Текст книги "Дамозель и королечек (ЛП)"
Автор книги: Рашель Таннер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Оказавшись между двух смертоносных огней, враги в панике отступали – кто к трем фортам, где за амбразурами расположились снайперы, кто к наступавшим из города, как к заведомо менее пугающему войску.
Продолжая наступать, Катрин блокировала пику своим топором, уклонилась в сторону с мулинетом[7]7
Мулине – фехтовальный прием – удар с круговым или полукруговым движением острия и с обходом оружия противника. – прим. пер.
[Закрыть], которым сломала деревянное древко, и отсекла глефой противнику руку; оттуда брызнул фонтан крови. Тем временем меч Дамьена Фоссойе, которым тот орудовал с ошеломительной скоростью, пронзил двух мужчин, казалось, даже не задев их, и они рухнули, с бульканьем захлебываясь собственной кровью. Вопреки своему телосложению Дамьен сражался с исключительным самообладанием, что делало его ценным союзником в любой схватке. Вселенная, как будто одного подобного сукина сына ей не хватило, создала двух таких людей: одного правшу, другого левшу. Ком Фоссойе, его однояйцевый брат-близнец (хотя и на тринадцать минут младше), за то же время отослал кричать «обожемой» трех англичан.
Разошедшийся Ретамёр, с пылающим из-под мориона[8]8
Морион (исп. morrión, фр. morion) – европейский боевой шлем эпохи Ренессанса с высоким гребнем и полями, сильно загнутыми спереди и сзади. – прим. пер.
[Закрыть] взглядом, яростно рубил и кромсал, не заботясь, казалось, о парировании ударов. Метательный нож, брошенный умелой рукой Фоконье, пронзил яремную вену пикинера, который собрался проткнуть его друга.
Англичане неумолимо теряли позиции, их число сокращалось на глазах. Когда жертвы Катрин падали, захлебываясь в какофонии воя, хрипов и звона стали, она чувствовала себя как никогда переполненной жизнью; энергия бурлила в ее теле так, что можно было подумать, будто она, убивая человека, забирает его жизненные силы.
Возле ее уха просвистела стрела. Другая воткнулась в кожаную куртку под правой лопаткой и впилась в кольчугу, оцарапав кожу. Взмахом руки она указала на невысокие укрепления своим рейтарам: «Почистите-ка мне эти гнездышки». Они набросились на них, как волки.
Разрозненные англичане эпизодически продолжали сопротивляться тут и там. Когда все закончилось, Ведьма оставила мертвых заботам живых и отправилась на поиски Дюнуа. Она нашла его спешенным среди своих рыцарей возле укрепленного кургана, пока оруженосцы поили их лошадей.
– Недурная победа, – бросил Дюнуа, держа под мышкой свой стальной шлем. С его помятого нагрудника капала кровь, но белый утренний свет рассвета являл всем его удовлетворенную улыбку). – Мы смели эту пехотную мелочь, как мякину на ветру.
– Потерь меньше, чем я опасалась, – признала Катрин с узкой, жесткой улыбкой. (Но среди убитых – молодой Мартин с голубыми глазами, которому она полчаса назад обещала добрую жатву…) – Вы ранены.
– Царапина, мадам.
– Хорошо. – Она посмотрела на расслабившихся мужчин, которые расстегнули свои стальные пластинчатые доспехи, стоя с разлохмаченными волосами и потными лицами. – Мы выиграли битву, но не войну. На нас скоро обрушатся осаждающие из других лагерей. Стройте своих людей в боевой порядок, мы идем к укреплениям на севере.
Но когда рыцари взобрались в седла, они увидели длинную колонну лучников и пикинеров, удаляющуюся от них. Англичане безо всякой помпы удирали.
– Двести пятьдесят лучников и столько же пехотинцев… – с сомнением повторил Дюнуа, когда Фоконье, во главе патрульной дюжины проводивший разведку, закончил свой доклад. – Монлери доставит нам немало хлопот.
– Мы должны взять Монлери любой ценой, – ответила Катрин, энергичным шлепком давя овода на шее своего мерина. – Мы не можем идти на Париж, оставив у себя в тылу такой сильный гарнизон.
Они ехали во главе армии, сопровождаемые пятью десятками рыцарей на легкобронированных конях. Стоял конец лета, и сельская местность являла собой разгул желтизны: луга покрывали одуванчики и дикая горчица, а поля стояли голыми под стерней. На поворотах дорог, за деревянными палисадами, защищавшими полосу огородов, вырастали деревеньки из камня и глины. По армии издали строгий приказ: никакого насилия, никакого воровства, никакого вандализма на полях. Любой, кто нарушал дисциплину, немедленно подвергался суровому наказанию; последнее, чего хотела Катрин, – это оттолкнуть от себя людей, которых они пришли спасать от оккупантов.
– Несомненно, – притворно вздохнул рыцарь. – Но как вы нас вовсю гоните, чтобы взять этот вонючий город – это выше моих сил. – Он демонстративно помахал у рта носовым платком, щурясь от смеха. – Черт возьми, парижане так любят англичан, что нам бы следовало их там так и оставить.
Катрин весело и снисходительно посмотрела на молодого дворянина. Трудно было устоять перед обаянием Дюнуа. В любых обстоятельствах он проявлял такую жизнерадостность, смесь легкомысленности и иронии, такую живость, что его любили все. Кроме того, к тому же он был грозным воином большого мужества, в чем Катрин убедилась за последние несколько месяцев. И верным другом.
– Город будет нашим, – сказала Катрин, которую ровный шаг ее мерина убаюкивал. Большой гнедой конь был подарком короля. Ничто ей так не полюбилось, как этот конь, на котором она восседала, словно королева. – Скоро мы будем вместе пировать в Париже, и король займет свое законное место.
– Стены высокие и крепкие, на валах полно лучников, а жители поддерживают проанглийскую партию, – возразил Дюнуа с комичной гримасой. – А у нас, помимо прискорбного меньшинства в численности, разумеется, нет осадных машин.
– Осадные машины? – вмешался Дамьен Фоссойе, который ехал верхом на дюжем гнедом коне по правую руку от своего капитана. – Это что за чертовщина?
– Передвижные башни, мантелеты, скорпионы, баллисты, катапульты, – перечислил молодой рыцарь, не обижаясь на фамильярность рейтара. – Было время, когда наши предки владели великой наукой осадного искусства. Сегодня все познания, увы, утрачены.
– Откуда вам это известно? – с любопытством спросил воин.
– Из библиотеки моего отца. В ней около сотни прекрасно иллюстрированных манускриптов, читая которые, я кое-чему научился.
Катрин, призадумавшись, вдруг прикинула расстояние, разделявшее ее с красавчиком отпрыском вельможи. Дюнуа был хоть и бастардом, но все же сыном принца крови и кузеном короля. Он получил самое изысканное образование в компании со своим сводным братом Карлом Орлеанским, в то время как она с трудом разбирала письменную речь.
– В частности, я неустанно читал и перечитывал Юлия Цезаря, – продолжал он, пока они стремя в стремя скакали к опушке дубовой рощи. – Гений военной стратегии. Он напоминает мне вас, мадам.
Катрин с легкой усмешкой повернула голову:
– В самом деле?
– В самом деле. Я видел, как вы совершили столько чудес с тех пор, как началась наша кампания, что поверил, что вы, как говорят, немного колдунья.
– В колдовстве нет нужды. – Она провела рукой по своей гибкой и легкой черной кольчуге, сделанной по ее мерке (еще один подарок короля), выгадывая время, чтобы привести в порядок мысли. – Я женщина прагматичная, вот и все.
Позади них, смешиваясь с топотом копыт, раздавался гул от основной части войска, растянувшегося на пол-лиги. Несмотря на плачевное состояние дороги – грунтовой колеи с заросшими кустарником обочинами – армия продвигалась темпами, которые многие считали невозможными. Скорость, мобильность, гибкость. Катрин всегда придерживалась этой тактики и не видела причин ее менять. Во время своего сумасшедшего рывка на север они с минимальными потерями взяли Жьен, Шартр и Немур, а англичане, ошеломленные такой дерзостью, отступили, проклиная Ведьму. Они назначили цену за ее голову и стали отправлять за ней наемников и авантюристов всех мастей.
– Должен ли я заключить, мадам, что эта прагматичная женщина нашла способ открыть ворота Монлери?
Наступали сумерки, и Катрин, проезжая мимо большого фермерского дома, приютившегося на склоне холма, остановила лошадь.
– Ну да, – уверенно заявила она. – Было бы бесполезно пытаться штурмовать. Хороший капитан – он чего не может получить силой, того старается добиться хитростью.
Повозка тяжело катилась по дорожной щебенке, скрипя всеми осями под грузом дров. Катрин, спрятавшаяся за вязанками, чувствовала, как неровности дороги отдаются у нее в костях, но не смела пошевелиться, чтобы переменить положение на более удобное. Устройство их тайника потребовало кропотливости, изобретательности и известного безразличия к комфортности. Совсем рядом с собой она слышала дыхание двух спутников, так же затаившихся в своих укрытиях, как и она.
Затем, к облегчению Катрин, упряжка покатилась ровнее, что свидетельствовало о том, что она выехала на мощеную дорогу. Полдюжины рейтаров, переодетых лесорубами, которые сопровождали ее, подстегивали волов.
Повозка встала. Осторожно глянув из-под парусины, она обнаружила, что они добрались до въезда в обнесенный стеной город и ожидают в хвосте редкой вереницы крестьян. Садящееся на западе солнце окрашивало стены в золотисто-розовый цвет. Она хорошо рассчитала время их прибытия: с наступлением темноты Монлери закрывал свои ворота. Повозка тронулась. Снова остановилась.
– Что в этой телеге? – спросил скучающий голос.
– Дерево, и самое наилучшее, мессир, – отвечал Фоссойе с должной долей почтения.
Из-за груды бревен Катрин скорее угадала, чем разглядела арочный свод главного входа, где стражники тем временем осматривали груз. Стражники в красно-золотых мундирах – цвета Бургундии. Бургундцы? Черт!
– Я тебя не знаю, – сказал тот же скучающий голос. – Как так?
– Мне сказали, люди здесь платят справедливую цену. Уж конечно, человек имеет право продавать свой товар там, где его труды оценят.
– Налог – пятнадцать солей. Есть у тебя чем заплатить?
Фоссойе, что-то бормоча, открыл кошелек и зазвенел медными монетами.
– Ты со своими парнями можешь заезжать. Стол сборщика налево.
Повозка снова тронулась, подпрыгивая на ухабах, проехала через ворота и снова остановилась перед писцом, который собирал городские налоги. Фоссойе вяло поспорил насчет суммы налога – не сделать этого было бы подозрительно – и выложил монеты на стол.
Затем повозка выехала на улицы Монлери, гудевшие от непрестанного шума. Крики разносчиков воды и торговцев едой смешивались с криками шлюх у окон, зазывающих клиентов, руганью кучеров и домашними ссорами. Почти лишившись обзора, Катрин сосредоточилась на других чувствах, чтобы следить за их путешествием. Ей щекотал ноздри запах жареного мяса из лавок на улице Жаровень, а на улице Булочников – свежего хлеба.
Рядом с конюшней у постоялого двора был задний дворик. Там они распрягли волов, оставив деревянную повозку в глубине двора. Катрин окоченела с головы до ног, но выжидала. Она ожидала так долго, что наступили сумерки и выглянул полумесяц. Возились в конюшнях конюхи, приходили и уходили служанки.
От внезапного топота сапог у нее встали волосы дыбом. Во дворе раздались громкие голоса с интонациями военных:
– Уберите-ка этот чертов верх!
Сердце Катрин бешено заколотилось. Все пропало. Черт, черт, черт… Когда солдаты начали шариться в бревнах, она предпочла выйти с оружием в руках, чем быть затравленной, как олень. Леонс и Марсьяль последовали ее примеру. Их окружили несколько бургундцев – мечи обнажены, луки и арбалеты наготове.
Катрин во мгновение ока оценила ситуацию. Сопротивление означало бы смерть для нее и ее людей, бессмысленную и бесполезную смерть. Я не позволю своим людям погибнуть из-за меня. Придется сдаться. Другого выхода нет.
– Бросайте оружие! – прорычал офицер.
Мысли Катрин вихрем закружились в водовороте тревожных колебаний. Сдаться – да, но оставят ли их в живых? Здесь не поле боя, ничто не мешало бургундцам казнить их как разбойников. Высокий и массивный, светловолосый бургундский офицер окинул их взглядом, в котором не проглядывало ни тени любезности или уважительности. Неудивительно. Их наряд и вся ситуация скорее указывали на предположительных висельников, чем на благородных врагов. Но Ведьма собой представляла завидный трофей, за который можно было получить большой выкуп. Достаточно ли будет моего имени, чтобы гарантировать нашу безопасность? У нее не было другой карты.
– Я прошу пощады. Я баронесса де Буа-Куси, капитан его величества короля Франции. Я прошу пощады для себя и своих людей.
Она не сводила с него глаз. Широкое, невозмутимое лицо офицера изменило выражение, на нем появилось удивление – с оттенком расчета. Мир вокруг замер, она увидела по его глазам, что внутри него идет полная переоценка ситуации, прихватывающая стратегические соображения, гораздо более веские, чем простая алчность.
– Сама Ведьма, – ухмыльнулся офицер. – Куда лучше, чем кучка мародеров.
Апартаменты герцогини Бургундской сплошь были увешаны потрясающе красивыми драпировками и гобеленами от прославленных мануфактур Фландрии. На ромбических гранях стеклянных сосудов, испещренных разноцветными узорами, играл преломляющийся свет. В огромном камине потрескивал огонь, а паж напевал любовную балладу под аккомпанемент лютни. В глубине комнаты две свитские дамы играли в трик-трак; их повелительница стояла у каминного экрана и разливала вино рубинового цвета в резные кубки.
– Король заплатит за меня выкуп, во сколько бы он ни обошелся, – заверила Катрин, которая чувствовала себя смешной и нелепой в своем элегантном платье из палевого атласа.
– Моя дорогая, – сказала Филиппа де Эно, – к чему спешка. Мы очень рады видеть вас при бургундском дворе.
У тридцатилетней герцогини было овальное лицо с правильными чертами, почти без макияжа, и большие проницательные серые глаза. Фламандская кровь наделила ее молочным цветом лица, бледно-золотистыми волосами и крепким телосложением, слабо согласовавшимся с канонами красоты.
– Вы так благосклонны в вашем гостеприимстве, госпожа, – сказала Катрин, поднося к губам кубок с медовым вином. – Ваша доброта тронула меня.
Бургундцы и правда были безупречно любезны с ней. Ее, взяв с нее слово чести, поселили в комнате на третьем этаже герцогской башни и приставили к ней камеристку. Роскошь, которая вовсе роскошью не была, если учесть бесчисленные финтифлюшки, наводняющие гардероб дамы благородного происхождения. Такая дама, как поняла Катрин, просто не может одеться сама, не утонув в шнурках, пряжках и застежках. Она пользовалась определенной свободой передвижения в стенах замка, а приставленные к ней стражники изображали добродушное безразличие. Их бдительность, однако, не ослабевала никогда.
– Дело в том, что женщины-воительницы – редкость, – улыбнулась Филиппа. В ее холодном, даже отстраненном взгляде отразилась некоторая грусть. – Вы, должно быть, ведете увлекательную жизнь.
– Не знаю, что и сказать, мадам.
– До нас доходили невероятные истории о вашем мастерстве полководца, о том, как вы обводили вокруг пальца лучших английских капитанов.
– Я старалась вносить свою лепту.
– Ццц, ццц, дорогая баронесса, нашему полу скромность к лицу только тогда, когда рядом есть мужчины, чтобы ее оценить. Мы среди женщин, вы можете говорить открыто.
Катрин безнадежно ломала голову, что бы такого сказать. Она совершенно не разбиралась в легкомысленной болтовне высокопоставленных дам. Ей довольно приходилось слышать, как болтают простые женщины о погоде, урожае, дороговизне хлеба, своих и чужих постельных утехах, мужьях и детворе, но эти прозаические темы не соответствовали этому благородному обществу.
– Война непохожа на «Песнь о Роланде» мадам. Она смердит, на ней бредут через дерьмо и слякоть, и гибнут люди.
В глубине комнаты двое дам подняли глаза от игорной доски.
– Думаете, я этого не знаю? – Прелестная блондинка наклонилась к воительнице и устремила на нее свои проницательные серые глаза. – Вы полагаете, происхождение защищает нас от реалий мира? – Ее лицо снова изменилось и застыло в холодной нейтральной маске. – Мне было два года, когда граф, мой отец, обещал меня наследнику саксонского герцогства, пять, когда умер мой маленький жених, двенадцать, когда меня выдали за герцога Филиппа, с лицом которого меня познакомил портрет. Я впервые увидела его в день свадьбы. Я всегда выполняла свой долг. Нас, женщин-дворянок, этому выучивают. Но иногда, когда ночь расстилает свой черный бархатный плащ над нашими снами, иногда… ну, нам всем случается грезить…
Она завидует мне, ошеломленно поняла Катрин. Эта высокая, прекрасная и знатная дама, жена самого могущественного сеньера Запада, завидует крестьянской дочери. Из-за любовниц ее мужа? Герцог Филипп, как печально было известно, содержал уйму любовниц и фавориток, доходя даже до того, что узаконивал своих бастардов, подрастающих при дворе. Каждый день видеть напоминания о неверности мужчины, который делит с тобой постель, который заключает тебя в свои объятья и детей которому ты рожаешь… Она заслуживает лучшего.
– Мой отец был крестьянином и играл на виеле на деревенских праздниках, – смущенно призналась Катрин. – Он был добрым и хорошим человеком. И красивым мужчиной. Он имел несчастье жениться на женщине более высокого положения. Моя мать была единственной дочерью суконщика, которая думала, что выиграла приз, а в итоге стала обычной женой обычного человека. Она мстила моему отцу и постоянно унижала его. Она разбила ему сердце.
– Вы не любили свою мать.
Это был не вопрос.
– За что мне было ее любить? – Катрин одернула начавший ее стеснять кружевной воротник и подавила свои эмоции. – Она была мстительной, озлобленной женщиной, укрывавшейся за своими детьми. Я выросла в ненависти к ней.
– О небо, лишь бы мои дети не стали ненавидеть своего отца, – пробормотала Филиппа.
– Как им придет в голову, когда их мать – такая благородная дама?
Вновь вернулась грустноватая улыбка.
– Мои дети… мои дети – сокровище моей жизни, но я не питаю иллюзий, что могу как-то повлиять на их будущее. Я присматриваю за ними, молюсь, беспокоюсь, но их судьба не зависит от меня.
А потом люди удивляются, почему я не хочу детей!
– А я не создана для материнства. Мне дóлжно сражаться с оружием в руках.
– Вы храбрее меня.
– Нет, мадам, – запротестовала Катрин, тряхнув головой, отчего чепец на ее русых волосах сбился. – Для этого нужна другая храбрость. Которой я не обладаю. Для меня легче встретиться с врагом, которого я смогу убить.
– Да, я понимаю. Служить делу, любому делу, а не страдать от капризов судьбы.
– При всем уважении, благороднейшая дама, это дело не «любое». Народ Франции жестоко страдает под английским игом и стремится жить в мире под властью своего законного государя.
– Так ли это? – очень, очень мягко возразила Филиппа.
– Да, – ответила Катрин с абсолютной убежденностью. – По милости Божьей и любви своего народа Карл – наш законный государь. Он благоразумен и добр; он будет великим королем.
Филиппа моргнула:
– Дорогая баронесса де Буа-Куси, мне интересно, говорим ли мы об одном и том же человеке? Мне вспоминается угрюмый, подозрительный подросток, который на всех и каждого затаил обиду за свои невзгоды. Человек, который предательски убил отца моего мужа, хотя тот был его родным кузеном.
Убил кровожадного зверя, подумала Катрин. Настолько известного подлостью и вероломством, что народ прозвал его «Жаном Злым». Но такой истины в этих обстоятельствах она провозгласить не могла.
– Все на свете знают, что дофин не отдавал приказа, – запальчиво ответила Катрин. – Он попал в очень дурное окружение, с еще более дурными советчиками. Нельзя обвинять человека в преступлении, которого он не совершал.
Поставив пустой кубок на великолепно инкрустированный столик, Филиппа задумчиво посмотрела на Катрин.
– Ваша преданность буржскому королю делает вам честь, милый друг. Но не стоит слишком многого ожидать от него, это убережет вас от разочарований.
Едва войдя в бальный зал, Катрин почувствовала, как вдоль позвоночника пробежали мурашки. Не из-за платья – прекрасного платья из серого бархата, отделанного беличьим мехом, с плотно прилегающим лифом, доходившим до пупка, которое, ей-богу, сидело на ней куда лучше, чем крестьянские котильоны, в которые она когда-то наряжалась. Она привыкла к тому, что ее переодели в женское платье, и не смущалась.
Не из-за многолюдья – непрерывного потока роскошно разукрашенных сеньеров и дам, выступавших из темноты в свет факелов, когда геральды провозглашали их родовые имена и титулы. Самый цвет знати скопился возле хозяина дома, ослепительного в своем черном парчовом дублете, на котором бросалась в глаза тяжелая цепь из чистого золота. Это украшение, на взгляд Катрин, буквально не имело цены. Филипп Добрый, герцог Бургундский, с его веселым лицом и смеющимися глазами, сиял так живо, так пылко, что привлекал всеобщее внимание, как пламя привлекает светлячков.
И дело было даже не в многочисленных англичанах, которые совершенно непринужденно расхаживали по огромному залу, освещенному тысячей и одной свечой. Странный союз, по правде говоря, между богачами бургундцами, с их утонченными манерами, и разочарованными владыками Севера, с их жадными руками. В этой тонкой трехсторонней игре герцог Филипп умело разыгрывал свою партию и надеялся выстроить для себя королевство на обломках бывшей Лотарингии. Крах французского королевства его не волновал. Этот гордец, поняла Катрин, никогда не простит убийства своего отца. Эта старая, так и не переваренная, обида оставила на короле Карле неизгладимое пятно. Честь требовала компенсаций и мести. Иного отношения не поняли бы собственные вассалы герцога. Их проклятая честь! Этим дворянам плевать на страдания народа.
Катрин огляделась в поисках Филиппы среди толпы. Герцогиня относилась к ней неизменно дружески с самого начала ее плена, и этим объяснялись дарованные ей привилегии. Не считая выделенных ей апартаментов и камеристки, Катрин дважды разрешалось присоединиться к охоте на кабана под незаметным наблюдением стражников. Трое солдат не особенно обременили бы Ведьму, решись она на побег. Но она не захотела. Как нарушить свое слово? Как предать женщину, которая проявила к ней такую доброту? Под холодной и отстраненной внешностью герцогини Катрин обнаружила в Филиппе острый ум в сочетании с огромной твердостью характера. Она призналась себе, что наслаждается беседами с этой дамой тет-а-тет, это она-то, которая никогда не получала удовольствия от общества других женщин. Такой женщины, как Филиппа, однако же, она еще не встречала.
А вот и она! Герцогиня Бургундская появилась за эстрадой, выглядя горделиво в струящемся темно-синем платье, дополненном тонким шитьем из серебряных нитей, которое изображало птиц. Раздвинув толчею, словно форштевень – поток волн, к ней присоединился супруг, поцеловал ей руку и что-то прошептал на ухо. Он долго ласкал Филиппу взором, не отпуская ее руки. Каков комедиант, подумала про себя Катрин, кивая головой немногим сеньерам и дамам, с которыми была знакома. Так убедительно. Можно подумать, что перед тобой реинкарнация Тристана, сохнущего от любви к своей Изольде.
В кои-то веки свободная от присмотра стражников, Катрин направилась к буфету, чтобы привести в порядок чувства. Танцы не были ее сильной стороной, а светские приемы – тем более. Тем не менее, она обменялась несколькими любезными словами с Матильдой и Шарлоттой де Эно, двумя юными кузинами из младшей ветви Фландрского дома. Она похвалила унылого сира Амори за его прекрасное владение мечом накануне, во время охоты на кабана. «Я недурно справляюсь», – подбадривала она себя, выслушивая банальности в ответ. Никто не отводит взглядов. Только улыбки и куртуазности. Так почему же у меня по рукам покалывает словно иголочками? Она ловко обогнула плотную группу придворных, чтобы приблизиться к Филиппе.
Они встретились глазами издалека. Филиппа де Эно улыбнулась. При одном взгляде на ее лицо Катрин почувствовала, как у нее подводит в животе. Она старалась не подать вида, пока шла к своей подруге, покидающей круг поклонников. Катрин сделала реверанс, чего не сумела бы месяцем раньше.
– Вы прекрасно выглядите сегодня, дорогая баронесса, – сказала Филиппа, любезнейшая из хозяек. – Давайте немного пройдемся, вы не против? – Она взяла Катрин под руку, повела ее сквозь толпу и выдохнула сквозь зубы, чтобы никто другой не услышал: – Король Буржа отказывается платить за вас выкуп.
Катрин почувствовала, как мир вокруг нее переворачивается. Слова проникли в ее голову. В них заключался смысл, и в то же время они были бессмысленны. Нет, он не может, только не он, это невозможно.
– Вы бледны, друг мой, – сказала Филиппа, в ее глазах читалось молчаливое предостережение. – Нельзя ли мне бокал вина?
Остановив виночерпия, она взяла кубок и властно вложила его в руки Катрин.
– Здесь жарко, благородная госпожа, – отговорилась та. Она была оглушена. Совершенно оглушена. Как будто ей булавой угодили в лоб. – Должно быть, это недоразумение.
– Я это известие расцениваю как подтвержденное и недвусмысленное.
Ответ Филиппы донесся сквозь невидимую стену из пакли. Вокруг играли флейты, скрипки, лютни и барабаны, и многие дамы уже утянули своих кавалеров танцевать. Катрин с застывшим лицом перевела взгляд, делая вид, что ее заинтересовали медленные движения прелестного трио молодых девушек в легких шелках. Как он может бросить меня в руки англичан? Как? Я его верная вассалка. Я сражалась за него, я побеждала за него. Писселё, Компьен, Орлеан, Жьен, Немур, Шартр… Ты обязан ими мне… Она прикрыла рот рукой и прошептала:
– Похоже, мой статус очень скоро изменится. Оттого что ваш муж собирается сбыть меня англичанам.
– Вы прекрасно поняли ситуацию, – в том же ключе подтвердила прелестная блондинка, с улыбкой на устах, но не в проницательных серых глазах. – Уходите. Покидайте замок и бегите как можно дальше.
– Но, мой прекрасный друг, – возразила Катрин, – я дала слово.
Она различала обрывки разговоров, недоговоренные слова и взрывы смеха, тонущие в прибое нереальности.
– Какая глупость! Вы знаете, что англичане сделают с вами, когда доберутся до вас? – И добавила вслух. – Прошу извинить меня, баронесса, долг хозяйки призывает.
– Ее светлость слишком добра, что побеспокоилась о моем здоровье, – сказала Катрин. Она сделала реверанс. Заставила себя улыбнуться. – Мои молитвы повсюду с вами.
Они обменялись долгим взглядом. Последним. Изящно кивнув, герцогиня отвернулась, и к ней подошли двое аристократов.
Ах, Карл, ты предал меня. Совершенно обессилевшая, Катрин машинально приняла руку, протянутую ей кавалером, и оказалась в кругу танцующих под веселую мелодию менестрелей. Даже легко кружась, чередуя рондо и кароли, она чувствовала полное отчуждение от действительности. Она танцевала, пила, танцевала еще, но разум ее плавал в пустоте, полной запретных зон, потому что иначе ей пришлось бы думать о том, что подразумевает собой предательство короля. Невыносимо. Единственным способом сохранить холодную голову было сосредоточиться на фактах, которые не имели никакого отношения к королю. Например, что нужно спасти свою собственную жизнь. Встряхнись. У тебя нет времени на жалость к себе. Удостоверившись в отступничестве короля, герцог примет меры, чтобы держать ее под более строгим надзором, в камере. Конец куртуазному обращению с дворянкой, выпущенной под слово чести.
Филиппа права. Следует убираться отсюда. Думай. Снаружи ее ждут стражники, а у нее нет желания гнить на соломе в темной камере до конца своих дней. Она могла бы разобраться со стражниками. Но что потом? Как покинуть замок? Как выбраться из города? Ночью ворота закрыты, а днем никому не выйти без пропуска. По одной проблеме за раз. Сначала стража.
Было уже далеко за полночь, когда, оставив празднества в полном разгаре, Катрин ускользнула в поисках комнаты уединения. Стук ее нарядных шевровых сапожек мрачно отдавался эхом в освещенном факелами коридоре, по которому она проходила. Позади нее раздался звук шагов, и она быстро нырнула за угол. Стражник, вдруг насторожившись от внезапной тишины, ускорил шаг… и рухнул на колени с разбитым горлом. Ведьма добила его ударом ноги в висок. Извини. У меня не было выбора. Она подхватила стражника под мышками и потащила его – тяжел, бедолага! – к двери, которая открылась от ее толчка. Комната была крошечной, темной и холодной, настоящая камера, но это оказалось как раз то, что нужно.
Она раздела мужчину, оказавшегося молодым человеком лет двадцати с гладкой белой кожей, сняла с него короткий плащ-табар, камзол, рубашку, бриджи и чулки. Немеющими пальцами она расстегнула собственное платье, следя за посторонними звуками, избавилась от него и надела одежду мертвеца. Одежда была немного длинновата, но без пятен крови – Катрин об этом позаботилась. Заодно она переобулась в пару башмаков на плоском каблуке с квадратным носком, которые завершали герцогскую ливрею. Она выпачкала лицо сажей и надвинула шлем-бассинет на стянутые ремешком волосы, Прощайте, оборки и рюшечки. Я тут было превратилась в бедную беззащитную женщину, и вот я снова волчица.
В ее жилах бурлила энергия. Ей следовало уходить, и немедленно, пока никто не обнаружил ее исчезновения. Воительница волчьим шагом преодолела черную лестницу, ведущую на задний двор, где поставщики и торговцы выгружали припасы для замка. Выбрав эту дорогу, она получала шанс ускользнуть из-под носа герцогской стражи.
За несколько недель Катрин хорошо изучила местную планировку, поэтому, выйдя на площадку первого этажа, она повернула в сторону хозяйственных построек. Там двое стражников коротали время, флиртуя с бойкой горничной. Катрин шла неторопливо, спокойно, как человек, который знает, куда идет, и никого не опасается. Стражник был мертв, и она убьет снова, если кто-нибудь попытается остановить ее; но она гроша ломаного не даст за свою шкуру, если только поднимется тревога. Ей казалось, что, пока она пересекала лестничную площадку, все взгляды устремлены на нее, но нет – стражники смотрели только на служанку. Удачи вам, парни.
Бесшумно, как тень, она шла по веренице коридоров, настороженно прислушиваясь к любому движению позади себя. Из-за дверей доносились обычные бытовые звуки: храп, шелест тканей и звяканье туалетных принадлежностей, шепот и стоны наслаждения. И так она, не встретив препятствий, дошла до двери на задний двор.
Стражник в красной с золотом ливрее при ее приближении подозрительно привстал. Другого пути к спасению не было…
– Эй, ты… – прорычал охранник, но больше ничего не успел сказать, потому что Катрин перебила ему гортань. Фраза закончилась придушенной икотой – средним между всхлипом и жалобным стоном, – когда мужчина вцепился в свое горло. Его лицо покрылось черными пятнами. А потом он умер. Катрин привалила тело к стене – издалека оно сумело бы ввести в заблуждение, – отодвинула засов, толчком открыла дверь, переступила порог.
И решительно шагнула во тьму.
