сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
В былые годы он обязательно брал с собой Регинку, с трудом дожидавшуюся очередных торжеств. Она гордилась ярким бантом, тщательно завязываемым бабушкой (и все гляделась в зеркало: ''Ну как, я красива?"), десятком разноцветных шаров,. по ее требованию с вечера надуваемых папой и дедушкой. И хотя по дороге от Энгельса до Треугольного переулка один-два обязательно лопались или улетали, все равно шаров было много, да еще запасные в кармане у папы…
В тот день ее вдоволь поили газировкой с сиропом, чужие дяди с папиной работы угощали мороженым, а дома бабушка встречала гостей праздничным столом, в конце которого, пальчики оближешь, та-кой «Наполеон»…
После переезда на новую квартиру ей лень было рано вставать, затем долго идти пешком, и утро она проводила уже дома с мамой, помогая ей на кухне, а на демонстрацию (святая святых!) Изя шел сам.
Левит тоже пришел к месту сбора — хотел повидаться с ребятами и распить по случаю праздника двадцать капель, но тотчас же подошедший отставной полковник Дмитриев вежливо попросил его удалиться, указав дружинникам на Левита и еще одного отщепенца. Врагам не место в праздничной колонне.
Когда— то, припоминал Изя, вплоть до начала шестидесятых, празднично одетые горожане толпами стремились занять лучшие смотровые площадки, и во избежание давки милиция вынуждена была даже блокировать грузовиками подходы к Улицам Праздничных Торжеств.
Сейчас же, в эпоху телевидения, грустно констатировал он, улицы опустели.
Оживление наступало при подходе к площади. Из динамиков разливался торжественный голос диктора, по-левитански декламирующего: «Да здравствуют советские портовики, доблестные…»
— Ура! — весело отвечала проходящая колонна портовиков, а диктор, не слушая их, продолжал: «Да здравствуют советские женщины!»
— Ура! — завопил в одиночку Изя, и на каждый новый призыв он, дурачась, кричал «Ура!», вызывая улыбки и жидкий смех.
Идущий перед ним начальник КБ Лунин недовольно оборачивался, в очередной раз услышав над ухом своим дикий крик, но завоеванное отделом первое место давало Изе гордое право идти в первой шеренге победителей con-соревнования.
При подходе к трибуне, когда диктор провозгласил «Да здравствует Коммунистическая партия Советского Союза!» и Изя вновь одни на всю колонну неистово заорал "Ура!'', не выдержав, Лунин обернулся и сделал резкое замечание: «Тише, это же не вас приветствуют».
Вся первая шеренга прыснула, а Лунин оторопело замолк и, не оборачиваясь, терпеливо прошел площадь под аккомпанемент патриотического «Ура!» придурковатого еврея.
— Это Левит тебя подучил сорвать демонстрацию? — подошел к Изе Дмитриев.
— Вы недовольны октябрьскими лозунгами? — продолжая куражиться, переспросил Изя.
Ища подвоха, отставной полковник внимательно посмотрел на него, с открытой улыбкой дружелюбно продолжающего: «А мне они нравятся», и, ругнувшись про себя, принялся догонять идущего к штабной машине Лунина.
Праздник продолжался.
Среди десятков открыток, полученных в эти дни семьей Парикмахеров с привычными пожеланиями счастья в труде и успехов в личной жизни, оказался конверт… из страны Италии.
Незабвенный Остап Ибрагимович рекомендовал приятелю при конфликте с окружающей средой писать письма во всемирную Лигу сексуальных реформ. В Одессе нашли более близкий адрес — в центральную прачечную. Не знающим адреса ни прачечной, ни лиги на мудрой Соборке давали еще более лаконичный совет: пишите письма. Последнее означало: пишете вы письма или вообще грамоте не обучены, ровным счетом это ничего не значит и никак не отразится ни на погоде в Константинополе, ни на качестве пшеничной водки, пи на здоровье аятоллы Хомейни.
Пластиковой бомбы, долларов или лир в заграничном пакете быть не могло. Об этом позаботился семейный врач Парикмахеров. Но, к несчастью, попавшая в его глаз соринка не позволила ему разглядеть в темноте бикфордов шнур, тянущийся через Босфор и Дарданеллы в предместье Рима.
Оля Петрова, в замужестве, разумеется, Крулер, отправив супруга торговать колониальными товарами в Анцио, беззаботно устроившись на вражеской лоджии под аккомпанемент хрипящего на кассете Высоцкого, зажгла спичку… И в тот момент, когда Шелла, вскрыв конверт, стала читать письмо институтской подруги, пастовая мина вспыхнула, ослепила и отбросила ее в кресло.
"Об Италии… Ну, это невозможно слонами, во всяком случае сухой прозой. Я не знаю, что и как будет дальше, но я благодарна судьбе — за то, что увидела Италию. Да вообще — внешний мир, он такой огромный и разный. Я себя чувствую, как ребенок, проживший "всю жизнь'' в большой мрачной квартире, никогда не выходивший за ее пределы и, наконец, выпущенный даже не на улицу, нет, а на балкон, залитый солнцем, и увидевший с этого балкона, что есть совсем другая жизнь, о которой и не подозревал. Да, да, что бы и сколько бы ни читать и ни смотреть фильмов, я ничего подобного не ожидала, ну, ню есть, что бывает жизнь настолько другая, люди совсем другие'
Мне все время очень больно и горько за всех вас! (за всех нас!), которых за что-то вроде бы наказывали всю жизнь, запирая в четырех стенах, все время в чем-то ограничивая.
Очень хочется знать, что у вас происходит/ и в стране, и в Одессе…
Мы слушаем время от времени радио — и московское, и «голоса»; ловится неважно, читаем парижскую газету «Русская мысль», ее дают бесплатно в магазине русской литературы возле Ватикана. Вообще, всякий раз, когда выясняешь, что за что-то не надо платить, берет оторопь, настолько мы не ждем этого от идейного врага.
Недавно в нашем городе на набережной молодые итальянцы устроили праздник для эмигрантов. Мы не пошли и очень жалеем. Нам рассказывали, что было очень весело и трогательно. Пели песни — русские, украинские, еврейские, итальянские — танцевали, был бесплатный буфет. Вообще итальянцы очень доброжелательны к эмигрантам, стараются помочь всегда, устраивают базары с баснословно низкими ценами, для эмигрантов специально везде объявления на русском языке".
Шелла прочла письмо дважды, фиксируя про себя: дети с удовольствием ходят в школу, Крулеры посетили Ватикан, римские музеи, в ближайшие дни они собираются на экскурсию в Венецию, затем на Капри…
Все это настолько не укладывалось в недавно показанные по телевизору кадры о жизни эмигрантов в Остин, вынужденных, дабы не попрошайничать, подметать улицы и мыть полы, что Шелла без всяких комментариев дала прочесть письмо Изе и Регине, а на следующий день отнесла показать маме.
***
Враг не дремлет. Враг хитер и коварен. Вы думаете, Левит пришел в Треугольный переулок посмотреть на раздачу хоругвей? На новую звезду, засверкавшую на иконе царя Леонида Брежнева? На выпить двадцать капель? Как бы не так! Враг очень, очень коварен! И если бы не бдительность отставного полковника, вовремя пресекшего провокацию, глядишь, еще одни еврей выпал бы из стройных рядов носителей славных традиций. Нет, не случайно оказался Левит в Треугольном переулке!
В доме, во дворе которого писял когда-то под деревом Ленька Вайсбейн, благодаря чему со временем переулок переименуют в имени ЕГО, на пятом этаже, как раз под крышей дома, свил сионистское гнездо Абраша Нисензон.
И именно туда после прочтения гимна СССР, с гнусно вопросительными паузами после каждой удачной строки: Широка страна… Моя родная… Много в ней… Лесов… Полей… И рек… Я — другой! Такой страны — не знаю! Где? Так… вольно дышит… человек… — упорхнул после выдворения с демонстрации Женька Левит.
Для сведения: квартира Нисензона через печной дымоход соединялась с проходящими под домом катакомбами, имевшими входную дверь с той стороны Черного моря. Так и не выходя из дома, косящий на два инфаркта шестидесятилетний Нисензон получил через дымоход учебник иврита, изданный в Иерусалиме, а также иврито-русский словарь Шапиро, изданный — ошибочно — в Москве.
Желающие лицезреть красоты Рима учили английский, а послужить в израильской армии — иврит.
Левит же, без особого с его стороны желания приглашенный однажды в кружок и то по вине дочери хозяина, на которую он четко положил глаз, с каждым новым посещением крамольной квартиры со все возрастающим интересом втягивался в изучение языка. На этом занятии и застукало его седьмого ноября доблестное ЧК.
Всех переписали. Перефотографировали. Добродушно задали Женьке вопрос, от которого он похолодел: «Галичем увлекаетесь?».
Женька кисло улыбнулся, лихорадочно пытаясь сообразить: кто?
А тут вдогонку второй вопросик: ''Из Киева давно вернулись?"
Женьке совсем стало плохо. Действительно, в конце сентября он был в Киеве на несанкционированном властями митинге памяти жертв Бабьего Яра, разогнанном милицией. Но как об участии его узнали в Одессе? Как?
— Да, был, — нехотя признался он. — а разве поминовение жертв фашизма законом запрещено? Хотелось бы почитать…
— Разрешено в рамках закона, — строго и непонятно ответили ему и оставили в покое, плотно занявшись хозяином квартиры.
Расходились понуро, боясь разговаривать друг с другом. И у каждого в глазах написаны были немые вопросы: кто? кто стукач? откуда все известно?
***
Автор сошел с ума. Главу эту пишет не он, а его доверенное лицо, с октября сорок восьмого года постоянно находящееся к автору в скрытой оппозиции.
Автор определенно полчаса назад сошел с ума, когда, проиграв в преферанс Олежке Томашевскому четыре с половиной бутылки водки и дав победителю денег на такси, с воем разбежался и, разбив головой стекло книжного шкафа, нырнул в него с потрохами.
Я еле успел выскочить. Мелкие осколки бисером рассыпались по ковру. Но странно. Крови нет. Из шкафа клубится легкий дымок, изнутри доносятся глухие рыдания, чавканье. Томики Фейхтвангера странным образом исчезают один за другим. Все попытки разобрать доносящиеся невнятные звуки бесполезны.
Первый час ночи. Не к кому обратиться за помощью. Автор хоть и атеист, но Всевышний — единственный, кому он доверяет. Обратиться наверх? Неудобно. Первый час ночи. Старик уже спит.
Чертов Томашевский. Прикидывается интеллигентом. Если автор не вернется, дописывать книгу придется мне. Равно, как и воспитывать его дочь. Перспектива…
Причем я абсолютно не согласен со всем, что он до этого написал. Во-первых, у него в романе сплошные евреи. Перепелица и Кириленко — не в счет. Женщины. Дмитриев и Лунин — тоже. Массовка. И я категорически против любого узколобого национализма. Если я буду дописывать книгу, то обязательно выдам Регину замуж за якута и вокруг свадебного стола соберу все сто тридцать две национальности страны великой.
Во— вторых, мне не нравится его поведение. В Торе каждому еврею даны двести сорок восемь запретных и триста шестьдесят пять указательных действий. Каким бы строгим ни было наказание за нарушение запретов -можно пренебречь ими, если речь идет о жизни и здоровье людей. Но три из них остаются в силе даже под страхом смерти: не убий (здесь все понятно), не сотвори себе кумира, то есть не поклоняйся чужим богам и не идолопоклонствуй, и не прелюбодействуй.
А теперь почитайте, что автор сделал с евреями. Левит (с его фамилией!) не переспал разве что с телеграфным столбом. А Изя… Историю с Оксаной я ему не прощу. Теперь вот, имея жену, волочится за Ольгой… Может, не стоит вызволять автора из шкафа?
Чавканье прекратилось. Книги тоже перестали исчезать. Показалось подобие руки. Беспомощно помахало. И бессильно растворилось в шестом томе Паустовского.
Я не в силах ни простить его, ни наказать. У каждого еврея своя связь с Богом, и только тот вправе миловать или карать.
Черт меня побери, связаться с ним с октября сорок восьмого!
На всякий случай надо составить дальнейший план романа.
1. Левит превратится в женоненавистника. Наденет ермолку и в субботу пешком пойдет от одиннадцатой станции до Пересыпской синагоги. Сын его станет главным раввином Одессы, а сам Левит, в знак уважения к фамилии, похоронен будет на раввинском участке третьего еврейского кладбища.
2. Изя с Шеллой родят троих детей, мальчика и двух девочек, и поселятся в кибуце под Иерусалимом.
Из шкафа послышалось всхлипывание. Одумался?
Пожалуй, утром я выскочу за пивом. Один бокал плесну в шкаф, второй поставлю рядом. И уйду в другую комнату. Я отходчив. Пусть живет.
* * *
Пора бы оживить роман трупом. Вес наши герои, тъфу-тьфу, живы, включая автора, хотя кое-кого нора отстрелить.
Итак, накрапывал дождь. Мокрые листья прилипали к подошвам случайных прохожих. Бездомные собаки сиротливо жались к мусорным контейнерам. Трупа все еще не было. Хотя на календаре траурно чернило первое декабря.
Приехав из Измаила в Одессу, Оксана Перепелица со страхом и надеждой открыла массивную дверь приемной КГБ…
Вежливый молодой человек в штатском, к которому ее Оксана растерянно вскинула па него глаза.
— Не волнуйтесь, — мягко сказал он, увидев ее смущение. — Это только для нас. Для следствия о гибели мужа. Все, что вы напишете, в этом здании умрет. Я вам обещаю, — и он приветливо положил ей па плечо сильную ладонь.
Она писала долго. Часа полтора. Черкала и переписывала. Ее никто не торопил. Затем попросили подписать бумагу о неразглашении и о сотрудничестве. Дали сто рублей. На Игорька. Взяли расписку о получении денег.
— Для отчета, — сказал Юрий Иванович, — пряча расписку в папку с бумагами.
Дали направление в общежитие и попросили явиться завтра в десять утра…
На следующий день помимо Юрия Ивановича в назначенном кабинете ее ожидал симпатичный молодой человек.
— Сережа, — представился он.
— Поздравляю, теперь вы секретный сотрудник, — пожал ей руку Юрий Иванович.
— Как Изя? — обрадовалась она.
— Как Изя, как Изя, — улыбнулся Юрий Иванович. — А работать будете с Сережей. Но сперва я вас введу в курс дела, если вы не возражаете.
— Конечно, конечно, — с готовностью произнесла Оксана.
— По нашим сведениям, Левит живет сейчас на одиннадцатой станции, — начал рассказывать Юрий Иванович. — У него очередной конфликт с женой. Халтуры студенческие он давно уже, с тех пор. как его… как ушел из проектного института. — поправился Юрий Иванович. — он не делает. Но сейчас, как мы знаем, у него туго с деньгами. А кульман у него дома есть. На втором этаже. Так? — проявив свои знания, улыбнулся Юрий Иванович.
— Так, так… — повторила Оксана.
— Вот чертежи дипломного проекта, — он показал ей на стопку аккуратно сложенных чертежей, — которые он должен только перечертить. Один к одному. Вы скажете, что это для вашего знакомого из Измаила. Выполнить надо срочно и по любой цене. Пусть он начинает, а через неделю или полторы, когда скажет, вы со своим знакомым подъедете, заберете чертежи и рассчитаетесь.
— И это все? — удивилась Оксана.
— Но только, конечно, он не должен знать о нашем сотрудничестве. Вы ведь дали подписку.
— Да, да, можете не сомневаться.
— Теперь вы наш сотрудник, и мы ежемесячно будем помогать вам на Игорька. Об Изе мы поговорим попозже. И вот что. — Юрий Иванович внимательно посмотрел ей в глаза. — Если Левит пожелает лечь с вами в постель, можете не отказываться.
Оксана покраснела.
— А как с делом о гибели мужа?
— Мы разберемся. Не волнуйтесь. И с Изей, и с мужем. Деньги будете получать от Сережи. Кстати, чуть не забыл, если случайно встретитесь с Изей, он ничего не должен знать о нашем сотрудничестве. В разведке так принято. Иначе вы погубите его и себя. Ясно? — строго произнес он последнее слово.
— Ясно, ясно, — испугалась Оксана неожиданной перемене в его голосе, — можете не беспокоиться. Я все понимаю. Не глупая.
— Вот и хорошо, — улыбнулся Юрий Иванович и вежливо проводил ее с Сережей до двери.
Как Юрий Иванович и предполагал. Левит жил на одиннадцатой станции. Он сперва удивился предложению Оксаны, рано, мол, еще делать чертежи диплома. Не раньше марта. Но она сумела ему объяснить, что клиент на короткое время получил на кафедре готовые чертежи и их срочно надо вернуть и архив. А показывать чертежи он, конечно, будет весной.
— Ну что ж, — согласился Левит, — лишь бы бабки платили.
Через день оказалось, что чертежи необходимо срочно вернуть в архив. Оксана забрала их утром и к вечеру на удивление Левиту (вот его оперативность!) привезла ему прекрасные ксерокопии. Теперь можно было не торопиться. И Женька взялся сделать листы к Новому году.
Наутро Оксана собралась в Измаил. В Одессе она почти неделю, а дети брошены на маму. Она дала Жене аванс, окончательный расчет произведет клиент, забирая чертежи, и уехала домой дневным поездом.
