Текст книги "Власть и совесть. Политики, люди и народы в лабиринтах смутного времени"

Автор книги: Рамазан Абдулатипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Когда позднее в Сыктывкаре я встречался с рабочими, они говорили о том, что в выигрыше оказались бастовавшие, а не те, кто продолжал работать. Подобные явления представляются мне весьма опасными. Заигрыванием с определенными группами населения политики люмпенизировали перестройку. Это может плохо кончиться. И сегодня эта тактика бумерангом бьет по российской экономике, по российскому Правительству.

Уже с момента открытия Съезда я понял: противостояние не является стихией, это не результат политического разномыслия – оно целенаправленно подогревается некоторыми группами депутатов и прессой. Вероятно, дело шло к предоставлению Б. Н. Ельцину новых полномочий, которые, скорее всего, будут использованы для президентства. А это, в свою очередь, приведет к обострению конфронтации крайних сил. И это – одна из причин того, что я пожалел о нашем выступлении. Не потому, что оно было ошибочным по существу, а потому, что получился совсем иной эффект по сравнению с тем, на который мы рассчитывали. Мы, по существу, дали новый повод для усиления нападок на политиков центристского толка.

Напомню, что в Москве в это время были сосредоточены многочисленные подразделения милиции, внутренних войск и спецтехники. Это еще больше углубило раскол в рядах депутатов. Шансов на реальную оценку Председателем Верховного Совета и Президентом СССР складывающегося положения дел практически не осталось.

Разумеется, звучали и трезвые голоса. Например, депутат А. Тулеев, обрисовав в своем выступлении ситуацию в Кузбассе, обратил внимание на безответственнейшее поведение представителей официальных союзных и российских структур. «Вместо дела, вы же видите, кто чем занимается, – сказал он, – митинг за митингом, с флажочками, с песенками идут члены Верховного Совета. Я уже в стихах знаю, кто из вас что скажет». Он зачитал призыв из газеты «Кузбасс»: «Распускайте Советы всех уровней, захватывайте шахты, создавайте гражданские комитеты сопротивления, отряды самообороны». В этом призыве запечатлена программа сил крайнего толка, заинтересованных в обострении ситуации и использующих для этого нервозную атмосферу Съезда. Словом, развернулась настоящая война за власть.

Хочу напомнить и такие слова, с горечью сказанные тогда Тулеевым: «С эфиопами договариваемся, а у себя в России российские области не могут дать в Кузбасс продукты… Но если вы поддерживаете шахтеров, если вы переживаете за них, если вы их страдания действительно принимаете, ну так дайте мяса… то, что обязаны дать по поставкам». Слушая его выступление, я сознавал: похоже, мы и в самом деле своим заявлением вызвали обострение ситуации. А ведь вполне искренне надеялись на обратное. Кстати, до сих пор благодарен Тулееву за то, что он поддержал нас, высказался за ликвидацию крайне левых и крайне правых блоков, за опору на умеренных депутатов, способных вести нормальный диалог и готовых к практическим действиям. Тулеев тогда занимал центристские позиции.

Внешне наиболее адекватную позицию занимал сам Ельцин. Политик с развитым чувством ситуации, он включался в игру, а окружение посылало мяч в нужную зону. После окончания Съезда в личной беседе я говорил Борису Николаевичу, что Российская Федерация должна бороться за суверенитет и самоопределение в составе Союза, не допуская его разрушения. Именно Россия, русские пострадают больше всех в результате развала Союза. Он сказал, что не допустит развала СССР, речь идет только о коренном его обновлении.

В ходе развернувшейся на Съезде борьбы выступали (каждый со своей позицией) авторы «заявления шести». Так, Борис Михайлович Исаев, человек, безусловно, честный, компетентный, высказал озабоченность пробуксовкой реформ в хозяйственной сфере. По его словам, парламент, Президиум Верховного Совета отстранились от этой работы. Разумеется, ему логично был задан вопрос: ну а сами вы, как один из руководителей Верховного Совета, что сделали для того, чтобы изменить положение? Но ведь Исаев потому и подписал заявление, что все его попытки включиться в работу блокировались, знания и опыт оставались невостребованными. Мне было приятно услышать, что Ельцин, отвечая на выступление Исаева, заявил, что четко распределит обязанности среди членов Президиума и будет с каждого спрашивать за работу.

Хорошо понимая, что все мы, шестеро, настраивались на совместную работу с Председателем Верховного Совета, его окружение решило отодвинуть нас дальше. Пусть, мол, числятся при должностях, но не более.

Однако надо отдать Ельцину должное: он воспринял ситуацию стоически и не стал доводить дело до прямой конфронтации, хотя возмущение частенько прорывалось у него наружу. У меня были основания полагать, что тогда, когда Борис Николаевич стал Президентом, а Руслан Имранович – Председателем Верховного Совета, кое-кто прилагал все усилия, чтобы отдалить их друг от друга. Время показало, что я был прав.

Подобное пришлось пережить и А. В. Руцкому, который, кстати, был в числе тех, кто особенно рьяно громил нас на Съезде. Он только потом в полной мере прочувствовал, каково это – занимать пост вице-президента и быть изолированным от Президента. Дело доходило до того, что его просто не соединяли по телефону с Ельциным. Не могу удержаться, чтобы не повторить: если бы Ельцин понял, что нами руководит исключительно стремление быть полезными России на своих постах, то обрел бы надежных и, полагаю, полезных помощников, в том числе и в лице Руцкого. Я говорил Борису Николаевичу, какого преданного человека имеет он в лице вице-президента. И отстраняя его от дел, он создает себе противника. Но не мое дело быть тут судьей.

Получение Ельциным дополнительных полномочий воспринял я спокойно. Надеялся на то, что концентрация власти усилит управляемость России, особенно в том, что касается стабилизации экономики и предотвращения хаоса в государственно-правовой сфере, снижения напряженности во взаимоотношениях с союзным центром. Все это было действительно необходимо.

К сожалению, правы оказались те, кто предрекал безрезультативность этих мер. Ни Председатель Верховного Совета, ли Верховный Совет не сумели во благо использовать предоставленные им дополнительные полномочия. Замечу, что и впоследствии, когда Борис Николаевич стал Президентом, он, по-видимому уже в силу привычки, не раз просил дополнительные полномочия, делая вид, будто не замечает, что это ведет к подмене Верховного Совета и Правительства. Была бы польза, как говорится. Кстати, я высказывал Борису Николаевичу свое мнение о его решении возглавить Правительство, будучи Президентом. Мужественный, но вряд ли дальновидный поступок. Президент – это более высокий символ народа. Но очевидно, ему нужны были не только дополнительные полномочия сами по себе, но и механизм, обеспечивающий их эффективное применение.

Радикальная пресса оценила внеочередной, третий Съезд как ненужный, навязанный коммунистами. У меня несколько иная точка зрения. Мне представляется, что нервный ход Съезда явился закономерной реакцией, своего рода разрядкой депутатов на затянувшееся противостояние между союзным и российским руководством. Съезд стал ареной открытого выяснения отношений, что уже было неизбежным. Но лучше борьба на съездах, чем на баррикадах. Конечно же, наэлектризованность атмосферы Съезда мешала нормальной, деловой дискуссии. Тем не менее четче обозначились ориентации крупных фракций, что позволило в какой-то степени ослабить борьбу внутри парламента.

Плохо, что Съезд закрепил конфронтационный стиль российского парламентаризма, а центризм в очередной раз потерпел крах. Вдобавок произошли определенные подвижки в системе власти. Как отмечала пресса, на Съезде «удалось демократически сузить действие Конституции и перенести механизм принятия решений с уровня Съезда на уровень Председателя Верховного Совета и Президиума Верховного Совета». Это был результат безудержного стремления радикалов перейти к президентской форме правления и таким образом с помощью Бориса Николаевича безраздельно утвердиться во власти. В этом отношении Съезд сложился для них удачно. Правда, все политические группы и фракции, даже с диаметрально противоположными взглядами, считали, что Съезд оправдал их надежды.

Самую верную, на мой взгляд, оценку высказал тогда лидер фракции «Смена» А. Головин, который охарактеризовал его как ничью с незначительным перевесом на стороне демократов. Это, так сказать, чисто спортивная оценка. Если же говорить по существу, то Съезд сыграл поистине историческую роль в формировании основ национально-государственного устройства России. Но мало кто из увлеченных политическими играми это заметил.

Недоумение и несогласие вызвала у меня позиция некоторых депутатов, в том числе С. М. Шахрая. По его словам, в существующих условиях предоставление таких прав, как принятие предложения о перераспределении функций между субъектами Федерации, грозит возникновением в России хаоса, взаимопретензий и подозрительности. Тут, на мой взгляд, дело отнюдь не в претензиях и не в притязаниях, а в достижении баланса интересов, полномочий. И еще Сергей Михайлович утверждал, что, прежде чем заниматься этой проблемой на уровне Союза, надо урегулировать вопрос национально-государственного устройства РСФСР путем равноправных переговоров со всеми расположенными на ее территории республиками. Не мог согласиться и с этим. Идя таким путем, мы бы ничего не достигли. Было бы как минимум 33 варианта договора. Бесспорно, Шахрай был прав в том, что договор надо подписать вначале в России, но Федеративный договор, а не горизонтальные договоры, как он тогда предлагал.

После Съезда Р. И. Хасбулатов в интервью газете «Московские новости» обвинил нас и сказал: «Довольно противостояния, конфронтаций, пора научиться действовать мирно, а не скандалами». С этим трудно не согласиться. Этим желанием было продиктовано и наше заявление. Кстати, «Московские новости» совершенно справедливо обратили внимание на то, что предложение о смещении Председателя Верховного Совета исходило только от группы «Демократическая Россия». Действительно, никто другой об отставке Бориса Николаевича речи не вел.

К сожалению, наша пресса в острых, критических ситуациях, как правило, занимала сторону либо крайне правых, либо крайне левых. Политический анализ, комментарии, прогнозы зачастую были настолько предвзяты, а то и примитивны, что становилось грустно. Призвание прессы – информировать и просвещать, но у нас пока эта ее миссия отодвинута на задний план и подчинена сугубо политическим целям и групповым интересам. Навязываются лишь стереотипы.

Интересно в этой связи для сравнения воспроизвести оценки Съезда зарубежной печатью. Вот что писала одна из немецких газет: «Оба политика – и Президент СССР, и Председатель Верховного Совета – отличаются непоследовательностью, совершают похожие ошибки. Разница лишь в том, что Ельцину многое прощается». Это очень точное наблюдение. А лондонская «Гардиан» отмечала: «Борис Ельцин в интересах укрепления своей власти использует тактику, аналогичную той, которую применил в свое время в Верховном Совете Президент страны». В этих газетах высказывается одна и та же мысль – о парадоксальном сходстве политических методов Горбачева и Ельцина при полном различии личностей этих людей. У меня даже возникало подозрение, уж не одни ли и те же советники работают и на Горбачева, и на Ельцина. «Объективная сторона съезда, – отмечала «Нью-Йорк тайме», – состоит в том, что Борис Ельцин использует экономический хаос в качестве аргумента для создания сильной исполнительной президентской власти в России. Этот же аргумент сегодня использует и Горбачев, чтобы обелить свою карьеру». Та же газета писала в связи с получением Ельциным дополнительных полномочий: «Ельцину придется подтверждать свои полномочия». Но это у них, на Западе, так, а не в нашей стране. «Председателя парламента трудно назвать политиком, располагающим конкретной программой, скорее, он – человек, вовлеченный в борьбу за власть, причем в ходе этой борьбы гражданский мир в стране оказывается в весьма неустойчивом положении», – отмечала «Таймс». Здесь я не со всем согласен: Ельцин – деятель высокого уровня, с богатой политической интуицией, хорошо чувствующий ситуацию. Вполне возможно, он не заглядывает далеко вперед, не склонен просчитывать ходы на длительную перспективу. Он весь в настоящем. Но именно поэтому у него огромный запас прочности как политика. Это еще один парадокс, но такова реальность в моем субъективном видении.

Да, на третьем Съезде Ельцин достиг максимума желаемого. Все его шаги были направлены на внедрение идеи президентства, на подготовку депутатского корпуса к ее принятию. Меня смущало лишь то, что при противостоянии Ельцина союзному центру введение российского президентства могло придать необратимый характер разрушению Союза, тем более в ситуации, когда Президентом СССР оставался Горбачев.

Личностный момент становился определяющим. Симпатии к Ельцину во многом вырастали из антипатий к Горбачеву. Перед предстоящими президентскими выборами Съезд помог утверждению имиджа Бориса Николаевича как сильного лидера, который с полным правом может рассчитывать на этот пост. Более спокойная и мягкая тактика могла оказаться не столь выигрышной. Все тут, видимо, было заранее согласовано и мастерски разыграно. В этом отношении никто из нынешних политиков России, да и других бывших союзных республик не мог состязаться с Ельциным. Подозреваю, что и прозвучавшие на Съезде со стороны «Демократической России» требования об отставке Председателя Верховного Совета не имели под собой никакой серьезной платформы, зато принесли Борису Николаевичу неплохие политические дивиденды. Настолько мастерски была разыграна комбинация, что даже Иван Кузьмич Полозков дрогнул, вышел на трибуну и выразил доверие Председателю, умоляя его не уходить в отставку. Но Ельцин и не собирался этого делать.

Анализируя предысторию и ход внеочередного третьего Съезда, я все отчетливее сознаю, что наибольший выигрыш получил Ельцин, ибо, казалось бы, тупиковая конфронтация разрешилась в его пользу и во внутрироссийском плане, и во взаимоотношениях с центром.

Третий Съезд, как и два предшествовавших, был насыщен и перенасыщен эмоциями. Помню, как Светлана Петровна Горячева ратовала за то, чтобы потребовать отставки Ельцина. Я был категорически против: «Готов идти и с вами, и с другими, если будет конструктивная мысль и центристская позиция. Если этого нет, если борьба ради борьбы, сведение счетов, то это не для меня. На крайности не пойду. Не для того меня избирали. В таком деле я никому не союзник». Светлана Петровна обиделась, стала обвинять в отступничестве. Но ее экстремизм был детской шалостью по сравнению с тем, что позволяла себе «Демократическая Россия».

Кстати, тогда группа «Смена» фактически начала политический террор против нас. Мне было понятно стремление депутатов защитить Председателя Верховного Совета, но не в таких же формах! Когда к микрофону вышел С. А. Ковалев, я ожидал от него речи о защите нравственности и закона, о праве на депутатское инакомыслие. Но массовый психоз охватил даже таких предельно честных людей, многое испытавших во имя отстаивания собственной позиции, достоинства и свободомыслия, как он.

Именно тогда началось преследование тех, кто выступал против линии руководства. Но этот путь ведет не к демократии, а к диктатуре. Атмосфера нетерпимости, воинственного неприятия всего, что говорится оппонентами, обрекала на безрезультатность любые попытки стабилизировать обстановку в России, Союзе, не говоря уже о самом депутатском корпусе. Депутаты оставались глухи к призывам руководствоваться разумом. Многое в этой ситуации зависело от Председателя Верховного Совета, обладавшего, помимо должностного, и несомненным высоким личным авторитетом. В личных контактах с Ельциным – разговорах, беседах я, как мне кажется, находил полное понимание. Но это понимание не всегда воплощалось в делах.

Особое чувство горечи вызывала у меня неспособность депутатов к консолидации. Ну нельзя же считать, что позиция, выбранная тобой однажды, непоколебима ни при каких обстоятельствах. На Съезде и после него каждый из нас, подписавшихся, сделал свой выбор. Сделали свой выбор и другие депутаты. Означает ли это, что компромиссных решений быть не могло? Нет, конечно, не означает. А их основой могло быть только понимание неизбежности сотрудничества.

Мне кажется предельно честным выступление на Съезде Б. М. Исаева, который призвал Бориса Николаевича избавиться от амбиций, повернуть деятельность Съезда в русло защиты интересов россиян. Он сказал, что никто из авторов заявления не является его врагом. Надо сообща добиваться изменений к лучшему, а не убаюкивать народ сладкими грезами о чудотворном действии скоротечных программ.

Исаев выступил в поддержку экономической реформы, но без популистских деформаций, он предлагал немедленно решить вопрос о разделе имущества между Союзом и республиками, ибо двоевластие чревато анархией. Чем плохи эти предложения? Однако реакция зала была негативной. «Надо немедленно восстановить управление экономикой в республике», – говорил Исаев. В ответ – шум и выкрики. Радикальный блок потребовал его ухода в отставку. «Надо ставить на тайное голосование вопрос о недоверии всему руководству Верховною Совета, избранного Съездом, – сказал в ответ Исаев. – Если нам не дадут нормально работать, то не о чем завтра будет отчитываться. Мы не хотим сводить счеты ни с кем… Но мы хотим политической определенности». И снова шум, вновь председательствующему приходится обращаться к залу с просьбой вести себя поспокойнее.

5 апреля Б. М. Исаев вышел к микрофону и от имени авторов политического заявления попросил Съезд публично выразить доверие или недоверие всем подписавшим этот документ. Я был против подобных акций. Мне претило выставлять себя героем и жертвой, а потому я наотрез отказался выступать с какими-либо заявлениями. Но мне были понятны мотивы коллег: накал гонений за инакомыслие был настолько силен, что они хотели заручиться поддержкой Съезда и оградить всех нас от угрозы политических преследований. А она была вполне реальной. Депутат Миронов (Москва), к примеру, заявил: «Я русский, но ко мне обратились избиратели Дагестана… Уважаемый депутат Абдулатипов сказал, что стоит ему только захотеть – и пять тысяч горцев будут у стен Кремля. Я хочу сказать: тридцать тысяч уже в дороге, три тысячи у меня здесь. Это протест против той политики, которую проводит депутат Абдулатипов. Это недоверие ему избирателей Дагестана, и следует поставить вопрос о его отзыве. Я прошу передать это в палату Национальностей».

Это была ложь. Никаких тысяч ни в дороге, ни в Москве не было. Приходили отдельные телеграммы с осуждением из Ботлихского района, из г. Каспийска от имени агульского народа, которые не были моими избирателями. Но это были единицы. Гораздо больше телеграмм и писем было в мою поддержку. Хотя, откровенно говоря, мне бы не хотелось ни тех, ни других, ибо за ними – раскол.

После заявления Миронова к микрофону вышел Магомедали Магомедович Магомедов – Председатель Верховного Совета Дагестана. Он сказал: «По Конституции Дагестанской АССР Председатель Верховного Совета – высшее должностное лицо, которое может говорить от имени республики. Я заявляю, что депутат Абдулатипов пользуется полной поддержкой избирателей и трудящихся Дагестана. Дагестанская АССР, – подчеркнул он, – это единственная республика Российской Федерации, которая не подписала, не приняла декларацию о суверенитете. И не потому, что мы, дагестанцы, потеряли вкус к независимости, а лишь потому, что мы предвидели вот этот хаос, неразбериху, связанную с суверенитетом… Считаю, что… нам надо подписать документы, подтверждающие нашу верность России, верность нашему Союзу».

Еще раз скажу: не столь уж велика значимость нашего заявления. Зато реакция на него помогла увидеть нашу молодую демократию без всяких прикрас. Конечно, настоящих экстремистов среди народных депутатов не так уж много. Но эти немногие были крикливы, злобны и определяли порой лицо депутатского корпуса в целом.

Мне трудно отделаться от ощущения, что вопрос о президентстве в России, по сути, неподготовленный, удалось вынести на Съезд благодаря всеобщей сумятице. Момент был слишком напряженный. Сторонники Бориса Николаевича жаждали всенародного голосования, результаты которого были предрешены, чтобы обезопасить себя от дальнейшей критики и парламентского контроля. Это естественно, но что случилось со всеми остальными? Помнится, депутат Задонский зачитывал письма своих избирателей, выражающих тревогу за завтрашний день России, будущее своих детей и внуков: «Мы поддерживаем Бориса Николаевича, требуем ускорить проведение выборов Президента, выступаем против грабительского повышения цен». Таковы были требования избирателей Задонского.

Кстати, «Демократическая Россия», «Рабочий союз», группа беспартийных депутатов выдвигали предложение прервать на две недели Съезд, подготовить пакет проектов законов о президентстве и потом возобновить работу. Но предложение не прошло.

В атмосфере всеобщего возбуждения тонули самые серьезные вопросы, в том числе о Федеративном договоре. (Мне, как заместителю Б. Н. Ельцина, возглавлявшему соответствующую комиссию Съезда, пришлось внимательно изучить все союзные законы и постановления, проекты документов к Федеративному договору. С Борисом Николаевичем работалось хорошо даже после всех этих криков. Я часто задумывался: «Каков он по своей естественной сути, надежда России? Что в нем искреннее, человеческое, а что наносное, «политическое»? И может ли то и другое гармонично и естественно сочетаться в человеке?)

В ходе обсуждения Постановления об основных началах национально-государственного устройства Российской Федерации удалось как-то сблизить позиции противоборствующих сторон. Отдельные пункты в проект внесли «Коммунисты России». Одновременно от группы «Демократическая Россия» предложили включить пункт аз Декларации о суверенитете России. После долгих дебатов я поддержал их предложение. Но секретарь ЦК компартии России А. Соколов не соглашался ни в какую, хотя представители «Демократической России» готовы были идти на уступки. Пришлось сказать Соколову: «Вам нельзя заниматься политической работой, ибо вы не ищете, не умеете и не можете найти компромиссные варианты. Почему вы дискредитируете себя и свою партию?»

Без шума Съезду стало жить неинтересно, и он возник в очередной раз при принятии постановления по Союзному и Федеративному договорам. Мне пришлось выступить после председателя редакционной комиссии и сказать: «Нельзя из-за спешки комкать важный вопрос, которого ждут люди». Нам удалось добиться определенного продвижения вперед при обсуждении второго варианта проекта. Предложение принять его за основу и поручить доработать Верховному Совету было поддержано и Шахраем, и Мазаевым, вопрос вынес на голосование Б. П. Ельцин. Таким образом, Съезд одобрил Постановление о Федеративном договоре и поручил Верховному Совету и Совету Федерации, консультируясь с Верховными Советами республик, краев и областей РСФСР, доработать проект Федеративного договора и подготовить его к подписанию. Это было очень важное решение.

Затем Борис Николаевич выступил с предложением о перераспределении полномочий между высшими органами государственной власти. Вопрос был решен положительно, и задолго до избрания на президентский пост Б. Н. Ельцин получил фактически президентские полномочия.

Откровенно говоря, душой я был за такое решение. Надоело безвластие – и союзное, и российское, и был готов голосовать за предоставление любых полномочий, лишь бы это привело к стабилизации обстановки и проведению предсказуемой, последовательной политики. Я был готов еще раз довериться Ельцину.

Позднее на трибуну с заявлением вновь поднялась С. П. Горячева: «Борис Николаевич, на этом Съезде произошло ваше саморазоблачение (шум в зале); не только для меня, для многих стало ясно (шум в зале), что президентский пост для вас – главная цель. Ради нее вы идете на обман, фальсификации, готовы на любую авантюру, не остановитесь перед тем, чтобы ввергнуть страну в кризис ради власти, вы готовы на все. Президент республики должен быть воплощением чести и достоинства ее народа. Вы воплощение совсем других качеств. Я не могу без ужаса и содрогания думать о том, что вы можете занять этот пост. Вы просите о дополнительных полномочиях, не сумев распорядиться имеющимися».

Не думаю, что это было уместно и нужно. Оно скорее подлило масла и в без того незатухающий костер конфронтационности. А привел я это ее заявление с единственной целью: еще раз подчеркнуть смелость этой женщины, ее искреннюю боль за Россию, за Отечество, показать, что ее поступкам чужда корысть. Думаю, ее резкое выступление продиктовано скорее всего беспомощностью, даже отчаянием от того, что ее не слышат и не понимают. При всех противоречиях она свою роль играла честно.

При обсуждении вопроса о Союзном договоре я вышел к микрофону и сказал, что решать этот вопрос следует в комплексе с Федеративным договором. Поэтому меня неприятно удивили такие слова А Собчака; «В феврале в Совете Федерации проест Федеративного договор» был принят за основу. Мы признали его разумным, не расстраивающим отношения с республиками. Более того, он может быть положен в основу Союзного договора. Каково же было мое удивление, когда, встретившись, чтобы внести какие-то второстепенные замечания, через месяц, мы вдруг, не без помощи вашего

Председателя Совета Национальностей, обнаружили, что о Федеративном договоре уже речь вообще не идет, а обсуждается вопрос подписания Союзного договора автономными республиками в составе Российской Федерации. И, потратив целый день, мы так и не пришли к определенному выводу». Это была явная политическая фальсификация. Вопрос о форме подписания Союзного договора был одним из важнейших при доработке Федеративного договора, потому что многие республики боялись исключения из числа субъектов Союза, если они подпишут Федеративный договор. Может быть, кому-то требовалось специальное разъяснение, но только не Анатолию Александровичу. Видимо, политическая культура, а точнее, ее отсутствие, сыграла роль. В перерыве я подошел к нему:

– Анатолий Александрович, вы же умный человек, как же можете выступать с такими речами? Вы ведь знаете мою позицию. Я больше всех выступаю за самостоятельность и безотлагательное подписание Федеративного договора. За это меня и бьют. А вы все перепутали.

– Извините, так получилось, я, может быть, неправильно интерпретировал факты, – сказал Собчак.

Это называется – обругать с трибуны, а извиниться – за углом.

После обеденного перерыва к микрофону вышел А. Руцкой и заявил о создании нового блока – «Коммунисты за демократию». Конечно, выход из ситуации, сложившейся в КПСС, искать следовало, нельзя было блокироваться с массой престарелых догматиков. Но то, как все это было сделано, оставило у меня впечатление перехода из одной крайности в другую.

Запомнилось мне выступление С. А. Филатова, которого я раньше считал одним из «крайних» демократов. Оно было очень дельным по сути, в нем говорилось об идее «круглого стола», Федеративном договоре, президентстве. Он показался мне разумным политиком, внушал доверие.

Подводя итоги внеочередного, третьего Съезда, Борис Николаевич отметил: «На фоне углубляющегося экономического кризиса победителей не будет». Это было очень точно замечено. Если бы Борис Николаевич, да и каждый из нас, придерживался принципов сотрудничества во имя стабильности. Но, как говорится, есть разница между «хотеть» и «мочь».

Съезд принял постановление по распределению полномочий между высшими органами государственной власти. При этом было заявлено, что тем самым «создана основа для механизма реализации антикризисных мер в Российской Федерации». Однако сегодня мы видим, что претворить намеченное в жизнь не удалось, механизм не сработал. А может, не сработало желание, чтобы он сработал?

Не могу не упомянуть о заключительном слове Председателя Верховного Совета, который высказался и по поводу нашего заявления. «Высказывались различные мнения в их адрес, – отметил Б. Н. Ельцин.

– И меня лично огорчило заявление, тем более что оно было сделано в мое отсутствие. Но я считаю, что сейчас не время тасовать карты. Я сделаю все, чтобы нормализовать работу с шестью народными депутатами. Но со своей стороны хочу предупредить, что увлечений разными играми не допущу. Я спрашивать умею».

Насчет «спроса» действительно было все в порядке. Крайние начали хорошо организованную кампанию психологического террора против нас.

Дело не в нас, конечно, и уж тем более не во мне лично. Но о том, за что ратовали мы, много было сказано и на Съезде, и после него, но услышано – и в России, и на уровне Союза – крайне мало. Такова трагедия нашего российского бытия.

Размышляя над всем происшедшим в те критические недели работы Съезда, над политикой Горбачева – Ельцина, я все больше прихожу к мысли о действии роковой, фатальной неизбежности. Скажу честно, я начинаю верить в фатальную неизбежность трагичности развития народов бывшего СССР. Может быть, истоки драматизма бытия наших народов коренятся в их психологии, склонной к различного рода крайностям? Может быть, этот драматизм есть естественное следствие бесконечных войн и революций, резких колебаний от полной изолированности к бездумному копированию чужого опыта? Крайности толкают страну, народы к невежеству и к трагедиям.

Английский писатель и просветитель Джозеф Адди сон в свое время заметил: «Для страны не бывает испытания тяжелее, чем разделение правящих на два враждующих лагеря. В результате один народ, одна нация превращается в два народа, две нации – чужеродные и ненавистные». К сожалению, мы видим это на всем пространстве бывшего Союза. Из-за амбиций и ошибок политиков вчерашние соотечественники становятся чужеродными и ненавистными друг другу. Разве есть этому оправдание? Конечно нет. Моя душа и совесть восстают против любой политики, какими бы высокими целями она ни оправдывалась, если она ведет к войне, притеснениям и гонениям людей только за то, что они иной национальности. Подписывая «заявление шести», я думал и об этом.

А прав я был или нет – судить тебе, читатель.