Текст книги "Шахиня искусства"

Автор книги: Реимбай Сабиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Сабиров Реимбай
Шахиня искусства

РЕИМБАЙ САБИРОВ

Шахиня искусства

Перевод с туркменского А. Колпакова

Солнце перевалило за полдень, когда в знойном мареве встали сияющие минареты и дворцы старинной столицы Хорезма.

Они словно парили в воздухе – изумительно стройные, легкие, невесомые. То было волшебное видение, город из восточной сказки. Да, он был лучше, гораздо лучше, чем рисовался в моем ограниченном воображении. Ничего не скажешь: эти парни из Академии архитектуры Востока не, зря едят свой хлеб. Как и мой друг Мухтар, один из инициаторов возрождения былой красоты Куня-Ургенча.

Поскольку в Куня-Ургенч я попал впервые, пришлось изрядно поработать языком, спрашивая людей о местонахождении института, где подвизался Мухтар. Центр оказался на окраине Куня-Ургенча, в густом парке, в котором тихо шелестели водометы и сонно дремали финиковые пальмы – северный вид, выведенный ботаниками к столетию Октября.

Я остановился, любуясь зданием, похожим на дворец какого-нибудь сельджукского султана. У входа на скамье сидела миловидная девушка в белом.

– Где тут Институт реанимации? – спросил я.

– Он перед вами, – удивленно сказала девушка, едва взглянув на приезжего чудака.

– Мне бы Мухтара.

Она широко раскрыла красивые карие глаза.

– Доктора Рахманова?

По интонации, с какой она произнесла это, я понял: Мухтар для нее не просто "доктор Рахманов".

Улыбнувшись мне, она встала: – Идемте. Он на месте.

Миновав длинный коридор, мы свернули налево, в полукруглый зал. Девушка показала на тисненную золотом табличку "Главный врач" и, еще раз пристально взглянув на меня, ушла.

Я приблизился к двери с табличкой, постучал.

– Войдите, войдите! – отозвался знакомый голос.

Я. бесшумно открыл дверь.

Сидя за столом в углу просторной комнаты, Мухтар, не поднимая головы, копался в груде микролент.

– Разрешите? – Тут он вскинул глаза – и взвился над столом. Свалив по пути несколько книг, бросился ко мне.

– Так это ты?! Эх, забери тебя шайтан!.. – Мухтар обнял меня, похлопал по спине.

Пока мы здоровались и расспрашивали друг друга, я незаметно разглядывал друга и был неприятно поражен: раньше его пышущее здоровьем лицо напоминало румяный гранат, а теперь казалось болезненным. Широкий лоб, преждевременные морщины под глазами делали Мухтара похожим на старого ученого.

И я припомнил разговоры московских коллег о том, что "Рахманов ведет новую линию в реанимационной биологии и сколотил группу талантливых энтузиастов". Потом я подумал, что много сил отнимает у Мухтара и его вторая страсть – искусствоведение.

Имея в виду мои видеописьма, где я высказывал желание лично ознакомиться с красотами возрожденного Хорезма X-XI веков, Мухтар спросил:

– Прибыл перелистать странички истории, так, что ли?

– Ты угадал, яшули, – усмехнулся я.

– Надолго?

– Месяц-полтора, не больше.

– Жаль, что мало, – вздохнул он.– Будешь жить у меня, друг историк.

– Согласен и благодарю... А как у тебя дела?

– Все о'кэй, – невесело пошутил Мухтар. – Все по-старому.

– Неправда. Ты кое-что скрыл. Например, ты нашел невесту.

– Кто сказал? – Мухтар отвел взгляд.

– Она сама.

– Смотри-ка, да ты прямо сыщик. От тебя ничто не ускользнуло.

Он рассмеялся. На мгновение его выразительные глаза оживились.

Тут без стука вошла Айсенем с кипой микролент в руках.

– Это мой друг, – ласково сказал ей Мухтар. – Но я вижу, вы успели познакомиться. – Лукавый взгляд в мою сторону. – Оказывается, он все выпытал.

Айсенем чуть зарделась от смущения.

– Я ничего не говорила, – возразила она с милой улыбкой.

– Этот человек умеет понимать и несказанное. – Мухтар подмигнул мне. Айсенем молча прошла к столу и, свалив на него ворох микролент, ушла.

Я горячо пожал Мухтару руку.

– Поздравляю! Очень хорошая девушка.

– Хорошая-то хорошая, да немного ревнивая.

– Как так?! – удивился я.

Мухтар молчал, о чем-то размышляя. Я истолковал это посвоему: Значит, ее подозрения обоснованны?

– Да не совсем... – промямлил он.

– Как же тогда понимать тебя?

Мухтар снова промолчал. И я понял: у него есть секрет, который он не хочет открыть.

Вскоре мы пришли к коттеджу Мухтара. Дом стоял на берегу широкой реки – ответвлении Казахской Оби, как назвали географы новый водный поток, повернутый в Закаспий. Вокруг коттеджа был разбит сад. На газонах рдели экзотические цветы.

– А вот там, – и Мухтар показал на уютный домик, ослепительно белый на фоне леса, росшего в излучине реки, – живет Айсенем.

– Выходит, невеста по соседству? – пошутил я.

Мухтар улыбнулся и нажал кнопку на панели входа. Мягко раздвинулись створки, и мы вошли в холл, затем в большую комнату, Из которой еще одна дверь вела, очевидно, в смежную.

Я пытался открыть эту дверь, но она не поддалась. Автоматика, что ли, заблокирована?

– А ну открывай, Сезам, – обратился я к Мухтару. Тот выжидательно наблюдал за моими действиями. – Или там у тебя ханская казна?

Мухтар принужденно усмехнулся:

– Пошли-ка лучше на кухню. Вместе плов сварим.

"Все ясно, друг Мухтар, – подумал я. – Ты что-то скрываешь".

Придя в кухню, мы принялись за дело. Я начал чистить овощи, а Мухтар рубить баранину. Спустя несколько времени я с наигранной обидой сказал:

– Говорят, у настоящих друзей нет секретов друг от друга.

А ты что-то скрываешь, верно?

Тоном, каким успокаивают малое дитя, Мухтар ответил: – Никакой особенной тайны нет. Есть проблема, над которой потею не один год.

– Что за проблема?

– Характер проблемы определят результаты, – уклончиво сказал Мухтар. Они еще неясны... В общем, за дверью – моя личная лаборатория. Конечно, я оборудовал ее с разрешения ученого совета. Так надо было.

Я был крайне удивлен.

– Ну что ж... Если так, я рад. И все же, надеюсь, ты скажешь мне.

– В любознательности ты перещеголял даже Айсенем, – улыбнулся Мухтар.

– А что... она тоже?

– Надоедала похуже тебя. Я ведь говорил, что она ревнива?.. В одну из ночей она пришла ко мне – как раз в момент "экспериментум круцис" [ Решающий опыт (латин.). ]. Автомат двери, как всегда, был заблокирован мною. Когда я приоткрыл створку – Айсенем едва не прошмыгнула у меня под рукой. Пришлось остановить... Она возмутилась: – Что там у тебя? Я хочу взглянуть!

– Да ничего интересного.

– Так ли, милый? Тогда, открой.

– Нет, дорогая Айсенем.

– А?!

– Очень прошу, не сердись на меня. Там лишь приборы. И больше ничего.

– Которые нельзя показать любимой девушке? – насмешливо протянула Айсенем, – Ложь!.. – И ее карие глаза засверкали гневом. – Кого ты скрываешь здесь?

От ее кулачков, которыми она яростно колотила в дверь, коттедж заходил ходуном.

– Ах, даже так? – сказал я. – Не пустил невесту?! Ну, знаешь...

– Да разве женщины способны хранить секреты? – Мухтар сделал вид, что страшно рассердился.

И я оставил его в покое.

Плов сварился, мы накрыли круглый столик в большой комнате и с аппетитом поели.

Когда я убирал посуду, мой взгляд упал на дутар, прислоненный к этажерке с книгами. Я взял инструмент и протянул его Мухтару:

– Ну-ка, друг, сыграй что-нибудь из того, что исполнял в студенческие годы.

Мухтар как-то по-особенному взглянул на меня: – Лучше я сыграю мелодию, которую ты никогда не слышал.

Он настроил дутар и начал играть. Сперва мелодия звучала глуховато. Потом, набирая темп, стала разливаться полноводной рекой. Журчащие потоки звуков хватали меня за сердце, а порой ласково-печально омывали его. Минорный оттенок мелодии нарастал, ширился, зазвенели тоска и плач, безысходная грусть...

Они рождали во мне волну новых, неизведанных ранее эмоций.

Мухтар с закрытыми глазами раскачивался в такт мелодии, словно заклинатель духов. Его пальцы мелькали с неуловимой быстротой, свидетельствуя о незаурядном мастерстве исполнителя. Все мощнее, полнозвучнее лилась мелодия... Не помню, сколько она длилась, – я забыл все на свете. И даже не заметил, как умолкли струны.

– Замечательная музыка! – сказал я, с трудом вернувшись к реальности. – Кто ее написал? У кого ты научился?

Мухтар неопределенно усмехнулся:

– У одного здешнего аксакала. Это старинная мелодия Хорезма. Она звучала еще во времена сельджукских султанов и хорезмшахов. Говорят, она состоит из семидесяти двух мотивов. То, что играл я, – лишь кусочек, дошедший до нас.

Он немного помолчал и вдруг сказал: – Приоткрою тебе кусочек и м о е и тайны... Если проблема получит разрешение – могут вновь родиться на свет потерянные мелодии Хорезма.

– Ты меня запутал, – признался я. – По какой же отраслл знания твоя работа? Медицина или музыка?

– Все вместе... – тонко улыбнулся Мухтар.

Он встал с диванчика, опять странно поглядел на меня я сказал:

– В общем, слушай... Как историк и знаток философии, ты, наверно, согласен с постулатом: "Вещи, вещество не исчезают, а переходят из одной формы в другую".

– Да, примерно так это звучит.

– Однако долой абстрактные дефиниции! Проще говоря, возьмем воду. Ее можно превратить в кислород и водород, то есть перевести в невидимую и неосязаемую руками человека форму. При желании воде можно придать первоначальный вид – жидкого, так сказать, полимера. Физика давно это умеет... А я надеюсь, что и биология станет вровень с физикой.

– Утопия! – Я сделал вид, что не поверил.

Мухтар хмыкнул и ушел в лабораторию. Спустя несколько минут он вернулся. В руках он держал полусферический сосуд.

– Эта голубая жидкость оживляет мертвые клетки организма.

– Эликсир жизни, так и не найденный алхимиками? – ввернул я, пытаясь шуткой скрыть смущение.

– Нет, почему же? – холодно отпарировал задетый Мухтар. – Мы назвали ее сигма-полимером. Больше ничего не скажу. Пока достаточно! Иди спать. Я еще поработаю.

И он скрылся за дверью лаборатории. Тихо щелкнуло заблокированное реле автомата. Гм, прямо перед самым моим носом...

Следующий день был выходным.

Рано утром Мухтар пригласил в дом Айсенем. Когда я вышел ей навстречу, Мухтар сказал:

– Прошу тебя, Айсенем, сопроводи гостя. Он хочет полюбоваться возрожденным Куня-Ургенчем.

– А разве ты не идешь с нами?!

Он несколько смущенно пробормотал: – Не могу, милая. Много работы. Пойми меня правильно.

Айсенем подозрительно смотрела на него, собираясь что-то сказать, но сдержалась.

– Что ж, я готова, – сухо произнесла девушка.

И мы отправились в путь.

...Наконец-то сбылась моя давняя мечта! Вот я стою здесь, и передо мной всемирно известный Куня-Ургенчский минарет.

Или вот изумительный мавзолей Торебег Ханум. Старинные часовни, дворцы, здания, возвращенные из небытия руками зодчих начала XXI века, в торжественном спокойствии окружали просторную площадь. Великолепные орнаменты, украшавшие их, казались мне песней без слов – гимном тем мастерам из народа, которые в глухую пору средневековья сумели создать подобные шедевры... Не видно ни конца, ни края этому волшебному городу, где можно без конца любоваться куполами небесно-голубого цвета, переливами красок, впитывать каменную симфонию минаретов и дворцов. Как прекрасен купол Текеш-шаха! А величественный Караван-сарай? В моем сердце медленно поднялась волна чувства, восхищение силой человеческого гения.

Почти час простоял я перед минаретом – не мог отвести от него глаз.

– Наверно, самый высокий в Азии? – спросил я Айсенем.

– Во всем мире, – поправила она. – Особенно пришлось потрудиться строителям над его верхней частью. Ведь войска Чингисхана разрушили большую часть вершины.

Помолчав, Айсенем без всякого перехода сказала:

– Мухтар очень странный человек... Первые дни, когда он приехал сюда, вообще не выходил из этих мавзолеев и минарета. Можно было подумать, что он стал жертвой каких-то древних чар. Ночами он где-то пропадал... я ревновала, – смущенно сказала девушка. – Однажды его не было целые сутки. "Может, заболел?" – подумала я. И пошла к нему домой. Там его не оказалось. Я бросилась на поиски, дала знать сотрудникам института... Четыре мини-вертолета искали Мухтара и наконец обнаружили его на окраине зеленого городка Кырк Гыз. Мухтар был без сознания. Много дней пролежал он в больнице – не спадал жар. И что удивительно: к груди он прижимал какой-то прибор с полой трубкой. Никто не мог оторвать его, как ни старались. Очень крепко держал Мухтар... Не одну ночь просидела я у изголовья больного. Временами Мухтар бредил: "Найду! Где бы ты ни таилась – найду!.."

...Я с любопытством слушал Айсенем. И вдруг понял: Мухтар тогда отнюдь не бредил!

– На следующий день он пришел в себя, – продолжала Айсенем, – и я спросила: "Что было с тобой?" – "Заблудился в песках", – коротко сказал он. "А как очутился в Кырк Гызе?" Мухтар не ответил. Как бы то ни было, дней через вять он выздоровел и встал на ноги. Однако ночные вылазки не оставил... Так прошло еще три года. Ой-ля-ля! – спохватилась Айсенем. Этак мы не вернемся и к полуночи. Идемте дальше.

Мы направились к мавзолею Торебег Ханум. Там, как я знал, были изумительные орнаменты на потолке – один из редчайших образцов искусства средневековья. И я спешил лично убедиться в этом.

Когда мы вступили в мавзолей, послышались звуки дутара.

На мраморной плите, лежавшей в глубине полутемного помещения, сидел старик. Он будто возник передо мной из сказок Шехрезады: высокий, прямой, с лицом отшельника и совершенно белой бородой, закрывавшей грудь. Запрокинув голову к куполу мавзолея и раскачиваясь, он играл на дутаре. На сухом, тонком лице старика застыло блаженное выражение.

И тут меня словно током пронзило: да это же вчерашняя мелодия! Только старик исполнял ее много искуснее Мухтара.

И я понял, у кого мой друг научился играть старинную мелодию Хорезма.

Потом я поднял глаза к куполу – и был сражен. Искусство, с которым неведомый гений орнаментировал свод, казалось немыслимым для простого смертного. Прошло столько веков, а узоры орнамента, похожие на цветущий сад, и поныне сверкали первозданной чистотой и свежестью красок. В них, чудилось мне, живет сокровенная красота женской души, витает сказочная птица безграничной мечты... А мелодия словно истекала из лабиринтов орнамента – в поисках нетленной красоты, что жила в ней самой.

Мелодия тихо угасла – старик открыл глаза.

Мы почтительно поздоровались с ним. Вежливо ответив на наше приветствие, он сказал с улыбкой:

– Наверно, подумали: вот сумасшедший старик. В полумраке наигрывает самому себе на дутаре.

– Нет, яшули, – с достоинством возразил я. – Гениальная мелодия – а это так! – свидетельствует против вас.

– Спасибо, сынок. Но если бы на моем месте сидел более искусный музыкант...

– О нет, яшули! – твердо сказал я. – Велико и ваше искусство.

– И небо Хорезма свидетель тому, – поддержала меня Айсенем.

Старик был доволен. И все же, погладив бороду, заметил:

– Разве это искусство, доченька? Вот в старину эту мелодию играла Рухсар-бану, и птицы слетали с неба, садились на колок ее дутара.

– Рухсар-бану? – заинтересоваля я. – Кто такая?

– Вы ничего не слышали о ней?!

Я смущенно молчал.

Старик важно кивнул головой и пригласил нас сесть.

– В славном Хорезме некогда жил непревзойденный музыкант, – начал он, взяв в горсть конец своей великолепной бороды. – Не было у него соперника в музыке, как не было и соперницы в красоте.

Известно, что тогда в Хорезмском оазисе процветало сильное государство, а Ургенч превосходил многолюдием иные города и столицы Востока. Со всего света привозили в него товары для продажи. Купцы Ургенча были самыми горластыми: они кричали на базарах так громко, что приводили в неистовство даже верблюдов.

Хорезмшах, правивший во времена Рухсар-бану, безмерно кичился своим могуществом, важничал и пыжился, как жирный индюк в пору брачных церемоний. А в сердце его постоянно гнездился страх: шах боялся потерять власть и престол.

Однажды он пригласил в свои покои визиря Мехдуны и пожаловался: Что-то в последнее время меня не радуют пиршества.

Мрачная туча повисла в моем сердце... Посему слушай: сегодняшнее празднество распусти пораньше. Сам останься, будет особый разговор.

– Повеление солнца Хорезма – закон для меня, – сказал визирь и, пятясь задом, вышел из покоев.

Вечером празднество началось, как всегда, весело. Позолоченные стены зала содрогались от гомона подвыпивших придворных и гостей. Самого шаха на пиру еще не было, и гуляки, пользуясь этим, цедили вино и веселились вовсю. Те, у кого на бороде густо пробивалась седина, укрываясь в халаты, жадно следили за танцовщицами, а при случае тайком гладили их по локонам и бедрам.

Вдруг звонкий, как бурная мелодия, голос возвестил: – Властелин мира, его величество шах Хорезма идет!

Веселье мгновенно стихло. Придворные, словно стая жаворонков, слетевшаяся на гумно, с шумом покинули свои места и, склонив головы, замерли в поклоне.

Отворилась дверь с золотой цепью – вступил хорезмшах.

Он величественно проследовал к трону. Лицо шаха было сумрачным, что говорило о каких-то заботах, угнетавших властелина мира.

Хорезмшах воссел на трон, и веселье возобновилось.

Крепко задумавшись, шах все больше мрачнел и даже не слушал сладостно-пьянящую музыку, не видел красоту танцев прелестных девушек.

Заметив плохое настроение правителя, придворные и гости потихоньку исчезали. Вскоре дворец окутала мертвая тишина.

Хорезмшах и Мехдуньь остались вдвоем. Тогда шах облегченно ВЗДОХНУЛ и заговорщическим тоном произнес: – В моей казне, Мехдуны, много золота, рубинов, сеоебра и кораллов, собранных на беоегах полуденного моря. А мне нужны сейчас лишь два комплекта одежды каландаров. Сумеешь достать?

Визирь молча наклонил голову и ушел. Вернулся он очень быстро, неся в руках одежду нищих.

– Да простит, великий шах, мое любопытство, если я спрошу: зачем властелину мира одежда каландаров?

Шах тонко усмехнулся и объяснил Мехдуны свои намерения:

– Видишь ли, визирь, я не особенно верю твоим сыщикам. Словно бродячие собаки, рыскают они среди моих подданных, а толку мало. Я сам хочу услышать, что говорит мой народ. Подобно Гарун аль Рашиду, я желаю лично видеть, как они живут и что делают. Поэтому сегодня ночью мы с тобой превратимся в нищих и совершим прогулку – по Ургенчу. В этом городе, как тебе известно, жизнь кипит и ночью. Послушаем, о чем судачат на улицах и в пристанищах каландаров. И подобным образом выявим врагов нашего престола.

– Великий шах превзошел в мудрости самого Гарун аль Рашида! подобострастно сказал Мехдуны и, склонившись в поклоне, спрятал от шаха кривую ухмылку сомнения.

Вскоре на освещенных фонарями улицах Ургенча появились двое пеших спутников. Один был высокого роста, широкоплечий здоровый мужчина, другой же – среднего роста, худой и тонкий, качающийся под ветром, словно ветка ивы. Он казался старше первого лет на десять, но даже слепой мог бы заметить: большую власть имеет здоровый мужчина.

Путники внимательно прислушивались к разговорам людей в караван-сараях, на улицах, а если кто-нибудь обращал на них внимание, делали вид, что они просто идут своей дорогой, ничего не видя и не слыша.

На одной из оживленных улиц худой "каландар", забыв о конспирации, прогнусил: – О солнце Хорезма, нельзя ли идти потише? Я изнемогаю: Слова расслышали гуляки, стоявшие под фонарем и праздно болтающие о том о сем.

– О аллах, правоверные! Вы посмотрите только, – сказал своим приятелям один из них. – На обоих рваные шапки и тряпье на теле, жалкая посуда из тыквы на боку, а худой величает приятеля-громилу солнцем Хорезма.

– Что тут особенного? – равнодушно заметил его сосед, позевывая. Сказано ведь: "Нищие всегда хотят стать шахами".

Гуляки дружно расхохотались.

Так, прохаживаясь по улицам Ургенча, визирь и шах неожиданно встретили настоящих каландаров. По-видимому, один из них был слепой, ибо второй вел его как поводырь.

Слепой каландар вполголоса напевал очень приятную мелодию.

– Эй, правоверные! – окликнул их хорезмшах. – Откуда и куда идете?

Слепой перестал петь и сделал вид, что слушает. Потом тихо спросил поводыря: – Кто такие?

Поводырь был весьма красивым юнцом лет шестнадцати.

Когда он ответил, что перед ними такие же нищие, слепой успокоился и спросил путников: – А вы, влюбленные в бога рабы, не на веселье каландаров идете? Тогда шагайте с нами.

...Спустя полчаса вся компания достигла окраины столицы, где находилось каландар-ханэ. Едва путники во главе с поводырем вошли в ханэ, изрядно захмелевшие каландары подняли радостный шум: – Сто лет жизни великому музыканту, славящему аллаха!

– Пусть искусные руки не знают усталости!

– Да подарит аллах прозрение глазам отца, имеющего такого сына!

"Ах вон оно что", – подумал хорезмшах, глядя на слепого и его поводыря.

Каландар-ханэ было достаточно просторным: в нем помещалось человек шестьдесят. Стены были основательно закопчены дымом табака и анаши. Хотя обстановка в ханэ была далеко не столь пышной, как во дворце хорезмшахов, настроение людей, сидящих тут, было намного веселее, чем у придворных на шахском пиршестве. Накурившись банга, табака и опиума, каландары могли запросто продать или купить за медяки весь подлунный мир. Они сами была шахами, султанами – короче говоря, хозяевами своего ханэ.

Слепого и его сына почтительно усадили на лучшем месте.

И только после этого шакаландар, смуглый мужчина с тронутой проседью бородой, обратился к двум "каландарам", стоявшим у входа: – Откуда будете, слуги аллаха?

– Если говоришь о нас, о шакаландар, то мы из Хорасана, – смело ответил визирь Мехдуны. – А пришли, чтобы поклониться святой земле Хорезма.

– Мне нравится твой ответ, – удовлетворенно заметил шакаландар. Проходите, пожалуйста.

И глава братства нищих указал им лучшее место.

Обитатели ханэ, видимо, ожидали прихода слепого. Один из каландаров снял со стены дутар и поставил его у ног поводыря. Тот степенно выпил пару пиал ароматного чая, засучил рукава халата и взял инструмент. Шум и гомон в ханэ сразу утихли.

Парень взялся за колок дутара, настроил струны и обвел взглядом толпу сидящих в живописных позах людей. Его иссиня-черные, похожие на драгоценные камни глаза почему-то тревожно смотрели на слушателей, хотя белое, как молоко, лицо хранило выражение приветливого спокойствия.

...Дутар источал ни с чем не сравнимые звуки. Он словно печалился о вечных страданиях и горестях правоверных, о погибающих в юдоли рабства несчастных, о богатырях, павших в борьбе за свободу людей. Сладостно-грустная мелодия хватала за сердце даже самого черствого из присутствующих.

Нужно было иметь каменное сердце, чтобы без трепета внимать чудесным переливам, словно птицы в садах Эдема, разлетавшимся из-под пальцев юноши.

Видавший виды хорезмшах тоже оказался в плену чарующей музыки. Однако он не сводил пристального, холодного взгляда с быстро мелькавших пальцев поводыря и время от времени значительно поглядывал на Мехдуны. Тот, опьяненный мелодией, совсем потерял голову и, слегка раскрыв рот, закагив зрачки под лоб, слушал.

Тогда хорезмшах сердито ткнул его в бок и процедил сквозь зубы: Взгляни на пальцы музыканта.

Истолковав слова шаха по-своему, визирь прошептал: – Смотрю, смотрю, повелитель. Они так прекрасны, будто принадлежат нежной девушке.

– Да она и есть девушка, глупец!.. – рассердился шах на тупость и непонятливость Мехдуны.

Визирь изумленно уставился на хорезмшаха.

– Неужели так, ваше величество?

Шах только гневно двинул бровью.

Юноша кончил играть. Прислонив дутар к стене, он взял пиалу и стал не спеша пить обжигающий чай. Над красиво изогнутыми, черными, словно бархат, глазами юноши выступили капельки пота, белое лицо светилось радостью, глаза сверкали. В таком виде музыкант был просто неотразим.

– Уважаемый шакаландар, – обратился хорезмшах, – если б этот славный юноша, с вашего позволения, спел нам еще пару песен, мы забыли бы свои печали.

Вместо шакаландара ответил слепой: – Почтенный гость! Исполнить ваше желание – наша обязанность. К сожалению, мой сын не поет, он только играет на дутаре.

И шах понял, что его подозрения подтвердились. "Ты хитер, старик, но и я не глуп, – подумал он. – Ты запретил петь сыну потому, что знаешь: стоит ему открыть рот – и обман раскроется. Что ж, опасения твои вполне уместны. Девушке жить среди мужчин-бродяг не совсем удобно. Вряд ли она смогла бы найти защиту от посягательств у беззащитного отца.

Недаром говорят: "Красота – твой враг, это поймет и нищий и шах".

И, поблагодарив шакаландара, хорезмшах сказал: – Мы тронуты твоим вниманием, милосердный человек! У нас есть место в караван-сарае, и если вы разрешит нам уйти, это будет самой большой милостью, о шакаландар.

Известно, что шах был непревзойденным дипломатом.

...Ночной ветерок хорезмской осени немного прояснил мозги "каландаров", одуревших от дыма табака и опиума. Визирь едва поспевал за весело шагавшим хорезмшахом: тот был под впечатлением волшебных мелодий дутара, а перед глазами мелькали бесподобные пальчики "юноши", игравшего на инструменте. Вскоре оба достигли переулка, где их давно поджидала карета, запряженная белыми текинцами.

И "каландары" опять превратились в могущественных людей Хорезма.

Шах всю дорогу молчал, а когда подъехали ко дворцу, коротко сказал визирю: – Завтра утром первым человеком, которого я увижу, окажется юноша музыкант, не так ли?

Мехдуны почтительно наклонил голову.

– Слушаюсь и повинуюсь.

Ловко спрыгнув на землю, визирь поймал шахскую пятку и помог "солнцу Хорезма" выйти из кареты.

Не было ещё случая, чтобы повеление шаха оставалось неисполненным. Утром, едва он вошел в зал, где обычно разбирались жалобы и заявления подданных, приоткрылась дверь напротив – показалась борода Мехдуны.

– Богатырь времени! Если позволите, один бедняга хочет лицезреть ваш солнечный лик.

Хорезмшах кивнул, и вместе с визирем в зал вошел испуганный поводырь. И тут хорезмшах сделал то, что никогда себе не позволял раньше: он пошел навстречу дервишу. Одетый в лохмотья, растерянно стоящий посреди пышного убранства комнаты, он казался рваной обувью на драгоценном ковре.

И все же юноша в лохмотьях был подобен жемчужине, случайно оброненной в грязь.

Шах пристально вгляделся в его испуганный глаза: – Ювелиры распознают золото, как бы его кто ни прятал. И берут... Вот и мы сочли вас достойными предстать перед солнцем Хорезма, невзирая на одежду каландаров.

Юноша музыкант молчал. А хорезмшах с улыбкой продолжал: – Говорите же! Или боитесь, что узнают по голосу? Но мы, даже не слыша вашего голоска, знаем, кто вы.

– Чего от меня хотят? – с отчаянием спросил музыкант.

Серебристый голосок восемнадцатилетней девушки, вынужденной молчать столько времени, заставил трепетать сердца и шаха и визиря.

– Не бойтесь, – властно произнес хорезмшах. – Мы влюбились не б вас, а в вашу музыку. Почему и пригласили в наш дворец. Надеемся, вы отвергнете общество нищих и в качестве свободной служанки будете жить здесь.

Конечно, девушка прекрасно понимала: вежливое обращение шаха равносильно приказу и ослушание может означать только одно – смерть.

– Если ваше величество удостаивает меня такой великой милости, я согласна.

– Молодец музыкант! – Шах даже позволил себе шутку. – Теперь раскройтесь. Кто вы и как вас зовут?

– Рухсар, ваше величество.

– Слышишь, Мехдуны? – властно произнес шах. – Объяви всем во дворце мое повеление. Рухсар не потомок шахов, но она – шахиня искусства. Поэтому, когда будут называть ее имя, пусть прибавляют почетное слово "бану". Сейчас отведи Рухсар-бану к моим любимым служанкам, пусть о ней позаботятся. Отведут в баню, оденут в самые красивые одежды.

Вскоре Мехдуны, отведя девушку, возвратился. И хорезмшах высказал ему мысль, вот уже много дней занимавшую его воображение.

– Пока мы являемся шахом Хорезма, по воле аллаха все наши желания исполняются, не так ли, Мехдуны?

– Истинно так, меч ислама!

– Так вот... Мы хотим в центре Ургенча построить один высокий минарет – самый высокий в мире! И пусть он постоянно напоминает подлунным жителям о нашем могуществе.

– Если властелин мира желает этого, то оно, слава аллаху, будет, несомненно, исполнено.

– А как ты думаешь, кто справится с этим делом?

– В Хорезме много искусных зодчих, великий шах. Но вряд ли найдется человек, который превзошел бы мастера Семендера. Если ваше величество соблаговолит, его и можно назначить старшим зодчим.

– Ты назвал человека, о котором думал и я, Мехдуны. Мы его хорошо знаем, – удовлетворенно сказал хорезмшах.

...Вечернее пиршество началось веселей, чем обычно. Как только хорезмшах пришел и воссел на свое место, по его знаку дворецкий торжественно огласил: – Благородные люди Хорезма! Наша могущественная страна является родиной науки и искусства. И вот в нашем цветнике талантов раскрылась еще одна роза. Великий шах разрешил сделать ее украшением своего дворца. Добро пожаловать, Рухсар-бану ханум!

Открылась одна из позолоченных дверей зала, вошла высокая красивая девушка, одетая подобно шахине, и, низко поклонившись присутствующим, села на указанное ей возвышение.

Глаза придворных и гостей были теперь устремлены только на нее.

– Благородные люди! – вновь прозвучал звонкий голос дворецкого. – Я счастлив огласить еще одно повеление. Его величество намерен возвести в прекрасном Ургенче минарет, по высоте не имеющий равных себе под луной. Соорудить его обязался перед лицом великого шаха знаменитый мастер Семендер – с тремя тысячами рабочих в течение трех лет. Добро пожаловать, мастер Семендер и его ученик Искендер.

Открылась вторая дверь – в зал вошли смуглый, с коротко стриженной бородой человек средних лет, а с ним богатырского сложения парень красивой наружности.' Однако на вновь прибывших никто не обратил внимания: люди не могли оторвать взгляда от прекрасной Рухсарбану.

По знаку хорезмшаха один из слуг принес окаймленный золотом дутар и отдал его Рухсар-бану. Девушка легонечко взяла инструмент, поклонилась шаху, засучила обшитые золотом рукава длинного платья и, прикрыв глаза стреловидными ресницами, стала играть.

Дутар заговорил словно живой человек. Он снова пел о горестной и печальной доле детей аллаха, и люди, очарованные мелодией, сидели молча и слушали. Струны давно умолкли, а они все еще сидели не шевелясь, не в силах произнести слово или возглас. Спустя несколько времени тишину рассек голос хорезмшаха: – Милосердная Рухсар-бану! Наш дворец – место веселого настроения, а не горести и печали.

– Простите, ваше величество, что я излила свою душу, – сказала Рухсар-бану, опустив голову. – Но теперь с вашего позволения сыграю более веселые мелодии.

Мастер Семендер что-то шепнул Искендеру.

– Вот как? – сказал тот с тревогой. – Значит, она дочь слепого каландара, о котором говорит весь народ?! И хорезмшах собирается сделать ее наложницей!..

– О нет, ты ошибаешься, – ответил Семендер. – К счастью, шах питает большое уважение к ее искусству.