Текст книги "Чёрный молот. Красный серп. Книга 1"

Автор книги: Rain Leon

– Именем Советской власти, за котрреволюционную деятельность вы приговариваетесь к расстрелу.

Ружейный залп ставил точку в революционных разногласиях.

На седьмой день были расстреляны последние заключённые, после чего на край рва поставили два десятка мужиков, тех, кто полторы недели копал рвы и закапывал в них мертвецов. Они были последними. Закопать их пришлось самим красноармейцам. Заодно, чтобы не оставлять ненужных свидетелей, расстреляли несколько самых дотошных родственников, выследивших-таки место казни. После чего все погрузились по вагонам, и поезд тронулся. Советская власть была окончательно установлена в Тормашове.

А с началом поставок в Германию город получил вторую жизнь. Множество составов с пшеницей, алюминием, бокситами, чёрным углем и ещё множеством товаров, необходимых для восстановления и развития германской промышленности и армии, следовали и днём и ночью через двадцать девятый разъезд.

Ещё через несколько лет, празднуя десятую годовщину Великой революции, Тормашов был торжественно переименован в Новооктябрьск. Всероссийский староста Михаил Иванович Калинин вручил на торжественном митинге тёмно-красное с золотой бахромой и вышивкой знамя городскому и партийному начальству. Все зааплодировали, и оркестр исполнил «Интернационал». Калинин произнес торжественную речь. Партия доверяет жителям пролетарского и красноармейского Новооктябрьска. Народ и партия выделяют средства на переоборудование старых слесарных мастерских и построение на их базе предприятия по производству техники широкого профиля. И врагам социалистического государства этот профиль будет поперёк горла. Далее обозначил новые горизонты построения социализма во всём мире, поблагодарил за уже проделанную работу и с сопровождением проследовал на банкет. Партийное и городское начальство, руководители ОГПУ и Красной армии, их жены и секретарши – все старались произвести на Калинина хорошее впечатление. А также, зная слабость Михаила Ивановича к хорошеньким женщинам, пригласили несколько артисток местного Драматического театра. Банкет прошёл как и было положено. Много пили за мировую революцию, за коммунистическую партию, за товарища Калинина и, разумеется, за товарища Сталина. Скоро зазвучала музыка, и желающие повели своих дам на танцплощадку. Пары кружились под звуки фокстротов и танго. Наконец-то женщины получили возможность продемонстрировать дорогому гостю лучшие наряды. К полудню следующего дня дорогого товарища Калинина проводили на ж/д вокзал, откуда едва стоящий на ногах от бессонной ночи всероссийский староста, честно укреплявший единство партии и народа в постели с артисткой Гретой Иванцовой, был торжественно погружен в спецвагон. Поезд тронулся под звуки «Смело, товарищи, в ногу». Ещё какое-то время провожавшие постояли на перроне, допевая призыв проложить себе дорогу в царство свободы, а после того, как угасли последние звуки, стали потихоньку расходиться.

Следовало незамедлительно начать оправдывать доверие партии и лично товарища Сталина по строительству нового общества в новом городе, названном в честь десятилетия Великой революции. С этого дня следовало трудиться по-новому, посвящая все трудовые победы партии большевиков-ленинцев и лично товарищу Сталину. А органам ОГПУ стоило не смыкая глаз бороться с троцкистскими вредителями. В общем, фронт работ был обширным, и прямо с вокзала все отправились выполнять поставленные задачи.

Какое-то время в курительных комнатах обсуждали якобы лично услышанный кем-то из обслуги рассказ товарища Калинина партийному начальству в присутствии Греты Иванцовой о его путешествии на Байкал во главе экспедиции для поисков золота, захваченного белым адмиралом Колчаком в Казани. То ли белочехи, сопровождавшие Колчака, увели целый состав с половиной золотого запаса царской России, то ли колчаковцы сумели переправить часть золота за границу, рассчитываясь за поставки вооружения и амуниции для белой армии, то ли сумели хорошо спрятать оставшееся золото в Крыму, но никаких особых богатств экспедиция во главе с Калининым не нашла, хотя поиски проводились на том месте, где вроде бы был взорван состав, увозивший золото и рухнувший в результате взрыва в Байкал. Ещё говорили, мол, чтобы остановить продвижение золотого эшелона, согнали всех работоспособных крестьян и под дулами ружей заставили разобрать пятьсот километров железнодорожных путей. Слухи, однако, были вскорости прекращены после того, как обслугу начали вызывать на дознание, выясняя, от кого они исходят. Несколько человек так и не вернулись домой после таких дознаний.

Самуил Шаевич, имевший двоюродного брата в ОГПУ, знал немного больше простых горожан. Однажды Моисей Цехановский поведал ему историю одного раскулачивания. Обычно занимавшегося бумажной работой Моисея не отправляли на оперативные задания по причине слабого зрения, но в этот раз из центрального аппарата пришло строжайшее распоряжение о срочной выемке у кулаков большой партии зерна. Он отправился с остальными. Что конкретно там происходило, Моисей никогда детально не рассказывал, кроме одного единственного случая, когда, придя к брату, непьющий язвенник потребовал себе стакан водки, опрокинул его в себя залпом, тут же налил второй, отпил до половины, занюхал горбушкой, посолил её, положил сверху шмат сала и, медленно жуя, произнёс:

– Какие они сволочи. – Самуил Шаевич замер, боясь уточнить, кто эти «они» – кулаки, прячущие хлеб от трудового народа, или коллеги Моисея.

– Какие они всё-таки сволочи, – повторил Моисей. – Я видел этих людей. У них всё забрали. Я видел их глаза. Я видел глаза их детей. Я никогда их не забуду. Это были не детские и не человеческие глаза. Их превратили в животных. Мы забирали у них последнее. Они уже съели всё живое вокруг! Они съели своих кошек и собак! – Моисей сорвался на крик. Но тут же, словно спохватившись, уже понизив тон, продолжил, – Дальше только смерть. Им не выжить в том дерьме, в каком они оказались из-за нас. Знаешь, что мы делали, чтобы заставить их отдать хлеб? Нет, ты даже не представляешь, что мы делали! И я тоже это делал. Я был как все. Я ничего не мог поделать, если б я только заикнулся, меня бы расстреляли на месте. У меня руки по локоть, даже не по локоть, а по плечи…

Моисей затрясся от рыданий, но, собравшись, с усилием выпрямился, отправил в себя оставшиеся полстакана, облокотился о стол и замер, глядя вперёд. Самуил Шаевич боялся шелохнуться. Моисей смотрел в одну точку. Он быстро пьянел, весь мир приходил в движение, плавно начиная кружиться, язык заплетался.

– Они голодали, но держали хлеб для посевов. Они потомственные крестьяне и понимают, что невозможно снять урожай, не засеяв поле. Они готовы были голодать и ждать новый урожай. Они это понимают. Но почему же этого не понимают там…

Моисей поднял указательный палец кверху и потряс им, а после обхватил голову руками и отрешённо замер, словно что-то обдумывая.

– Я никогда себе не прощу. И им не прощу. Будь они все прокляты со своими бредовыми идеями. Они губят страну. Мы им верили. И этому тоже верили. – Он кивнул головой в сторону портрета Сталина. – А они обвели вокруг пальца всех. Шайка бандитов правит страной. И мы для них никто. Они сотрут в порошок любого, кто встанет у них на пути. Все боятся. Они просто трясутся от страха. И это люди, которые воевали с 14-го года. Они ходят перед этими урками на цырлах. Всё, Шмулька, ша! Иначе я тебе такого наговорю, что нас обоих поставят к стенке. Я посижу немного и пойду.

Моисей положил голову на руки и закрыл глаза. Но стало только хуже, он сразу рухнул в неизвестность. Голова закружилась, и он с трудом разлепил веки. Самуил плыл перед ним в жидком прозрачном тумане. Моисей попробовал приподняться, но чуть не свалился со стула.

– Знаешь, что хреновее всего? – Моисей с трудом приподнял отяжелевшую голову – А то, что мы все выполняли одну и ту же работу. И русские, и украинцы, и латыши, и евреи. А запомнят они только евреев. Они смотрели нам в глаза и говорили: «Будь проклята ваша жидо-большевистская власть»! И знаешь, что ещё меня поразило… были там, кроме меня, ещё евреи. Так ведь пара человек так рьяно исполняла приказы, что скажи им и меня к стенке поставить, глазом бы не моргнули. Вот такие дела. А знаешь, что крестьяне сделали с нашей оперуполномоченной в соседнем районе? Помнишь, в газете писали, что на боевом посту, при исполнении и «тра-ля-ля». Помнишь?

– Ну, вроде, было что-то такое.

– Вроде было, говоришь? А я тебе расскажу, что там было. Только если ты кому проболтаешься, то и мне и тебе не жить.

Моисей не отрываясь смотрел на Самуила. Он поднял гранёный стакан и посмотрел на брата сквозь него. Маленькие Самуилы сидели вокруг стола. Моисей поставил стакан. Самуил сидел за столом в единственном числе, замерев, чтобы не мешать ему выговориться.

– Так вот, Шмулька, в Елохонь отряд в сорок человек прибыл. Как всегда, все предписания в норме, тужурки кожаные, кони справные, авангард партии! А кто во главе отряда? Ну, кому ж там быть, как не Адели Гершовне Шнеерзон собственной персоной. А такую суку даже не раз в столетия рожают. Ей всё крови мало. Она совсем помешалась на революционных идеях, шлэпарка пролетарская. Да и то, у неё в погромах родители и брат погибли, вот она и давай отыгрываться на всех подряд. Да не на тех нарвалась. Как только первых расстреляли, с пяти соседних сёл подмога пришла, так отряд окружили, мышь не проскочет! Ну никто и не проскочил. И Адель не проскочила. Уж не знаю, как остальные жизнь закончили, а выживших там не было, но про Адель я тебе расскажу. Потом карательную экспедицию туда наладили, так пленных допрашивали перед расстрелом, они и рассказали. Ну кабы только били, считай, легко отделалась. Насильничали её, пока разум не потеряла и не стала как мешок с картошкой. А потом на кол её посадили, представляешь, оперуполномоченную ОГПУ, с мандатом самого товарища Балицкого, председателя ГПУ Украины! Сечёшь, сила какая за ней? Дальше только Москва!

Моисей приподнял стакан, отпил небольшой глоток, сунул в рот краюху хлеба и продолжил.

– И она со своим мандатом в жопе два дня на колу ещё живая была. Потом под ней костёр развели и живьём зажарили. Ну прям у Ивана Грозного обучались. А дальше всё как всегда: сначала в газетах общественное мнение развернули в нужном направлении, а позже и нас всех на операцию отправили. А отказаться никак. Приказ сверху, от самого товарища Балицкого. Вот такие, братуха, дела.

С гостем пришлось повозиться. Почти всю ночь Моисей уединялся в туалете, откуда периодически доносились всхлипы. Он пытался освободиться от выпитой водки, но желудок был уже пуст, и ему удавалось извлечь только желудочный сок и горькую желчь, которые лишь усиливали страдания. Он укладывался на диван, где для него было постелено, погружался в полудрёму и даже ненадолго засыпал, но стоило хотя бы чуть-чуть повернуться во сне, как тут же приходилось вскакивать и бежать в туалет. Рано утром Самуил Шаевич налил ему стакан рассола, и тот, понимающе посмотрев на Самуила Шаевича, не спеша влил его в себя. В России и на Украине, наверное, не придумали ещё лучшего средства избавления от похмелья. Через какое-то время Моисей вновь обрёл способность ходить относительно прямо и, наотрез отказавшись от сопровождения, вышел в предрассветное зябкое утро. На прощанье поднёс указательный палец к губам, чиркнул перед ними, как бы отсекая от себя события прошедшей ночи и всё произошедшее с ним в последнее время, и вышел, сунув руки в карманы кожаного плаща.

После того ночного разговора Самуил Шаевич стал относиться к публикациям в центральной прессе с некоторым недоверием, хотя и молчал на людях, делясь переживаниями только со своими домашними. Моисей же после ночного излияния, чувствуя, что наговорил лишнего, какое-то время не появлялся.

После визита Калинина в город приехало много специалистов, в том числе и иностранных. Они досконально обследовали каждый квадратный метр бывших слесарных мастерских, выполнили заказ на проектную документацию и отбыли. Вскоре после был снесён целый квартал, прилегающий к мастерским, и развернулась большая стройка. Самуил Шаевич оказался в нужном месте и в нужное время. Пропадая день и ночь на стройке, он не забывал и про себя. Город строился, и всем нужны были стройматериалы. В этот период он и приобрёл столь нужные знакомства, благодаря которым смог немного позже пристроить зятя работать закройщиком в военное ателье, а дочку Маню – в местную школу учительницей истории. Впрочем, в разрастающемся городе был большой спрос на учителей, и Маня не осталась бы без работы. Школа, в которую попала Маня, была не новая, но хорошо отремонтированная, не в последнюю очередь стараниями отца. Школа, как и положено в начале учебного года, приятно пахла свежей краской и выглядела замечательно. На открытии учебного года присутствовало городское начальство, оставшееся довольным видом обновлённой школы. Узнав, что в устройстве и ремонте школы принимал самое действенное участие Самуил Шаевич, все решили, что, кроме этого еврейского проныры, никто не справился бы с этим делом лучше. Смета на ремонт, как водится, была слегка завышена, но решили в этот раз не устраивать шума по этому поводу, поскольку в школе должны были учиться дети работников горкома партии и городского начальства, которому Самуил Шаевич регулярно помогал, кому на строительстве дачи, кому на ремонте квартиры. Пролетарская революция шагала по странам и континентам, а люди оставались людьми и старались обустроиться надолго и по возможности получше. Многие впервые получали отдельное жильё и были искренне благодарны Советской власти. Казалось, что до торжества коммунизма рукой подать, и нынешняя власть всерьёз и надолго, скорее всего, навсегда.

Незаметно подошло лето, а с ним и каникулы. За прошедшие с момента переезда Давида и Мани несколько лет они неплохо обжились в родительском доме и произвели на свет второго малыша. Самуил Шаевич перед их переездом привёл рабочих, которые под его непосредственным руководством снесли несколько старых перегородок, установили новые, поменяли окна и двери, и в квартире стало на одну, хоть и маленькую комнатку, больше. Будучи опытным в таких делах, Самуил Шаевич сохранил все квитанции на все виды работ. Всегда бдительные органы могли проверить на предмет злоупотребления служебным положением. В основном жили дружно. Изредка Давид и Маня спорили между собой, и Самуил Шаевич в таких случаях, предпочитая не вмешиваться, уходил в свою комнату или уводил Клару Лазаревну на прогулку. На таких прогулках ему нередко приходилось успокаивать супругу, которая всегда старалась встать на сторону дочери в каждом мелком конфликте, но при зяте никогда не высказывалась. Маня же уверяла, что у них с Давидом всё нормально, они любят друг друга, и просто иногда им нужно выпустить пар. Маня даже несколько раз ставила вопрос о переезде на съёмную квартиру и один раз даже подыскала подходящую, но старшее поколение, безумно любившее внуков и не представлявшее жизни без них, в одиночестве пустой квартиры, убедило дочь повременить с переездом. Конечно, вместе было легче материально, женщины готовили, помогали друг другу по хозяйству, вечно кроили и шили какие-то блузки и юбки, иногда лишь обращаясь к Давиду за помощью, предпочитавшие женский глаз мужскому. Давида устраивало, что жене легче справляться с домом, дети под присмотром любящих дедушки и бабушки, и он решил не настаивать на переезде, тем более, что сам вырос в многодетной семье и был привычен к шуму и гаму.

Летом детей было решено отправить в пионерский лагерь, а Давид с Маней решили съездить в Полтаву, проведать родню Давида и погулять по местам, где гуляли молодая студентка педагогического ВУЗа и уже вполне состоявшийся кавалер с хорошей зарплатой, умеющий красиво ухаживать за девушками, способный закройщик из ателье Соломона Храпановича. В назначенный день детей с чемоданом вещей отвезли на место сбора. Поскольку Давид работал при военном ателье, он без труда договорился о путёвках в лагерь для детей военнослужащих, всего лишь передвинув очередь на пошив для городского военкома. В лагерь ехали на военных грузовых машинах, покрытых брезентом. Дети расположились на продольных лавках. И хотя было жёстко и трясло на ухабах, никто не жаловался, потому что наша Красная армия на таких же машинах перевозит своих бойцов.

Лагерный барак встретил застоявшимся воздухом, и воспитатель Михаил Васильевич первым делом велел открыть все окна. Лёвчик и Яша по просьбе родителей попали в один отряд и заняли койки рядом. Мальчишкам в лагере понравилось. Даже утренние линейки с построениями вызывали чувство принадлежности к чему-то большому и важному. Ведь они как взрослые вместе со всем пионерским отрядом осуждали выявленных нашими доблестными органами врагов народа и дружно скандировали: «Врагов расстрелять! Врагов расстрелять!» А маршировки под речёвку – вот где они чувствовали себя передовым отрядом сталинской гвардии!

 
Кто шагает дружно в ряд?
Детский Сталина отряд!
Раз в ногу, в ногу раз —
Горе всем врагам от нас!
Общим строем, пионер
Ты для всех детей пример
Мы колоннами по миру
И в Европу и к Памиру.
Там, где вместе дружно ступим,
Коммунизм для всех наступит
 

И ещё одна, любимая Лёвчика.

 
Красный серп и чёрный молот,
Коммунизм наш очень молод.
Не согласен с властью нашей —
Перемелем в пыль и кашу!
К стенке мы врагов поставим
И трудиться всех заставим.
Армии сильнее нет,
Завоюем целый свет!
 

Лёвчик с радостью представлял, как врагов перетирают сначала в кашу, желательно манную, ту, что противно растекалась по тарелке каждое утро, а потом кашу перемалывают в пыль, а он, Лёвчик, держит эту пыль в кулаке, потом раскрывает его, дует, – и всё, больше нет врагов у советской власти, Лёвчик их всех сдул! А потом война! Ну кто же не хочет стать героем? Ружья и сабли, сначала деревянные, а подрастут, и настоящие дадут. Ну тут уж держись, мировая буржуазия! От Лёвчика не скроешься!

Походы на речку и игры в футбол, новые друзья и детские шалости, как, например, залезть в комнату к девочкам и попробовать намазать их зубным порошком, слегка разведённым водой до состояния кашицы. Однажды мальчишки на дневном сне решили намазать всех заснувших. Лёвчик как старший брат весь сон оберегал Яшу, который спокойно посапывал. Отключился он только на несколько минут перед подъёмом. Проснувшись, он увидел Яшу, спокойно спящего на животе, а на спине красовался аккуратно нарисованный зубным порошком крест. Все неспавшие мальчишки хихикали, но никто так и не сознался. После подъёма Лёвчик повёл брата отмываться. Глянув в зеркало, он увидел свою физиономию с нарисованными очками и усами. Переведя взгляд на грудь, увидел нарисованную шестиугольную звезду. Пришлось отмывать не только брата.

Не разрешалось уходить за территорию, но мальчишкам всегда хочется приключений, и несколько человек перелезли через ограду. В процессе прогулки мальчишки разделились, и Лёвчик с Яшей остались одни. По пути к лагерю они набрели на земляничную поляну.

Это было какое-то волшебство. Опустившись на четвереньки, мальчишки ползали от кустика к кустику, собирая некрупные, но сладкие ягоды. Наевшись вдоволь, они вернулись в лагерь и договорились хранить в секрете месторасположения поляны и вернуться на неё через три дня, прямо перед родительским днём, чтобы удивить дедушку и бабушку. Так они и поступили. Перед походом взяли тихонечко в столовой миску, намереваясь впоследствии её вернуть, и отправились на поляну. Их ожидания полностью оправдались – поляна была усеяна красными спелыми ягодами. Мальчишкам так хотелось порадовать бабушку и деда, что они, почти не попробовав, всё складывали в миску. Наконец миска была наполнена, и мальчишки вернулись в лагерь, прошли в свой барак, прикрывая миску от чужих глаз снятой с Яшиных плеч майкой. Миску пристроили в тумбочке и отправились на обед. Бабушку и деда ждали во второй половине дня. Уже на выходе из столовой к ним подбежал их новый друг Тимофей и сказал:

– Там большие мальчишки едят вашу ягоду.

Лёвчик и Яша бросились к бараку. Белобрысый Генка, самый большой пацан в отряде, и несколько его дружков не спеша, с глумливыми улыбками протягивали руки к миске с земляникой и медленно отправляли нежные ягоды в противные рты. Лёвчик вскипел и бросился на обидчиков, стараясь хотя бы забрать то, что осталось. Но проворный Генка выскочил навстречу и оттолкнул его. Лёвчик упал и содрал кожу на локте. Поднявшись, он пошёл прямо на Генку с глазами, полными слёз, и, остановившись напротив него, выпалил прямо в лицо:

– Ты белый! Такие, как ты, в Чапая стреляли!

Генка на такое сравнение обиделся и влепил Лёвчику оплеуху. Лёвчик плюнул обидчику в лицо и схлопотал ещё одну. После этого вмешались другие мальчишки и растащили их. Точнее сказать, оттащили Генку от Лёвчика.

– Ну ничего, еврей, мы с тобой ещё встретимся, – злобно прошипел Генка.

Бабушка с дедом вскоре появились, и мальчишки с визгом накинулись на них, расспрашивая, когда же вернутся мама с папой и как дела дома, как поживают их дружки и все соседские собаки. Они уединились в тенистой беседке, и бабушка достала гостинцы.

– Вот, дети, поешьте свежей клубнички! – Бабушка достала из широкой сумки две одинаковые чашки, доверху наполненные крупными красными ягодами, заранее промытыми и с оборванными хвостиками. Мальчишки переглянулись. Они договорились не рассказывать взрослым о происшествии. Покончив с клубникой, принялись за яблочный пирог. Бабушка Клара была мастерицей, и пироги и пирожки всех видов всегда выходили у неё на славу. Вскоре мальчишки наелись до отвала и отправились показывать взрослым их барак, а после футбольное поле. По окончании визита взрослым пришлось забрать с собой часть еды, т. к. мальчишки, памятуя о судьбе клубники, ни в какую не хотели ничего оставлять.

Возвращаясь домой Самуил Шаевич сказал жене:

– Видишь, Клара, я же говорил, что их хорошо кормят.

– Ты оказался прав. Не переживай, ничего не пропадёт, ведь ты же любишь мои пироги.

– Конечно, дорогая. И тебя очень люблю.

Довольные, они вернулись домой. После отъезда Мани, Давида и мальчишек, дом опустел. Было непривычно тихо. Зато Самуил Шаевич стал уделять супруге больше времени, они гуляли вместе вечерами и вспоминали молодые годы, возвращаясь довольными и помолодевшими.

К Кларе Лазаревне заглядывали подруги, с которыми они устраивали посиделки с чаем и печеньем. Иногда пели. Любили песни Клавдии Шульженко, Александра Вертинского и Петра Лещенко. Слушали на патефоне старые пластинки с песнями француженок Люсьен Буайе и Элиан Сели. Пластинки были довольно заезженные, но очаровательные мягкие голоса проникали в душу и настраивали на романтический лад, унося женщин в их мечтах в далёкую прекрасную Францию. Если были еврейские подружки, то обязательно ставили пластинку Софи Такер с песней «Аидише мама». И каждая сидела, внимая волшебным словам «Майн идише мама, эз гибт нит бэсэр ин дэр вэлт» – «Моя еврейская мамочка, лучше тебя нет на целом свете». И каждая вспоминала свою единственную, дорогую еврейскую мамочку, которая всегда готова ради детей отдать всё самое дорогое, включая жизнь, ибо что значит жизнь еврейской мамы без её любимых детей, даже если у них самих есть уже собственные дети. И каждая из них уже давно была той самой аидише мамой, принявшей эту вечную эстафету – растить и любить детей и обожать своих внуков. Ибо внуки – это мстители. Они отомстят нашим детям за наши бессонные ночи и за все грубости, которые они нам наговорили. И что может быть важнее, чем любить своих мам, мужей, детей и внуков? Ради чего жить еврейской женщине, если рядом нет того, что составляет смысл её жизни?

Однако через несколько дней дома без предупреждения появились Лёвчик с Яшей, решившие, что не хотят больше терпеть побои от Генкиной компании. После происшествия с земляникой Генка с дружками просто не давали им проходу. И в один день они знакомым путём выбрались из лагеря, добрались до дороги и на попутной машине вернулись в город. Клара Марковна первым делом побежала звонить в лагерь, чтобы мальчишек не искали. Потом вернулся с работы Самуил Шаевич, выслушал рассказ внуков, пообещал назавтра съездить за вещами. Мальчишки наотрез отказались вернуться в лагерь, и их оставили в покое, разрешив быть предоставленными самим себе на время, пока взрослые на работе.

За период после посещения в лагере и до возвращения мальчишек произошёл маленький смешной эпизод. На следующий день после родительского дня был футбольный матч на первенство лагерей, и весь лагерь отправился болеть за свою команду на территорию нейтрального, уже вылетевшего из чемпионата лагеря. Шли лесочком, потом полем и, проходя мимо 29-го разъезда, Лёвчик увидел знакомую фигуру Сарафаныча.

– Привет, Сарафаныч! – поприветствовал он старого знакомого.

– Сарафаныч! Сарафаныч! Сарафаныч! – подхватили другие дети.

– А вот я вам сейчас покажу, какой я Сарафаныч! – с этими словами Сарафаныч взял в руки брандспойт и, направив его вверх, крутанул кран. Прохладный дождь накрыл пересмешников, и они бросились со счастливым визгом врассыпную.

– Лёвчик! Ядрёна корень! Попробуешь ты у меня крапивы! Вот только вернись домой!

Дети прошли, и развеселившийся Сарафаныч принялся сворачивать пожарный кран. Он нисколько не сердился. Будучи в детстве ещё большим сорванцом, сам не раз получал на орехи от дворников и соседей. Он вспомнил себя в этих мальчишках, вспомнил своё детство. Порадовался за сегодняшних, поскольку его детство и юность закончились в 1914 после объявления войны в ответ на мобилизацию российских войск.

Двадцать восьмого июня сербский националист Гаврило Принцип стрелял в Австрийского Эрц-герцога Франца Фердинанда. Через месяц Австро-Венгрия выдвигает ультиматум Сербии, а после начала мобилизации сербской армии, объявляет ей войну. И уже через день началась невиданная доселе по масштабам жертв и разрушений война. Россия объявляет частичную, а ещё через два дня полную, мобилизацию. Германия предъявляет России ультиматум как ответ на мобилизацию. Царь Николай Второй обращается к народу с балкона Зимнего дворца. Народ воодушевлён, стоя на коленях поёт «Боже царя храни» и готов постоять за державу. Ещё через несколько дней военный министр Сазонов на заседании правительства доложил о готовности русской армии. Церковный Синод запрещает ставить ёлку на Рождество, т. к. «сие есть германская придумка, чуждая православному люду».

Закончивший в 1914 году ремесленное училище Сергей Васильевич Болотов записывается добровольцем. Первоначально ему отказывают из-за нехватки нескольких месяцев до призывного возраста. Но он приходит вновь и вновь, и его призывают. Уже после, сидя в промозглых окопах, вдоволь наевшись солдатской каши и досыта настрелявшись, Болотов знакомится с людьми, которые не хотят больше воевать за чужие интересы. Сначала он воспринимает их в штыки, но мало-помалу втягивается, и к началу революционного переворота он уже член солдатского комитета и предъявляет ультиматумы офицерам. Позже пополняет ряды Красной армии и становится убеждённым троцкистом. Выполняет различные поручения одного из помощников Троцкого и числится на хорошем счету. Мотается со штабом Троцкого по всей стране, помогая организовывать Красную армию. Делает хорошую военную карьеру в аппарате штаба Троцкого. После окончания Гражданской войны продолжает работать в аппарате до той поры, пока в 1924 Троцкого не смещают с должности предреввоенсовета. И уже в мае того же года Троцкого клеймят на 3-м съезде РКП(б). Про него стараются вспоминать всё реже, и бразды правления в партии понемногу переходят в руки Сталина. Троцкого вытесняют из армии, а вместе с ним и его людей. Болотов вынужден уехать из Москвы. Ещё до высылки в 1929 году Троцкого из СССР и начавшейся травли его сторонников Болотов через одного из друзей делает себе документы на имя Андрея Митрофановича Крикунова и переезжает в Новооктябрьск. Там устраивается простым рабочим на железную дорогу, знакомится со вдовой и женится на ней. Обязательствами прошлой жизни он не связан. Его первая жена умерла при родах. Младенца тоже не удалось спасти. Бегать больше нет сил. Отпускает русую бороду и старается носить кепку. Сначала всё идёт хорошо, но потом город наводняется военными, и он вынужден жить в постоянном страхе, что кто-то может его узнать. Жена категорически отказывается переезжать из-за престарелых родителей. Так он становится Сарафанычем и старается жить не высовываясь. Поезда на 29-м разъезде почти не останавливаются, и он уже не похож на того Болотова, что сделал блестящую карьеру. И вряд-ли кто-то его узнает. С его портретами не ходили на демонстрации, он был всего лишь на вторых, а то и на третьих ролях, но оказался неугоден новому хозяину, ловко оттеснившего команду Троцкого и во многом присвоившего себе её славу по созданию Красной армии и разгрому Белого движения.

В тридцать шестом на разъезде остановился военный состав. Командный вагон поравнялся с брандспойтом, из которого Сарафаныч наполнял вёдра водой караульным красноармейцам. Внезапно он ощутил, что на него кто-то смотрит. Сначала не придал этому значения, слегка разгорячённый работой, но человек за окном командирского вагона смотрел уже несколько минут не отрываясь. Сарафаныч поднял глаза и всмотрелся. Он встретился взглядом с тем, кто смотрел на него. Мороз прошёл по коже. Сомнений не было, человек в вагоне его узнал, иначе он не смотрел бы так долго. И Сарафаныч его тоже узнал. Это был один из пяти маршалов Советского Союза – Сумичевский. Они не раз встречались на всевозможных совещаниях. Тогда Сумичевский был молодым, подающим надежды офицером. Троцкий был весьма им доволен и всячески продвигал. Правда, когда Троцкого смещали с должности, Сумичевский предпочёл отмолчаться, по причине невмешательства военных в дела партии. С тех пор прошли годы, за успехами Сумичевского следила вся страна. Он героически сражался с белополяками, подавлял по всей стране крестьянские восстания, позволяя ОГПУ вычищать их закрома. Он строил настоящую современную Красную армию и был непререкаемым авторитетом в своём деле. Было только одно обстоятельство, мешающее его карьере: он не боялся высказывать своё мнение старой большевистской гвардии во главе со Сталиным. До поры до времени вождь всех народов, гениальный товарищ Сталин, терпел выходки своего главного военного, но потихоньку тучи над ним стали сгущаться. Сумичевский знал об этом, сведения поступали со всех сторон от преданных ему людей, но до конца он не верил, что Сталин решится на прямой конфликт с любимым полководцем, был убежден, что при любом раскладе армия встанет на его сторону. Сумичевский был недоволен политикой Сталина и потихоньку готовил кадры для его смещения. Себя же он видел на его посту.