать домой, – язвительно у тебя за спиной прошептала ей другая, сидевшая справа.

Ты никогда не напивался пьяным, за исключением одного-двух раз с Диком во время учебы в колледже, и тогда чувствовал себя скорее больным, чем пьяным. В этот раз тебе совсем не хотелось пить. Ты не принимал никакого решения на этот счет, по отношению к собравшимся не испытывал никакого отвращения или чувства превосходства, просто не пил. Сидящие рядом девушки пытались влить в тебя спиртное, затем оставили свою затею и сами опустошили твой бокал. К этому моменту на коленях у Дика уже сидела какая-то рыжеволосая девица, и он вилкой кормил ее супом.

Веселье разгоралось, время от времени звучали тосты, которых никто не слушал, кто-то начинал петь, гости пытались танцевать, все неувереннее держась на ногах, раздавались крики и визги, наконец они затеяли игру в прыжки лягушки. И снова пары начали понемногу исчезать, но Дик потребовал, чтобы они вернулись и увидели то, что, по его словам, было самым интересным на вечеринке. Он яростно стягивал чулки с рыженькой девушки, которая взвизгивала, хохоча и отбиваясь. Наконец она высвободилась и убежала.

– Эй, Билл, лови ее! – заорал Дик. – Хватай ее! Держи!

Он начал с возмущением объяснять тем, кто его слушал. Оказывается, девица согласилась танцевать на столе обнаженной за сто долларов, а теперь пытается нарушить контракт.

Она выкрикнула из угла комнаты совсем трезвым голосом:

– Я это сделаю за двести долларов.

– Сто пятьдесят!

– Двести!

Дик бешено кинулся к ней:

– Ах ты, рыжая чертовка! Да я все платье на тебе разорву!

Она отскочила от него на другую сторону стола и крикнула:

– Ладно, сто пятьдесят.

В сторону полетели ее платье, нижнее белье, корсет.

Кто-то заиграл на пианино марш. Бутылки с шампанским попадали, когда Дик легко поднял ее и поставил на стол. Все хохотали; кто-то бросил в девушку пучок сельдерея. Какой-то мужчина, пытавшийся схватить ее за ногу во время танца, получил удар в лицо и, согнувшись, отскочил. Раздались одобрительные аплодисменты.

Ты одиноко стоял в стороне, злясь на себя за свою трезвость и отстраненность. Это же было смешно, по-настоящему смешно. Что же происходило с тобой?

Позже, когда ранним утром вы возвращались в Кливленд, ты находил до крайности отталкивающими бессильно распростертые тела твоих попутчиков, их помятые, опухшие лица, и ты завидовал им.

Приблизительно в это время Дик ввел тебя в Клуб охотников за соколами и предложил снять там номер.

Ты легко мог себе это позволить, так как твой заработок возрос вдвое по сравнению с первым годом, но тебя это не привлекало, хотя ты никогда решительно не возражал против. Дик не настаивал. Все чаще и чаще ты оказывался в одиночестве, много читал, время от времени посещал шоу с кем-нибудь из работников офиса, обычно со Шварцем. После ужина часто уезжал на берег озера или за город, в основном один. Но и это не доставляло удовольствия, жизнь казалась бессмысленной и пустой.

Однажды вечером, просматривая свою красную записную книжку, ты наткнулся на кливлендский адрес миссис Дэвис, шесть лет назад переписанный из ее единственного письма тебе.

Наверное, она давно переехала, подумал ты. В любом случае ты не мог запросто заехать к ней вечером, опасаясь застать дома ее мужа. Ты вспомнил о телефоне и из справочника выяснил, что она действительно поменяла место жительства, и выписал ее новый адрес и номер телефона. Но мысль связаться с ней по телефону была тебе неприятна – дайте мне такой-то номер, пожалуйста… щелк, и – вот он ты, через шесть лет со всем, что в них было. Нужно написать ей, подумал ты, и написал. Письмо было на бланке «Карр корпорейшн» с твоим именем в уголке; ты спрашивал, не пожелает ли она пообедать с тобой или пойти в театр.

Ответа не было. Два дня, три, четыре. На пятый день ты решился позвонить ей и застал ее дома. По тому, как дрожал от возбуждения твой голос, ты осознал, что она волнует тебя больше, чем казалось. Получила ли она твое письмо?

– Да, да, я его получила, с твоей стороны очень мило было послать его. Так приятно, что ты думаешь обо мне.

Не против ли она… то есть как насчет того, чтобы вместе пообедать?

– М-м.. Боюсь, что нет. Конечно, я могла бы, но у меня всегда столько дел, и обычно я обедаю дома с мужем…

Ты, как последний идиот, осведомился, как здоровье мистера Дэвиса.

Ты размышлял, что хористки из шоу, как бы они ни были уродливы и толсты в своей массе, в отдельности могут быть и интересны; некоторых ты даже находил весьма привлекательными. Когда Шварц заявил, что настала его очередь повести тебя на музыкальную комедию, объявленную на следующей неделе, под каким-то предлогом ты отклонил его предложение и позже купил себе один билет, чтобы таким образом оказаться как можно ближе к сцене. Твое место оказалось слишком близко, румяна и морщины на лицах девиц слишком бросались в глаза, но три или четыре из них были более чем сносными, они казались молоденькими и симпатичными. Ты даже был уверен, что одна из них улыбнулась тебе. Когда в конце первого акта на сцене упал занавес, ты решил, что настало время действовать. Ты остался сидеть на месте, решив послать записку с капельдинером, для чего запасся дюжиной своих визитных карточек, шариковой ручкой и несколькими маленькими конвертами, но оказался перед непреодолимой преградой. Нельзя же на виду у публики позвать капельдинера и объяснить ему свою просьбу. Началось второе отделение, и ты даже не написал записку.

Во втором антракте ты разыскивал капельдинера в вестибюле. Первый, которого ты обнаружил, был окружен людьми, второй, в одиночестве стоящий в углу, выглядел суровым и необщительным. Пряча записку в кулаке, ты пошел выпить воды, затем спустился в туалетную комнату, после чего возобновил поиски. Но удовольствие уже исчезло. Уподобившись охотнику с промокшим патронташем, который все еще жадно прислушивается к шуму крыльев взлетевшей птицы, ты обошел здание театра и встал около служебного выхода, наблюдая, как в сумраке из него показывались темные фигуры. Двое знакомых мужчин вдруг вышли оттуда, держа под руки смеющихся девушек, а ты поспешно ретировался в тень. Показалось, что в первой ты узнал одну из девушек, которой предназначалась твоя записка, но, возможно, это была фантазия, так как уже стемнело.

Вероятно, ты так живо помнишь тот вечер, потому что все твое поведение было таким характерным для тебя. За эти три часа, как в миниатюре, отразилась вся твоя жизнь. Были и другие случаи, более продолжительные по времени, вроде той зимы, полностью посвященной Люси Крофтс, или лета, всего четыре года назад, которое вы с Эрмой провели на ранчо Ларри.

Это была идея Эрмы, рожденная родео, которое она как-то видела в Нью-Йорке, вызванная ее вечной неугомонностью. В то время между вами установились довольно хорошие отношения, отчасти из-за твоей благодарности за дружескую поддержку, которую она оказывала тебе во время всех трудностей работы в офисе. Ты немного сомневался в Ларри, так как с тех пор, как он уехал на Запад, он знал о твоей жизни только из писем Джейн, но пришедший от него ответ своей сердечностью подтолкнул тебя поехать.

Больше всего ты занимался приготовлениями. Эрма взяла с собой семь сундуков, один из которых содержал три седла, красную кожаную уздечку с серебряными заклепками и еще одну, украшенную бирюзой.

Когда наконец во второй половине июля вы прибыли на ранчо, преодолев сотни миль в старом дребезжащем «форде» от ближайшей железнодорожной станции, ты был несколько озадачен простотой дома и отсутствием привычных удобств. Эрма находила в этом прелесть. По сравнению с остальными помещениями комната, отведенная вам, показывала, что Ларри очень старался, чтобы устроить все для вашего комфорта, и был явно доволен восторгом Эрмы. Эта комната с огромной кроватью на двоих была одной из причин твоего смущения. Дело в том, что вы с Эрмой никогда не спали в одной постели. Но она приняла это спокойно, как одну из неизбежных трудностей ковбойской жизни.

За исключением поварихи Мэгги, жены искалеченного ревматизмом индейца-метиса, который занимался починкой ограды корраля, сёдел и упряжи, вокруг на тридцать миль не было ни одной женщины. Эрма и в этом находила очарование. На третий день она совершенно освоилась, ездила на клеймение скота, заявила, что находит восхитительным запах паленого волоса, и упрашивала Ларри разрешить ей самой прижимать клеймо.

Для тебя это лето стало мирным и благословенным отрезком жизни, выделяющимся из остального времени.

По сути дела, ты оставался наедине с самим собой, среди холмов, бесконечных лесов и пустынных пространств.

Стало ясно, что вас с Ларри абсолютно ничего не связывает; и Эрма беззаботно забыла о твоем существовании. Она и Ларри, казалось, понимали друг друга. Ей была предоставлена лучшая лошадь, и обычно они уезжали кататься верхом или весь день пропадали на рыбной ловле, если ей удавалось его уговорить. По временам ты думал, что он флиртует с ней, но ты так долго подозревал Эрму, что это перестало тебя тревожить и стало продолжением твоего привычного состояния.

Таким образом, ты был там в одиночестве и все-таки не в таком полном, как Джейн, которая провела там предыдущее лето, подробно описывая в письмах все окрестности. Теперь ты легко узнавал ее любимые места. Разъезжая верхом по узким тропинкам, исследуя каменистое русло каньона, забрасывая удочку в середину Элк-Крик, ты всегда ощущал ее присутствие и слышал ее голос. Ты чувствовал, что все вокруг совершенно подходило ей, хотя эти места были для нее чужими и незнакомыми. Однажды на Элк-Крик, когда ты съел сандвичи, выпил холодного кофе и лег отдохнуть на траву, с тобой случилось нечто странное и неестественное. Ты погрузился в мечтания о Миллисент, чего давно уже не делал, и вдруг, почти в самый кульминационный момент, ты понял, что Миллисент исчезла, а ее место заняла Джейн! Ты страшно испугался. Ты вскочил, умылся в ледяной воде ручья, смыв масло с губ и пальцев, и, когда снова приготовил удочку, с возмущением заметил, что у тебя все еще дрожат пальцы.