Текст книги "Мы умели верить"
Автор книги: Ребекка Маккай
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)
– Я тебя услышал, – сказал он. – И наверно, тебе еще стоит поговорить об этом с Биллом.
– О, с Биллом, – сказала она. – Билл только и знает, что задавать вопросы. Я всегда себя чувствую так, как будто я просто проблема, с которой ему приходится разбираться. Я обратилась к тебе потому, что это касается денег. И прошу тебя не подставлять меня. Окей? Мне нужно обеспечивать сына, и моя работа всегда под угрозой. В этом году особенно, по причинам, в которые я не буду вдаваться.
Что-то изменилось в ее голосе, и – было ли это осознанным продуманным манипулированием или нет – но Йель почувствовал, что она раскрывается перед ним. Что она в отчаянном положении.
– Порядок, – сказал он. – Не волнуйся. Я все понял. В конце концов, у меня есть начальник, и это Билл. Я поставлю его в известность. Если нам повезет, эти картины окажутся фальшивкой. И делу конец. Если же нет, вернемся к разговору позже.
– Я оставлю тебя здесь, мне надо купить продукты, – сказала она.
И вместо того, чтобы пожать ему руку, она стиснула его бицепс.
По пути обратно в галерею он шел навстречу ветру, который к тому же усилился. Йель наклонил голову и стал похож на разъяренного быка. Он не был уверен, что именно пообещал, да и было ли это обещанием. По большому счету, не более чем возможность дальнейшего диалога. Как это нелепо, когда тебя песочат и предостерегают насчет шкуры неубитого медведя. Он искренне сочувствовал Сесилии, но во рту у него было кисло, а кожу хлестал ветер.
У Йеля и Чарли давно лежали билеты в «Виктори-гарденс», они хотели увидеть Джулиана в «Гамлете».
– Ну, – сказал Джулиан, приглашая их, – не могу сказать, что «Виктори-гарденс» очень интересное место, но главное будет на сцене. Как-нибудь вечерком.
Постановкой занималась труппа «Дикий гвалт», они играли свои спектакли в разных театрах, в те вечера, когда там ничего не шло.
Это была последняя сценография Нико. Едва завершив наброски, он заболел, и компания воплотила его видение со всей возможной бережностью. В мир театра Нико ввел Джулиан, и он же познакомил его с труппой. Просто Нико был таким парнем, что всем хотелось что-то сделать для него. Он всегда так простодушно улыбался и выглядел таким польщенным любой услугой, которую ему оказывали.
Йель примчался домой из Эванстона и сменил свои заляпанные слаксы, но оказалось, что Чарли неожиданно расхотел идти в театр. Он лежал на кровати, уставившись в потолок.
– Видел отзыв в «Ридере»? – сказал он. – Они написали, спектакль «обескураживает».
– Это «Гамлет», – сказал Йель. – Он и должен обескураживать.
– Ты знаешь, сколько идет эта пьеса? Мы состаримся раньше, чем она кончится.
Йель сбросил шлепанцы и опять всунул ноги в туфли Нико. Они чуть растянулись, кожа как следует обхватывала его пальцы.
– О, – сказал Чарли, – кажется, звонил твой папа.
Отец всегда звонил Йелю в первых числах месяца – достаточно регулярно, чтобы Йель увидел в этом нечто механическое, пункт в его списке дел, вроде проверки батареек в датчиках дыма. Йель не видел в этом ничего обидного – просто его отец всегда мыслил так по-бухгалтерски. Но если трубку брал Чарли, Леон Тишман не просил ничего передать сыну, а только бормотал, что видимо ошибся номером. Пять лет назад, когда Йель только влюбился в Чарли и был готов трубить об этом на всю округу, он пытался сказать отцу, что нашел себе пару. Но отец в ответ произнес что-то вроде «боп-боп-боп-боп-боп», словно на линии возникли помехи, и повесил трубку.
– Да, как раз подошло время для его звонка, – сказал Йель.
– Ага, но он ничего не сказал. Как-то необычно. Только подышал мне в ухо.
– Возможно, это был твой тайный воздыхатель, – сказал Йель. – Он глубоко дышал?
Но Чарли не поддержал шутку.
– Может, это был кто-нибудь еще? – спросил он. – Потому что все же странно.
Йелю не понравилась направление мыслей Чарли. Он мог бы высказать недовольство или развеять его опасения, но он сказал:
– Нико обещал доставать нас с того света.
Чарли перевернулся, уткнувшись лицом в подушку.
– Мне правда никуда не хочется сегодня, – промямлил он.
– Ладно тебе, вставай. Давай просто высидим первую половину, чтобы ты мог сказать, что видел декорации.
– Я действительно хочу их увидеть. Я просто не хочу смотреть эту пьесу.
– Что не так? Джулиан? Я чего-то не улавливаю. Мы не можем вот так растерять друзей только потому, что у тебя очередная паранойная фаза.
– Не начинай, – сказал Чарли.
Йель хотел было ответить, что начал как раз не он, но Чарли сел на кровати и выдвинул ящик комода, чтобы достать носки.
Все роли, в том числе Офелии и Гертруды, играли исключительно мужчины – и не только Розенкранц в исполнении Джулиана явно составлял пару с Гильденстерном, но и Гамлет с Горацио. Йелю это показалось смешным, и слова «Что за мастерское творение – человек»[58]58
В оригинальной фразе «What a piece of work is a man» слово man означает не только «человек», но и «мужчина».
[Закрыть] внезапно обрели новое значение, но Чарли теребил программку и не смеялся.
Декорации Нико были блеклыми и постапокалиптичными. Гамлет, очевидно, жил не в замке, а на бульваре – кругом пожарные лестницы и мусорные баки. В этом была своя странная красота, несколько в духе «Вестсайдской истории»[59]59
West Side Story – мюзикл 1961 года, реж. Роберт Уайз и Джером Роббинс, адаптация «Ромео и Джульетты» У. Шекспира.
[Закрыть]. Йель подумал, что, если бы Нико видел это, он бы захотел добавить яркости, граффити, света.
Джулиан на сцене был, как и всегда, в своей стихии. Его темные волосы сияли, словно влажная краска.
В старших классах Йелю хотелось иметь актерскую жилку. Его не прельщала судьба маргинала, но он отчаянно хотел, чтобы ему было о чем поговорить с ребятами из этого мира, без тени стеснения певшими и танцевавшими сцены из «Парней и куколок»[60]60
Guys and Dolls – музыкальный фильм 1955 года, реж. Джозеф Манкевич.
[Закрыть] и «Камелота»[61]61
Camelot – мюзикл 1967 года, реж. Джошуа Логан, по мотивам легенд о короле Артуре.
[Закрыть]. Но одна мысль о том, чтобы выйти на сцену, ужасала его посильнее стигматов. Он не смог бы и рта раскрыть.
Он упомянул об этом между делом своему психоаналитику в Мичиганском университете, и тот периодически высказывал предположение, что Йель не столько гомосексуал, сколько одинокий человек.
«Возможно ли, что эта страсть возникла у вас из-за матери? – спросил он. – Из-за страстного желания соединиться с нею через театр».
И Йель отмахнулся, сказал, что дело совсем не в этом. Но с тех пор его преследовала мысль, что все может быть даже проще – возможно, у него латентный театральный ген, который внешне никак не проявился, но периодически он чувствует его внутри себя.
На середине первого действия Йель заметил Эшера Гласса двумя рядами ближе к сцене. Софиты просвечивали его уши, делая их прозрачными, так что Йель видел узор вен.
Во время антракта они нашли Эшера в фойе, у прилавка с футболками и книгами, которые продавала труппа.
– Неплохо, да? – сказал Йель.
– Господи, не знаю. Не знаю, зачем я здесь. Не могу сосредоточиться, а ты?
– Я думаю, это нормально – отпускать свой ум в свободное плавание.
Эшер оглянулся с отсутствующим видом.
– Нет, я про Тедди. Я думаю о Тедди.
Чарли спросил тонким голосом:
– Он… что – болен?
Эшер выдал странный, отрывистый смешок.
– Кто-то сломал ему нос. Вчера вечером.
– Что?
– Впечатали его лицом в асфальт. Он был в кампусе в Лойоле. Он преподает на последнем курсе, верно? И он шел после урока, и кто-то взял и… – он схватил себя за волосы и дернул вперед. – На тротуаре. Его даже не ограбили.
– Так он…
– Он в порядке. Перевязка, два шва, и синяк под глазом. Он дома, если вы… но он окей. Дело больше в самом факте. Они понятия не имеют, кто это сделал. Один человек, пять. Студенты, панки, какой-нибудь говнюк, просто шлявшийся по кампусу.
– Ты виделся с ним после этого? – спросил Чарли.
– Ну да. Да, я ходил помочь ему разобраться с копами. Вы знаете их настрой. Даже если кого-то поймают, говорят, это из-за гомофобии, говорят, ты положил им руку на штаны, да что угодно. Ты осветишь это в своей газете, так?
– В целом? – сказал Чарли. – Насилие?
– Нет, это. Ты напишешь о Тедди?
Чарли закусил губу.
– Смотря что скажет Тедди. И мой издатель.
– Ты это осветишь. Я завтра прослежу.
На этом антракт кончился.
Йель пытался смотреть спектакль, но видел, как лицо Тедди снова и снова впечатывается в асфальт, и, поскольку было множество способов проделать это, он не мог отделаться от прокручивания их всех: студенты, шедшие за ним из класса; подростки на мотоциклах, решившие сорвать злость. Тедди был таким маленьким. Йель закрыл глаза, физически выжимая из себя этот образ.
Он несколько раз взглянул на Чарли, пытаясь считать эмоции на его лице. Чарли барабанил пальцами по подлокотнику, но он так делал и в первом акте.
После спектакля Йель хотел поздравить Джулиана вместе с толпой поклонников – среди них были Эшер и несколько ребят из закусочной, где Джулиан работал, в том числе упитанный бухгалтер, его бывший – но Чарли нужно было работать.
– Можешь тут зависнуть, если хочешь, – сказал он.
Но Йель же не идиот.
Пятница была днем накануне хануки[62]62
Еврейский праздник в честь отвоевания у греко-сирийцев Иерусалимского храма в 164 г. до н. э. Символизирует победу света над тьмой. Отмечается в конце декабря.
[Закрыть], поэтому, когда Йель пришел на работу и Билл Линдси ухмыльнулся ему и сказал, что его ждет сюрприз на столе, Йель с ужасом представил, что там стоит менора[63]63
Еврейский семисвечник, символ хануки.
[Закрыть]. Билл проявлял нездоровый интерес к иудаизму, либо прикрывал таким образом свой нелепый флирт. Но вместо меноры Йель увидел на столе пухлый конверт с обратным адресом: Стерджен-Бэй, Висконсин. Он ощутил взрыв адреналина в бедрах, будто он в опасности и надо бежать наутек.
Билл за ним не проследовал, хотя мог бы с легкостью. Как мог бы и вскрыть конверт. Йель должен был признать: начальник уважал чужое право на моменты личного триумфа.
Йель еще не говорил Биллу о своем разговоре с Сесилией. Он надеялся замять эту проблему. Билл знал основные итоги их поездки на север, и знал, что Йель заинтригован этими картинами. Йель тщательно выбрал именно это слово – заинтригован, а не взволнован. Отчасти потому, что в его обязанности не входило устанавливать подлинность произведений искусства или оценивать их стоимость.
Он надорвал конверт и высыпал на стол пачку полароидов – не меньше десятка. Мешанина цветов, линий и бликов. Помимо фотографий, там было и письмо, но оно подождет. Он сел и закрыл глаза, взял наугад одно фото и поднес к окну. Это был Фудзита, точнее, мог быть Фудзита, напомнил он себе – во всяком случае, он моментально узнавался как таковой. Тем более что картина не была знакома Йелю – не копия некой известной работы. Молодая женщина в профиль, простой рисунок чернилами, отдельные детали – волосы, зеленое платье – прокрашены акварелью. Произведение очаровательно незавершенное, но при этом замысел творца полностью раскрыт. В углу виднелась подпись японскими и латинскими буквами.
– Окей, – сказал он. – Окей.
Это был один из редких случаев, когда он говорил с собой. Он покажет фотографии Биллу после обеда, но пока они были только его. Он распластал ладони на столе. Он не хотел возмещения на два миллиона долларов, не хотел никаких юридических баталий с семьей Норы, не хотел звонить Сесилии, не хотел рисковать из-за этого работой, не хотел даже сходить с ума от радости. И все же, если работы окажутся подлинными, это станет находкой всей его карьеры. В этот момент его работа выглядела воплощением того, как она представляется в самых смелых мечтах. Кем был Индиана Джонс в сравнении со средним профессором археологии, тем в этот миг был Йель среди обычных директоров по развитию скромной галереи.
Дальше пришел черед поразиться эскизам Модильяни. Пожалуй, слово «эскизы» здесь не годилось. Это были просто наброски, возможно, этюды для некой картины, возможно, как говорила Нора, рисунки, сделанные специально для оплаты работы модели. Все, по-видимому, были нарисованы синим мелком. Три из четырех имели подпись. Все ню. Если это были подлинники, если их подлинность будет доказана, они будут стоить намного больше эскизов, которые представлял себе Йель.
Он изучил еще три штриховых рисунка Фудзиты – женщину в халате, женщину с розой перед голой грудью, горку фруктов – плюс картину пустой спальни и небрежный карандашный этюд мужчины в куртке, по стилю не похожий ни на одного из тех художников, которых называла Нора. А затем Йель запустил руку в стопку и вынул восхитительно непристойного Сутина – боже, это была готовая картина, клубящаяся, вихрящаяся и дикая – так что он встал как ошпаренный и тут же сел из-за дрожи в коленях. На этой картине была, несомненно, та же женщина, что и у Фудзиты: блондинка, маленькие уши, маленькие груди, шаловливая улыбка. Предположительно, это была Нора. Хотя, стоило чуть скосить взгляд, и можно было узнать там Фиону. Он что, чокнулся? Но они действительно напоминали Фиону. А вот картины Модильяни были слишком абстрактны для Норы, сплошь жилы и заостренные овалы.
Среди этих полароидов был один, изображавший не картину, а коробку из-под обуви, полную бумаг, и, когда Йель изучил и упорядочил все остальные фотографии, он взглянул на письмо, напечатанное на бланке юридической фирмы, надеясь найти там объяснение.
Уважаемый мистер Тишман,
Поздравляю вас со всеми приближающимися праздниками! Будьте добры обратить внимание на прилагаемые к настоящему письму девятнадцать (19) полароидных фотографий, документирующих собрание Норы Маркус Лернер. Миссис Лернер хотела бы вам напомнить, что это работы следующих художников: Хаим Сутин, Амедео Модильяни, Жанна Эбютерн, Цугухару Фудзита, Жюль Паскин, Жан Метценже, Сергей Муханкин и Ранко Новак, созданные между 1910 и 1925 годами. Кроме того, на одной (1) фотографии показано собрание корреспонденции, личных фотографий и прочих памятных сувениров, полученных миссис Лернер во время ее пребывания в Париже.
Мы с миссис Лернер весьма рады вниманию галереи Бригга к настоящему собранию и с нетерпением ждем дальнейшего сотрудничества.
С теплыми пожеланиями,Стэнли Тойнби, эск.
Йель прошел к кабинету Билла на нетвердых ногах, но того не оказалось на месте. Йель оставил записку в ящике на его двери: «У меня две новости: хорошая и плохая». Вернувшись к себе, он набросал письмо Норе – он отошлет его с разрешения Билла – выражая восторг по поводу фотографий и отмечая, что чем скорее они начнут совместную работу, тем скорее эти картины будут открыты для публики. Он добавил, что лучше всего на данный момент, если она будет вести переписку в частном порядке; он надеялся, она догадается: это значит, что ее сыну не стоит об этом говорить. Затем он позвонил Фионе и оставил сообщение.
«Ты сделала мой год, – сказал он. – Ты и твоя падкая-на-художников тетя».
Звонить Сесилии он не стал. Как она сама заметила, она ему не начальница. Когда же вернулся Билл и стал ворковать над полароидами, словно над новорожденными котятами, Йель рассказал ему о Чаке Доноване, о его угрозах и двух миллионах долларов, а также о том, как он открутил памятную табличку со «Стейнвея». Билл надул щеки, но взгляда от фотографий не отвел.
– Это намного больше двух миллионов, Йель, – сказал он. – И это я еще очень сдержан. То есть взгляни на это. Только взгляни. Ты придумаешь, как разрулить с Сесилией, не сомневайся. Ты у меня кудесник.
По пути домой Йель купил цветы и яблочный пирог. В надземке он улыбался незнакомцам и не чувствовал холода.
2015
Фиона спала хорошо, хотя не помнила, во сколько Серж привез ее домой, но проснулась в три часа ночи. Она долго лежала, не шевелясь, не желая разбудить Ричарда. Ведь он был старик, как ни крути. Потом она снова заснула, и ей снилось, что она плавала в бассейне с ее соседом из самолета. У него было что-то для Клэр, и он просил Фиону отдать ей это, когда она найдет дочь. Медленным движением, словно фокусник, он вытащил из своих плавательных шорт оранжевый шарф Нико.
Когда Фиона наконец появилась на кухне, Ричард завтракал за столом, утреннее солнце освещало его компьютер и руки. Он быстро что-то печатал, проговаривая слова про себя.
– Пишу письма, – сказал он. – Ты когда-нибудь думала, что мы будем настолько завалены вот этим всем?
Она отрезала банан и спросила, не встал ли еще Серж. Ричард рассмеялся.
– Лучше спроси, вернулся ли он. Да, вернулся. Он повалился в кровать около четырех, – Ричард пояснил, что у Сержа несколько приятелей, но ничего серьезного. – Итальянцы, в основном. Он выбирает красавчиков.
Фиона решила, что не стоит спрашивать, как на это смотрит Ричард. Его, похоже, забавляла вся эта ситуация, молодость Сержа и его энергия. Ричард вальяжно вытянулся, лев в халате, король-солнце на своем троне. Он закрыл компьютер и сказал:
– Взгляни, какая шикарная погода, прямо для тебя. Хотелось бы мне, чтобы ты получила удовольствие от Парижа. В следующий раз так и будет. Не знаю, когда я умер, но это моя Вальхалла.
Он рассказал ей, что прошлым вечером киношники перекрыли Рю-де-Де-Пон для съемок. Она выглянула из окна. Толпы еще не было, как и кинозвезд, но появились грузовики. Сердитые водители давили на клаксоны, когда понимали, что не могут проехать. Ричард сказал, что ей, возможно, придется перейти мост, чтобы найти такси. Но она не хотела такси. Пусть даже ее ноги болели, ей хотелось опять ходить пешком. Ричард сказал, что не отпустит ее без Сержа. Он не хотел, чтобы она потерялась. (Он не хотел, чтобы она отрубилась, мог бы он сказать.)
Серж заставил себя, несмотря на протесты Фионы, надеть куртку и пошел с ней, то плетясь позади словно сомнамбула, то ускоряясь и обгоняя ее и решая, куда им идти. Она привыкла видеть его затылок – его темные, небрежные волосы, его длинную и красную шею.
Вчера, когда она ехала с ним на мотоцикле от кафе, то настояла, чтобы он отвез ее на Пон-де-Ляршевеше – широкий и почти пустой. Там позировали перед фотографом жених с невестой, но Клэр не было. Разумеется, этот мост, как и любой другой, будет последним местом, где они найдут ее. В жизни так не бывает.
Теперь они ходили по набережным, и Фиона показывала фотографию Клэр каждому художнику – тем, что рисуют на продажу виды размером с открытки, карикатуристам, даже клоуну в гриме, который сидел и ел сэндвич. Серж периодически отходил в сторону, чтобы написать кому-то сообщение или покурить, хотя ей бы не помешало его знание языка. «Elle est artiste»[64]64
Она – художник (франц.).
[Закрыть], – бормотала Фиона каждый раз, но ей бы хотелось объяснить более развернуто, что ее дочь не беременный подросток, не беспомощная беглянка. Все в ответ качали головами с озадаченным видом.
Серж привел ее в букинистический магазин «Шекспир и компания», который был ей знаком, но она с удивлением узнала, что на верхнем этаже сдаются комнаты, «для одиноких иностранцев», как объяснил Серж. Это звучало как бордель, но, поднявшись наверх, она увидела маленькие койки. Они были для одиноких молодых людей, спящих по четыре часа за ночь, заливая похмелье кофе, после страстных амуров. Это не то место, где можно жить с партнером и ребенком. Будь у Фионы настроение получше, она бы влюбилась в этот магазинчик, с его скрипучими полами и шаткими туннелями из книг, но в текущей ситуации ей хотелось двигаться дальше.
Серж выглядывал из-за плеча Фионы, а она показала фотографию Клэр парню за кассой с длинными подкрученными «бруклинскими» усами и южным выговором. Он позвал девушку.
Фотография была сделана на первом курсе Клэр в колледже Макалистер, на родительских выходных. Клэр стояла, положив одну руку на битком набитый шкаф, чуть улыбаясь, сдерживая раздражение. Фиона выбрала это фото потому, что на нем Клэр больше всего была похожа на себя в том видео, с округлившимся лицом – той осенью она поправилась. Фиона вспомнила с болезненным чувством то облегчение, какое испытывала в тот год всякий раз, как отправляла Клэр обратно на учебу. Не потому, что хотела избавиться от нее, вовсе нет, просто она считала, что так они будут лучше ладить. Клэр могла жить своей жизнью, потом бы она возвращалась домой, и они ходили бы по магазинам, ужинали бы в ресторанах, снова сближаясь, и в скором времени они бы, возможно, распили бутылку вина и поговорили, как двое взрослых. Так было бы до последнего курса колледжа, а потом, когда бы Клэр переехала в другой город – Фиона всегда знала, что так будет – она бы навещала ее дважды в год. Но на рождественских каникулах Клэр объявила, что проведет лето в Колорадо. Она приехала домой на выходные в июне, после чего Фиона отвезла ее в аэропорт, и когда хотела выйти из машины, чтобы обнять дочь, Клэр сказала: «Нас сейчас обгудят». И, быстро чмокнув мать в щеку, ушла.
Вот и все. Вот и все, что было.
Девушка покачала головой.
– То есть она немного похожа на Валерию.
– Она чешка? – спросил парень.
Фиона сказала нет, и что с ней маленькая девочка.
– Дайте-ка я спрошу Кейт, – сказал парень. – Она знает всех ребятишек, которые здесь бывают.
И вот уже и Кейт, высокая британка, стоит здесь, уставившись на фотографию.
– Не могу сказать с уверенностью, – сказала Кейт.
– Она теперь старше, – сказала Фиона.
– Она выглядит как эта актриса из «Аферы по-американски»[65]65
American Hustle – фильм реж. Дэвида О. Расселла, 2013 года.
[Закрыть].
К кассе подошел человек, собираясь купить стопку книг в мягких обложках, так что они отошли в сторону, углубившись в магазин. Серж взял фото, держа за края.
– Должно быть, она скучает по тебе.
Фиона не знала, что на это сказать.
– Ты останешься на выставку Ричарда, так ведь? – сказал Серж. – Друзья так много значат для него.
– Я постараюсь.
– Нет, нет, обещай!
Серж улыбнулся такой внезапно ослепительной улыбкой, которая, должно быть, позволяла ему легко вальсировать по жизни, требуя чего угодно.
– Думаю, к тому времени я вам изрядно надоем.
– Тогда мы тебя выгоним и поселим в отель! Обещай.
– Окей, – сказала Фиона, – обещаю.
Она сомневалась, что сдержит обещание, но оно далось ей легко. Еще девять дней вдали от комиссионного магазина это, конечно, очень долго, но за девять дней она либо найдет Клэр, либо будет продолжать искать – и сможет ли она вернуться домой в любом из этих случаев?
Перед тем, как уйти, Фиона захватила с полки книжку на английском об истории Парижа, просто чтобы не уходить с пустыми руками, чувствуя спиной, как ее жалеют. Усатый продавец увлеченно втолковывал посетителю про американские DVD-плееры. Что-то о кадрах в секунду.
– Американцам вообще все равно! – сказал он. – Вот поэтому-то я и переехал в Париж.
Он вскинул руки.
Фиона сдержала смех. Неужели это правда? Что кто-то может сменить страну вот так запросто? Все ее знакомые, покинувшие Америку, имели на то веские причины: работа, любовь, политика. Или ради учебы, как Нора. Клэр и Курт бежали от «Совместной осанны», хотя Фиона не исключала возможности, что Клэр могла убегать от нее, от какой-то субъективной детской травмы. Но что, если это было ничем иным, как спонтанным капризом? Сперва коммуна, затем Париж, а дальше овцеферма в Болгарии? Что, если Фиона просто не сумела, учитывая, насколько рассеянна она была в первые годы после рождения Клэр, привить ей достаточно крепкую связь с реальностью?
Продавец взглянул на цену. Три евро. Он сказал, что дарит ей книгу.
Когда ранним вечером они вернулись к Ричарду, съемки уже начались.
Трудно было понять, что там происходит; люди столпились, словно на параде. Дальше по улице склонился кран, и огромные прожектора на треногах лили свет.
Фиона оставила Сержа и протиснулась – одно из преимуществ низкого роста: никто не переживает, что ты закрываешь ему вид – и вскоре она была в первом ряду, держа руки на деревянном барьере.
Съемки шли через квартал, на углу, перед малиновым фасадом ресторана, но ближе толпу не подпускали. Фиона разглядела кучу стульев, и лестниц, и людей – и женщину, говорившую с мужчиной перед рестораном. Он обнял ее, и она ушла. Через несколько шагов она остановилась и вернулась, после чего они повторили все это. Каждый раз перед ней бежали двое мужчин, держа белые отражающие щиты. Следом ехала камера на колесиках.
– Я знаю, кто этот парень, – прошептала по-английски женщина рядом с Фионой, – как же его, Дермотт Макдермотт. Но о ней впервые слышу.
Мужчина, с которым она была, громко рассмеялся.
– Дермотт Макдермотт. Обожаю.
Мимо спешно прошла охрана.
– У нас будут неприятности, – прошептала женщина.
Вообще-то отовсюду доносилось тихое бормотание, которое, конечно же, заглушат, если оно попадет в фильм.
Фиона рассматривала толпу по другую сторону улицы. Никого, похожего на Клэр. Никого с маленькой девочкой. Никого, похожего на Курта. Но толпа постоянно двигалась.
Перед тем, как бросить колледж, Клэр говорила об изучении массовых коммуникаций. В средней школе она ходила по субботам в «Музыкальную шкатулку» и просиживала там три фильма подряд. Под конец выпускного класса у нее появился парень, который хотел быть сценаристом, и Клэр намеревалась снимать фильмы. Фионе тот парень совсем не понравился – длинные ногти, бегающий взгляд – хотя с годами он бы, конечно, взялся за ум! Насколько лучшим вариантом он мог оказаться по сравнению с Куртом Пирсом.
На момент, когда Курт вошел в магазин Фионы и сказал ей, что собирается заняться помощью голодающим в городе и им не помешает держать связь, она уже несколько лет не общалась ни с ним, ни с Сесилией. После этого он периодически приглашал ее на разные мероприятия, хотя соглашалась она нечасто. И она понятия не имела, что все это время он боролся с наркозависимостью и крал деньги у Сесилии, и даже у некоторых благотворительных организаций, с которыми так самозабвенно работал. Она не знала, что Сесилия дала ему последний шанс, а потом еще один, прежде чем полностью отказалась от него. Все это открылось только после того, как она познакомила его с дочерью, после того, как он испоганил ей жизнь.
Когда над улицей пролетал самолет, съемки приостановили. Фиона вспомнила, как Джулиан Эймс однажды сказал ей, что он лучше будет голодать, играя в живом театре до конца своих дней, чем получать миллионы в кино. Он сказал, что киношная работа отупляет. Джулиан оплачивал жилье, работая в той закусочной с синими стенами на Бродвее, в той самой, где Терренс усадил Фиону и сказал, что Нико болен. Джулиан в тот день не работал – она бы запомнила, если бы он был за стойкой, когда она разревелась, хватая одну салфетку за другой – но в ее воображении он стоял у кассы. Его рука навсегда застыла на коробке для чаевых. Его глаза навсегда пересекла темная прядь волос.
Актриса снова сыграла свою сцену, а Фиона снова просканировала толпу.
Она подумала, что нужно вернуться к Сержу, дать ему знать, что с ней все в порядке. И начала выбираться обратно, протискиваясь сквозь толпу, когда почувствовала, как кто-то касается ее затылка. Она развернулась и увидела, что ей улыбается высокий мужчина. Похоже, он рассчитывал, что она должна узнать его, но она не узнавала.
– Я знал, что встречу вас, – сказал он театральным шепотом и добавил, видя ее смущение: – Джейк. Из самолета.
– Оу! – она отступила назад. – Приятно видеть вас, Джейк.
Он казался трезвым, но его борода и волосы, как и дубовый запах одежды, наводили на мысль, что он провел прошлую ночь под деревом.
Ее вдруг охватила злость. Если законы вероятности были готовы подбросить ей случайную встречу на парижских улицах, почему это должен быть ее сосед из самолета? Это как молния, бьющая в цель лишь однажды.
– Я просто бродил, – сказал он. – Мое дело ждет до вечера.
– Ваше дело.
Он что-то говорил об этом в самолете?
Она подумала, что эта встреча не такая уж случайная. Фиона говорила ему, где будет жить, а этот остров такой маленький. Она поискала глазами Сержа, но тот исчез. Она махнула Джейку рукой, приглашая следовать за собой, и они выбрались на боковую улицу – достаточно далеко, чтобы разговаривать в полный голос, но не настолько далеко, чтобы люди, в случае чего, не услышали ее крика.
– Так с вами все окей? – спросила она.
– Что? А, ну да. Ага. Нет, они нашли все мое добро в О‘Харе[66]66
O’Hare – крупнейший аэропорт Чикаго, штат Иллинойс.
[Закрыть]. Уже выслали мне.
– Вот так просто?
Он пожал плечами.
– У меня бумажник-бумеранг. Я терял его раз двенадцать. И каждый раз кто-то его возвращает.
– Это… невероятно.
– Не так уж. Это такой четкий моральный тест для людей. Они видят бумажник и типа такие: «Хороший я человек или плохой?» Люди хотят верить, что они хорошие. Те же люди, которые вынесут что угодно с работы, да? Но бумажник они возвращают, у них от этого легчает на душе.
Он был прав. Но как он не боялся? Не боялся разбрасывать свои вещи по всей планете и верить, что они к нему вернутся.
– Этот фильм – улет! – сказал он.
– Ты пришел сюда ради фильма, Джейк? – она не скрывала сарказма.
– Нет, – сказал он. – Я искал тебя. Не в смысле… не подумай чего плохого. Извини. Я хотел спросить кое-что.
Не будь он таким привлекательным, она бы уже убежала. Она бы схватила за руку первого встречного и сказала: «Это мой муж!» Но она просто стояла, запрокинув голову, чтобы видеть его лицо, и ждала.
– Я был ужасно зол на себя, – сказал он, – когда мы сошли с самолета и я ничего у тебя не спросил про Ричарда Кампо. Типа… не хочу показаться навязчивым, но я бы точно мог что-то с ним сделать. Я бы так легко зажег его своей идеей.
Фиона подняла руку, останавливая его.
– Похоже, я что-то пропустила, – сказала она.
– Извини. Не помню, что именно я говорил. Я пишу про культуру, в основном для туристических журналов. Читаете National Geographic? У меня там вышел материал прошлым летом, об этом… фестивале танцев майя в Гватемале.
– Окей.
Все вставало на свои места: пилот, уволенный за… пьянство? Или он сам решил, что такая жизнь не для него, что есть и получше способы повидать мир?
– Он дает тонны интервью, – сказала она. – Не знаю, значит ли это, что он согласится с большей легкостью или наоборот.
– Это будет на самом деле не об искусстве, вот в чем дело. Это будет о жизни здесь, ну, знаете, типа взгляд художника-экспата на город. Или можно об искусстве. Я не знаю, как он захочет.
Почему она вообще решила помочь ему? Может, здесь сработал тот же принцип, что и с бумажником – ей хотелось чувствовать себя хорошей. Может, дело было в его прекрасных глазах. А может, она просто растерялась. Она достала из сумочки телефон и сказала:
– Могу дать номер его пиарщика.
Под пиарщиком она имела в виду Сержа.
Джейк поправил рюкзак, почесал бороду.
– Это было бы феноменально, – сказал он.
Она держала телефон в руке, называя последние цифры номера Сержа, как вдруг телефон завибрировал.
– Вот же черт! – сказала она. – Я должна ответить!
Не в силах стоять на месте, она пошла быстрым шагом по улице.
У нее в ухе шипели помехи. Арно прочистил горло и сказал:
– Что ж, найти их было легко. Мистер и миссис Курт Пирс, и у меня есть адрес.
Она сунула левую руку в карман джинсов, чтобы унять дрожь.
– Вы уверены, что это они?
Мистер и миссис!
– Ха, да, его было легко найти, потому что его арестовали в прошлом году. Без тюрьмы, не волнуйтесь.
– Боже, за что?
– Мелкая кража, – сказал он прежде, чем она успела во всех красках представить избитую дочь или труп внучки. – Его просто… оштрафовали, вероятно, из-за кражи в магазине.
