Текст книги "Полночь и магнолии"

Автор книги: Ребекка Пейсли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– А это что такое? – спросила Пичи и подняла маленькую золотую рамку, в которой что-то было написано.

– Это – меню, – ответил Сенека жестко. Пичи тщательно изучила меню, но ни одного слова в нем не поняла.

– Я не могу это прочитать. Это…

– Французский, – пояснил Сенека.

– Французский? Но я не знаю французский. Дружище, а как же мне узнать, что мне есть? Сенека тяжело вздохнул.

– Неважно. А теперь сними эту «восхитительную вещь» со своей головы. Если этого не сделаешь, то ничего не сможешь съесть, ибо все подвески слетят тебе в тарелку.

Пичи поняла, что он был прав. Головной убор был так тяжел, что она сняла его, поставила на пол рядом с креслом и приготовилась есть великолепную пищу. Она хотела попробовать все.

Сначала поднесли маленькую чашку горячего супа, потом – холодного. Она быстро с ними расправилась и стала смотреть, что ей еще из деликатесов попробовать. Сенека посоветовал ей пробовать всего не больше столовой ложки.

– Леди только тогда едят, когда закончится официальный обед, – прошептал он ей.

Сейчас, за свадебным столом, конечно, было не время учить ее хорошим манерам, но фокусы, которые она проделала со своим свадебным нарядом, разозлили его. Он решил, что должен заставить ее, наконец, подчиниться его воле. И хоть за свадебным столом, но ее надо проучить.

Увидев, как загорелись ее глаза, когда слуга поднес джентльмену, сидящему неподалеку от них, ростбиф, Сенека догадался, как ей хочется съесть такой же.

– И ни при каких обстоятельствах, Пичи, леди не разрешается есть такую пищу, а особенно на таких торжествах, – проинформировал он ее. – Ни дичь, ни ростбиф. Даже сыр тебе запрещается. Все это – только для джентльменов.

Желудок Пичи громко заурчал. Пичи бросила взгляд на свою тарелку. В тарелке лежало пару листиков молодого салата, ломтики картофеля и сердце индейки, размером с мизинец. Она знала, что Сенека зол на нее, но неужели ей из-за этого умирать с голоду? С трудом сдерживая гнев, она начала поглощать все, что у нее было в тарелке. Сенека наблюдал, как она взяла последний ломтик картофеля.

– Не съедай все до последней капли из того, что у тебя есть на тарелке, – закончил он. – Это не соответствует манерам леди.

Она бросила картофелину назад на тарелку, а затем стала рассматривать пожилую женщину неподалеку от нее. Тарелка этой леди была переполнена разнообразной пищей.

– А вот та женщина… – произнесла он.

– Леди Ярвуд почти что семьдесят лет, – сказал Сенека. – И когда ты доживешь до ее лет, ты сможешь стать обжорой, если пожелаешь. А теперь ты будешь кушать так, как я говорю тебе.

Его последнее заявление взбесило ее. Она воздерживалась от пререканий с ним, но он зашел слишком далеко.

– Ешь сам так, как мне советуешь, мой дорогой, возлюбленный муженек! А как мне дышать? Так, как ты скажешь? Да? Сколько вздохов ты разрешишь мне делать в минуту? Шестьдесят? Или леди положено только восемь? Может, мне вообще нельзя дышать?

– Ты можешь дышать, как захочешь, – ответил Сенека тихо.

Она покосилась на него.

– Может, прикажешь мне смотреть на еду голодными глазами, как собака. Мой дорогой, не беспокойся, я смогу это сделать. Я смогу, как собака сидеть, смотреть и глотать слюну, и ждать, пока подадут.

Он заскрежетал зубами, но вдруг почувствовал, что вот-вот рассмеется. Тогда он положил кусочек говядины себе в рот, ожидая ее язвительного ответа. У Пичи слюнки потекли, когда она увидела, как он ест мясо. Она решила, что он хочет окончательно взбесить ее. Ему удалось это сделать. Но Пичи не хотела сдаваться.

– После того, как вечер закончится, – сказала она, – мы поиграем с тобой в «дом», Сенека. Вот это будет веселье! Ты будешь дверью, а я захлопну тебя.

Сенека поперхнулся мясом. Но подавив свой гнев, он вдруг развеселился. В ушах стояло: «Ты будешь дверью, а я тебя захлопну». Его никогда еще в жизни так не оскорбляли, но в ее оскорблении он не мог не заметить юмора.

Он был так обескуражен, что не сразу смог ответить Пичи.

– Пичи, прекрати эти агрессивные шуточки, – произнес он.

Его брови нахмурились, он отвернулся от нее и поднял бокал вина, приветствуя женщину, сидящую неподалеку слева.

– Тетушка Виридис, – улыбнулся он. – Вы выглядите очень хорошо.

Виридис Элдсон удивленно подняла свои светлые брови.

Сенека не льстил. Действительно, он уважал ее за утонченные манеры поведения. Он поднял бокал вина еще выше. Пичи последовала его примеру. После всего она сердилась на Сенеку, но не на его гостей. Она также подняла свой бокал и поприветствовала рядом сидящих. То были: растолстевший бородатый мужчина, которому было около шестидесяти, и леди, которой нельзя было дать с виду больше двадцати лет. Казалось, что леди очень несчастна.

Пичи поинтересовалась, были ли они отцом с дочерью.

– Кто вы все снова? – спросила она их. – Мы встретили так много людей, пока я с Сенекой стояла в той, как вы ее называете, гостиной, что я говорю, что я вас всех прямо не разглядела.

– Я Вэстон Шеррингхэм, – важно ответил мужчина. – А это моя жена Августа.

«Его жена!» – про себя воскликнула Пичи. Не удивительно, что Августа выглядела такой печальной, выйдя замуж за такого жирного, старого мужчину. А еще у него были тонкие губы, а это верный признак посредственности. Она тщательно рассматривала Августу, решив, что это была самая худая и нездоровая женщина из тех, которых она когда-либо видела. Ее изможденное лицо было белее одежды Сенеки, а ее костлявые руки ужасно дрожали. Пичи искренне сочувствовала ей.

– Августа? – спросила она.

– Да, Ваше Величество, – ответила Августа робко.

Пичи озарила робкую женщину ослепительной улыбкой.

– Ты такая худая, что если бы тебе дать немного клюквенного сока, тебя можно было бы использовать как термометр. Возьми себе побольше еды, слышишь?

– Пичи, – прошептал Сенека громко. – Что…

– Женщине необходимо есть, Сенека, и я собираюсь дать ей немного еды, – перебила она его. – Что там все твои правила для леди говорят, не есть, да? Так она и в гроб завалится!

Пичи неожиданно отодвинула свое кресло и направилась к буфету. Слуги быстро, расступились перед ней. Она схватила большое плоское блюдо с индейкой в приправе, поставила на стол и последовала к Августе, чтобы наполнить ей тарелку. В глазах Августы появилось восхищение. Но суровый взгляд ее мужа немедленно положил конец восхищению.

– Ваше Высочество, я не могу кушать.

– Так уж и не можешь, – не поверила Пичи. – Ты получаешь мой королевский приказ:

очистить свою тарелку. Ты знаешь, что я сейчас – твоя принцесса, и я говорю тебе, что надо все съесть. Что ты шлепаешь губами над такой хорошей едой, слышишь? Конечно, я тебе там ничего смертельного не примешала, – закончила она и взглянула на Сенеку. – Может показаться, что я голодна, как июньская ворона. Мне тоже не разрешено притрагиваться к еде. Но ты ешь и будешь очень хорошо выглядеть. Твои зубы станут белее, кожа – плотной, а рождение ребенка – удовольствием.

Августа покачала головой и прикрыла салфеткой свою улыбку. Ее муж похлопал ее по плечу и бросил вопросительный взгляд на Сенеку.

Сенека поднялся:

– Пичи…

– Вам тоже подбавить еды? – спросила Пичи женщину, сидящую рядом с Августой.

Это была Каллиста Ингер. Она отвернулась. – Нет, – сказала Каллиста Ингер ледяным голосом, пренебрегая титулом Пичи. – Я ничего не хочу.

Пичи пристально поглядела на эту женщину.

– Боже святый, что с тобой случилось? Ты так нахмурилась, взглянув на меня, что на твоем лице не сморщились только зубы!

Казалось, тишина, как перед ужасным штормом, воцарилась, в зале. Король встал и с нарастающим гневом сказал:

– Этот обед, такой же нелепый, как и эта свадьба, завершен!

Все положили свои приборы, вытерли губы своими салфетками, поднялись и встали, отодвинув свои стулья.

Еще не подавали торт, еще не объявляли танцы, но король Зейн заявил о конце праздника. Такова была его воля.

Сенека взглянул на отца. Правдой было то, что Пичи была ужасна в своем поведении. Правдой было и то, что ее нужно было научить многим вещам. Но он будет тем человеком, который научит ее всему. Он будет тем единственным, кто научит ее манерам поведения. Его отец не имел права прерывать торжество. Но и не только это понял Сенека.

Он понял, что король совершенно не выносит Пичи. Теперь каждый аристократ в зале видит отношение короля к принцессе.

Встав с гордым видом, Сенека направился к Пичи и взял ее под руку. Даже не взглянув на Каллисту, он повел свою жену к дверям, но у выхода обернулся и обратился ко всем.

– Принцесса дала мне знать, что ей будет очень приятно познакомиться с каждым из вас лично, – заявил он. – Я уверен, что каждый из вас приложит усилия, чтобы удовлетворить ее желание. А сейчас, ваша будущая королева и я желаем вам спокойной ночи!

Его синие глаза встретились со взглядами всех, находившихся в зале. Произнося слово королева, он хотел подчеркнуть, что настанет день и он станет королем. Король своей милостью дарует ему этот титул.

Он не был уверен в том, произвели ли его последние слова желаемый эффект, но в конечном итоге, знал, что они заставили присутствующих задуматься.

Игнорируя гневный взгляд отца, Сенека поклонился и вывел Пичи из притихшего зала. Даже за длинный путь от банкетного зала до апартаментов принца, его гнев не остыл. Напротив, он стал безграничным. Правда, он предпринял попытки спасти репутацию Пичи за свадебным столом, но все равно он ничего не забыл и не простил.

Она будет принята титулованной аристократией Авентины! Не потому, что он прикажет аристократам сделать это, но потому; что у них не будет основания не сделать этого. Неважно, сколько это займет времени, он переделает эту своенравную принцессу в настоящую леди.

Церемония проведения первой брачной ночи говорила: сначала невеста готовится на своей половине, а затем идет к мужу, в его покои. Игнорируя этот старинный обычай, Сенека открыл дверь в свои апартаменты, завел Пичи внутрь и захлопнул дверь.

Пичи увидела пламя гнева в синих глазах мужа. Его глаза так горели, что, ей показалось, они ее сейчас обожгут.

– Мы начинаем наш медовый месяц с проклятого сражения, так, Сенека? Кто первый начнет? Ты или я?..

Сенека отошел от двери, прошел через просторную комнату и остановился перед креслом. Там он разделся, бросив парадный костюм в кресло.

– Только я буду говорить, Пичи, – сказал он, крепко сжав ее руками. – Ты будешь слушать.

Она отказалась от одностороннего разговора.

– Поди зажарь немного льда, – сказала она и направилась к двери.

Сенека догнал ее раньше, чем она подошла к двери.

– Садись!

Она посмотрела на него.

– Не буду…

– Сядь!

Его вид был непреклонен.

– Ты задираешься, как боевой петушок, – сказала она.

Будь все проклято! Было ли что такое, что могло бы заставить ее не пререкаться с ним.

– Мы обсудим все твои чувства быстрее, когда ты сядешь. Нам придется многое обсудить сегодняшней ночью, Пичи.

Она поняла, что он не собирается отступиться от задуманного. Она тоже не собиралась. Но ее ноги горели. Она не привыкла носить туфли на каблуках, и ноги ее были сжаты туфлями несколько часов.

– Я сяду, Сенека, но не потому, что ты мне сказал это сделать. Я сяду, потому что мои ноги отказывают меня держать. Я полагаю, что у меня тоже много прав схватить тебя, где волосы коротки, так, как это ты старался сделать со мной, – сказала она и подошла к маленькой атласной банкетке, стоявшей у голубых бархатных штор. Там она сняла свои ботинки. Сенека увидел, как она подтянула юбку наряда до бедер.

Завороженный, наблюдал он за тем, как она снимала свои чулки. Ее стройные ноги были такого же кремового цвета, как и цвет мрамора в комнате. Увиденное заставило забыть его о лекции, какую он собирался ей прочитать.

«Потом», – сказал он сам себе. Потом он накажет ее. Он покажет, что она находится в его власти и никогда не посмеет ослушаться. Потом он завладеет ею. Он будет любить ее всю ночь, а когда наступит утро, у нее не останется сомнения, что он – ее хозяин во всем.

Она будет подчиняться каждому его требованию.

С большим усилием он оторвал взгляд от ее ног и посмотрел в ее сверкающие глаза.

Сенека подошел к ней ближе.

– Пичи! – произнес он.

– Сенека, – закричала она на него.

– Ты…

– Замолчи, – сказала она, прерывая его. – Я пришла сюда и хотела влюбиться в тебя. Тебе бы лучше сменить манеры своего поведения, слышишь?

Он возмутился. В голове у него звучали ее слова:

«Тебе бы лучше сменить манеры поведения». Сменить его манеры? Бога ради, ведь он был воспитан как наследный принц Авентины. С момента рождения его растили и формировали настоящим мужчиной, мужчиной, достойным носить королевский титул. И он носил этот титул так, как надо. Что она имела в виду, когда говорила ему сменить манеры поведения? Это ей самой, вот кому, нужно сменить манеры поведения! Но он не мог забыть сказанного.

Сенека прищурился.

– Я не твоей любви хочу, Пичи, – сказал он. – Я хочу твоего повиновения.

Его слова обожгли ее. «Можно подумать, что „любовь“ и „послушание“ были взаимозаменяемыми словами», – размышляла она. Его слова ранили ее. У нее было такое ощущение, как будто бы в ее тело вонзили много иголок и ножей. Она была на грани того, чтобы разрыдаться, и поэтому не ответила ему. Пичи посмотрела на туфли, которые все еще продолжала держать.

Сенека видел, как сверкали ее глаза. Незнакомое чувство сжало его сердце. И прошло некоторое время, прежде чем он понял, что это за чувство.

Это было чувство вины. Он постарался избавиться от него. Он не должен чувствовать за собой вину по поводу того, что он ей сказал. Совсем не должен.

– Прекрати винить меня, Пичи.

Она заскрежетала зубами. Этот человек думал не только научить ее, как ей себя вести, одеваться, есть, но также думал научить ее, как чувствовать. Она вскочила на ноги и ткнула его пальцем в плечо.

– У меня в жизни было несколько счастливых мгновений. Но я тебе скажу правду, что сегодняшний – не один из них. Давай покончим со всем этим, разойдемся, как в море корабли, и поскорее. Я знаю, что ты рассердился, и знаю почему. Но я переделала свое свадебное платье потому, что ты разбил мою свадебную мечту. Ты был не прав, сделав так, Сенека. Я мечтала всем сердцем о таком платье. Ты об этом знаешь, я тебе показывала. Я бы никогда с тобой так не поступила, как ты со мной… И я дала той Августе еды как раз потому, что она на «ладан дышит», – продолжала она и толкнула его снова в плечо. – Она действительно маленькая и хилая, Сенека. И было бы неправильно, что все эти люди лопали, а ей ничего не давали. И если эти остолопы так беспокоились о своем приличии, то ты, дерзкий малый, когда-либо задумался над тем, действительно ли это прилично: есть и не давать другому?

– Ты…

– Более того, – продолжила она, – муж Августы – толстый, жирный старикан Вэстон – некрасивый мужчина. У него тонкие губы…

– Тонкие губы? Что тут такого…

– А еще, если тебе интересно, то я такая несчастная этой ночью. Я так хотела быть счастливой, Сенека. Мне вещая птица предсказала. Ты не веришь в приметы… А еще знаешь что? Я плохо спала прошлой ночью. Это один из симптомов «типинозиса». Мне кажется, что времени у меня остается все меньше и меньше.

– Да? Все… – он поднял свои глаза…

– Бога ради! Покажи мне ту невесту, которая хорошо спит перед свадьбой?! Забудь все свои причудливые приметы, слышишь ты меня? Каждый день что-то случается, и мне не хотелось бы, чтобы ты все связывала с приметами.

– Я не могу с тобой согласиться, Сенека. Я верю в приметы. Я умру, и никто ничего не сможет сделать.

Сказав это, она подняла юбки платья и направилась к двери.

– Хочу задать тебе вопрос: что ты собираешься сейчас делать?

Взявшись рукой за ручку двери, она остановилась и повернулась к нему.

– Я так мечтала об этой ночи, и я готова, чтобы ее закончить. Я отправляюсь в свои комнаты. И, черт побери, так стыдно! Это наша свадебная ночь! Ты дал мне возможность узнать тебя, Сенека, внутри и снаружи. Я хотела узнать тебя, Сенека.

Слушая ее, Сенека почувствовал, как гнев его понемногу стал утихать. Она хотела узнать, что он за человек. Раньше ему хотелось рассказать близким людям о себе. Своему отцу. Своей матери. Многочисленным слугам. Он чувствовал такое отчаяние от того, что его не понимали. У него было столько надежд, столько замыслов и планов, которые он хотел осуществить.

Но это никого не интересовало.

– Сенека! – насторожилась Пичи, стараясь понять, чем было озабочено его лицо. Он почувствовал себя уязвленным. У него было такое чувство, будто бы она, заглянув в его глаза, смогла прочитать все его мысли, его тайные желания, идеи или стремления. Его отрочество давно закончилось. Оно умерло и зарыто в землю, и не воскресить того открытого мальчика, которого она хотела видеть.

Он нахмурился. А Пичи оставалась решительной.

– Ты поранил мои чувства, когда сказал, что не хочешь моей любви, Сенека. Но знай, что я сделаю. Я принесу в жертву свои сердечные чувства. А еще знаешь что? Я найду способ как-нибудь любить тебя. Мы не использовали шанс, чтобы познакомиться хорошенько. И не важно, что я так ждала сегодняшней ночи, что у меня дрожь была в печенке.

Сенека так удивился услышанному, что дыхания не мог перевести.

– Ты… Ты думала побеседовать сегодня ночью? Побеседовать?

– Я? Но я не собиралась делать этого, – ответила она, вскидывая голову. – Я устала, голодна и ты агрессивен со мной, что у меня появилось желание бросить в тебя этими туфлями. И единственное, что я хочу сделать, так это постучать по твоей пустой голове. Хватит, не заставляй меня больше страдать этой ночью.

Сенеке едва удалось справиться с эмоциями, нахлынувшими на него: ярость, чувство вины, изумление, восхищение, замешательство. И еще – желание. Он все еще сгорал от желания…

Даже после того, как она хотела запустить в него своими туфлями, он все еще желал ее. Он желал ее так, как не желал ни одной другой женщины. В ней что-то такое было. И такое, что делало его желание неистовым, почти болезненным.

– Мы несомненно узнаем друг друга сегодня ночью, Пичи, – сказал он ей гортанным голосом. – Подойди ко мне.

Она покачала головой:

– Я тебе уже сказала, что пойду к себе в комнаты.

– Это твои покои. Мы уже поженились и мы будем спать в одних апартаментах, в одной и той же кровати.

– Ха! Я осталась с тобой здесь той первой ночью потому, что мне надо было спрятаться от стражи. Но сегодня ночью я не останусь здесь. Я тебе две недели назад сказала, что слишком рано для такой чепухи. А если ты еще хоть минуту подержишь меня здесь, то гляди! Прочихайся, твои мозги запылились.

– Неужели? – спросил он и отбросил свою рубаху.

Она взвизгнула, когда увидела, как он направился к ней. Что-то опасное для нее было в его стремительных шагах. Природное чутье подсказало ей, что надо либо бороться, либо убегать. Она решила бороться.

Реакция у Сенеки была великолепной. Она запустила свои туфли прямо ему в лоб. Он поймал обе. Оставалось только спастись бегством. Но к ее великому ужасу дверь была закрыта! Она развернулась. Он был так близок, В его глазах было что-то властное.

– Пичи, – сказал он охрипшим голосом.

В его глубоком мягком голосе звучал оттенок раздражения и высокомерия, много нетерпения и что-то еще, чему она не могла дать названия…

Она уловила запах. Пахло вином, которое они пили раньше, от него шло тепло, как оно идет от камина, как оно идет от солнечных лучей после дождя. От него шел мускусный, зовущий запах. Она не могла найти еще слов, чтобы описать запах мужчины.

Она отступила в сторону.

– Достаточно. Я сказала тебе, что я не могу уже драться, что ты смотришь, что ты хочешь сделать мне? И когда ты начал говорить таким низким голосом? Когда ты уставился на меня своими голубыми как небо глазами? Боже! Что ты сделал со мной? Ты взболтал, как ложкой, все мои чувства! Они теперь кружатся все быстрее и быстрее и вот-вот разобьются! Довольно!

Она ухватилась за ручку двери снова.

Сенека обнял ее.

– Я ценю твою откровенность, Пичи, – сказал он тем же глубоким и чувственным голосом. – И я могу заверить тебя, что я использую эту часть твоей информации для моего преимущества.

Он заставил ее чувствовать так, как будто бы внутри ее были жаркие искры.

– Ты – девушка, – пробормотал он. – Ты боишься. Я могу это понять. Но, Пичи. Я не буду отказываться, – сказал он.

Его тело наклонилось к ней, и она ощутила его губы у себя на виске. Он прижался своей грудью к ее груди. Его губы слегка касались ее губ.

Паника охватила ее.

– Сенека…

Его уста поглотили остаток ее слов!