Текст книги "Детектив Филип Марлоу"

Автор книги: Раймонд Чэндлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

– Вы найдете способ выпутаться, – сказала она. – Конечно, это обойдется мне несколько дороже.

У меня было такое ощущение, что надо мной издеваются. Во рту у меня пересохло. Мне стало душно. Я еще раз глубоко вздохнул и еще раз нырнул в эту бочку ворвани, что сидела напротив меня в шезлонге и казалась невозмутимой, как президент банка, отказывающий просителю в ссуде.

– Я работаю на вас, – сказал я, – сейчас, сегодня, эту неделю. На следующей неделе, надеюсь, я буду работать на кого-нибудь другого. Для того чтобы это стало возможным, я должен находиться в достаточно хороших отношениях с полицией. Они не обязаны любить меня, но они должны быть уверены, что я не вожу их за нос. Предположим, Филиппсу не было ничего известно о дублоне Брэшера. Предположим даже, что немного было известно, но что его смерть никак не связана с этим обстоятельством. И все же я должен рассказать полиции все, что о нем знаю. Они вправе допрашивать любого, кого захотят допросить. Это вы можете понять?

– Разве законом не предусмотрено для вас право защищать клиента? резко спросила она. – А если нет – какая вообще польза от частных детективов?

Я вскочил, обошел кресло и снова сел. Я подался вперед и вцепился в колени так, что побелели костяшки пальцев.

– Закон – это вопрос неоднозначный, миссис Мердок. Как и большинство других вопросов. И даже если у меня будет законное право молчать отказываться говорить – и мне это сойдет с рук однажды, все равно это будет концом моей работы. Я буду считаться беспокойным субъектом, и так или иначе полиция меня прижмет. Я уважаю ваши интересы, миссис Мердок, но не настолько, чтобы перерезать себе глотку ради вас и истекать кровью на ваших коленях.

Она взяла стакан и осушила его.

– Да, похоже, вы умудрились наворочать на удивление много дел. Вы не нашли ни мою невестку, ни дублон Брэшера. Зато вы нашли пару трупов, к которым я не имею никакого отношения, и так искусно все организовали, что я теперь вынуждена буду доложить полиции обо всех своих семейных и личных обстоятельствах, для того чтобы защитить вас от вашей собственной глупости. Так я понимаю ситуацию. Если я не права – прошу вас, поправьте меня.

Она налила себе еще вина, глотнула его слишком поспешно, поперхнулась и зашлась в приступе неудержимого кашля. Стакан выпал из ее трясущейся руки, и вино разлилось по столу. Она нагнулась вперед и побагровела.

Вскочив, я подошел к ней и с размаху треснул ее ладонью по жирной спине так, что задребезжали стекла в окнах.

Она издала долгий сдавленный вой, стала судорожно хватать ртом воздух и перестала кашлять. Я нажал кнопку ее диктофона и, когда из металлического диска раздался чей-то громкий металлический голос, сказал:

– Принесите миссис Мердок стакан воды, быстро, – и отпустил кнопку.

Я сел на место и стал наблюдать, как она постепенно приходит в себя. Когда она задышала ровно и без усилий, я сказал:

– Вы не крутая. Вы просто думаете, что вы крутая. Вы слишком долго жили в окружении людей, которые вас боятся. Подождите, вот возьмутся за вас представители закона. Эти ребята – профессионалы. А вы – всего лишь жалкий любитель.

Дверь открылась, и вошла горничная с кувшином воды и стаканом. Она поставила их на стол и удалилась.

Я налил воды в стакан и сунул его в руку миссис Мердок.

– Не пейте много, просто глотните. На вкус вам не понравится, но это не повредит вашей астме.

Она глотнула, потом выпила полстакана и вытерла губы.

– Подумать только, – задыхаясь, проговорила она, – из всех наемных сыщиков, которых можно было нанять, я выбрала человека, который хулиганит в моем собственном доме.

– Так или иначе, это пустой разговор, – сказал я. – У нас не так много времени. Что мы будем рассказывать полиции?

– Не знаю никакой полиции. Не знаю. И если вы раскроете им мое имя, я буду рассматривать это как гнусное нарушение договоренности.

Это вернуло нас туда, откуда мы начали.

– Но убийство все изменило, миссис Мердок. Когда речь идет об убийстве, нельзя молчать. Мы должны рассказать им, почему вы наняли меня и зачем. Вы знаете, это не попадет в газеты. То есть не попадет, если они поверят нам. Они, конечно, не поверят, что вы наняли меня разобраться с Элишей Морнингстаром просто потому, что он позвонил вам и хотел купить дублон Брэшера. Они могут и не узнать, что вы не имели права продавать монету, – скажем, им просто может не прийти в голову взглянуть на дело с этой стороны. Но они не поверят, что вы наняли частного сыщика проверить возможного покупателя. Зачем вам это?

– Это мое дело, не так ли?

– Нет. Вы не сможете обмануть полицию таким образом. Они должны быть уверены, что вы искренни и открыты и что вам нечего скрывать. До тех пор пока они будут подозревать, что вы что-то скрываете, они от вас не отстанут. Расскажите им правдоподобную приемлемую историю – и они уйдут радостными и довольными. А самой правдоподобной и приемлемой историей всегда является правда. Что вам мешает поведать ее?

– Абсолютно все, – сказала она. – Мы должны сказать им, что я подозревала свою невестку в краже монеты и оказалась не права?

– Лучше рассказать.

– И что монету вернули и каким образом?

– Лучше рассказать.

– Это меня очень унизит.

Я пожал плечами.

– Вы грубое животное, – сказала она. – Вы холодная бесчувственная рыба. Вы мне не нравитесь. Я глубоко сожалею, что вообще встретила вас.

– Взаимно, – сказал я.

Она ткнула жирным пальцем в кнопку диктофона и пролаяла в микрофон:

– Мерле, попроси моего сына зайти ко мне сейчас же. Ты тоже можешь прийти.

Она отпустила кнопку, сжала жирные ладони, потом тяжело уронила руки на ляжки и устремила бесцветные глаза в потолок.

Голос ее был тих и печален:

– Монету взял мой сын, мистер Марлоу. Мой родной сын.

Я ничего не ответил. Через пару минут в комнату вошли мистер Мердок и Мерле, и она отрывисто приказала им садиться.

21

Лесли Мердок был в зеленоватом костюме, и волосы его казались влажными, словно он только что из-под душа. Он сидел сгорбившись, смотрел на носки своих щегольских белых ботинок и крутил кольцо на пальце. Сегодня он был без черного длинного мундштука и выглядел каким-то одиноким и потерянным. Даже усы его обвисли еще больше, чем вчера.

Мерле была точно такая же, как и накануне. Наверно, она всегда выглядела одинаково. Ее медно-золотистые волосы были так же туго зачесаны назад, очки в роговой оправе были такими же огромными, а глаза сохраняли такое же отрешенное выражение. Она была все в том же цельнокроенном платье без рукавов – и без всяких украшений, даже без сережек.

У меня было странное ощущение, что все это когда-то уже происходило со мной.

Миссис Мердок глотнула вина и спокойно сказала:

– Значит так, сын. Расскажи мистеру Марлоу о дублоне. Боюсь, нам придется все ему рассказать.

Мердок быстро взглянул на меня и снова опустил глаза. Его губы судорожно дернулись. Когда он заговорил, голос его был ровен, устал и тускл, как у человека, делающего признание после изнурительной борьбы с совестью.

– Вчера я уже говорил вам, что должен Морни много денег. Двенадцать тысяч. Потом я отказался от своих слов, но это правда. Я должен ему. Я не хотел, чтобы мама узнала. Он сильно давил на меня, требуя долг. Я, конечно, понимал, что в конце концов мне придется во всем ей признаться, но оказался слишком безволен, чтобы решиться на этот разговор. Дублон я взял однажды вечером, когда она уже спала, а Мерле уже не было дома. Я отдал монету Морни, и он согласился держать ее у себя в качестве заклада, так как я объяснил, что он не сможет получить за нее ничего похожего на двенадцать тысяч, пока не предъявит родословную и не докажет, что не владеет монетой на законных основаниях.

Он умолк и поднял на меня глаза, проверяя, как я воспринимаю его рассказ. Миссис Мердок просто пожирала меня взглядом. Девочка же смотрела на Мердока, приоткрыв рот, со страдальческим выражением на лице.

Мердок продолжал:

– Морни дал мне расписку, что он согласен держать монету в качестве залога и не пускать ее в оборот без предварительного уведомления. Что-то в этом духе. Не могу утверждатиь, что эта расписка была юридически законной. Когда этот Морнингстар позвонил и спросил о монете, я сразу заподозрил, что Морни либо пытался продать ее, либо, по крайней мере, подумывает об этом и пытается оценить ее у знающих людей. Я страшно испугался.

Он снова посмотрел на меня и сострил какую-то гримасу. Вероятно, она должна была проиллюстрировать тот самый страшный испуг. Потом он вынул платок и вытер лоб.

– Когда Мерле сказала, что мама наняла сыщика... Мерле не должна была говорить мне, но мама обещала не ругать ее за это, – он посмотрел на мать.

Старая боевая лошадь сжала челюсти и насупилась. Девочка же не спускала с Мердока глаз и, казалось, совсем не была обеспокоена тем, что ее кто-то может ругать. Он продолжал:

– Я был уверен, что она хватилась дублона и поэтому наняла вас. И действительно не поверил, что она наняла вас отыскать Линду. Я все время знал, где находится жена.

Я отправился к вам в офис посмотреть, можно ли что-нибудь выведать у вас. Вчера вечером я поехал к Морни и все рассказал ему. Сначала он рассмеялся мне в лицо, но когда я объяснил ему, что даже мама не может продать монету, не нарушив завещания Джаспера Мердока, и что она, безусловно, напустит на него полицию, если я скажу ей, где монета, – он сдался. Он вынул монету из сейфа и, ни слова не говоря, вручил ее мне; я вернул расписку, и он порвал ее. Итак, я принес монету домой, и все рассказал маме.

Он умолк и снова вытер лицо платком. Глаза девочки неотрывно следили за каждым движением его руки.

В наступившем молчании я спросил:

– Морни угрожал вам?

Он помотал головой:

– Он сказал, что хочет вернуть свои деньги, что нуждается в них и я должен поторопиться и поскорей раздобыть их. Он не угрожал. Он вел себя очень прилично. Для такой ситуации.

– Где это было?

– В клубе "Айдл Вэли". В его офисе.

– Эдди Пру там был?

Девушка оторвала взгляд от Мердока и посмотрела на меня. Миссис Мердок хрипло спросила:

– Кто такой?

– Телохранитель Морни, – ответил я. – Не все время вчера я тратил попусту, миссис Мердок. – Я посмотрел на ее сына, ожидая ответа.

– Нет, вчера его не было, – сказал он. – Конечно, я его знаю в лицо. Его достаточно увидеть один раз, чтобы запомнить надолго. Но вчера его там не было.

– Это все? – спросил я.

Он посмотрел на мать. Та раздраженно поинтересовалась:

– Этого что, недостаточно?

– Может быть, – сказал я. – Где монета находится сейчас?

– А где, вы думаете, она может находиться? – грубо переспросила она.

Я чуть было не сказал где – просто для того, чтобы посмотреть, как она подскочит. Но мне удалось сдержаться.

– Поцелуй свою маму, сынок, и беги, – задыхаясь, пробасила миссис Мердок.

Он покорно встал, подошел и поцеловал ее в лоб. Она похлопала его по руке. Он опустил голову и вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.

– Надо бы заставить его надиктовать все это вам, – сказал я Мерле, и заставить его подписаться под письменными показаниями.

Мерле как будто испугалась. Старая леди прорычала:

– Конечно, она не сделает ничего подобного. Возвращайся к своей работе, Мерле. Я просто хотела, чтобы ты все слышала. Но если я еще когда-нибудь обнаружу, что ты злоупотребляешь моим доверием, ты знаешь, что с тобой будет.

Девушка встала с сияющими глазами и улыбнулась ей:

– О да, миссис Мердок, я больше не буду. Никогда. Можете мне поверить.

– Надеюсь, – рявкнула старая ведьма. – Иди.

Мерле неслышно вышла.

Две огромные слезы выползли из глаз миссис Мердок и медленно поползли по грубым слоновьим щекам, достигли крыльев мясистого носа и скатились на губу. Она порылась в поисках платка, вытерла губы и глаза, потом убрала платок, взяла свой стакан с вином и сказала безжизненным голосом:

– Я очень люблю своего сына, мистер Марлоу. Очень. Мне очень тяжело. Вы думаете, нам надо рассказывать эту историю в полиции?

– Надеюсь, нет, – сказал я. – Ему потребуется страшно много времени и сил, чтобы заставить их поверить во все это.

У нее отвисла челюсть, зубы сверкнули в полумраке. Потом она плотно сжала рот и, опустив голову, посмотрела на меня исподлобья.

– Что вы хотите этим сказать?

– Только то, что сказал. Эта история и не пахнет правдой. Она отдает поспешно состряпанной липой. Лесли сам все это придумал или авторство принадлежит вам?

– Мистер Марлоу, – глухо сказала она, – вы играете с огнем.

Я махнул рукой.

– Разве все мы не делаем то же самое? Хорошо, предположим, это правда. Морни от всего откажется, и мы вернемся туда, откуда начали. А Морни, безусловно, будет все отрицать – иначе получится, что он замешан в двух убийствах.

– А что, разве этого не может быть на самом деле?

– Зачем Морни, человеку с сильными покровителями, положением в обществе и даже с некоторым влиянием, совершать два дурацких убийства? Для того, чтобы развязаться с каким-то ничтожным делом типа продажи заклада? Мне это кажется абсолютно бессмысленным.

Она не мигая смотрела на меня и молчала. Я ухмыльнулся, так как в первый раз собирался сообщить нечто для нее приятное.

– Я нашел вашу невестку, миссис Мердок. Мне кажется несколько странным, что ваш сын, которого вы, казалось бы, так жестоко контролируете, не сказал вам, где она находится.

– Я его не спрашивала, – ответила она странно спокойным голосом.

– Она вернулась на свое прежнее место и поет с оркестром в клубе "Айдл Вэли". Я говорил с ней. Девушка с характером. Она вас не особо любит. Допускаю, что именно она взяла монету – отчасти со зла. И почти настолько же допускаю, что Лесли знал об этом – или как-то узнал – и придумал эту небылицу, чтобы защитить Линду. Он ведь очень любит ее.

Она улыбнулась. Улыбку нельзя было назвать безусловно очаровательной, потому что она появилась на лице, не рассчитанном на подобные мимические упражнения. Но все-таки это была улыбка.

– Да, – мягко скзала она. – Именно так. И в этом случае... – она умолкла, и улыбка ее стала шире, еще шире и наконец превратилась почти в экстатическую, – ...и в этом случае моя невестка может быть замешана в этих убийствах.

С четверть минуты я наблюдал, как она радуется посетившей ее мысли.

– И вы в диком восторге от этого, – сказал я.

Она кивнула, все еще улыбаясь приятной мысли, прежде чем осознала грубость моего тона. Тогда лицо ее окаменело, и она плотно сжала рот. И процедила сквозь зубы:

– Мне не нравится ваш тон. Мне совсем не нравится ваш тон.

– Я вас не виню, – сказал я. – Мне и самому он не нравится. Мне вообще все не нравится. Мне не нравится этот дом, и вы, и эта атмосфера подавленности вокруг, и напряженное лицо этой девочки, и ваш прощелыга-сын, и правда, которую вы мне говорите, и ложь, которую вы мне говорите...

Именно тогда она взревела; пятнистое лицо ее исказилось, полные жгучей ненависти глаза выкатались из орбит:

– Вон! Вон из дома, сейчас же! Сию же минуту! Вон!

Я встал и поднял с полу шляпу:

– Буду рад.

Я устало поклонился и пошел к двери. И прикрыл дверь очень тихо, акккуратно придержав ее и подождав, пока язычок замка с мягким щелчком не встанет на место.

Без всякой на то причины.

22

За моей спиной послышались торопливые шаги, и кто-то произнес мое имя, но я продолжал идти и только посередине гостиной остановился и обернулся. Она, запыхавшаяся, с готовыми выскочить из-под очков глазами и забавными бликами в медно-золотистых волосах, нагнала меня.

– Мистер Марлоу! Пожалуйста! Пожалуйста, не уходите. Она нуждается в вас. Правда.

– Провалиться мне на этом месте, да у вас сегодня "молодежная яркая" на губах! Ничего смотрится.

Она схватила меня за рукав:

– Пожалуйста.

– К черту, – сказал я. – Передайте ей, пусть утопится в пруду. Марлоу тоже может разозлиться. Пусть утопится в двух прудах, если одного для нее окажется недостаточно. Сказано не умно, зато экспромтом.

Я посмотрел на лежавшую на моем рукаве руку и похлопал по ней. Мерле быстро отдернула ее, и в глазах ее мелькнул ужас.

– Пожалуйста, мистер Марлоу! Она в беде. Она нуждается в вас.

– Я тоже в беде, – огрызнулся я. – Я в беде по самые уши. Чего вы плачете?

– О, я правда так люблю ее. Я знаю, она бывает груба и вспыльчива, но у нее золотое сердце.

– К черту ее сердце тоже, – сказал я. – Я не собираюсь знакомиться с ней настолько близко, чтобы это имело какое-то значение для меня. Она толстомордая старая врунья. И я сыт ею по горло. Да, вероятно, она погрязла в неприятностях по самую макушку – но я не компания по выкорчевыванию. Мне нужна правда.

– О, если вы только будете терпеливы, я уверена...

Я автоматически положил ей руку на плечо. Она отпрыгнула фута на три в паническом ужасе.

Мы стояли, уставившись друг на друга и тяжело дышали; я – как это слишком часто со мной бывает – приоткрыв рот, она же – плотно сжав губы, и бледные крылышки ее носа вздрагивали.

– Послушайте, – медленно сказал я, – с вами когда-то давно что-то произошло?

Она кивнула, очень быстро.

– Вас напугал какой-то мужчина – или что-то вроде этого?

Она снова кивнула и прикусила губу маленькими белыми зубами.

– И с тех пор вы такая.

Она стояла молча – очень бледная.

– Послушайте, – сказал я, – я не сделаю ничего такого, что может вас испугать. Никогда.

Ее глаза наполнились слезами.

– Если я дотронулся до вас, то это так, как я дотронулся бы до стула или до двери. Я ничего не имел в виду. Понимаете?

– Да, – она наконец обрела дар речи. В глубине ее наполненных слезами глаз еще метался страх. – Да.

– Вот и договорились. Со мной все в порядке. Меня нечего боятся. Теперь возьмем Лесли. Его голова занята другими вещами. И вы знаете, что с ним все в порядке – в том смысле, в каком мы говорим. Верно?

– О, да, – сказала она. – Да, конечно.

– Теперь возьмем старую винную бочку. Она груба, резка и считает, что может грызть стены и отплевывать кирпичи в сторону, и постоянно орет на вас – но при этом глубоко порядочна по отношению к вам, да?

– Да, мистер Марлоу. Я вам пыталась это объяснить...

– Конечно. А почему вы не положите всему этому конец? Он что, все еще где-то поблизости... тот, который испугал вас?

Она подняла руку ко рту и вцепилась зубами в большой палец, не сводя с меня глаз.

– Он умер, – сказала она. – Он выпал... из... окна.

Я поднял ладонь, прерывая ее:

– О, этот. Я слышал о нем. Забудьте все это. Сможете?

– Нет, – она серьезно покачала головой. – Не смогу все это забыть. Миссис Мердок всегда говорит мне, чтобы я это забыла. Она подолгу разговаривает со мной, убеждая меня, все забыть. Но я не могу.

– Было бы значительно лучше, – раздраженно сказал я, – если бы она подолгу держала свою пасть закрытой. Она просто не дает вам это забыть.

Девушка казалась удивленной и уязвленной:

– О, это не все. Я была его секретаршей. Она была его женой. Это был ее первый муж. Естественно, она тоже не может это забыть. Как можно?

Я почесал ухо, хотя оно вовсе не чесалось. Сейчас почти ничего нельзя было прочесть на ее лице, кроме разве того, что она как бы разговаривала сама с собой. Я был чем-то абстрактным, и мой голос был почти что ее собственным внутренним голосом.

Потом на меня снизошло одно из странных – и зачастую обманчивых озарений.

– Послушайте, – сказал я, – а среди вашего окружения нет ли человека, который производит на вас то же впечатление? Больше, чем все остальные?

Она испуганно осмотрелась по сторонам. И я вместе с ней. Комната была пуста – никто не прятался под стулом и не подглядывал в дверь или окно.

– Почему я должна говорить вам? – выдохнула она.

– Вы не должны. Вы поступите как захотите.

– Вы обещаете никому не говорить – никому на свете, даже миссис Мердок?

– Ей в последнюю очередь, – сказал я. – Обещаю.

Она открыла рот, и на лице ее появилось подобие робкой доверительной улыбки... и потом что-то не получилось.

Слова застряли у нее в горле. Она издала какой-то хриплый, сдавленный звук. И зубы ее застучали просто оглушительно.

Я хотел было крепко встряхнуть девушку, но побоялся до нее дотронуться. Мы стояли. Ничего не происходило. Мы стояли. И проку от меня было как от пятого колеса в телеге.

Потом она повернулась и бросилась прочь. Я слышал ее удаляющиеся по коридору шаги. Потом хлопнула дверь.

Я пошел к канцелярии. Она рыдала за дверью. Я стоял и слушал ее рыдания.

И ничего не мог поделать. И вряд ли кто-нибудь мог что-нибудь здесь поделать.

Я вернулся к застекленной двери, стукнул и просунул в нее голову. Миссис Мердок сидела в той же позе, в какой я ее оставил.

– Кто нагнал страху на девочку? – спросил я.

– Убирайтесь из моего дома, – процедила она, не разжимая толстых губ.

Я не пошевелился. Тогда она хрипло расхохоталась:

– Вы считаете себя умным человеком, мистер Марлоу?

– Я не задавался этим вопросом.

– Ну а если зададитесь?

– За ваш счет.

Она пожала мощными плечами:

– Возможно, и так.

– Вы ничего не добились, – сказал я. – Я все-таки должен буду все рассказать в полиции.

– Я ничего не добилась, но и ни за что не заплатила. А монета возвращена. Будем считать, это мне стоило тех денег, которые я отдала вам, – это меня устраивает. Теперь уходите. Вы мне надоели. До предела.

Я закрыл дверь и пошел обратно. За дверью канцелярии никто не рыдал. Было очень тихо. Я прошел мимо.

Я вышел из дома, остановился у двери и послушал, как солнечные лучи сжигают траву. Поодаль заработал мотор, и из-за угла показался серый "Меркурий". За рулем сидел мистер Лесли Мердок. Увидев меня, он остановился, вышел из машины и торопливо подошел ко мне. Он был премило одет – во все новенькое: габардиновые штаны кремового цвета, черно-белые ботинки с блестящими белыми носками, спортивную куртку в очень мелкую черную и белую клеточку, кремовую рубашку без галстука; из кармана рубашки торчал черно-белый носовой платок. На носу у мистера Мердока были зеленые солнцезащитные очки.

Он остановился рядом и сказал как-то тихо и застенчиво:

– Вы, наверное, думаете, что я страшный подлец.

– Из-за вашей истории с дублоном?

– Да.

– Эта история нисколько не повлияла на мое суждение о вас.

– Значит...

– Что вы хотите услышать от меня?

Он заискивающе пожал плечами. Его дурацкие рыжие усики просто сияли на солнце.

– Наверное, мне просто нравится всем нравиться.

– Виноват, мистер Мердок. Мне очень нравится ваша преданность жене. Вы это хотели услышать?

– О, вы полагаете, я лгал? Вы думаете, я рассказывал все это только для того, чтобы защитить ее?

– Я нахожу это возможным.

– Понимаю, – он вставил сигарету в длинный черный мундштук, который извлек из-за щегольского платка. – Значит... я могу понимать это как то, что я вам совсем не нравлюсь. – За зелеными стеклами очков было заметно смутное движение его зрачков – словно движение рыб в глубине пруда.

– Глупый разговор, – сказал я. – И чертовски бесполезный. Для нас обоих.

Он поднес спичку к сигарете и затянулся.

– Я понимаю, – сказал он. – Извините, я был настолько невежлив, что начал его.

Он повернулся на пятках и направился к машине. Я стоял неподвижно и наблюдал, как он отъезжает. Потом я пошел вдоль стены и на прощание потрепал по голове маленького нарисованного негритенка.

– Сынок, – сказал я ему, – ты единственный в этом доме, кто еще не спятил.

23

Следователь лейтенант Джесси Бриз высоко поднял руки, потянулся, зевнул и сказал:

– Ну что, припоздал на пару часиков, а?

– Да, – ответил я. – Но я просил передать вам, что задержусь. Мне нужно было сходить к зубному врачу.

– Садись.

Его заваленный хламом стол стоял в углу наискосок. Слева от Бриза находилось высокое окно без занавесок, а справа – пришпиленный к стене большой календарь. Дни, канувышие в небытие, были старательно зачеркнуты мягким черным карандашом, очевидно для того, чтобы Бриз, взглянув на календарь, всегда мог точно знать, какое сегодня число.

Спрэнглер сидел в стороне за столом значительно меньших размеров и значительно более аккуратном. На столе лежал зеленый регистрационный журнал, ониксовая подставка для ручек, настольный календарь и морская раковина, полная спичек, пепла и окурков. Спрэнглер швырял стальные перышки в прислоненное к противоположной стене войлочное сиденье от стула, беря их по одному из пригорошни, – настоящий мексиканский метатель ножей у мишени. Перышки втыкаться не хотели.

В комнате стоял какой-то нежилой, не то что бы затхлый, не то что бы свежий, но какой-то не человеческий запах – как правило, свойственный подобным помещениям. Дайте полицейскому управлению совершенно новое здание – и через три месяца оно насквозь будет пропитано этим запахом. В этом есть что-то символичсеское.

Один нью-йоркский репортер написал однажды, что, проезжая за зеленые огни полицейского участка, словно выезжаешь из этого мира в другой, находящийся по ту сторону закона.

Я сел. Бриз достал из кармана сигарету в целлофановой обертке и начал исполнять заведенный ритуал – жест за жестом, неизменно и педантично. Наконец он затянулся, помахал спичкой, аккуратно положил ее в черную пепельницу и сказал:

– Эй, Спрэнглер!

Спрэнглер повернул голову к Бризу, и Бриз повернул голову к Спрэнглеру. Они ухмыльнулись друг другу. Бриз указал на меня сигарой:

– Смотри, как он потеет.

Спрэнглер должен был развернуться всем телом в мою сторону, чтобы увидеть, как я потею. Если, конечно, я потел. Не могу сказать.

– Вы, ребята, остроумны, как пара стоптанных сандалий. Как это у вас, черт возьми, получается? – восхитился я.

– Кончай острить, – сказал Бриз. – Что, хлопотное было утречко?

– Точно.

Он все еще ухмылялся. И Спрэнглер все еще ухмылялся. И что бы там Бриз ни катал языком во рту – он явно не торопился это глотать.

Наконец он откашлялся, придал веснушчатому лицу серьезное выражение, чуть отвернулся в сторону, чтобы не смотреть на меня в упор, но все-таки видеть боковым зрением, и сказал отсутствующим голосом:

– Хенч признался.

Спрэнглер резко развернулся, чтобы увидеть мою реакцию. Он подался вперед, чуть не упав со стула, и губы его приоткрылись в почти что неприличной экстатической улыбочке.

– Чем это вы на него воздействовали? – поинтересовался я. Киркомотыгой?

Оба молчали, пожирая меня глазами.

– Этот итальяшка, – произнес наконец Бриз.

– Этот – что?

– Ты рад, парень?

– Вы собираетесь рассказать мне, в чем дело? Или собираетесь сидеть тут – жирные и самодовольные – и наблюдать за тем, как я радуюсь?

– Нам нравится наблюдать, как кто-то радуется, – сказал Бриз. – Нам не часто представляется такая возможность.

Я сунул сигарету в зубы и пожевал ее.

– Мы на него воздействовали итальяшкой, – сказал Бриз. – Итальяшкой по имени Палермо.

– О. Знаете что?

– Что? – спросил Бриз.

– Я только что понял, в чем особенность диалогов с полицейскими.

– В чем?

– В их репликах каждое последующее слово является кульминационным.

– Так ты хочешь знать? – спокойно поинтересовался Бриз. – Или все-таки хочешь немного поострить?

– Я хочу знать.

– Значит, дело было так. Хенч был пьян. И не просто пьян, а до самой ручки. Он пил уже несколько недель и почти перестал есть и спать. Только одно спиртное. И дошел до той точки, когда уже не пьянел после очередного приема, а как будто даже трезвел. И виски было для него последней реальностью в этом мире. Когда парень допивается до такого состояния, и вдруг у него отнимают виски, не предлагая взамен ничего похожего, он может окончательно спятить.

Я ничего не сказал. На юном лице Спрэнглера блуждала все та же неприличная улыбочка. Бриз постучал пальцем по сигаре – пепел с нее упал, он сунул сигару в зубы и продолжил:

– Так вот, у Хенча был заскок. Но мы не хотим, чтобы это обстоятельство фигурировало в деле. Наш подследственный не должен иметь никаких приводов к психиатру.

– Мне показалось, вы были уверены в его невиновности.

Бриз неопределенно кивнул:

– Это было вчера. Или я просто пошутил. В любом случае, ночью Хенч бац! – и спятил. Так что его отволокли в тюремный госпиталь и накачали наркотиками. Тюремный врач. Но это между нами. В протоколе никаких наркотиков. Уловил мысль?

– Все слишком ясно.

– Да.

Мой тон как будто показался ему подозрительным, но он был слишком поглощен предметом, чтобы отвлекаться на мелочи.

– Так вот, сегодня утром он был в прекрасном состоянии. Действие наркотиков еще не прекратилось; парень бледен, но вполне миролюбив. Мы пошли посмотреть на него. "Как дела, парень? Какие-нибудь пожелания? Вплоть до любой мелочи. Будем рады услужить. Как с тобой здесь обращаются?" Ну, ты знаешь эти прихваты.

– Конечно, – сказал я. – Я знаю эти прихваты.

– Значит, чуть погодя он разевает пасть достаточно широко, чтобы произнести слово "Палермо". Палермо – это имя итальяшки, владельца похоронного бюро, и этого дома, и прочего. Вспоминаешь? Вижу, вспоминаешь. Из-за высокой блондинки. Но все это чушь собачья. У этих итальяшек одни блондинки на уме – шеренгами по двенадцать. Но этот Палермо – серьезный тип. Я поспрашивал в округе. Не из тех, кому можно приказывать. Я говорю Хенчу: "Значит, Палермо – твой друг?" Он говорит: "Позвоните Палермо". Ну, мы возвращаемся сюда и звоним Палермо, тот говорит, что сейчас же прибудет. О'кей. И приезжает очень скоро. И между нами происходит следующий разговор: "Хенч хочет видеть вас, мистер Палермо. Не знаю зачем". – "Бедняга Хенч, – говорит Палермо. – Хороший парень. Надеюсь, с ним все о'кей. Он хочет смотреть меня, хорошо. Я смотреть его. Я смотреть его один, без всякий полицейский". Я говорю: "О'кей, мистер Палермо", и мы отправляемся в тюремный госпиталь, и Палермо беседует с Хенчем без свидетелей. Спустя некоторое время Палермо выходит и говорит: "О'кей, полицейский. Он признался. Я платить адвокату, может быть. Я люблю этот бедняга". Вот таким образом. И он уходит.

Я ничего не сказал. Наступила пауза. Громкоговоритель на стене стал передавать новости. Бриз начал было вслушиваться, но через десять-двенадцать слов отвлекся.

– Значит, мы пошли к Хенчу со стенографисткой, и он нам все выложил. Филлипс приставал к его девице. Это было накануне, на площадке. Хенч был в комнате и все оттуда видел, но Филлипс зашел в свою квартиру и закрыл дверь прежде, чем Хенч успел выйти. Но парень разозлился. И подбил девушке глаз. Но не успокоился на этом. Он просто зациклился на этой мысли, как зацикливаются пьяные. Он все время говорил себе: "Этот щенок не имеет права приставать к моей девушке, это ему так просто не сойдет, он меня еще попомнит". Короче, Филлипса из поля зрения он не выпускал. Вчера вечером он увидел, как Филлипс заходит в свою квартиру. Хенч велит девице пойти прогуляться, она отказывается, так что Хенч подбивает ей второй глаз, после чего она идет прогуляться. Парень стучит к Филлипсу, и тот ему открывает. Хенч несколько удивлен этим обстоятельством, но я объяснил ему, что Филлипс ждал тебя. Так или иначе, дверь открывается, Хенч входит в квартиру и сообщает Филлипсу все, что о нем думает и что собирается с ним сделать. Филлипс напуган, вытаскивает пистолет. Хенч бьет его кастетом в висок. Филлипс падает, но Хенч местью не удовлетворен. Вы врезали праню, тот валится с ног – и что остается вам? Ни – полного удовлетворения, ни толковой мести... Хенч поднимает с полу пистолет; он очень пьян и очень неудовлетворен, а Филлипс к тому же вцепляется ему в ногу. Хенч сам не понимает, зачем он сделал то, что сделал затем. В голове у него помутилось. Он тащит Филлипса в ванную и разбирается с ним с помощью его же собственного пистолета. Как вам это нравится?