Текст книги "Собрание сочинений. Том 5. Наулака. Старая Англия"

Автор книги: Редьярд Джозеф Киплинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

– Расскажи мне об этом, – сказал Ден. – Приятно послушать о древних существах.

Все трое уселись поудобнее; каждый жевал травинку. Пек оперся на одну из своих сильных рук и продолжал:

– Дайте-ка вспомнить. В первый раз я встретил Виланда в один ноябрьский день, когда бушевала буря с градом и дождем; я увидел его подле низины Певнсей.

– Певнсей? Значит, вон там, за горой? – Ден указал на юг.

– Да, но в то время здесь было болото; оно тянулось до Хорсбриджа. Я стоял на Маячном холме (тогда его называли Брененбургом), вдруг заметил бледное пламя, какое бывает, когда горит сухой вереск, и пошел взглянуть, в чем дело. Пираты подожгли деревню в долине. Изображение Ви ланда, большая черная деревянная фигура с янтарным ожерельем на шее, украшала нос тридцатидвухвесельной галеры, которую разбойники только что вытянули на отмель. Жестокий стоял холод. Ледяные сосульки свешивались с палубы судна; весла блестели от намерзшего льда; лед был и на губах Виланда. Завидев меня, он начал длинную песню на своем языке, и в ней рассказал, как он станет управлять Англией, как запах дыма от его алтарей будет наполнять весь воздух, начиная от графства Линкольна до острова Уайта. Я не встревожился. Я видел столько божеств, наводнявших старую Англию, что его песня не могла меня обеспокоить. Я предоставил Виланду попеть вволю, пока разбойники палили деревню; потом сказал ему (право, не знаю, почему эти слова пришли мне в голову), итак, я сказал:

– Кузнец богов, придет время, когда ты будешь работать ради денег, поставив свою наковальню на краю дороги.

– А что ответил Виланд? – спросила Уна. – Рассердился он?

– Он осыпал меня бранью, завращал глазами; я ушел будить людей. Но пираты все же покорили страну, и много столетий Виланд считался могучим божеством. Его храмы были повсюду, до самого острова Уайта, и ему приносились прямо невероятные жертвы. Скажу по справедливости, что он предпочитал лошадей людям. Как бы там ни было, я отлично знал, что со временем он потеряет свое место, как и все другие старые божества. Я ждал долго, около тысячи лет; наконец, вошел в один из его храмов подле Эндовера, чтобы посмотреть, как он поживает. В храме стоял алтарь, было изображение Ви ланда, были жрецы, молящиеся; все казались счастливыми, кроме самого Виланд а и его жрецов. В древние времена поклонники божеств чувствовали себя несчастными, пока жрецы не намечали очередную жертву; то же испытывали бы и вы. Теперь было иное. Вот вижу я, вышел жрец, подвел какого-то человека к алтарю и сделал вид, будто он рассекает ему голову маленьким золотым топором; человек упал и притворился мертвым. Все остальные закричали: «Жертва Виланду, жертва Виланду».

– А по-настоящему человек не умер? – спросила Уна.

– Совсем не умер. Это была такая же игра, как ваши кукольные приемы за чашкой чаю. Потом в храм привели великолепную белую лошадь; жрец отстриг прядь волос из ее гривы и хвоста и сжег эту шерсть над алтарем с криком: «Жертвоприношение!» Считалось, будто это все равно, что убили человека и лошадь. Сквозь дым я рассмотрел лицо бедного Виланда и не мог удержаться от смеха. Он казался таким огорченным, таким голодным; ведь ему пришлось довольствоваться противным запахом сожженной шерсти. Чисто кукольный чай!

Я решил ничего не говорить в ту минуту (это было бы нехорошо). Когда же через несколько сот лет я опять пришел в Эндовер, Виланд и его храм исчезли; на их месте я увидел христианского епископа в церкви. Никто из жителей гор ничего не мог сказать мне о нем, и я предположил, что он покинул Англию.

Пек повернулся, оперся на другой локоть и задумался.

– Дайте-ка вспомнить, – снова начал он наконец. – Вероятно, прошло еще несколько минут, вероятно, также года за два до покорения Англии, я вернулся к Холму Пека и раз вечером услышал, как старый Хобден говорил о броде Виланда.

– Если ты говоришь о старом Хобдене, плетельщике изгородей, ему всего семьдесят два года. Он сам сказал мне это, – заметил Ден. – Он наш близкий друг.

– Правильно, – ответил Пек, – но я говорил о старом Хобдене, который жил за девять поколений до прапрадедушки вашего приятеля. Он был свободный человек и выжигал здесь уголь. Я знаю весь их род так давно, что иногда путаюсь. Хобдена звали Хобом Датчанином, и он жил в коттедже подле кузницы. Так вот, как только я услышал имя Виланда, я навострил уши и побежал через леса к броду, вон там, за торфяным лесом, – Пек кивнул головой в сторону запада, туда, где долина сужается, стесненная лесистыми холмами.

– Да ведь это брод Виллинга, – сказала Уна. – Мы часто ходим туда. Там живет славный зимородок.

– В те времена это место называлось бродом Виланда. От маяка туда спускалась дорога. Очень плоха была она, а весь откос холма покрывал густой-прегустой дубовый лес, в котором водились олени. Я не нашел и следа Виланда, зато увидел толстого фермера; он спускался по дороге в тени деревьев. Его лошадь потеряла в глине свою подкову, и, подъехав к броду, он вылез из седла, вынул из своего кошелька один пенни, положил его на камень, привязал свою старую лошадь к дубу и громко закричал: «Кузнец, кузнец, вот для тебя работа». Сказав это, толстяк сел на землю и заснул. Вы представьте себе, что я почувствовал, когда седобородый, согнутый, старый кузнец в кожаном переднике вышел из-за дуба и принялся подковывать лошадь. Я узнал Виланда и так удивился, что прыгнул к нему, сказав: «Что ты тут делаешь, Виланд?»

– Бедный Виланд, – со вздохом шепнула Уна.

– Кузнец откинул со лба свои длинные волосы (он не сразу узнал меня) и, подумав немного, ответил: «Тебе-то следовало знать. Ты предсказал это, старое существо. Я подковываю лошадей за плату. Я теперь даже не Виланд. Мое имя Придорожный Кузнец».

– Бедняк, – заметил Ден. – А что ты ему сказал?

– Что я мог сказать? Держа ногу лошади на колене, он посмотрел на меня, улыбнулся и продолжал: «Помню время, когда я не согласился бы принять в жертву эту старую клячу, сущий мешок с костями, а теперь радуюсь, что могу за пенни подковать ее».

– Разве ты не в силах вернуться в Валгаллу или вообще туда, откуда пришел? – спросил я.

– То-то и оно, что нет, – ответил он, продолжая скрести копыто. Он удивительно обращался с лошадьми. Старая кляча обнюхивала его плечо и тихонько ржала. – Ты помнишь, что в свое время, когда я был в полной власти, я не считался кротким? Я не освобожусь до тех пор, пока какое-нибудь человеческое существо искренне не пожелает мне добра.

– Ну, – сказал я, – фермер должен поблагодарить тебя, ты для него подкуешь все четыре ноги лошади.

– Да, – сказал Виланд, – мои гвозди продержат подковы от одного полнолуния до другого. Но фермеры и здешняя глина необыкновенно холодны и жестки.

Поверите ли, когда этот фермер проснулся и увидел, что его лошадь хорошо подкована, он уехал, не бросив неведомому кузнецу ни слова благодарности. Я до того рассердился, что тотчас повернул его лошадь и заставил ее пройти три мили обратно к маяку. Уж очень мне хотелось поучить вежливости этого грешника.

– Ты был невидимкой? – спросила Уна. Пек серьезно кивнул головой.

– Конечно. В те дни маяк всегда держали наготове, в случае французской высадки в Певнсее его могли мгновенно зажечь. В эту длинную летнюю ночь долго водил я лошадь туда и сюда. Фермер думал, что он заколдован, да, конечно, так и было, и толстяк скоро начал молиться и кричать. Это меня не смущало; я был таким же хорошим христианином, как он. Часа в четыре утра из монастыря, который стоял на вершине Маячного холма, вышел послушник.

– Что такое послушник? – спросил Ден.

– По-настоящему послушник – будущий монах; но в те времена многие посылали своих сыновей в монастыри, как в школы, учиться. Этот молодой человек проводил месяцев по пять во французском монастыре, а теперь заканчивал свое образование тоже в монастыре, но близ своего дома. Его звали Гу г, и родные этого юноши владели всей вашей долиной. Гуг услышал крик фермера, подошел к нему и с удивлением спросил, что с ним. Старик наговорил ему всяких чудес о феях, духах и колдуньях, я же знал, что в эту ночь он не видел ничего, кроме кроликов да оленей. (Жители гор как выдры: они показываются, только когда хотят.) Гуг не был глуп. Он посмотрел на ноги лошади и увидел, что она подкована так, как ковал один Виланд. (Виланд особым образом загибал гвозди, и люди называли это «загибом Придорожного Кузнеца».)

– Гм, – произнес послушник. – Где подковали вашу лошадь?

Сначала фермер не хотел ему сказать; священники не любили, чтобы их прихожане имели какое-нибудь дело с древними существами, но наконец сознался, что лошадь его подковал Придорожный Кузнец.

– Сколько вы заплатили ему? – спросил Гуг.

– Пенни, – мрачно ответил фермер.

– Христианин взял бы больше, – заметил Гуг. – Надеюсь, вы в придачу сказали «благодарю»?

– Нет, – ответил фермер, – Придорожный Кузнец – язычник.

– Язычник он или нет, – сказал Гу г, – вы приняли от него услугу, следовательно, должны его поблагодарить..

– Что? – с негодованием сказал фермер; он сердился, потому что все это время я водил его лошадь кругами. – Что это вы болтаете, молодая сутана? Значит, по-вашему, я должен был бы сказать благодарю сатане, если бы он помог мне?

– Полно, не старайтесь сбить меня с толку, – проговорил послушник. – Вернитесь к броду и поблагодарите кузнеца, не то сами пожалеете.

И фермеру пришлось поехать обратно. Я вел его лошадь, но никто меня не видел; Гу г шагал рядом с нами; его длинное платье шелестело в блестящей от росы траве; его удочка лежала на плечах, как копье. Когда мы опять пришли к броду, было пять часов, под дубами тянулся туман; фермер отказался крикнуть «благодарю» и ворчал, обещая сказать аббату, что его послушник хотел принудить христианина поклониться языческому божеству. Тогда Гуг вышел из себя, крикнув «благодари!», схватил фермера за его ногу, скинул толстяка с седла на траву и раньше, чем упрямец успел подняться, стал трясти его, как крысу; наконец, фермер проворчал: «Благодарю тебя, Придорожный Кузнец».

– А Виланд видел это? – спросил Ден.

– О, да; когда фермер рухнул на землю, Придорожный Кузнец так крикнул, что воздух дрогнул; это был старинный воинский клич Ви ланда. Кузнец был в восторге; Гуг же повернулся к дубу и сказал:

– О, кузнец богов, мне стыдно думать об этом грубом фермере, и за все то хорошее, что во имя доброты и милосердия ты сделал для него и для других моих соплеменников, я благодарю тебя и желаю тебе добра. – Сказав это, послушник поднял свою удочку, которая больше, чем прежде, стала походить на копье, и ушел по вашей долине.

– А что сделал бедный Виланд? – спросила Уна.

– От радости он и плакал и смеялся; Гу г освободил его, и он мог уйти, куда хотел. Но Виланд был честен. Он работал из-за денег и перед уходом заплатил свои долги. «Я поднесу подарок этому послушнику, – сказал он, – и дар мой послужит ему на пользу везде, куда бы ни попал он, а после него принесет добро старой Англии. Раздуй для меня огонь, ты, древний житель леса, а я приготовлю железо для моего последнего изделия». И Виланд выковал меч, темносерый, изогнутый; он ковал, я раздувал огонь. Клянусь дубом, тисом и терновником, повторяю, Виланд был кузнецом богов. Он дважды охладил меч в проточной воде, в третий раз – в вечерней росе; потом положил его под лунные лучи и пропел над ним руны (это значит заклинания), наконец, начертал пророческие руны на его лезвии. «Древнее создание, – сказал он мне, отирая лоб, – лучшего лезвия Виланд никогда еще не делал. Даже тот, у кого оно будет в руках, никогда не постигнет до конца его совершенства. Пойдем к монастырю».

Мы прошли в общую комнату монахов и увидели послушника.

Он крепко спал на своей койке. Виланд вложил меч в его руку, и я отлично помню, как молодой человек, не просыпаясь, схватил эфес дивного оружия. Потом Виланд вошел в часовню, сделал по плитам ее пола столько шагов, сколько осмелился, и бросил все свои кузнечные инструменты – молоток, клещи и скребки, – показывая, что он навсегда покончил с ними. Тяжелые орудия упали на пол, зазвенели, точно броня; заспанные монахи сбежались в часовню; им показалось, что на монастырь напали французы. Раньше всех прибежал послушник; он размахивал своим новым мечом и выкрикивал саксонский военный клич. Увидев кузнечные инструменты, монахи изумились, но Гуг попросил у них позволения заговорить, рассказал, что он сделал с фермером, что сказал кузнецу и как, несмотря на свет в дортуаре, нашел в своей постели чудесный, покрытый рунами меч.

Сперва аббат покачал головой, но скоро засмеялся и сказал послушнику:

– Сын мой, Гуг, я и без знака языческого бога понимал, что ты никогда не будешь монахом. Возьми свой меч, храни свой меч и уходи со своим мечом; но будь так же кроток, как силен и вежлив. Мы же повесим перед алтарем кузнечные инструменты, потому что, чем бы ни был в древние дни кузнец богов, нам известно, что он честно работал ради денег и принес дары матери церкви.

Монахи ушли и снова легли спать; ушли все, кроме послушника, который сел на пороге, играя своим мечом. Стоявший около конюшни Виланд сказал мне:

– Прощай, древний; ты имеешь право проводить меня. Ты видел, как я явился в Англию, видишь, как я ухожу. Прощай.

И он стал спускаться с холма, направляясь к повороту реки подле Большого Леса; теперь вы называете его Глухим Углом. Виланд шел к тому самому месту, где он впервые пристал к земле; я слышал еще некоторое время, как он шуршал в чаще, потом все стихло. Вот так это случилось.

Ден и Уна глубоко вздохнули.

– А что же было потом с Гугом? – спросила Уна.

– И с мечом? – спросил Ден.

Пек посмотрел на луг, который, спокойный и прохладный, расстилался в тени Холма Пека. В траве крякал коростель; в ручье прыгали маленькие форели. Из ольховой чащи вылетела большая белая ночная бабочка и покружилась около детских головок; легкая дымка тумана поднялась над ручьем.

– А вы действительно хотите знать это? – спросил Пек.

– Да, да, – ответили дети. – Ужасно хотим.

– Отлично. Я обещал вам, что вы увидите то, что увидите, и услышите то, что услышите, хотя бы это случилось три тысячи лет тому назад; но теперь, мне кажется, если вы не пойдете домой, ваши домашние будут вас искать. Я провожу вас до ограды.

– А ты будешь здесь, когда мы опять вернемся? – спросили брат и сестра.

– Конечно, коне-ечно, – ответил Пек. – Я уже пробыл здесь довольно долго. Только погодите одну минутку.

Он дал каждому из детей по три листика: один дубовый, другой тисовый, третий терновый.

– Покусайте их, – сказал Пек, – не то, пожалуй, вы станете дома болтать о том, что видели и слышали, и – если только я знаю людей – ваши родители пошлют за доктором. Кусайте же.

Брат и сестра стали грызть листики и пошли рядышком к ограде усадьбы. Подле калитки стоял их отец.

– Ну, как шло представление? – спросил он.

– О, чудесно, – ответил Ден, – только позже мы, кажется, заснули. Было так тепло и тихо. Ты не помнишь, Уна?

Уна покачала головой и ничего не сказала.

– Понимаю, – сказал отец и продекламировал стихи: «Поздно вечером Кильмени пришла домой; она не могла сказать, где была, и не помнила, что видела». Но почему ты жуешь листики, дочка? Из шалости?

– Нет, я делаю это зачем-то, но зачем именно – не могу сейчас вспомнить.

И ни брат, ни сестра ничего не помнили, пока…

Юноши в замке

Через несколько дней дети ловили рыбу в том ручье, который вот уже много столетий прорезает мягкую почву долины. Вершины деревьев сплетались над ним, образуя длинный коридор; сквозь их листву пробивался солнечный свет и пятнами, кружками и полосками падал на берег и на воду. В зеленом коридоре Виднелись мели из песка и гравия, старые корни и упавшие стволы, поросшие мхом и покрытые красными от железистой воды рисунками. Тонкие и бледные стволы наперстянок тянулись к свету; рядом с ними поднимались кусты папоротника, покачивались застенчивые, вечно жаждущие воды цветочки, которые не могут жить без влаги и тени. От движения проворных форелей рябь бежала по тихой поверхности заводей, которые между собой соединялись узкими полосками воды, а с широкими темными заливами ручья были связаны журчащими протоками. Только во время половодья и самый ручей, и заводи, и отдельные лужи – все сливалось в одну бурную, быстро несущуюся стремнину.

Эта часть ручья была одним из самых любимых тайных приютов детей. Старый Хобден показал им, как тут можно веселиться. Там, на залитом теплыми лучами солнца лугу, никто не угадал бы, что происходило под арками из ветвей; в зеленой тени раздавался только стук от случайного удара удочки о нижнюю ветку ивы или свист молодых тисовых листьев, когда леска на мгновение цеплялась за них.

– Мы поймали с полдюжины рыбок, – сказал Ден после того, как дети около часа пробыли в этой теплой сырой чаще.

– Не пройти ли нам к каменистой гряде? Не попробовать ли поудить в Длинной Заводи?

Уна кивнула головкой. Она чаще всего разговаривала знаками. И дети вышли из своего темного зеленого убежища, направляясь к маленькой возвышенности, которая заставляет ручей бежать к мельничной речке. Там берега были низки, обнажены, и от блеска дневного солнца, которое отражалось в воде Длинной Заводи, бывало больно глазам.

Едва дети вышли на открытое место, как чуть было не упали от изумления. Большая серая лошадь, вокруг хвоста которой морщилась зеркально-спокойная вода, пила из заводи, и рябь около ее морды вспыхивала, точно расплавленное золото. На лошади сидел старый седой человек, одетый в просторную блестящую кольчугу, сделанную из цепочек. Его голова не была прикрыта; на луке его седла висел железный шлем в форме ореха. Красные сафьяновые поводья узды с фестончатыми краями были около шести дюймов шириной; на спине лошади было седло с толстыми подушками и с красными подпругами; спереди оно придерживалось красным же кожаным нагрудником, сзади – таким же красным ремнем.

– Смотри, – шепнула Уна, точно Ден и так уже не смотрел во все глаза. – Это совсем как картина в твоей комнате: «Сэр Изембрас подле брода».

Всадник повернулся к Уне и Дену; его худое, продолговатое лицо было так же приветливо и кротко, как лицо рыцаря, который на картине перевозит детей.

– Им следовало бы уже быть здесь, сэр Ричард, – прозвучал густой голос Пека.

– Они здесь, – ответил рыцарь и улыбнулся Дену, продолжавшему держать связанных веревочкой форелей. – По-видимому, мальчики не особенно изменились с тех пор, как мои собственные дети удили рыбу в этих водах.

– Если ваша лошадь достаточно напилась, нам будет спокойнее в кольце, – сказал Пек и кивнул детям головой, точно неделю тому назад он не усыпил волшебством их воспоминаний.

Большая лошадь повернулась, одним прыжком поднялась на луг, и из-под ее ног посыпались комья земли.

– Прошу прощения, – сказал Дену сэр Ричард. – В те времена, когда эти земли принадлежали мне, я не любил, чтобы верховые переезжали через ручей где-нибудь, кроме вымощенного брода. Но моей Ласточке хотелось пить, и я желал встретиться с вами.

– Мы очень рады, что вы приехали, сэр, – ответил Ден, – осыпавшиеся же берега – не велика беда…

И мальчик пошел через луг подле огромной лошади, шагая со стороны висевшего у пояса рыцаря меча. Это был могучий меч с великолепно выкованным эфесом. Уна и Пек шли сзади. Теперь она помнила решительно все.

– Я извиняюсь за листья, – сказал Пек, – но если бы вы рассказали дома о том, что было, вышло бы нехорошо. Правда?

– Да, я думаю, – согласилась Уна. – Но ведь ты сказал, что все волш… что все жители гор ушли из Англии.

– Да, сказал, но сказал также, что вы оба будете смотреть и узнаете. Ведь сказал же?.. Рыцарь не волшебник. Он – сэр Ричард Даллингридж, мой старинный друг. Он явился сюда с Вильгельмом Завоевателем, а теперь пожелал познакомиться с вами.

– Почему пожелал? – спросила Уна.

– Он слышал о вашей великой мудрости и учености, – не сморгнув, ответил Пек.

– Наша ученость? – удивилась Уна. – Да ведь я не знаю девятью девять, а Ден ужасно путается с дробями. Он, верно, желал познакомиться с какими-нибудь другими детьми.

– Уна, – обернувшись, крикнул Ден. – Сэр Ричард говорит, что он расскажет нам о том, что случилось с мечом Виланда. – Теперь этот меч у него. Ну, не прелесть ли!

– Нет, нет, – сказал сэр Ричард, соскакивая с седла, потому что они дошли до травянистого круга на мысе, образованном излучиной мельничной реки. – Не я, а вы должны обо всем рассказывать мне; ведь я слышал, что в нынешние времена самый младший ребенок в Англии мудрее наших ученых писцов.

Он разнуздал Ласточку, перекинул рубиново-красные поводья через ее голову, и умная лошадь пошла щипать траву.

Сэр Ричард (дети заметили, что он прихрамывал) отстегнул от своего пояса меч.

– Вот он, – шепнул Уне Ден.

– Это меч, который брат Гуг получил от Придорожного Кузнеца, – сказал сэр Ричард. – Один раз он отдавал мне свое оружие, но я отказался взять его; наконец, меч сделался моей собственностью после боя, какого никогда не вели крещеные люди. Смотрите. – Сэр Ричард наполовину вынул меч из ножен и повернул его. На обеих сторонах лезвия под самым эфесом, там, где рунические письмена вздрагивали точно живые, на тусклой смертоносной стали виднелись две глубокие борозды. – Скажите же, какое существо сделало их? – спросил детей рыцарь. – Я не знаю, может быть, вы скажете?

– Расскажите им всю историю, сэр Ричард, – попросил рыцаря Пек. – Ведь она, во всяком случае, касается их земель.

– Да, пожалуйста, с самого начала, – поддержала Пека Уна; улыбающееся доброе лицо рыцаря теперь еще больше напоминало ей картину «Сэр Изембрас подле брода».

Дети уселись на землю и приготовились слушать. Сэр Ричард с обнаженной головой, на которую падали солнечные лучи, обеими руками покачивал меч; большая серая лошадь щипала траву за чертой травянистого кольца, шлем, привешенный к луке седла, слегка позвякивал, когда она дергала головой.

– Хорошо, – сказал сэр Ричард. – Этот рассказ касается вашей земли, а потому я начну его с самого начала. Когда наш герцог явился из Нормандии, чтобы завладеть Англией, великие рыцари (может быть, вы слышали об этом?) приплыли вслед за ним, стараясь как можно лучше служить ему, потому что герцог обещал дать им здесь земли; за крупными рыцарями явились и мелкие. Мои домашние в Нормандии были бедны, но родственник моего отца Энгерар Орлиный – Энгенульф де Аквила – последовал за графом Моргеном, который, в свою очередь, двинулся вслед за Вильгельмом, или Вильямом-герцогом, а я устремился за де Аквила. Да, с тридцатью воинами из отцовского дома и с новым мечом я решил попытаться завоевать Англию, и это ровно через три дня после моего посвящения в рыцари. Не думалось мне тогда, что Англия меня победит. Мы направились к Сент-Леку вместе с остальными; это было огромное полчище.

– Он расскажет про битву при Гастингсе? – шепнула Уна, и Пек молча кивнул ей головой; ему не хотелось прерывать рассказчика.

– Там, за холмом, – рыцарь указал на юго-восток, – мы увидели солдат Гарольда. Мы сражались. К вечеру пошел дождь. Мои люди с войском де Аквила преследовали врагов, собираясь грабить. Во время этого преследования был убит Энгерар Орлиный; Жильбер, его сын, подхватил знамя, выпавшее из рук умирающего, и стал во главе отряда. Все это я узнал гораздо позже, потому что мою Ласточку ранили в бок, и я остался у ручья, подле терновника, чтобы омыть ее рану. Вдруг одинокий саксонец окликнул меня по-французски, и между нами начался поединок. Я должен был бы узнать этот голос, но мы бились. Долгое время ни один из нас не мог одолеть другого; наконец, только в силу несчастной случайности, он поскользнулся, и меч выпал из его рук. Ну-с, я только что был посвящен в рыцари и больше всего в мире желал быть вежливым и великодушным, а потому не поразил мечом моего противника, попросил его поднять меч.

– Проклятие моему мечу, – сказал он, – из-за него я буду побежден в первом же бою. Вы пощадили мою жизнь. Возьмите это оружие. – Он протянул его мне, но едва я хотел коснуться железного эфеса, как меч застонал, точно раненый человек; я отскочил от него с криком: «Колдовство!»

Дети посмотрели на меч, точно он был готов снова заговорить.

– Внезапно ко мне подбежало несколько саксонцев. Видя одинокого норманна, они уже готовились убить меня, но мой саксонец крикнул, что я его пленник, и велел своим воинам отступить. Таким образом, как видите, молодой саксонский рыцарь спас мне жизнь. Он посадил меня на мою лошадь и десять долгих миль вел ее через леса; наконец, мы очутились в этой долине.

– Здесь? – спросила Уна.

– В этой самой долине. Мы перешли через нижний брод, вот там, под Королевским холмом, – рыцарь снова указал на восток – туда, где долина расширяется.

– И этот саксонец был Гу г, послушник? – спросил Ден.

– Да, даже больше. Он три года пробыл вместе со мной в монастыре в Беке, подле Руана, – посмеиваясь, ответил сэр Ричард, – и аббат этого монастыря, Эрлин, не пожелал, чтобы я там оставался.

– А почему? – спросил Ден.

– Да потому, что я въехал на лошади в столовую, когда ученики сидели за столом, сделав это с целью показать саксонцам, что мы, норманны, не боимся аббатов. Именно саксонец Гу г подстрекнул меня на такую шутку. С того памятного дня мы не встречались с ним. Когда он еще был в шлеме, мне показалось, что я узнал его голос, и, хотя наши предводители бились, мы оба радовались, что ни один из нас не убил другого. Идя подле меня, Гуг рассказал мне, что меч ему дал языческий бог (так, по крайней мере, ему казалось), и прибавил, что до сих пор это оружие никогда не пело. Помнится, я посоветовал ему беречься волшебства и чар. – Сэр Ричард задумчиво улыбнулся. – Тогда я был очень молод, очень молод.

Когда мы пришли к дому Гуга, из нашей памяти почти исчезло воспоминание о том, что мы враги. Время близилось к полуночи; большой зал наполняла толпа мужчин и женщин; все они ждали вестей. Тут я впервые увидел его сестру, леди Эливу, о которой он рассказывал нам во Франции. Она с ожесточением закричала на меня и захотела тотчас же меня повесить, но Гуг сказал ей, что я пощадил его, о том, что он спас меня от саксонцев, мой друг умолчал, прибавив только, что в этот день наш герцог одержал победу. Они довольно долго ссорились из-за меня, вдруг он упал без памяти, ослабев от полученных ран.

– Это твоя вина! – закричала леди Элива, бросилась к брату, наклонилась над ним и велела подать вина и полотняных бинтов.

– Если бы я знал, что он ранен, – ответил я, – он ехал бы на лошади, а я шел бы пешком. Но Гуг посадил меня на мою Ласточку и, не жалуясь, все время весело разговаривал со мной. Молю Бога, чтобы я не повредил ему.

– Молись, молись, – сказала она, закусывая губу. – Если он умрет, тебя повесят.

Гу га унесли в его комнату; трое рослых служителей связали меня и поставили под балкой в большом зале, надев на мою шею веревочную петлю. Конец веревки они перекинули через балку, а сами сели подле очага, ожидая, чтобы им сказали, остался ли Гуг жив или умер. Сидя, они разбивали орехи эфесами своих ножей.

– А что вы чувствовали? – спросил Ден.

– Я был очень утомлен и все-таки от души молился о сохранении жизни моего школьного товарища, Гуга. Около полудня из долины донесся топот лошадиных копыт, служители развязали меня и убежали из замка, а во двор въехали солдаты де Аквила. С ними явился Жильбер Орлиный, ведь он всегда говорил, что, «подобно своему отцу», никогда не покидает никого из «своих».

Жильбер был мал ростом, как и его отец, с носом, крючковатым, точно орлиный клюв, и с глазами, желтыми, тоже как у орла. Он всегда ездил на крупных чалых боевых конях, которых воспитывал сам, и не терпел, чтобы ему помогали садиться в седло. Войдя в комнату, Жильбер увидел, что с верхней балки свешивается веревка, и засмеялся; захохотали и его спутники, я не мог подняться с пола – весь онемел.

– Жалкий прием для рыцаря-норманна, – сказал он, – но все равно будем и за то благодарны. Скажи, мальчик, кто так обошелся с тобой? Мы хорошо расплатимся с твоим обидчиком.

– Что он хотел сказать? Он решил убить их? – спросил Ден.

– Конечно. Но я посмотрел на леди Эливу, стоявшую среди своих служанок, и на ее брата, державшегося подле нее. Воины Жильбера пригнали всех в переднюю залу.

– А она была хорошенькая? – спросила Уна.

– За всю мою долгую жизнь я никогда не видал женщины, достойной расстилать сухие тростники перед ногами леди Эливы, – совершенно просто и спокойно ответил рыцарь. – Глядя на нее, я думал, что шуткой могу спасти ее и ее замок.

– Я явился сюда неожиданно, просто-напросто вбежал в этот дом, – сказал я Жильберу, – а потому не могу упрекнуть саксонцев за недостаток любезности.

Но мой голос дрожал, с этим маленьким человеком не следует… не следовало шутить.

Все молчали, наконец, де Аквила засмеялся.

– Смотрите, мои молодцы, вот так чудо, – проговорил он. – Бой едва окончен, мой отец еще не погребен, а наш самый младший рыцарь уже обосновался в своем замке; побежденные им саксонцы покорились и предложили ему свои услуги. (Я вижу это по их толстым лицам!) Клянусь всеми святыми, – прибавил он, потирая свой орлиный нос, – я никогда не думал, что можно так быстро завоевать Англию. Ну, что же? Я могу только отдать юноше то, что он успел забрать в свои руки. Этот замок твой, мальчик, – обратился он ко мне, – владей им до моего возвращения или пока тебя не убьют. Теперь же – на коней, и вперед! Мы отправимся за нашим герцогом в Кент и сделаем его королем Англии.

Он протащил меня за собой к двери; ему подвели его худого чалого коня, который был выше моей Ласточки, но не так хорошо ухожен.

– Слушай, – сказал он, возясь со своими большими военными перчатками. – Я дал тебе этот замок, но он – саксонское осиное гнездо, и я думаю, тебя убьют через месяц, как убили моего отца. Но, если ты сумеешь сохранить крышу над главной залой, солому над овином и плуг в борозде поля до моего возвращения, ты получишь этот замок от меня, потому что наш герцог обещал графу Мортену все земли около Певнсея, а Мортен даст мне из них ту часть, которую он отдал бы моему отцу. Один Бог знает, доживем ли мы с тобой до покорения Англии, только помни, мальчик, здесь в настоящее время борьба – безумие, а, – он протянул руку за поводьями, – хитрость и ловкость – все.

– К сожалению, я не хитер, – сказал я.

– Пока еще нет, – ответил он, поставив ногу в стремя и толкая лошадь в живот каблуком сапога. – Пока еще нет, но, мне кажется, тебя скоро научат хитрить. Прощай. Владей замком и живи. Потеряй замок и будешь висеть. – Он пришпорил чалого и поскакал; ремни от его щита взвизгнули и закачались.