Текст книги "Три сказки о Змие крылатом, трехголовом, огнедышащем"

Автор книги: Радий Погодин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Погодин Радий Петрович
Три сказки о Змие крылатом, трехголовом, огнедышащем

Радий Петрович ПОГОДИН

ТРИ СКАЗКИ О ЗМИЕ КРЫЛАТОМ, ТРЕХГОЛОВОМ, ОГНЕДЫШАЩЕМ

СОДЕРЖАНИЕ:

ЗМИЙ И ДЕВОЧКА

ЗМИЙ И ПАРЕНЬ

ЗМИЙ И СТАРЫЙ ЧЕЛОВЕК

________________________________________________________________

Появляется Змий в большую грозу. В сверкании молний.

Нагуляется по небу в раскатах грома, ляжет на бугор брюхом, лежит-нежится, любуется родной природой. И хорошо ему.

Немногим людям удается увидеть Змия вблизи. Это как с шаровой молнией – все про нее знают, да мало кто видел. Но ведь она есть. И летает куда захочет. И Змий есть.

Чешуя на его теле размером с корыто – бронзовая. Чешуя на трех шеях размером с тарелку – серебряная.

Одна голова у Змия слуховая, веселая – глаза-яхонты. Другая нюховая, грустная – глаза-изумруды. Третья голова окулярная, умная глаза-алмазы. И все три головы огнедышащие.

– Ох, – говорит одна голова. – Не придется ли нынче скучать? Раньше, бывало, фукнешь – деревенька горит и... булат сечет булат. Еще раз фукнешь – Стенька Разин и... княжна персиянская.

– Теперь это нельзя, – объясняет голова другая. – Теперь тут чуть-чуть и аут. Охрана природы. А все нехорошее называется "Змий".

– Какое же Я нехорошее? Обидно слышать, – сказала третья голова.

И ЗАХОХОТАЛ ЗМИЙ, И УДАРИЛ ОЗЕМЬ ХВОСТОМ ТАК,

ЧТО ВСЕ КРУГОМ ЗАГУДЕЛО.

ЗМИЙ И ДЕВОЧКА

Лежит Змий на бугре. Трава после грозы в голубизну, с синей искрой. Цветы приосанились. Такое впечатление, что каждый цветок поет о любви и вечности.

"Влюблюсь, – думает Змий. – Как увижу девицу, так сразу. Прямо в первую".

Только Змий это решение принял путем единодушного мнения голов, как видит он: бежит по тропинке девочка-дошкольница. С литровой стеклянной банкой. Это она за ягодами бежит.

– Стой, – сказал Змий трехголосно.

Девочка банку от испуга к груди прижала.

– А ты кто? – спрашивает. – Дракон?

– Обижаешь, – ответил ей Змий. – Я суть Змий Крылатый, Трехголовый, Огнедышащий.

– Ты принцесс кушаешь?

– Да нет, – сказал Змий. – Они глупые.

Потом три Змиевы головы поменяли свой лик. Одна голова стала шатеном, другая брюнетом, третья блондином.

– Ты нам люба. А мы тебе?

– А вы не можете стать рыженькими?

– Можем. – И все три Змиевы головы: слуховая, нюховая и окулярная стали рыжими.

Девочка засмеялась, в ладошки захлопала и, несмотря на то что Змий возвышался над нею как дом, как гора, как грозовая туча, сказала:

– Как букетик.

Выяснилось, что зовут ее Таня, что идет она собирать землянику.

Тут же вокруг нее образовалась поляна, густо поросшая земляникой. Очень крупной и ароматной.

– Это тебе, – сказал Змий. – И насчет злата-серебра не сомневайся. К свадьбе я тебе подарю золота тонну. Серебра две тонны. Яхонтов три центнера. Других камней, в том числе турмалинов, пятьдесят ведер. А как свадьбу сыграем, я тебе хрустальный дворец выстрою с музыкальными полами. Идешь по ним, а они музыку играют.

– Я ведь еще дошкольница.

– Об этом не думай. Я дождусь. Для нас, Змиев, время не фактор. Я на тебя все глядеть буду и любоваться. А ты расти. Книжки читай. Занимайся физкультурой и спортом.

Тут девочка объяснила, что "нелетом" живет она в городе Ленинграде и с этой осени пойдет в школу.

– Как же ты будешь мной любоваться?

– Нет проблем, – сказал Змий. – Я в твою банку литровую сяду и буду сидеть. И любоваться буду из банки.

– Неужели сможешь? Такой большой...

Усмехнулся Змий. Миг! И умостился в банке. Сидит и все три головы улыбаются.

– А земляника? – расстроилась было девочка.

Змий ее успокоил:

– С лукошком придешь. Тут земляники четыре пуда.

Прибежала девочка домой и сразу банку на стол.

– Вот, – говорит. – Посмотрите.

Дома все были: и бабушка девочкина, и мама, и папа.

Бабушка на Змия долго смотрела. А насмотревшись, ушла в свою комнату. Достала из кожаного чемодана белый шелковый сверток. Развернула, а там туфли балетные. Бабушка их погладила ласково, прижала к груди, как девочки прижимают куклу. И все улыбалась чему-то прекрасному, но не сбывшемуся.

Училась Танина бабушка в балетном училище. В блокаду у нее заболели ноги. После войны бабушка поправилась, ноги ее окрепли, но не для такого трудного дела, которое называется легким словом – балет. А мама с папой вступили в горячий спор: мол, бывает Змий в настоящем или он теперь только в прошлом? И поссорились.

Мама пошла в сад, села под рябину в неудобную нервную позу, словно стихи сочиняет или кого-то нетерпеливо ждет.

Папа пошел на веранду, взял гитару и принялся петь старые туристские песни простуженным голосом.

А к девочке гостья пришла – Нина, ровесница.

– Это кто? – спросила она. – Ящерица или тритон? – И сама ответила: Ах! Это дракон маленький...

– Это Змий, – сказала ей Таня. – Крылатый, Трехголовый, Огнедышащий.

Змий был красив. Даже в банке он был похож на вздыбленного коня, на обвал в горах, на осеннее звездное небо. Он был так красив, что у девочек защемило сердце.

Нина вздохнула и прошептала:

– А мне щенка-спаниеля купить обещали... – Она почему-то всхлипнула и побежала домой.

И папа на веранде петь перестал. В доме стало так молчаливо... Таня зевнула и пошла спать.

Засыпая, она подумала, что Нина счастливая: Змий, конечно, очень красивый, но щенок-спаниель лучше...

Утром она проснулась бодрая, выспавшаяся.

Подбежала к столу – банка пустая.

Таня ничего не сказала обидного по адресу Змия.

Подошла к окну – за окном трава. Роса на ней в голубизну с синей искрой. Цветы приосанились. Такое впечатление, что каждый цветок поет.

Поглядела Таня на эту утреннюю красоту и поняла, хотя всего-то была дошкольницей, что Змий есть не только в прошлом и в настоящем, но, конечно, – и это главное, – в будущем.

А земляника под бугром, на котором вчера отдыхал Змий, за ночь стала крупнее малины.

ЗМИЙ И ПАРЕНЬ

Лежал Змий на бугре – думал: "Может, гору наворотить с пещерами большими и малыми. И в горе лежать. Рядом, в каком-нибудь закоулке, волчица устроит логово – волчат родит. Волчата озорничать станут – вякать. На каменные карнизы совы молча усядутся, важные, как фонари. В дальних пещерах повиснут под сводами, головой вниз, летучие мыши. Ну и простые мыши, конечно, в расщелинах наплодятся. Пусть заводятся, пусть пищат. Правда, из горы вылезать трудновато будет. Крылья помять можно, бока поцарапать. Уж и не знаю – городить мне гору или не городить?"

Мимо собака шла, тощая – одна тень.

"Дай-ка я у собаки спрошу. Три головы хорошо, а четыре – лучше".

И говорит Змий:

– Собака, городить мне каменную гору с завалами и пещерами, с чудесами освещения и другими иллюзиями?

Собака остановилась, понурая.

– А хлеба, – говорит, – у тебя нету?

Змий смутился. Огнем дыхнул.

– Хлеба, – говорит, – нету. Может, тебе конуру мраморную?

– Зачем это мне? Это пустое. У меня, понимаешь, Змий, грезы. Хорошо быть бабочкой-однодневкой. В ее жизни нет сумерек – только сияющий день.

– Учитывая твои грезы, могу сделать тебя Бессмертным Летающим Грозовым Псом. Соглашайся. Будем вместе по небу гулять. Одному-то, даже и трехголовому, скучно.

– Что в твоем грозовом небе – ни тепла, ни ласки. А если говорить о запахах, что может быть лучше запаха мясных шей...

Собака закашлялась, "спасибо" сказала и пошла – спина острая, шея тонкая.

– Ты к солдатам ступай, в воинское подразделение! – крикнул Змий. Солдаты тебя накормят. Они к брошенным собакам ласковые.

И тут ударил кто-то Змия в грудь, будто булыжником, – загудело Змиево тело. А между Змиевых лап лежит белобрысый парень в тельняшке, это он Змию в грудь воткнулся головой с разбега.

Через три минуты парень сел, головой покрутил. Сказал:

– Ну и ну...

– Ты это что так? – спрашивает его Змий.

– Это я так, от страха, – отвечает парень. – Вообще-то я ничего не боюсь. Я в десантных войсках служил. Вот сижу, смотрю – Змий. И не боюсь. Я – храбрец. И медаль у меня есть... – Прислонился парень спиной и затылком к широкой Змиевой груди.

– А чего же тогда испугался?

– Не поверишь.

– Поверю.

И рассказал парень, что с ним случилось.

Шел он лугом, дышал непозабытыми ароматами родной земли: он недавно приехал с севера, где служил в войсках. Цветы парню по пояс. Их названия он нетвердо знает, он по линии техники развивался, на природу как-то внимания не обращал. Ну иван-чай. Ну ромашка. Ну колокольчики... И вдруг видит парень – стоит на бугорке девушка.

– Знаешь, Змий, описать ее невозможно. Рассказать – испортить. Неописуемая она. Я в Заполярье, в солдатах, о такой мечтал именно. Ну все как есть в точку: и ресницы, и цвет глаз, и ямочки на щеках, и улыбка. И по глазам вижу – именно меня ждет. Бросился я вперед. Хочу ее за руку взять – она мне руку протягивает. Вообще-то я механик – по линии подшипников, но так мне захотелось цветок ей преподнести – маргаритку. Я глаза опустил за цветком. И вижу... – парень перешел на свистящий шепот, у нее тени нет... Без тени она... У меня даже зубы от страха заныли. Может, она с Сириуса или с Кассиопеи! Может, у нее цель... А она улыбается, тянется меня по щеке погладить. Вот тут я и дернул. Слышишь, сердце стучит?

– Слышу, – сказал Змий.

– И чего я тебе рассказываю? Может, ты тоже с Сириуса. Может, у вас там все без тени. А в нашей местности – шалишь. В нашей местности у всего должна быть тень.

– Так уж и у всего? – Змий усмехнулся. Глянул по сторонам тремя головами. Увидел он, как собака подошла к воинскому подразделению и часовой у шлагбаума дал ей конфету "Старт". И девушку увидел среди цветов. Лицо у девушки было светлое и печальное.

– Именно у всего! – подтвердил парень резко. – Даже у мухи.

– У любви в нашей местности тени нет, – сказал Змий.

Парень слюну проглотил. Прошептал:

– Думаешь, она любовь? А я, думаешь, глупый?

– Думаю, – сказал Змий. – Хочешь, я тебе цех построю мраморный с никелированными станками? Хочешь, автомобиль с подзарядкой от космических излучений? Хочешь, золота тонну?

Но парень уже бежал. Обратно на луг.

"Глупые все же в нашей местности парни, – подумал Змий. – Добрые факт, но глупые..." Знал Змий, что сейчас, когда парень подбежит к девушке на лугу, когда возьмет ее нежно за руку, у нее уже будет тень, не сильная еще, но уже будет.

А собаке солдаты вынесли целый таз каши.

ЗМИЙ И СТАРЫЙ ЧЕЛОВЕК

Гулял Змий по небу. Питался атмосферным электричеством. Крыльями грохотал. Песни пел на три голоса.

Когда гроза кончилась, прилег Змий на бугор и задремал.

Слышит сквозь сон – кто-то ему в грудь постукивает, словно просит разрешения войти.

Сначала Змий воздух в себя втянул нюховой головой – объект пахнет лекарством и табаком. Слуховая голова доложила – у объекта сухой кашель, одышка и аритмия. Тогда Змий глаза открыл.

Стоит перед ним старый человек городского типа, постукивает в серебряную Змиеву грудь можжевеловым посошком и говорит:

– Здравствуй, Змий. Вот и свиделись.

Хотел Змий повернуться на другой бок и снова уснуть, но помешали ему разбуженные воспоминания. Вспомнил он давние годы, красивую девушку Алену, в которую был безнадежно влюблен. Вспомнил деревню Котомки – он ее спалил в гневе.

И спрашивает Змий у старого человека:

– А ты кто? Что-то я тебя, гражданин, то ли помню, то ли нет. То ли ты меня когда-то ненароком обидел, то ли я тебя ненароком задел.

Старый человек ногой топнул.

– Не хитри, Змий. Ты мою родовую избу спалил.

– Спалил, говоришь? Да я много чего спалил.

– В деревне Котомки.

– В деревне Котомки? Уж не та ли покосившаяся избенка, такая грязная – антисанитарная?

– Некогда мне было тогда за гигиеной смотреть! Перестройка всей жизни шла! – воскликнул старый человек. – Сейчас-то для гигиены я время в первую очередь выискал бы.

– Поумнел, значит... И чего же ты хочешь? Может, ты хрустальный дворец хочешь с электронными стенами? Идешь, а стены докладывают, где и что и какие следует принимать меры... Может, хочешь золота тонну?

– Не хочу, – сказал старый человек. – Устал я хотеть. – Сел он на бугор, прислонился спиной к серебряной Змиевой груди. – Сжег мою избенку, негодник. И правильно сделал. Я тогда в город пошел. На завод устроился. Рабфак закончил. Аспирантуру. Потом профессором стал по части доказательств, что тебя, Змия, в природе нет. Я всяко жил: и хорошо, и плохо. И меня обижали, и я обижал других. Но все это мне сейчас душу не бередит. А вот, знаешь, что сейчас меня очень волнует. Уже много лет.

– Гордыня! Бессмертия хочешь?

– Перестань, – сказал Змию старый человек. – Я про детство. Жила в нашей деревне, прямо напротив нашей избенки, которую ты, окаянный, спалил, девочка. Очень красивая. Очень хорошая. Глаза ясные. Улыбка добрая. Ее улыбка мне до сих пор снится. А в детстве-то я, бывало, как увижу ее, так и кричу: "Уродина! Страшила! Чучело!" Она долго терпит, потом заплачет. А я ей: "Чего, – кричу, – нюни-то распустила? Нос подотри, рева!" Поверишь, Змий, теперь спать не могу – все о ней думаю. Если бы мог ей в ноги упасть – упал бы.

– Так пади.

– Так нету ее. Погибла она...

– То-то и оно, – сказал Змий. – Все-то мы, гражданин, опаздываем с добрыми-то намерениями.

А старый человек вдруг вскочил резво – откуда силы взялись.

– Змиюшко, – говорит, – пошли меня туда хоть на три минутки. Я понимаю, что путешествие в прошлое – антинаучно, но все равно – пошли, Змиюшко. Я ей скажу, что красавица она, что лучше ее нет и не было.

Змий плечами пожал. Кашлянул. И тут закрутилось все: и березы, и время, и пространство – и черное стало белым.

И вот стоит старый человек на пыльной улице. Утро молоком пахнет крестьянки доят коров. Блеют овцы – просятся в стадо. Босым ногам прохладно – пыль дорожная за ночь остыла.

И старый человек опять мальчик.

Мимо него коровы идут, толстыми боками его задевают. Он на них солидно покрикивает – подпасок он.

И вот выходит из двора напротив, из широких ворот, корова темно-красного цвета с голубыми рогами. Гонит ее хворостиной девочка ясноглазая, щеки розовые. На лице улыбка такая теплая, словно заря от нее зародилась.

Хочет старый человек сказать: "Прости меня, Аленушка, дурака". А подпасок уже кричит:

– Дурында! Уродина! Кошкодранка!

И белое тут стало черным. А мальчик-подпасок – старым человеком с одышкой и стенокардией.

– Ну что? – спросил его Змий. – Не выгорело? Нельзя в душе старый кирпич заменить новым?

– Что ты мне морали читаешь? – вскричал старый человек. – Сжег мою избу, ты и виноват.

– Ну спалил я твою избу, спалил! Не хотел, чтобы Аленушка даже рядом с такой избенкой жила. Я в нее тоже влюблен был.

– Сразу бы так, – проворчал старый человек. – Такой оборот для меня понятен. Теперь мне все ясно... – И вдруг он снова забеспокоился. Змиюшко, – говорит, – прошу тебя, объявись во всей красоте и славе.

– Это еще зачем? – спрашивает Змий.

– Там на обрыве, над рекой Мстой, другая Аленка стоит, моя правнучка, со своим женихом-аспирантом. Привезла его из города Ленинграда показать свою коренную родину. А он, понимаешь, губы кривит. Ни тайги непролазной, ни ущелий с гремячими водопадами, ни боров липовых, ни боров сосновых, ни дубов у нас нет – пашни да болота да кое-где ольха синяя. Вот и вся родина. Покажись, Змиюшко, дай аспиранту по мозгам. Я думаю, та Аленушка нас бы с тобой одобрила.

Долго Змий думал, наверно, десять минут. Затем сказал трехголосно и троекратно:

– Добро. – И спросил: – Сдюжит?

– Думаю, сдюжит, – кивнул старый человек.

Змий крыла развернул. Устремился ввысь.

Грозно насопилось – потемнело небо. И полыхнуло зеленым пламенем, таким беспощадным, что каждая былинка, каждый цветок, каждый ком земли пахотной высветились и навеки отпечатались в сознании зрящих. Солнце сделалось малиновым. Оборка неба – оранжевой. Бугристые тяжи облаков свились в клубок чернильного цвета.

Все туже, все туже.

Втягивали они в себя выси небесные, дали земные.

И вот уже не вздохнуть...

Но вдруг клубок этот раскрылся, как раскрывается кулак сеятеля.

И проросло в небе небесное дерево. Корни его прянули вниз, вживились в сердца зрящих, объединили их в сад. И выдохнули они духоту из своей груди.

И аспирант ленинградский выдохнул.

– Алена, я тебя очень люблю, – сказал. – А земля твоя – чудо.

Когда небо снова заголубело и Змий вернулся на свой бугор, старый человек там лежал уже неживой, но с лицом счастливым и светлым.

Знал Змий, что последние слова его были обращены к девочке, румяной и ясноглазой.

Знал Змий, что она-то его простила давно, еще в пору детства.