Текст книги "Не обижайте женщин. Часть 2"

Автор книги: Радомира Берсень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Радомира Берсень
Не обижайте женщин. Часть 2

Гельба

Сонный дождик мочил нежную пыль на дороге, бледно-серое небо устало нависло над полями, что были раскиданы меж мягко очерченных холмов. По обе стороны дороги были раскиданы приветливые деревушки. Мирную картину дополняли телеги, которые тащили по дороге грузные неторопливые быки. На телегах дремали мужички, иногда лишь встряхивая поводья. Дорога вилась меж полей, забегая в деревеньки и покидая их, пока не растворялась в нежно-серой дымке на горизонте. По левую сторону дороги, на высокой опушке, стояла деревня под названием Ненаевка, сразу же за которой начинался хмурый сосновый бор.

Именно сюда пришли захватчики в первую очередь. Все они были верхом на грязных мохнатых лошадёнках. Невысокие, но крепкие мужички с бритыми головами, хитро ухмыляющиеся в длинные усы, быстро заняли деревеньку. Они повыгоняли баб с детьми и стариками из уютных домиков. Второй их отряд, с гиканьем и довольным воем, уже добивал мужиков на полях. В воздухе стояла тревога, пахло кровью, навзрыд плакали дети, причитали бабы.

Хаптубские захватчики быстро поразобрали себе самых молодых девчонок в хатки, оттуда доносились их плач и визг.

– Да что же это такое! – Не выдержала дородная Мотре́я, прижимая к себе трёх малолетних сыновей. – Надо их как-то выгнать! Нужно допросить помощи в соседних деревнях! Доколь мы тут страждиться будем?

– Э, осади, подруже, – возразила ей долговязая худая Неята, – если мы отсюда уйдём, то обратно ходу уже не будет. Это всё одно как добровольно на их сабли косые прыгнуть. Или к соседям, или остаться тут. Другого нам нет. Уйдём – девки наши тут у них останутся, что им сделают эти мордодрыги? Поубивают только! А останемся – тоже погибнем. Надо решать.

– Дык чем мы смогём девкам-то помочь? – Вмешалась низенькая крепенько сбитая Кубытка. – Пущай тут остаются, они уже как есть все снасилованные, а то и помёрлые. Пусть сами выкручиваются. А нам за детях заботиться надо.

Зашумели бабы, заспорили, да так, что не услышали, как подобрались к ним кривоногие хаптубы, держа сабли наотмашь.

– Эна, бабы, а ну халь сюды, – скомандовал самый рослый из них, – иди-тко нам зжрачу готовлить.

– Жрачу им ещё готовь, – проворчал кто-то из толпы, прячась за спины остальных. Начальник захватчиков поддёрнул верхнюю губу, как обозлённая лошадь и не глядя рубанул по толпе. Завизжали, заохали бабы, зарыдали дети.

– Сюды, к нам, зжрачу готовлить, – повторил он с нажимом и снова дёрнул губой, надменно глядя на перепуганных женщин. Они стали неохотно расползаться по своим домикам, в которых уже вольготно расположились наглые вторженцы. Принялись за привычную домашнюю работу, да только теперь не для себя, не для своих семей, а для чужаков.

К закату забрякали вёдра – потянулись бабы к колодцу, что был в центре деревеньки расположен. Здесь, набирая воду, они вполголоса жаловались и плакались друг другу. И тут заговорила высокая, средних лет женщина, крепкая, с огненным взглядом и острым языком, за что и оставалась незамужней до сих пор. Звали её Гельба и жила она с самого краю деревни.

– Не дело так держать жизнь, бабоньки, – заметила она, привычной рукой спуская ведро в колодец. – Надыть и сделать что, а то так и будем до последнего зуба подтирать жопы чужакам. Куда оно годится? Наша это деревня или нет?

– Дак что ты им сделаешь, гадюка́м таким, чтоб им срать одними только раскалёнными углями, – полушёпотом ответила ей другая, непрестанно озираясь. Гельба презрительно оттянула рот, показывая крепкие зубы.

– А много чего можно, – сказала она, понизив голос и остальные начали заинтересовано стягиваться вокруг них.

– Гельба, ты ж вроде по травам мастерица, – сказал тонкий дрожащий голос из толпы зашуганных баб, – а сотвори-тко им чаю такого, чтоб …

– Не пойдет! – Сказала, как рубанула, Гельба. – Они вас же самих и заставят тот чай пить, да то и детей ваших заодно. Все мы так потравимся. Я другое знаю что сделать. Но нужно будет, чтобы вы все ушли.

– Куда ж нам деться? – Спросила огромная баба, скрестив на груди красные натруженные руки. – В другие деревни идыть – так они за нами придут, хаптубы-то. Во нам за это спасибо потом скажут. Ни за что торговать с нами не будут вовек.

– В другие деревни и не выйдет, – тихо возразила Гельба, уверенно глядя на неё. – Далёко оно. Тут пока с откосу спустишься, да потом дойдешь … Дети и стары́е не выдюжат столько идти. Не по́йдет, тяжко вам будет. Да и свидят то хаптубы, отпустят они вас чё ли? Тут незадалёко делянка есть, где мужики времяки соорудили.

– Пастбище, что ль?

– Да, оно самоё. Туда и дорожка-то тайная, всё меж высоких трав и кустов. Быстро дотёкаете. Там и оставайтесь. А я все сама сделаю.

Всколыхнулись бабы, зашумели, да потом сами и зашикали друг на друга – враг-то рядом.

– Тихо! – Без лишней мякоти скомандовала Гельба. – Слушайте меня, бабы. Завтра я весь день готовиться буду. А вы, как будут спрашивать – чего-тко та баба тво́рит? Отвечайте так: больная она у нас, заразная, потому за краем деревни её и держим. Еду приносим, а она за то нам хворост сбирает. Пусть думают – всё идёт своим путём, как будто обычно. Да держите уши во́стро – как день скончается да солнце начнёт сходить, я брякну тут, у колодца. Вёдро своё на камень уроню, ну будто не удержала. Звук обычный, никого не привлечёт. А вы, как сослухаете вёдро об камень, сразу же поднимайтесь и за сарайками да огородами на пастбище уходите.

– Дак зачем оно нужно? – Спросил кто-то.

Гельба улыбнулась как оскалилась и сказала просто:

– Убивать я буду, гадцев этих. Но вам всем уйти нужно будет, чтобы самим не помереть. Стариков с детьми лучше заранее сошлите на пастбище. А сами прислуживайте гадюками да всё слухайте. Как вёдро об камень брякнет – всё оставляйте и идите туда же. Есть будете – оставляйте ложку и идите. А спросят вас куда – скажите, что до скотины идти пора. И идите непременно через наветренную сторону. Ясно вам это?

Бабы вразнобой испуганно закивали, а потом подхватили тяжёлые вёдра и отправились по домам, на ходу переговариваясь об услышанном. Гельба же, оставив ведро на крыльце своего дома, прошла в бурьяны за домом, миновав их, вышла на дикую полянку и остановилась. Солнце уже почти село, но ей и так была знакома каждая кочка, каждая травинка. Проследив взглядом полянку, она наметила себе тропочку на завтра.

На ту тропочку она вернулась, когда солнце ещё не выползло из-за земли, а лишь выпрастывало тонкие лучики как слабые руки, цепляясь ими за густую росную траву. Уверенно вошла в лес и пошла от поляны к поляне, от оврага к оврагу, да по лесным болотцам, да по омутам и сорным зарослям. Уж какие она там травы сбирала – то знает лишь сама Гельба. Она же диво как точно и много знала о травах, потому как от младенчества перенимала ту науку от матери да бабки. Ловко нарвав охапку травы, она переходила к хворосту и сплетала из них одну вязанку. А набрав вязанок – шла и отдавала бабам, те же раскладывали их по бочкам, что стояли под водостоками у каждого дома. Однажды один из чужаков хватанул Гельбу за руку, да отскочил как ошпаренный – так зло она на него зыркнула. К вечеру вся деревня была густо набита хворостяными охапками, внутри которых были спрятаны некие травы.

Солнце начало проваливаться в горячую дымку, что густела с краю земли, когда Гельба, с ведром в руках, подошла к колодцу и поставила ведро на камень. Медленно оглядев деревню, она не заметила ни одного ребятёнка, ни одного старичка, что обычно в это время грелись на лавочках. Только бабьи юбки мелькали у одного, у другого дома, да замученные девки плакали навзрыд либо ублюдки раскатисто хохотали. Она медленно подняла ведро над камнем, поглядела на него, да и выпустила из рук.

Зычно, звонко загрохало ведро о камень, а потом скатилось на землю. Одним моментом бабьи юбки стали взмётываться у дверей, да мелькать на задворках, скрываться за огородами. Гельба нагнулась, взяла ведро и спустила его в колодец. Затем сняла с головы платок, смочила его и навязала на лицо, закрывая рот и нос. Подоткнула юбку за пояс, чтобы в ногах не путалась и тщательно высекла искру на заранее приготовленный жгут. Тот задымил, запалился тусклой искрой. Взяла Гельба тот жгут в руки и пошла по деревне, в подступающих сумерках запаляя свои вязанки.

Белёсый душный дым моментом заполнил улицы, забился в домики, откуда повыскакивали захватчики, надрывно кашляя и растирая глаза. Гельба шла медленно, спокойно, от дома к дому, запаляя одну бочку за другой. Дойдя до последнего дома, она отошла за деревню и тщательно затоптала остаток жгута. Затем нырнула в кусты и принялась пробираться, пригибая траву, цепляясь за густые царапучие ветви. Дойдя до края небольшого болотца, она упала на колени и сорвала с лица платок, надсадно кашляя – глотнула-таки дымка своего. Стошнилась, доползла до небольшого чистого затона и хорошенечко умыла лицо да отсморкалась. Передышалась, раскрыв платье на груди, встала и побрела по тропочке до остальных.

Ее ждали не в домиках-времяках, сплетенных из гибких веток, а прямо на полянке, не смотря прозрачные летние сумерки. Скотину уже загнали в изгороди и приготовили к ночёвке. Тут же, с бабами, были и некоторые мужики, которые успели спастись, когда за скотиной смотрели.

– Ну же? – Выдохнул кто-то и толпа всколыхнулась, будто трясина. Гельба улыбалась жестокой торжествующей улыбкой.

– Нет больше гадюко́в. – Устало сказала она, качнулась и огляделась, ища опоры. Но никто не подошёл к ней, чтобы поддержать, никто не протянул руки́. На неё смотрели не с радостью – с ужасом.

– Что так нелюбезно глядите? – Осведомилась Гельба, делая шаг к односельчанам. Те же шарахнулись от нее, будто от чумной. Она нахмурилась. – Что так? – повторила она, больше не улыбаясь.

Вперёд вышел хромоногий мужик, что смотрел за скотиной и угрюмо заговорил с Гельбой:

– Нады бо прозаглянуть что там с гадюками тво́рится. Живы ли они, может быть сла́бы – так добить их надыть.

Гельба пожала плечами.

– Чего там проверять. Мёртвы они. Все задохнулись от моих трав.

Толпа так и осела назад. Кто-то ахнул. Бабы завели дитяшек за свои юбки.

– Как так – мёртвы? – Хмуро спросил хромой. – Да нешто от дыма можно помереть-то?

– Можно, – кивнула Гельба, – если запалить нужные травы, то очень даже можно. Утром придёте и поглядёте. Я бы их и хоронить не стала – поганы слишком для нашего упокоища. Сбросить их в дальний овраг, волки всё и довершат. Туда и дорога.

Тоненько вскрикнула молодая бабёнка, заголосила другая, вторя ей. Зашумели, заволновались деревчане, занервились. Которые и впопять пошли, чтобы от Гельбы только отодвинуться.

– Ведьмиха ты. – Озлобленно сказал хмурый и обернулся к остальным, потрясая кулаком. – Хотите такую прижить с собою? А ну как она и нам такой костерок сотворит?

Он снова обернулся к Гельбе и сделал всего один шаг, близко к ней не подходя.

– Ты это, шла бы. Нам тут не надо таких. Опасная твоя работа, а нам покой нужо́н, опять же – дети. Ты не ходи к нам. И дом мы твой спа́лим, как вернёмся. Ты не возвращайся вовсе. Живи где-нибудь иначе, а к нам не суйся.

Толпа за его спиной одобрительно залопотала, загудела, заворчала на разные голоса.

– Гнать её до топи, уби́вцу! – Выкрикнул кто-то с ненавистью. В каждом лице, во всех глазах, читала Гельба лишь ненависть и страх.

– Опомнитесь, люди. – Медленно ответила она, оглядывая своих односельчан. – Кого я убила? Убивцев ваших мужей, насильников ваших дочерей. И вы за то гоните меня? Вот оно, значит какая мне благодарность за моё дело?

Не ответили ей сельчане, отобредая потихоньку врассыпную. Лишь хромой продолжал стоять перед Гельбой, всё так же сжимая кулаки.

– Ведьмиха, – с жаркой ненавистью повторил он.

Губы у Гельбы дрогнули и опустились уголками вниз. По-новому она взглянула на своих соседей.

– Вот оно значит как. – Тихо-тихо, будто сквозь сон заговорила она, находя взглядом каждого. – Значит так, как хотите, так и будет. Нужна вам ведьма? Что же – полу́чите. И таперича это ваша беда будет, а не моя. Не обращайтесь за моими травами более. Не помощница я вам отныне, а ведьма проклятая.

Гельба медленно сняла с шеи маленькое распятие и небрежно кинула на землю, кто-то придушенно ахнул. Она вдавила крестик во влажную землю левой пяткой и с силой заговорила, возвысив голос:

– А за то, что вы гоните меня вместо благодарности – вот вам мой первый наве́т. И да будет он един на всех вас. Я желаю, чтобы каждый взрослый – от одного до последнего, – заболел страшною мучительною болезнью, отнимающей силы. И каждый выздоровел. Но по двое детей за одного болящего пусть умрут сразу, как только он полностью придёт в здоровье. Второй мой навет такой: дым же с деревни не уйдет никогда – и не будет там отныне жизни никому, ни своим, ни врагам. Про́клята та земля и прокляты вы вместе с ней.

Не от знания говорила Гельба, не владела она ведьминским мастерством, но такая в ней обида проснулась, такая злость, что каждое её слово горело будто огонь и падало как тяжелый камень. Напугать она хотела своих суеверных соседей, нагнать страху и тревоги, чтобы жить боялись, чтобы на каждую болезнь и на каждую смерть вспоминали о своей неблагодарности. И такая сила заполняла её слова, что загудел, заметался беспокойный ночной уже воздух. Голос же её взметнулся, будто земля заговорила с небом. А закончив те наветы, она медленно выцедила слова, некогда услышанные от бабки:

– Тем моим словам небо – ключ, земля – замок, отныне и довеку. Кто же Камень-Алатырь изгложет, и тот мой заговор не превозможет.

Забелели от ужаса лица людей, заметались безумные глаза, сжались пальцы, тесно стало у них в груди, что и вздохнуть не мог никто. Оглядела их Гельба и отодвинула назад левую ногу, указала на крестик и так сказала напоследок:

– Кто вот энтот крестик на меня снова наденет – лишится рук, кто прощения попросит – лишится навек голоса, кто введёт в свой дом – тот умрёт. Но когда я буду в кресте, отпустившая вам обиду и в доме, лишь тогда спадёт это проклятие с вас и вашей земли.

Будто застыла после этого Гельба внутри себя, слёзы встали камнем у неё в груди. Отвернулась она от своих и пошла обратно по тропке, да не доходя деревни свернула в лес.

С того самого времени никто не знает где её искать. Много раз деревенские посылали за ней, да так и не сыскали. Одни говорят – обернулась она медведицей и убежала в глухомарье, другие толкуют – утопилась от обиды аль по случайности в болоте, третьи же гуторят, мол, покинула она землю и живёт теперь меж живых и мёртвых. Никто не знает где она. Сгибли один за другим её неблагодарные соседи. Над деревней же так и стоит облако отравленного дыма, не рассеиваясь ни от ветра, ни от дождя, ни от снега. Какое животное зайдёт в то облако – тотчас задыхается насмерть.

Не была Гельба ведьмой – лишь обычной травницей. Но тот, кто её нарёк ведьмой, тот дал ей новую судьбу, наполнил её другой жизнью. Сильный урок получили от неё люди. Захватчики же более не являлись на те земли никогда.

Ромулла

Жаркое солнце настойчиво билось в окно, будто не желая уходить на закат. На журнальном столике развалилась стопка книг и журналов. На кресле, а также на сушилке, стоящей рядом с ним, была разложена груда нарядных платьев, юбок, брюк и блуз, а на полу валялось множество баночек, тюбиков и палеток. Рядом с диваном, на полу, стояла массивная керамическая чашка с остывшим кофе. А на диване, задрав ноги на спинку, лежала женщина в небрежно накинутом халатике, блестящем, с малиново-синим узором.

– Нет, ты представляешь? – Со смешком говорила она кому-то в телефон. – А если мой узнает – ууу, хана мне сразу! Он и так меня вчера от души приложил.

И она отдернула полу халата, обнажив огромный бесформенный синяк у себя на бедре, осторожно прикоснулась к нему кончиками пальцев.

– Да, безусловно, он урод. – Согласилась она с невидимым собеседником. – Но он очень нужный и полезный мне урод. Придется терпеть. И благо еще, что он не в курсе о моих волшебных таблеточках. Еще ребенка только не хватало в этом бедламе.

Она покосилась на окружающий ее хаос, коротко вздохнула, и продолжила:

– А что насчет субботы? Нет, завтра я не могу, босс меня не отпустит. Он и так уже зверем смотрит, когда я подхожу к нему. Да и зачем оно мне? Я за переработку деньги получаю. Что значит – муж зарабатывает? Это он себе зарабатывает, максимум, на что он согласен – выделить небольшую сумму на продукты. И то, сказала бы я тебе, каким способом я эту сумму каждый раз вытягиваю из него. Да, он жмот. И урод с длинными руками. Нет, уйти не могу. Такова жизнь – моя, в частности. Я без него не могу. Знаю, что дура. Но уйти все равно не могу. Хотя бы потому, что некуда. Ой, да видела я эти съемные квартиры …

Резко взвизгнул звонок и женщина нехотя отняла трубку от уха, крикнув:

– Сейчас! Уже иду! – Затем быстро проговорила своему собеседнику. – Извини, мой, кажется, пришел. Давай все-таки встретимся в субботу, часа в четыре, идет? Ну все, дорогая, люблю-целую.

Звонок требовательно издал еще три нервных коротких звонка.

– Ой, да иду я!

Она встала и одернула халат, запнула под диван несколько баночек, пробурчав «потом уберу» и направилась в прихожую.

– Почему так долго? – С раздражением спросил ее высокий мужчина, спортивного телосложения. – И почему в доме опять такой беспорядок? Роми, я, кажется, ясно дал понять, что не приемлю беспорядка. Можешь ты хоть один день не разбрасывать свои платья и косметику по всей квартире?

Он наступил на глянцевый журнал, поскользнулся и больно ударился локтем о стену. Зарычав от гнева, он развернулся к жене и наотмашь отвесил ей пощечину так, что она отлетела в другой конец прихожей и стукнулась головой о стену.

– У тебя пять минут! – Рявкнул он. – Пять минут для наведения порядка!

И он, вполголоса матерясь, ушел в комнату переодеваться. Ромулла встала, пожала плечами, потрогала щеку и направилась вслед за мужем.

– Милый, я хотела тебя попросить не переодеваться. – Она сунула голову в дверной проем. – Я только пришла и не успела приготовить ужин. Прогуляемся в кафе? Ну пожалуйста! Я так устала! Я хочу посидеть в кафе! Ну же!

Он в сердцах отшвырнул от себя пиджак и разразился бранью.

– Что ты за жена такая! – Зверея, кричал он. – У всех бабы как бабы, пришла с работы – приготовила еды, навела порядок! А ты чем занималась, хотел бы я знать?!

– Я работала, – невозмутимо ответила Ромулла, прислонившись спиной к дверному косяку. – Ты это знаешь и ты сам согласился с тем, чтобы я продолжала работать. Впрочем, роль домохозяйки точно не для меня. Ненавижу все это – готовку, стирку, а особенно – уборку.

Она отскочила в сторону, ловко увернувшись от ботинка, которым швырнул в нее муж.

– Алекс, господи, да что с тобой такое?! – Вспылила она, снова появляясь в дверях. – Я тебе что – лошадь ломовая, что ли? Я целый день работала, имею я право хоть немного отдохнуть после этого? Ну, не злись. Смотри какой красивый галстук я тебе купила. У меня есть платье, которое будет с ним отлично сочетаться. Пойдем, посидим в кафешке, покушаем, отдохнем как цивилизованные люди.

Не обращая внимания на беспорядок в комнате, она прошла к шкафу и вытянула оттуда галстук нежно-сиреневого цвета с металлическим розоватым отблеском.

– Что за пошлятина? – С отвращением прокомментировал цвет Алекс и сам зарылся в шкаф, вытащив галстук строгого темно-синего оттенка.

– Фу, какой ты скучный! – Заявила Ромулла и пошла переодеваться.

В кафе Алекс сидел с кислой миной, с отвращением ковыряясь в своей тарелке. Ромулла же напротив, активно поглощала еду из трех тарелок, не переставая при этом говорить:

– И вот тут босс мне говорит – Ромулла, а не возьмешь ли ты на себя проект Присциллы? Кажется, она опять не справляется, а я ему …

– Хватит уже трещать! – Грубо одернул ее Алекс и с силой принялся разрезать свой бифштекс, так что тарелка жалобно завизжала под его ножом.

Ромулла пожала плечами и принялась доедать свой салат. Алекс потер виски кончиками пальцев, встряхнул головой и щелчком пальцев подозвал официантку.

– Бокал мерло, но только быстро! – Девушка кивнула и мгновенно исчезла.

– А почему всего один? – Полюбопытствовала Ромулла. – Я бы тоже не отказалась.

– Не заслужила, – буркнул Алекс, пытаясь прожевать мясо. – Что за бифштекс? Они его из старого сапога вырезали, что ли? – Он принялся придирчиво разглядывать кусочек на вилке.

– Что у тебя там на работе случилось? – Невзначай осведомилась Ромулла, приканчивая свой ужин. – Ты прямо весь сам не свой. Давай уже, облегчи душу.

Алекс какое-то время еще поизучал мясо, затем отшвырнул вилку, неприлично громко брякнувшую по тарелке.

– Дерьмо там у меня, – сообщил он и отвернулся к окну. – Нам снимают по десять процентов, потому что поднялась аренда за парковку. И это еще не считая того, что мы якобы отказались от премии в пользу какого-то задрипанного фонда. Будь он проклят.

Ромулла глубокомысленно покивала головой и улыбнулась незаметно появившейся официантке.

– А можно мне тоже самое? – Попросила она, принимая у девушки бокал с вином и передавая его мужу. Алекс пил молча, крупными глотками, его кадык нервно дергался. Остекленевшим взглядом он впился в окно, что было слева от него.

– Ну, зато у меня все прекрасно, – Ромулла принялась разглаживать салфетку на столе. – Если я закончу свой проект до назначенного срока, то мне накинут десять процентов, а если еще и помогу этой дурочке Присцилле, которая вечно все запарывает, то получу премию вместо нее.

Алекс повернул к ней свое злое лицо.

– Ты можешь не раздражать меня? – Злобно прошипел он, нервными движениями распихивая посуду и выдергивая салфетку у нее из рук. – У меня и так все плохо, денег будет мало, а тут ты …

– Да, но мы же одна семья, – она протянула руку и ласково прикоснулась к его запястью, провела пальцами по его руке успокаивающим жестом. – Мы можем использовать мои деньги. Почему нет? Мы оба работаем, значит можем объединить наши заработки.

Алекс смотрел на нее тяжелым взглядом, ничего не говоря. Ромулла продолжала гладить его по руке кончиками пальцев легкими прикосновениями. Она знала, что это его заводит. За соседним столиком визгливо засмеялся пухлый румяный мужчина. Алекс вздрогнул и посмотрел на него. Мужчина продолжал веселиться, шумно шлепая ладонями по столу.

– Эй вы, послушайте! – Окликнул его Алекс настолько громко, что остальные присутствующие немедленно стали оборачиваться. Ромулла потянулась и принялась дергать его за рукав, тихо шипя «оставь его, Алекс, пойдем лучше домой», но он оттолкнул ее руку и встал.

– Я что – мешаю вам? – Весело спросил пухлячок и огляделся. – Может я кому-то еще мешаю? А? Как насчет вас, прекрасная леди?

Пожилая дама смутилась и кокетливо захлопала синими ресницами. Толстячок торжествующе возвестил:

– Пусть лучше будет звонкий смех, чем рожа страшная как грех!

Посетители кафе немедленно разразились хохотом, кое-кто даже захлопал остроумцу. Алекс ощерился, вскочил, уронив стул, и схватил того за грудки. Взвизгнула какая-то женщина, началось беспорядочное движение. Тем временем, Алекс, коротким движением всадил мужичка поясницей в край стола, затем с короткого размаха дважды ударил того по лицу. На его руках повисло два официанта, на безопасном расстоянии девушка-официантка уже торопливо что-то говорила в телефон.

– Алекс! – Ромулла настойчиво подергала мужа за рубашку на спине. – Пойдем, слышишь? Она вызывает полицию. Я заплатила. Давай, давай, бегом!

Алекс нехотя выпустил юмориста, который двумя руками держался за окровавленное лицо, всхлюпывая разбитым носом. Коротким раздраженным движением стряхнул с себя официантов, которые немедленно расступились в стороны. Алекс позволил испуганной Ромулле взять себя под локоть и утянуть в сторону парковки. Сев в машину, Алекс закрыл глаза и принялся глубоко дышать – этому приему его научила психоаналитик. Она работала с Алексом, пока тот не вышвырнул бедную женщину из кабинета, сломав ей при этом руку. Ромулла пихнула его локтем:

– Чего сидишь? Вот-вот полиция подъедет, слышишь?

Где-то неподалеку уже завывала патрульная машина, этот звук глухим эхом заполнял пространство вокруг, накатывая будто цунами. Алекс поспешно вцепился в ключ зажигания и оглянулся. Ромулла благоразумно молчала, не мешая ему выруливать с парковки. Молчала она и все то время, когда они ехали домой. Войдя в квартиру, Алекс круто развернулся и больно ткнул Ромуллу пальцем в грудь.

– Ты! Ты виновата в этом! – Крикнул он ей в лицо. Он шумно сопел, лицо налилось багровой краской.

– Эй-эй, полегче, – возмутилась Ромулла, предусмотрительно делая шаг назад. – Я, что ли, заставляла того человека смеяться? Да и ты тоже хорош, мог бы не психовать …

Продолжить она не успела – окончательно разозлившийся Алекс что было силы толкнул ее на пол, и принялся пинать ногами. Ромулла съежилась, закрыв голову руками. Алекс действовал молча, ожесточенно, стараясь попасть по самым болезненным местам. Минут через десять он выдохся и ушел, схватив ключи от машины. Ромулла со стоном расслабила тело и осталась лежать, глядя в потолок.

– Вот идиот, – флегматично произнесла она. Затем ощупала себя – мда, придется завтра надевать длинное закрытое платье. Впрочем, это придавало ее силуэту некую хрупкую женственность, так что все коллеги мужского пола начинали истекать слюнями, а женского – тихо ненавидеть ее. Лежа на полу, она размышляла: похоже сегодня Алекс зол как никогда. Обычно он дает ей лишь пару пощечин или болезненно пихает в бок. А раз уж он дошел до такого … К тому же, когда он в приступе психоза убегает на улицу, то обычно не берет ключи от машины. Если он собирается ездить по городу – значит он завелся сильнее, чем обычно. Что ж. Пожалуй, скоро он свое получит. Наверное, уже пора.

Она осторожно встала и тщательно навела порядок в квартире. Затем пошла на кухню и вытащила ключи из банки от кофе (Алекс ненавидит кофе, потому что придерживается здорового образа жизни. Так что о ключах он ничего не знал). Заперев квартиру, Ромулла поднялась на самый верхний этаж, небрежно таща на плече здоровый мужской рюкзак. Здесь она отперла старую исцарапанную дверь и вошла в квартиру. Этот притон хозяйка пыталась сдать уже давно, но потенциальные квартиросъемщики, в ужасе от грязи и разрухи, раскланивались и не возвращались. Ромулле же было все равно. Она снимала эту квартиру вовсе не для того, чтобы жить здесь. Хотя иногда она сюда уходила переночевать, наплевав на тараканов и ободранные засаленные стены, если муж слишком уж буйствовал. Но только переночевать – не больше.

Оглядевшись, она бухнула рюкзак на пол и принялась извлекать из него разные вещи: странного вида карандаш, толстенный, грязно-бурого цвета, серые сальные свечи, какие-то лохматые тетради, несколько причудливых бронзовых вазочек и многое другое. В единственной комнате этой квартиры не было ни одного предмета мебели – ее это устраивало, к огромной радости квартирной хозяйки. Поэтому, расположив на полу прямо по центру комнаты компас, она принялась вырисовывать вокруг него линии карандашом, оставлявшим следы цвета запекшейся крови. Убрав затем компас и постоянно сверяясь то с одной, то с другой тетрадью, она дополнила рисунок надписями и расставила вазы – точно на острых лучах, прерывающих контур рисунка. Монотонно напевая вполголоса одну и ту же фразу, Ромулла заполнила вазочки – каждую из отдельной бутылочки, отчего комната наполнилась затхлой вонью. Свечи расположились по контуру круга, который разделял изображение на две части, внутреннюю и внешнюю. Удобно сев за тускло коптящими свечами, Ромулла тяжелым жестом подняла руки ладонями вверх и запела уже громче, раскачиваясь в ритм пению. Полуприкрыв глаза, она тщательно выговаривала слова на языке, который был неведом никому в этом мире. Пламя свечей вдруг сильно вытянулось вверх, до самого потолка, сильно истончившись, и теперь оно выглядело как колеблющиеся золотисто-кровавые нити, которые очерчивали внутренний круг будто частокол. Бордово-коричневые линии на полу тускло засветились, разгораясь все ярче, пока не стали пронзительно алыми. Тьма в комнате заполнилась запахом горящего сала, запекшейся крови и удушливо-серного зловония. Все дрожало, мерцало, воздух загустел, завибрировал. С еще большим напряжением, будто поднимая что-то тяжелое, Ромулла подняла ладони выше и властно позвала:

– Азгаро́т!

Темнота в центре вздрогнула и забурлила, удушливый запах забился в каждый угол, отчетливо отдавая горящей резиной и тухлыми яйцами. Что-то гулко вздохнуло, отчего заколебались нити огня над свечами и вздрогнули стены.

– Азгарот!

Пол подпрыгнул, подтолкнув ее снизу. Но Ромулла сидела прочно, скрестив ноги, ничто не могло ее сдвинуть с места. Она знала, что тот, кого она вызывает, пытается сместить свечи и затянуть ее внутрь круга, очерченного ими.

– А вот хрен, – тихо сказала она и с такой силой потянула кверху ладони, что у нее заболели плечи. – Азгарот!!!

– Я здесь, – неохотно ответил ей густой рыкающий бас, заполнивший всю комнату. – Чего ты хочешь?

Ромулла вгляделась: внутри круга, очерченного свечами, обрисовались контуры громадного существа с безобразной башкой, увенчанной двумя парами рогов. Она ухмыльнулась.

– А то ты не знаешь. – Ответила она, не проявляя никакого страха. – Сколько у меня еще времени?

Тот заворочался, отчего огненные нити стали выгибаться то в одну, то в другую сторону, будто прутья клетки. Затем засунул огромную лапищу себе за спину и вытащил оттуда весы с двумя подвесными чашами. Поставив их перед собой, звероподобный собеседник кивнул женщине:

– Смотри.

Ромулла, как завороженная, уставилась на весы: на каждой чаше была насыпана горка песка. Только с одной стороны его было больше, а с другой – меньше. Песок тонкой струйкой сыпался откуда-то прямо из воздуха, наполняя то одну, то другую чашу. Она потянулась, чтобы лучше разглядеть весы, но вовремя спохватилась, отпрянув назад. Нужно быть осторожной и не пересекать линию, обозначенную свечами. Демон усмехнулся. Разумеется, он не станет пододвигать весы ближе. С самой их первой встречи он жаждет забрать ее с собой. И ладно бы еще это было приглашение на работу, но становиться его кровавой куклой Ромулле вовсе не хотелось. Она вздохнула и прищурилась, затем с сомнением спросила:

– Разве он не прибавил себе еще? Вон он какой злой в последнее время. Бесится постоянно. Меня бьет. Наверняка ведь и на коллегах срывается. Сегодня набросился с кулаками на незнакомого человека.

Демон наклонился, Ромулла ощутила его зловонное дыхание и поморщилась. Его широкие приплюснутые ноздри втягивали аромат ее тела.