Текст книги "Врата судьбы"

Автор книги: Рафаэль Сабатини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава VI
ЗАКОЛДОВАННЫЙ САД

Через поместье Монастырская ограда бежит речушка, устремляясь к полноводной реке Эбби. Она вьется по луговине, огибая, точно ров, заполненный водой, чудесный старый сад. Из особняка к нему можно пройти по тропинке через ельник.

По этой тропинке, испещренной солнечными бликами, на следующее утро неторопливо шел капитан Гейнор. Она привела его к мостику из грубо отесанного камня в двадцать шагов длиною. Далеко внизу журчала река. Гейнор дошел до середины моста и, облокотившись о перила, залюбовался зарослями деревьев на берегах реки.

Место было прохладное и уединенное. Все вокруг было напоено ароматом прогретой солнцем хвои. Где-то неподалеку звонко пел свою песню дрозд. Журчала вода, перекатываясь через мшистые валуны. Гейнор впервые в жизни видел такой мирно-сказочный уголок. Все мирские заботы казались отсюда бесконечно малыми, ничтожными, а людское честолюбие представлялось жалким мыльным пузырем. Здесь капитан Гейнор понял, почему сэр Джон так охладел к их общему делу. Баронет, несомненно, дорожил миром в стране не меньше, чем миром и спокойствием здешних мест. Мысли о том, что миру придет конец, и в ходе переворота страну ждут бедствия и кровопролитие, несомненно, приводили его в отчаяние.

Капитан Гейнор задумчиво вздохнул и прошел по заколдованному мосту в заколдованный сад. Он миновал ельник, мягко ступая по ковру опавших иголок. Наконец в глаза ему ударил яркий солнечный свет, и он залюбовался буйными красками сада. Живой изгородью служили самшитовые деревья гордость сада. Высокие деревья разделяли сад, образуя узкие аллейки, через которые мог пройти лишь один человек. Слева от тропинки, ведущей к дальней красно-кирпичной стене, в бело-розовой кипени цветов нежился фруктовый сад.

Сквозь листву капитан вдруг увидел дочь и племянницу хозяина поместья. Девушки стояли возле речушки и вели разговор, который капитан счел бы серьезным, если бы его изредка не прерывал смех Эвелин. Капитан направился к девушкам, не подозревая о том, что предмет их спора – он сам. Дамарис хотела положить конец обману. Утром она пришла к Эвелин и высказала сожаление, что согласилась в нем участвовать. Она считала их затею пустой и недостойной. Чем дольше будет длиться мистификация, тем более она унизительна.

– Давай объясним капитану Гейнору, что мы в шутку позволили ему пребывать в заблуждении, коли он сам изволил ошибиться, – сказала она.

– Откроем ему правду завтра или послезавтра, – легкомысленно отвечала Эвелин. – К тому же я не согласна, что капитан сам ошибся, – Эвелин рассмеялась, и капитан Гейнор издалека услышал ее резкий пронзительный смех.

Щеки Дамарис слегка порозовели.

– Ну, признайся, признайся, что ты боишься предстать перед ним без позолоты, – не унималась Эвелин, – Или с позолотой?

– Ты просто беспощадна, Эвелин! – мягко укорила ее Дамарис.

Ни Эвелин, ни ее мать не знали о том, что произошло в библиотеке неделю назад. Они и не подозревали о глубокой сердечной ране Дамарис, об ее уязвленном самолюбии. Дамарис была не из тех, кто заламывает руки и стенает на людях. День-два она не выходила из своей комнаты, ссылаясь на легкое недомогание, и за это время научилась держать себя в руках. Она призвала себе на помощь презрение – холодное презрение, порожденное разочарованием. Она испытывала даже нечто вроде благодарности судьбе, позволившей ей увидеть в истинном свете человека, которому она собиралась доверить свою жизнь, благодарности за то, что вовремя обнаружила его суть. Она понимала, что со временем это чувство возобладает, но пока оно уступало боли и горечи от утраты иллюзий.

В данный момент Дамарис резко ощущала свое одиночество и отчужденность. Равнодушная Эвелин ни о чем не догадывалась; внимательно она вглядывалась лишь в собственное отражение в зеркале.

– Беспощадна? – повторила она. – В чем же я беспощадна?

– В своих суждениях обо мне. Если бы капитан... Она обернулась, услышав позади шорох, и увидела направлявшегося к ним капитана. Вчера он вышел к столу в элегантном темно —сером с синим оттенком камзоле, в напудренном парике, лишь бронзовый загар отличал его от придворных кавалеров. Утром он снова облачился в мундир офицера – синий камзол с галунами, глухо застегнутый до самого подбородка, тогда как в моде были камзолы с глубоким вырезом, открывающим кружевную манишку. Высокие сапоги со шпорами довершали его наряд.

Подойдя к девушкам, он снял шляпу с плюмажем, отвесил несколько старомодный поклон и попросил разрешения составить им компанию.

Эвелин с притворной застенчивостью вскинула ресницы и даровала ему эту честь, а потом с озорным желанием продолжить мистификацию сказала, указывал на Дамарис:

– Эвелин очень гордится своим садом.

– Что ж, гордость вполне законная, – заметил капитан. – Я видел множество садов – от Англии до Китая, но ни в одном из них не чувствовал столь благословенного покоя.

– Мадемуазель, – обратился он к Дамарис, – ваш сад стоит того, чтобы им гордиться, он делает честь своей хозяйке.

Искренность и серьезность гостя смягчили неуместность разговора. Взгляд карих глаз на мгновение встретился с его взглядом. Этот взгляд как бы оценивал подлинный смысл его слов. Дамарис отвела взгляд, и слабая улыбка промелькнула на ее матово-бледном, цвета слоновой кости лице. Она слегка наклонила голову в знак признательности.

Глаза их встретились всего лишь на миг, но капитан Гейнор уловил в них грусть, и сердце его дрогнуло: они будто молили о помощи. Капитан сознавал, что мольба обращена не к нему, а к природе, ко всему миру: она просила исцелить ее печаль, откликнуться на внутреннее страстное, непонятное ей самой желание. Неясная грусть Дамарис тронула Гейнора до глубины души, породила желание служить ей, утолять ее печали, выполнять желания.

Эвелин наблюдала за ними, приоткрыв рот, озабоченная лишь тем, чтобы Дамарис не отказалась от навязанной ей роли. Молчание кузины успокоило Эвелин, но вскоре она рассмеялась обычным резким смехом, стараясь скрыть за ним раздражение и недовольство, вызванные тем, что первый комплимент, сорвавшийся с уст этого холодного офицера, достался не ей, а кузине.

В то утра Эвелин являла собой нежное благоуханное воплощение девичества. Казалось, ей не было равных. На ней было бледно-сиреневое платье, точеную талию подчеркивала белая воздушная оборка. Формы ее были изысканно-округлы. Тончайшие кружева прикрывали белоснежную грудь и плечи. Волосы цвета спелой пшеницы ниспадали на плечи локонами. Глаза голубизной могли сравниться с безоблачным июньским небом, щеки – с нежной розовостью яблоневого цвета.

Женственность, воплощенная в Эвелин, казалось, должна была привлечь внимание такого мужественного офицера, как Гейнор, но он не сводил глаз с Дамарис и обращался главным образом к ней. Дамарис была на полголовы выше своей миниатюрной кузины. На ней был коричневый костюм для верховой езды с высоким воротником, расшитым золотом. Ей явно шла черная касторовая шляпа с золотым пером, оттенявшим ее темно-каштановые волосы. Во всем ее облике, отметил капитан, ранее никогда не задумывавшийся над характером женщин, чувствовались сдержанность, решительность и надежность.

Разговор все еще шел об их саде и о садах, в которых капитан побывал во время своих странствий. Дамарис в беседе почти не участвовала, только отвечала на вопросы, когда капитан обращался непосредственно к ней.

– Едва ступив на мостик, я понял, что попал в заколдованный сад, – рассказывал он, – Нам столько рассказывали о нем в детстве. Но житейский опыт делает нас скептиками и заставляет усомниться в волшебстве...

– И вы разгадали, в чем его колдовство? тихо спросила Эвелин, предчувствуя, что его слова – лишь пролог к галантным комплиментам.

– Пожалуй, да, – ответил капитан с удивившей Эвелин серьезностью, глядя прямо перед собой. Он вздохнул: – Я под властью его чар. Стоит мне задержаться здесь, и я буду безнадежно околдован.

Гейнор произнес эти слова без тени иронии. Дамарис пристально посмотрела на него, догадавшись, что за прологом последуют отнюдь не пустые галантности, как полагала ее кузина.

– В чем же состоит колдовство? – Дамарис в первый раз обратилась к капитану.

Их взгляды снова встретились, но капитан, казалось, смотрел на нее невидящим взором – взором поэта или одержимого.

– Колдовство в том, – капитан благоговейно понизил голос, – колдовство в том, что мир Божий, бесценный дар человеку, снизошел на этот сад. Где-то здесь произрастает и древо познания добра и зла. Его благоуханием напоен воздух. Вдыхая его, понимаешь всю низость мира с его войнами и кровопролитиями, проникаешься презрением к честолюбию, в коем лишь эгоизм и тщеславие. Кто, пожив здесь, выберет потом другой уголок? Кто, единожды насладившись здешним благоуханием, оскорбит свое обоняние тлетворными запахами?

Разочарованная Эвелин рассмеялась не без издевки:

– А вы поэт, сэр, ей-богу, поэт!

Взгляд непроницаемых глаз Гейнора на мгновение задержался на девушке.

– Благодарю вас, мисс Холлинстоун, – с поклоном ответил он, – Благодарю за то, что вовремя развеяли чары. Еще немного, и они погубили бы бедного солдата.

– Вы в каком полку служите? – поинтересовалась Эвелин, столь же непоследовательная, как и ее мать.

– Мне довелось служить в разных полках, но сейчас я нигде не служу, – последовал ответ. – А последним местом моей службы была армия султана.

– Султана? – разом воскликнули удивленные девушки.

– Турецкого султана, – спокойно пояснил Гейнор. – У него плохая кавалерия, вот я и занялся ее обучением. Потом участвовал в сражениях против Венеции.

Дамарнс смотрела на него, не веря своим ушам.

– Вы воевали с христианами, служа язычникам! – воскликнула она.

– Я воевал с мошенниками, служа мошенникам, истинное слово. Солдат удачи выбирает ту службу, где больше платят.

Капитан заметил во взгляде Дамарис презрение, но он не знал, какая горечь скрывается за этим презрением: ведь минуту назад, когда капитан говорил о саде, ей показалось, что он совсем другой человек.

– И вы всегда сражаетесь на той стороне, где больше платят? – спросила она.

– С вашего разрешения, я считал бы себя дураком, если бы поступал иначе.

Гейнор спокойно выдержал холодный оценивающий взгляд Дамарис и почти открытую насмешку, прозвучавшую в ее вопросе. Он должен был играть свою роль – ради короля. Он сам себе дивился: ему было неприятно представать перед Дамарис в роли корыстолюбивого наемника. Что ж, такова судьба...

– Война сделалась моим ремеслом, – пояснил он. – Да, я солдат удачи, но при всей кажущейся непоследовательности моего поведения я всегда проявлял последовательность в одном – служил удаче куда вернее, чем она мне, – добавил он печально.

– Как странно! – со вздохом молвила Дамарис. Откровенность капитана подавила нарождавшееся в ее душе отвращение. – Как странно!

– Что же в этом странного? – возразила Эвелин, будто защищая капитана.

– Странно, что люди приносят в жертву все лучшее в себе, подвергают свою жизнь опасности, предают честь ради выгоды, – пояснила Дамарис.

– Отнюдь не все, – произнес капитан с улыбкой, – немало и таких, кто приносит свою жизнь на алтарь мечтаний, желая заслужить благодарность монарха, любовь народа, кто жертвует собой во имя родины, грядущей бессмертной славы и прочих грез.

– И вы презираете их? – в голосе Дамарис прозвучал вызов.

– Как солдат – да, – Гейнор уклонился от прямого ответа. – Излишнее рвение не вознаграждается по заслугам и лишает человека хладнокровия. Я на собственном опыте убедился, что идеалисты уступают хорошо обученным наемникам, ибо руководствуются страстью, а не расчетом.

– Я имею в виду не результат, а цель, – сказала Дамарис, – их стремления, их верность идеалу. Вы это признаете, сэр?

И снова Гейнор спокойно выдержал ее взгляд:

– Нет, не признаю.

– Но вы, конечно, презираете послушных исполнителей чужой воли, рабов! – воскликнула Дамарис.

Она слегка оживилась, вступив в спор: сам предмет его был близок ее израненному сердцу.

– Таких, как я сам? – в голосе капитана не было обиды. – Поверьте, если бы я их презирал, мне пришлось бы подыскать себе иное занятие. Полагаю, и те и другие заслуживают уважения.

Дамарис снова устремила на капитана слегка отчужденный, оценивающий взгляд. Она заключила, что капитан чист душою: свою честность он доказал искренним признанием, не опасаясь презрения, которого она почти не скрывала. Гордая посадка голова, прямая осанка, твердая линия губ, открытый взгляд – все подсказывало Дамарис, что перед ней рыцарь высокой пробы, защитник слабых и угнетенных. Он не унизит человеческого достоинства собрата, ему может довериться женщина.

Угадав в нем эти черты, Дамарис попыталась понять взгляды капитана, казалось, противоречащие самой его природе. Возможно, ей хотелось оспорить их, доказать ему недостойность его целей, в чем она была абсолютно уверена.

– Не думаю, что человек, сделавший своим ремеслом то, к чему следует прибегать лишь для защиты правого дела, достоин уважения. Жизнь столь же драгоценна, как и честь, и подвергать ее риску из-за золота недостойно.

Если войны неизбежны, если люди воюют, то пусть воюют, защищая свободу, справедливость, высокие идеалы. Все остальное не стоит того, чтобы рисковать жизнью. Такой риск ничем не оправдан, неблагороден, – заявила Дамарис.

Она продолжила бы свои речи, но капитан слушал ее так спокойно и невозмутимо, лишь слегка улыбаясь, что Дамарис невольно смолкла и залилась краской.

– Прошу прощения, если сказала лишнее, – виновато молвила она. – В конце концов, у меня нет никакого права судить, я сама лишь хочу разобраться...

Гейнор рассмеялся низким мелодичным смехом.

– Вы сняли камень с моей души, – сказал он. – А я уж было решил, что вам недостает милосердия.

– Вы, конечно, правы, – не упустила случая вмешаться Эвелин. – Ведь вы вернулись, чтобы служить своей стране.

– О нет, вы заблуждаетесь, – горячо запротестовал капитан Гейнор. – Это означало бы, что я осознал свои ошибки и вернулся исправить их.

– А разве дело обстоит иначе? – удивилась Эвелин.

– Конечно, – отвечая Эвелин, капитан обращался к Дамарис. – Просто сейчас мне негде больше предложить свою шпагу. – Во взгляде Дамарис было больше жалости, чем презрения, и, как бы отвечал на ее немой вопрос, Гейнор продолжал: – Тем не менее, если бы нашлось дело, достойное того, чтобы ему служить, я бы ничуть не колебался, даже если бы оказался в проигрыше.

– Я так и думала. – Эвелин не сводила с Гейнора дерзкого зовущего взгляда.

Он поклонился в знак признательности.

– А пока, – продолжал Гейнор, – мне следует опасаться искушения заколдованного сада: его чары погубят бродячего наемника.

По аллее к ним направлялся грум в ливрее, и Эвелин, первой заметившая его, возвестила:

– А вот и Тиббс, милая кузина. Он хочет знать, не желаешь ли ты прокатиться на пони, которого велела оседлать.

Эвелин обрадовалась, что наконец-то избавится от Дамарис и всецело завладеет вниманием капитана, из чего читатель может заключить, что капитан Гейнор per se [Сам по себе (лат.)] был небезразличен ей. Ему как мужчине полагалось курить фимиам ее мелкому тщеславию. Покорив его сердце, Эвелин доказала бы кузине свое превосходство: в данный момент соперничество с ней беспокоило ее больше всего. Но оказалось, что капитан надел сапоги со шпорами вовсе не для того, чтобы все утро бродить по саду. Он тут же заявил, что и сам желал бы прокатиться верхом.

– Если вы, мисс Кинастон, – сказал он, обращаясь к Дамарис, – позволите мне сопровождать вас, вы, в свою очередь, будете моим гидом в этой незнакомой местности. Как видите, я во всем верен своему расчетливому характеру, характеру наемника. – Дамарис с минуту колебалась, и Гейнор с должным смирением почтительно поклонился, расценив ее молчание как отказ. – С моей стороны было весьма самонадеянно предлагать вам услугу, не осведомившись, нужна ли она, – посетовал он. – Леди, я ваш покорный слуга.

С этими словами он поклонился девушкам и уж собрался уходить, но Дамарис остановила его:

– Сэр, вы чересчур поспешно заподозрили меня в нелюбезности.

Глаза Эвелин гневно сверкнули. Дамарис подумала, что крайне невежливо закончить так разговор и отпустить обиженного гостя.

– Я с удовольствием покатаюсь с вами, сэр, на предложенных вами условиях, – улыбнулась она.

И пока негодующая Эвелин, – она чувствовала себя униженной из-за такого оборота дела, – рассказывала исполненной сочувствия матери о бессовестной обманщице Дамарис и ее наглости в общении с сильным полом, Дамарис и капитан уже ехали по зеленым лугам Суррея в сопровождении грума Гиббса, деликатно следовавшего за ними на некотором расстоянии.

Прогулка оказалась полезной для обоих, особенно для Дамарис. Капитан Гейнор по ее настоянию рассказывал о себе, о своих путешествиях, о странах, где он побывал по долгу службы. Рассказ был искренний и занимательный. Гейнор не в пример другим не хвастал своими подвигами, желая произвести впечатление, и тем укрепил мнение о себе, сложившееся у нее ранее. Прогулка немало содействовала и врачеванию раны, нанесенной ее нежному сердцу. Капитан Гейнор вернул ей способность радоваться жизни, еще вчера казавшуюся навсегда утраченной. Понсфорт совершенно померк в ее воображении. Невольно сравнивая его со своим спутником, Дамарис поняла, что возвела милорда Понсфорта на пьедестал и чуть ли не преклонялась перед ним лишь потому, что вела уединенный образ жизни и не встречала настоящих мужчин.

В основе ее нынешней неуверенности был глупый уговор с Эвелин, о котором Дамарис сожалела и которому утром хотела положить конец. Но, добейся тогда Дамарис своего, она бы испытывала сейчас совсем другие чувства. Она с подозрением отнеслась бы к искреннему расположению солдата удачи, расценила бы его как корысть и тем лишь усилила горечь, накопившуюся в сердце. Теперь от былой горечи не осталось и следа.

Уговор радовал Дамарис: надо было сполна испытать муки разочарования, чтобы ощутить эту радость. Какое ей дело до того, что раскрытие обмана слегка ущемит ее самолюбие? Рядом с ней человек, называющий себя наемником, человек, чья жизнь посвящена служению фортуне. Такого человека можно заподозрить в погоне за богатым наследством Дамарис Холлинстоун. Лишь магнетизм огромной силы мог притянуть его к другой, будто богатой наследницы и не существовало.

Капитан Гейнор вошел в сердце Дамарис Холлинстоун в момент величайшего потрясения в ее жизни. Дамарис было лестно оказанное ей внимание, хотя в другое время, заблуждался бы капитан или нет, она сочла бы его внимание сущим пустяком и не испытала бы на себе его целительного воздействия.

По возвращении в поместье Дамарис была сердечно благодарна Эвелин за уговор, ранее вызвавший у нее такую досаду. И теперь она отнюдь не стремилась поскорее рассеять заблуждение капитана.

Глава VII
ДОЛГ ЭВЕЛИН

Есть опасения, что капитан целую неделю не вспоминал об истинной цели своего приезда в Англию. Он был очарован садом, вернее – одной из его постоянных посетительниц! Речушка, протекавшая близ поместья, стала для него своего рода рекой забвения, Летой [Лета – одна из рек подземного царства в древнегреческой мифологии. Погрузившись в ее воды, души умерших забывали земную жизнь]. Для Гейнора в это время не существовало ни прошлого, ни будущего, он жил настоящим. Если что-либо и беспокоило его в эти счастливые летние дни, так это как бы раздвоение собственной личности: он был правдив и искренен и в то же время лукав и скрытен с Дамарис. Читатель знает, что скрытность эта была, увы, вызвана необходимостью. Однако, судя по всему, ему не грозила расплата. Правда, Дамарис едва скрыла презрение, впервые узнав про род его занятий. Но с той памятной прогулки она не избегала его общества. Впрочем, Гейнор н не догадывался, что именно благодаря откровенности он завоевал доверие Дамарис. Откровенность сблизила их.

Все это время капитан не подозревал об обмане. А его могла невольно раскрыть прислуга или просто непредвиденный случай. Эвелин волей-неволей пунктуально соблюдала договор, хотя он и злил ее и она охотно бы его нарушила. Увы, она угодила в собственную ловушку.

С одобрения матери Эвелин обвинила Дамарис в недостойном поведении, когда Дамарис на второе утро появилась в костюме для верховой езды. Дамарис выслушала обвинение спокойно, не выказав ни малейшего недовольства. В ее поведении не было ничего предосудительного, но она понимала тайную причину возмущения кузины – понимала и презирала ее за это. В эти дни Дамарис держалась несколько вызывающе, из чего было очевидно, что она вновь обрела присутствие духа.

– Помилуй, Эвелин, – возразила она, – я не выхожу из роли, которую ты сама мне навязала.

– Я – тебе? – У Эвелин от изумления округлились глаза.

– Разве не ты пожелала назваться Дамарис Холлинстоун? Я же по твоей воле стала Эвелин Кннастон. В отсутствие отца капитан вправе ожидать от меня, его предполагаемой дочери, внимания. Не проявить внимания к гостю значило бы нарушить законы гостеприимства, а мне не хотелось бы их нарушать, это огорчило бы сэра Джона.

– Ты права, – благожелательно молвила леди Кинастон, – ты права, я всегда говорила, что английская девушка должна проявлять гостеприимство.

Эвелин едва не задохнулась от злости.

– Думаю, чем скорее мы положим конец этой путанице с именами, тем лучше! – воскликнула она.

В душу Дамарис закралось беспокойство, хотя еще вчера она очень неохотно согласилась принять участие в игре, которую считала недостойной. Но лицо ее оставалось спокойным, а глаза веселыми.

– Я всегда так думала и рада, что теперь ты согласна со мной. Я ухожу и предоставляю тебе объясняться с капитаном, – ответила она. – В самом деле, почему бы тебе самой с ним не объясниться? Так будет лучше. Давай обсудим, что ты ему скажешь. Начни с того, что тебе всегда претило восхищение мужчин твоей кузиной Дамарис. Будучи абсолютно уверена, что подоплека их восторгов – ее наследство, ты убедила Дамарис...

– Да что я – с ума сошла? – воскликнула Эвелин и сердито топнула атласной туфелькой.

– Ну, тогда говори, что твоей душе угодно, однако имей в виду: смысл должен быть таким, как бы ты ни выражала своих мыслей. Иное толкование невозможно.

– А мне кажется, ты заинтересована в том, чтобы обман продолжался, – заявила Эвелин.

– Мне все равно, – Дамарис пожала плечами, – Ты навязала мне эту роль, ты и должна освободить меня от нее. Я проявляла полную пассивность. За все время я ни разу не назвала тебя Дамарис, содействуя обману.

– Какое лукавство! – возмутилась Эвелин. – Какая недостойная игра словами! Ты содействовала обману уже самим молчанием.

– Тут ты права, Эвелин, дорогая, позволь мне молчать и дальше!

– Я с самого начала не одобряла твоей затеи, – вздохнула леди Кинастон. – Видишь, в какое трудное положение ты себя поставила!

– Понимаю, – протянула Эвелин. Щеки ее горели, – О, я понимаю тебя, Дамарис!

– Что-то не верится...

Эвелин презрительно и самодовольно рассмеялась. Она судила о других по себе. Главное, что движет женщинами, думала она, это стремление завоевать любовь и восхищение сильного пола. Вот почему Дамарис так равнодушна к исходу дела. Дамарис завоевала симпатию капитана Гейнора в роли Эвелин Кинастон и теперь ничуть не сомневается, что капитан проникнется к ней еще большей симпатией, узнав, что она – Дамарис Холлинстоун, богатая наследница. Так размышляла Эвелин, закипая от досады. Из путаницы, ею же созданной, был единственный выход – тот, что предложила Дамарис. Эвелин сама подливала масла в огонь: поиск справедливого решения был не в ее привычках. В любом случае, рассуждала она, объяснение ничем не повредит Дамарис, не унизит ее, а вот ее, Эвелин, унизит непременно. Что ж, раз ее побили ее же собственным оружием, остается лишь найти новое, более грозное.

– Дамарис совсем забыла лорда Понсфорта, – ехидно заметила она, обращаясь к матери.

– Прилагаю к этому все усилия, – отозвалась Дамарис, вкладывая в свои слова глубокий смысл.

– Сама признаешься в этом? – Эвелин широко раскрыла глаза. – Мама, ты только послушай! Никогда бы не поверила! Дамарис, да ты совсем потеряла стыд и чувство приличия! – Приятно, что ты обо мне столь высокого мнения, – Дамарис улыбнулась, и, вдруг осознав всю мелочность и недостойность ссоры, превозмогла себя и протянула руки к Эвелин:

– Эвелин, дорогая, давай заключим перемирие!

– Перемирие? – переспросила Эвелин. – Какое перемирие?

– Перемирие в войне глупых и обидных слов, в войне недружественных взглядов.

– Скажите на милость! Измени свое поведение, и ты их больше не услышишь, – последовал бесцеремонный ответ.

Слабая улыбка промелькнула на лице Дамарис. Ее терпение было неистощимо.

– Мама, дорогая, – умоляюще обратилась она к леди Кинастон, – повлияйте на Эвелин, смягчите ее гнев!

– Она желает тебе лишь добра, милая, – ответила та, – и потому так печется о тебе. Признаюсь, и я не вижу должного уважения с твоей стороны к помолвке с лордом Понсфортом. Навряд ли он бы обрадовался, узнав, что ты охотно принимаешь ухаживания капитана Гейнора.

– Еще как охотно, – подхватила Эвелин, возводя глаза к потолку.

– Моя помолвка с лордом Понсфортом... – Дамарис осеклась.

Ее испугал допрос, который неизбежно последовал бы после такого признания, стыд и унижение, которые пришлось бы заново переживать на глазах у Эвелин. Со вчерашнего дня душевная боль, терзавшая Дамарис, поутихла, но стоило ей вспомнить про помолвку, как боль снова дала знать о себе. Вздохнув и грустно улыбнувшись, Дамарис неспешно направилась к двери.

– Так ты намерена каждое утро совершать верховые прогулки с капитаном Гейнором? – поинтересовалась кузина.

– Ты заблуждаешься, Эвелин, – мягко ответила Дамарис. – Речь идет не о моих намерениях, – никаких намерений у меня нет, – но, если капитан Гейнор желает прокатиться верхом, я как дочь хозяина обязана в отсутствие отца оказать ему внимание. Если ты не одобряешь наших прогулок, вини в этом только себя.

С этими словами Дамарис удалилась, предоставив Эвелин переживать горечь поражения, разделенную ее бедной матерью.

Если не считать подобных ежедневных сцен, неделя, проведенная капитаном Гейнором в поместье, оказалась счастливой как для него, так и для Дамарис. Дни летели за днями, и отчаяние, наполнившее ее душу после саморазоблачения лорда Понсфорта, сменилось чувством благодарности судьбе.

Сэр Джон писал из Бата, что состояние его брата все еще критическое, но появилась надежда на улучшение, и, возможно, он скоро вернется. Капитану Гейнору также было адресовано краткое послание. Баронет сожалел о вынужденном отсутствии и в иносказательной форме напоминал капитану о своем предостережении относительно лорда Понсфорта. Послание сэра Джона пробудило капитана от сладких грез и обострило в нем чувство опасности: на завтра была назначена важная встреча в гостинице «На краю света».

Утром в четверг, день, в который завершалось пребывание капитана Гейнора в поместье, он заявил дамам, что днем уезжает в город, чтобы повидаться с министром и напомнить ему об обещанном назначении.

– Вы, несомненно, боитесь праздности, сэр, – сказала Эвелин.

– И вам, должно быть, наскучило в нашем тихом уголке, – заключила леди Кинастон.

– Ничуть, мадам, я был здесь очень счастлив, – возразил Гейнор, – но я не вправе забывать, что мне уготовано совсем иное.

Дамарис промолчала. Потягивая шоколад, она глубоко задумалась. Может ли солдат удачи полюбить покой, сменить жизнь, богатую приключениями, на мирную? Если нет... Дамарис не рискнула продолжить свою мысль – она испугалась. Душа ее затрепетала перед этой дилеммой. Дамарис предпочла молчаливое ожидание.

В то утро Дамарис выехала на прогулку одна, если не считать грума, – в первый раз с тех пор, как капитан Гейнор появился в поместье. Ее переполняло чувство одиночества, мучили беспокойные мысли.

Дамарис вспоминала Понсфорта – и впервые с благодарностью. Она вдруг поняла, что лорд Понсфорт оказал ей большую услугу. Если бы он не преподал ей жестокий урок, она никогда бы так быстро не поняла надежности своего капитана, солдата удачи, отважно, без идеалов шагающего по жизни. А ведь вначале она так презирала его за корыстолюбие.

Дамарис снова увидала капитана за обедом. В тот день в Монастырской ограде обедали в три часа – на час раньше обычного. А потом она тайком наблюдала из своего окна, как Гейнор выезжает из поместья на черном коне, и долго смотрела ему вслед, пока всадник не скрылся из виду.

Дамарис уединилась в своей комнате, а Эвелин принялась подстрекать леди Кинастон, призывая ее к исполнению материнского долга:

– Вы должны написать отцу, мама, и сообщить ему все, что здесь происходит.

– А что здесь происходит? – ворчливо осведомилась мать. Она не любила впутываться в дела, за которыми следовало выяснение отношений.

Эвелин нетерпеливо пожала плечами. В ее беспокойном бегающем взгляде чувствовалась злость.

– А разве об этом нужно спрашивать, мама?

– Дождемся возвращения отца, дитя мое, – взмолилась мать. – Он сам во всем разберется. К тому же капитан Гейнор уехал.

– Но он завтра вернется.

– Откуда ты знаешь? Может быть, он получит назначение, которого добивался, и уж больше никогда здесь не появится.

Эвелин презрительно улыбнулась: она знала, какой магнит притянет капитана в поместье, что бы ни случилось.

– Тогда я сама напишу отцу, – сказала она.

– Эвелин, я запрещаю!

– Отца нет, а мать отказывается верить собственным глазам. Кто мне поможет? Я еще не утратила чувства долга. Я напишу отцу ради Дамарис. В конце концов, что нам известно об этом авантюристе, солдате удачи?

– О нет, ты не должна так говорить о нем, – вступилась за честь гостя леди Кинастон. – Его отец был лучшим другом твоего отца. Сэр Джон любит Гарри, как родного сына.

Эвелин взглянула на мать и, не говоря ни слова, вышла.

Приводим содержание написанного ею письма:

«Милорд, величайшее почтение к Вашей светлости обязывает меня написать Вам без промедления. Если Вы не желаете утратить самое дорогое для Вас на свете, Вам следует как можно скорее прибыть в Монастырскую ограду. Некто намерен похитить Ваше сокровище, о чем я Вас своевременно уведомляю.

Эвелин Кинастон».

Написав письмо, Эвелин задумалась. Внутренний голос, тихий и насмешливый, подсказывал ей, что ею движет злая воля. Эвелин покраснела и взяла листок, чтобы разорвать его на кусочки, но тут же передумала.

«Я слишком чувствительна, – утешила она себя. – Ясно, что я лишь выполняю свой долг, поскольку мать уклоняется от выполнения своего. От этого зависит будущее Дамарис».

В конце концов, Эвелин была по-своему права. Но лишь на следующее утро она отправила гонца с письмом к отцу.