Текст книги "Книжка про Гришку"
Автор книги: Радий Погодин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
Погодин Радий Петрович
Книжка про Гришку
Радий Петрович ПОГОДИН
КНИЖКА ПРО ГРИШКУ
Повесть про становую ось и гайку, которая внутри
ОГЛАВЛЕНИЕ:
В ЧЕМ ДУША
ЗЛЫЕ БОЛОТНЫЕ КОМАРЫ
ЗОВИТЕ МЕНЯ АПОЛЛОНОМ
НЕ НУЖНО ТАК НАПРЯГАТЬСЯ
ЧЕМ ПОРАДУЕШЬ?
ЧТОБ БЕЗ ОБИДЫ
СКАЗКА ПРО СОЛНЕЧНОГО ЗАЙЧИКА
ТЫ СВОЮ РАССКАЖИ
СКАЗКА ПРО КОРОЛЕЙ
ЧЕГО МОЛЧИШЬ?
ЖИЛИ, ЖИВУТ И БУДУТ
ПОТОМУ ЧТО НЕ САХАР
РАЗЛУКА ТЫ, РАЗЛУКА
КОГДА Б ИМЕЛ ЗЛАТЫЕ ГОРЫ
КРЫЛЬЦО У ВАС ВКРИВЬ И ВКОСЬ
КРУТЕЖ-ВЕРТЕЖ
ОН ПОПАЛ В ХВОСТ
ПРОПУСТИТЕ МЕНЯ К ВОРОТАМ
НА ПУШКУ БЕРЕТЕ
ТЫ КОГО УПУСТИЛ?
НЕИЗВЕСТНЫЙ ЗА СПИНОЙ
ВЫ ТЕПЕРЬ НАВЕРХУ
ИЗВИНИТЕ ЗА БЕСПОКОЙСТВО
УЛЫБНИТЕСЬ МНЕ В ОТВЕТ
ЧЕГО ЖЕ СМЕЯТЬСЯ
ТВОЯ ПРАВДА В СУПЕ
Я ВАМ НЕ КОВШИК
ТЫ ТАК ВОПРОС СТАВИШЬ?
МОЖЕТ БЫТЬ, УМ?
ЧТО БЫЛО, ТО БЫЛО
НЕ НУЖНО ФИЗИЧЕСКИ
НА ЛУГАХ ТАК ПРЕКРАСНО
ПОЛЮБУЙТЕСЬ НА РОЗЕНКРАНЦА
ЕХАЛИ БЫ, ЧЕГО ЖЕ
Я КРИЧУ НА ТОТ БЕРЕГ...
АХ, КАКОЙ ЖАБИК
ТОГДА ОНИ ПРИТАЩИЛИ ОЛЬХУ
А ГДЕ У НАС ЛЬВЫ?
МОЖЕТ БЫТЬ, ОН НЕ ХОЧЕТ
КОГДА-ТО ДАВНО
Я НАД ТОБОЙ ХОЗЯЙКА
ШУТКИ ТУТ НЕУМЕСТНЫ
ЧУЖДЫЙ СТУК КОПЫТ
ОТДАЙТЕ, ПОЖАЛУЙСТА
ИМЕННО ЭТИ НЕНАТУРАЛЬНЫЕ СУЩЕСТВА
ЧЕГО ЖЕ ТУТ ИНОСКАЗАТЕЛЬНОГО?
КАК ВЫЛИТЫЙ
БЕСТАКТНЫЙ ТЫ ЧЕЛОВЕК
ВЧЕРА, СЕГОДНЯ И ЗАВТРА
ЗАЧЕМ ЖЕ ТОГДА СПРАШИВАЮТ...
КАК ЖЕ ЛОШАДИ?
В КАКОМ СМЫСЛЕ?
ЕЩЕ ПОБЕГАЮТ И – СПОКОЙНО
ЗНАЧИТ, ПРИЕХАЛИ
НЕ ОПАСАЙСЯ, СТУПАЙ
СЕЙЧАС ЖЕ УМОЙСЯ...
________________________________________________________________
В ЧЕМ ДУША
Гришка был довольно высокий для своего возраста, но очень тощий, как если бы написать его имя заглавными буквами в столбик:
Г
Р
И
Г
О
Р
И
Й
В детском саду, куда Гришка ходил развиваться, были ребята помладше, повзрослее, повыше, пониже, но второго такого тощего не было.
Всякий раз, когда намечалась комиссия, заведующая детским садом Лариса Валентиновна извинялась перед Гришкой и отправляла его к себе домой в однокомнатную квартиру, где Гришка мог беседовать с трехцветной кошкой Семирамидой.
– Семирамида, – спрашивал Гришка, – неужели все дело в толщине?
Семирамида зевала, терлась щекой о Гришкину ладонь.
"Глупый. Ты своим поразительно тощим видом снижаешь процент упитанности всех детей. Оставайся жить с нами. Лариса целый день на работе. Мыши на четырнадцатый этаж не заходят. Мне скучно. От скуки образуются морщины и близорукость".
Когда Гришка гулял самостоятельно возле своего дома, пожилые женщины-соседки, глядя на него, сокрушались:
– Какой худенький мальчик!
– В чем душа.
Гришка в таких случаях как бы катился с горки – и не за что уцепиться: горка сплошь ледяная. А когда скатывался, соседки представлялись ему замечательными птицами совами. Гришка подходил к ним и объяснял застенчиво:
– Души вовсе нет. А если у кого случается, то она никогда не бывает толстой.
– Какой славный! – говорили замечательные птицы совы, щелкая золотыми клювами.
Прямодушные ровесники, завидев Гришку, кричали: "Кощей! Паганель! Дядя Степа!" – что, как вы сами понимаете, свидетельствует о большой начитанности наших ребят.
Один сосредоточенный мальчик в круглых очках назвал Гришку сушеным Геркулесом.
Гришка на такое не обижался потому, утверждали ровесники, что никакая обида, даже самая маленькая, в Гришкином тощем теле разместиться не может.
ЗЛЫЕ БОЛОТНЫЕ КОМАРЫ
Мама печалилась. В большом расстройстве наблюдая Гришкину худобу, мама кормила его усиленной пищей, гематогеном, витаминами и говорила:
– Мечтает! У всех дети едят, а у меня – мечтает. Сережа, посмотри, какие у него глаза, как будто ему ничего не нужно.
Папа с мамой не соглашался.
– Были бы кости – мясо нарастет, – говорил папа. – Главное – становая ось. Это меня тревожит... Пошлем его к дяде Феде.
– Согласна, – тихо соглашалась мама. Голос ее тут же слабел. Она произносила: – Но...
...там он научится курить,
...у него появится дурной стиль в разговоре,
...ноги и руки обрастут цыпками,
...волосы выцветут,
...там комары! Сережа, вспомни, сколько там комаров! – Мамины глаза золотились последней надеждой. – Злые болотные комары! Сережа, Григорий у нас и без того малокровный.
– Ты согласна, что становая ось важнее? – спрашивал папа в упор.
– Согласна, конечно... – Мама понятия не имела, что это – становая ось. Мама желала, чтобы Гришка вырос счастливым, талантливым, честным, целеустремленным, добрым, отважным, великодушным, деликатным и справедливым. Становая ось ассоциировалась у мамы с понятием грубой силы.
А ее любимый сын Гришка жевал сосиску и думал о комарах: откуда у таких малых прозрачных существ берется возможность так быстро летать и так больно жалить? Наверно, от гордости. А может, от силы воли...
ЗОВИТЕ МЕНЯ АПОЛЛОНОМ
Гришка уже с утра проживал у дяди Феди в красивой новгородской деревне Коржи.
Дядя Федя ему сразу понравился. Он был не толстый, не тощий. Рыжая борода с проседью летела впереди него обрывком уже отшумевшей бури.
Дядя Федя направо шел – левое из внимания не упускал. Налево шел правое имел в виду. Когда шагал вперед, глаза его смотрели во все стороны сразу, а иногда так косили и выпирали, словно им приспичило повидаться друг с другом.
Гришка отметил между папой и дядей Федей некое сходство, хоть дядя Федя и не прямой родственник, а папа – без бороды.
Папа уехал, сказав на прощание:
– Позабудь свои печали. Голову не задирай. По сторонам гляди. Под ноги вперяйся. В этой местности всякого чуда много. – И легонько щелкнул Гришку по затылку, такие у него были ласки.
Теперь, пообедав, дядя Федя и Гришка сидели на лавке возле окна, читали газеты. Гришка наткнулся на длинное слово "пе-ре-ре-кон-струк-ци-я". И удивился.
– Красивое слово, – сказал он. – Только длинное очень и ничего для моих мыслей не значит. А вот, например, буква "щи" – одна, а уже можно кушать.
Мимо Гришкиного уха прозвенела оса. И смолкла. И кто-то сказал:
– К вашему сведению, в щах две буквы.
Гришка уловил в неизвестном голосе грустное превосходство слабого существа, глянул в окно и увидел – на ветке калины сидит воробей, осу в лапе держит, словно конфету в полосатом фантике.
– Привет, Мухолов, – сказал дядя Федя. – Читал новости? В Индии проливные ливни. В Тамбове заморозки. В Ленинграде переименовали еще одну улицу. Ко мне внук приехал, Григорий.
Воробей проглотил осу, покрутил головой, словно у него давил воротник.
– Григорий, – сказал он, – зовите меня Аполлоном.
Гришка кивнул согласно. Дядя Федя газету смял.
– Аполлон! Это же безумно красивый бог. А ты? Где твоя красота? Где твои золотые перья? Ты ведь стреляный воробей?
– Неоднократно стрелянный.
– Ты стреляный. Я стреляный. – Дядя Федя разделся до трусов, как на медицинском осмотре, показал шрамы, украшавшие его тело. Круглые, продольные, серповидные. – Вот сколько ран! Еще сколько ушибов, вывихов и ожогов. Но ведь я не говорю: называйте меня товарищ Гуляев, хотя мы с ним и похожи. Ты же, Мухолов, образованный, мог бы вести себя поскромнее.
– Товарищ Гуляев – лицо историческое, – ответил воробей со сдержанной вежливостью, но торопливо. – Аполлон – лицо мифологическое, покровитель всех, тяготеющих к славе. Такие выражения, как "безумная красота", не в вашем, простите, характере. И вообще – была бы душа хорошая.
– Не части, – сказал дядя Федя, – собьешься... А ты, Гришка, ступай прогуляйся... Дыши глубже.
НЕ НУЖНО ТАК НАПРЯГАТЬСЯ
Дядя Федя категорически спрятал Гришкины сандалии в чулане – на плохую погоду.
Гришка босиком пошел.
Дорога обволокла его ноги теплой пылью. Пела вокруг него не вдруг различимая жизнь травы. И гулкое небо было приподнято над землей высоко-высоко, словно и нет его – только привычка к голубому цвету над головой.
Гришка на речку пошел.
На берегу, на пригорке, сидела незнакомая девочка Лиза в розовом платье. Показалось Гришке, будто она горюет. Гришка сел рядышком.
– Горюешь?
Девочка Лиза глаз от речки не отвела.
– Я, когда на речку смотрю, не люблю разговаривать, – сказала она. А ты когда разговаривать не любишь?
– Я разговаривать не люблю, когда в небо смотрю. Там самолеты, ответил Гришка таким голосом, от которого всякая грусть проходит.
Лизин нос приподнялся.
– Не в самолетах счастье...
Гришка вопрос себе задал: что такое счастье и было ли оно у него? Он перебрал в уме множество всяких прошедших радостей, восторгов, удовольствий и поделился с Лизой самыми, на его взгляд, замечательными. Девочка Лиза, которая еще не знала, в чем счастье, но уже понимала, в чем счастья нет, воскликнула: "Какие пустяки!" – и задрала нос еще выше. Гришка застеснялся и домой пошел.
Девочка Лиза ничего не сказала о Гришкиной худобе. Это Гришка отметил.
На крыльце воробей вертелся, примеряя красивые позы.
– Аполлон, – спросил Гришка, – в чем ваше счастье?
Аполлон Мухолов ответил:
– В полете!
И полетел. Быстро-быстро.
А когда вернулся и снова уселся на перила крыльца, повторил торжественно:
– Счастье в полете.
– Может быть, – согласился Гришка. – Полет – птичье дело.
– Увы, некоторые птицы тоже сути не понимают, просто перемещаются в воздухе в поисках корма. – Аполлон Мухолов вздохнул, перья на груди почистил, хвостом потряс и оглядел Гришку королевским взглядом. – Мне кажется, вы могли бы. У вас это есть.
– Что? – спросил Гришка.
– Желание славы. Нужно ярко представить себе, какой вы замечательный, необыкновенный ребенок, потянуться и устремиться...
Гришка тут же полез на кривую березу, которая росла неподалеку от дяди Фединого дома и на которую было нетрудно залезть.
– С березы нельзя! Вы с нее упадете без опыта. Только с земли!
Отыскав небольшой бугорок, Аполлон Мухолов позвал Гришку и скомандовал важно:
– Приготовились!
Гришка представил, какой он замечательный и ни с кем не сравнимый. Но поскольку замечательной была в нем только его худоба, по крайней мере, только об этом он знал, он еще больше утончился и вытянулся. Если бы теперь написать его имя в столбик заглавными буквами, то следовало бы прибавить в конце три восклицательных знака:
Г
Р
И
Г
О
Р
И
Й
!
!
!
– Пошел! – крикнул Аполлон Мухолов. – Больше гордости! Больше гордости! Тянитесь и устремляйтесь.
Гришка потянулся и устремился – и не заметил, что пальцы его босых ног перестали касаться земли.
Он летел низко. Шею сводило, глаза выпучились. Не вздохнуть.
– Свободнее! – поучал воробей. – Больше самоуверенности!
Гриша чуть не заплакал. От этого полета, кроме неловкости и непосильного напряжения, он ничего не почувствовал, наверное, потому, что никогда не думал о счастье, просто жил как живется.
Было стыдно. В висках стучало. В ушах звенело.
Сквозь эти болезненные ощущения услыхал Гришка испуганный Аполлонов голос:
– Спасайтесь!
Стал Гришка на землю и оказался перед мальчишкой – очень крепким и очень насупленным. В руках у мальчишки рогатка, в зубах – соломинка жеваная. Отдышавшись немного, Гришка сказал:
– Тяжело летать, неловко. И все-таки удивительно.
– Кто летает, кто на голове ходит, кто как выпячивается. Ничего удивительного. – Мальчишка прищурил глаза, похожие на отточенное железо, перекусил соломинку жеваную и выплюнул. – Я свое ненужное удивление променял на серьезное дело. Твоему дядя Феде. Я ему удивление – он мне удар без промаха. У каждого свое счастье.
– Бессовестная ложь! – закричал Аполлон Мухолов откуда-то со стороны. – Не бывает злодейского счастья. Злодейская удача бывает, а также злодейские хищные радости. Но злодейского счастья не может быть никогда. Григорий, обратите внимание, перед вами злодей, Пестряков Валерий.
Пестряков Валерий растянул рогатку от плеча до плеча.
– Глупый ты, Аполлошка. Удар без промаха в широком смысле. Я теперь отличником буду, чемпионом по боксу, гроссмейстером. А выучусь командиром, как товарищ Гуляев. – Пестряков Валерий улыбнулся сильной улыбкой. – Не понимает взаимной выгоды Аполлошка. А еще образованный. Я с этой осени в первый класс пойду. Он бы мне в форточку по учебе подсказывал, я бы ему за это муравьиных яиц, льняного семени, гречневой каши – дружба! Святой союз! Как говорится, за добро добром.
– Демагогия! – суетливо выкрикнул образованный воробей.
Пестряков Валерий, не целясь, попал из рогатки в ромашку, прямо в желтую сердцевину.
– Аполлошка, быть тебе без хвоста.
Гришка хотел сказать: "Это нехорошо. Птиц нужно беречь и охранять!" но заробел. И услыхал зов:
– Григорий, сейчас же явись. Пулей лети!
Гришка приподнялся на цыпочки и полетел, оглохший от напряжения.
ЧЕМ ПОРАДУЕШЬ?
– От скромности я не умру, – заявил дядя Федя. – Я умру от ран!
– Ваши раны уже давно зажили.
– Я умру от свежей раны, которую ты мне нанес! Скажи, пожалуйста, кто тебя учит летать?
– Аполлон.
– Вот она, рана! Тебя учит полету самовлюбленный болтун Аполлошка. Что он тебе наболтал?
– Счастье – это полет.
Дядя Федя засопел возмущенно.
– Глупости. Счастье – дело тяжелое.
Вдруг дядя Федя исчез, но тут же появился возле колодца.
– Я, по-твоему, вывороченное дерево? Замшелая коряжина? – Дядя Федя снова исчез и возник у сарая. – Меня ты списал со счетов? Учишься полету гордому. Но сумеешь ли ты перейти речку вброд?
– Переплыть можно...
– Если камни и бурный поток? Пахнет илом и порохом. Ты идешь, а тебя опрокидывает, швыряет на камни теменем. – Дядя Федя все это изобразил в движениях, напоследок сделал сальто-мортале и сказал отдуваясь: – Главное тут – не хрустеть.
И тогда послышался голос:
– Федька, тебе, что ли, делать нечего в твоем возрасте?
Калитку отворил пожилой человек в белой шляпе, с желтым кожаным чемоданом в руке.
– Пашка! – обрадовался дядя Федя. – А я удивляюсь, чего это ты не едешь. Я уже заскучал, тебя ожидая. – Дядя Федя ринулся к своему гостю.
Они принялись обниматься. Шляпа у гостя сползла на глаза. Незрячий, он наткнулся на Гришку.
– Это Григорий, он у меня внук, – объяснил дядя Федя.
– Какой еще внук? У тебя и детей никогда не было... Федька, сознавайся: ты от меня что-то скрыл.
– Как детей не было? Сережку помнишь? У нас в отряде был сын полка. Дядя Федя приподнял Гришкину голову за подбородок. – Полюбуйся, это сын нашего сына полка Сережки. Значит, он внук полка. А полк в данную минуту кто?
– Мы с тобой полк, – ответил гость, удивляясь. – Выходит, мы с тобой, Федька, деды.
Они стали плечом к плечу, старые седые солдаты, и спросили:
– Внук, внук, чем нас порадуешь?
Гришка от волнения носом шумнул – что Гришка сказать мог в ответ? А ничего пока.
– Обсыхай быстрее, – велел ему дядя Федя. – Пашка – мой лучший старинный друг. Мы с ним гражданскую вместе прошли, на заводе вместе работали, в Отечественную войну в отряде партизанского командира товарища Гуляева тоже вместе сражались. Пашка теперь академик. Академики не то что мы, моряки, – они на пенсию не уходят. Не стесняйся, называй его дядя Павел... Пашка, пойдем чай пить с дороги.
– Караси есть? – спросил академик Пашка.
– Вот такие, как поросята, – ответил его товарищ, заслуженный пенсионер Федька.
– Васька не появлялся?
– Эх, Васька, Васька... – Дядя Федя повел своего старинного друга в избу, ласково подталкивая и приговаривая: – Седой ты как лунь, но крепкий...
Гришка хотел с ними пойти чай пить, но передумал: товарищам, которые давно не видались, наедине поговорить нужно, у них вопросов друг к другу много.
Гришка в деревню пошел. Туда, где строится новый кирпичный дом с газом. Посмотреть, на сколько он за день вырос.
ЧТОБ БЕЗ ОБИДЫ
Возле дома сидели на бревнах двое дошкольников – Пестряков Валерий и девочка Лиза в розовом платье. Оба постарше Гришки, оба собираются нынешней осенью в первый класс. Больше никого возле нового дома не было вечер уже, строители отдыхать отправились.
Пестряков Валерий и девочка Лиза сидели рядом, но друг перед другом гордые. Гришка понял: у них спор происходит, кто в первом классе будет отличником.
– Я, – говорила девочка Лиза.
– Это еще посмотрим, – говорил Пестряков Валерий.
Они молча говорили, только одним своим видом. А вид у девочки Лизы был такой, словно ее поставили на трибуну и показывают всему народу – вот наша лучшая ученица, потрясающая отличница Лиза.
Чтобы не мешать им, Гришка сзади зашел. Сел потихоньку за их спинами. Сидит Гришка, любуется новым домом. Дом уже на четыре этажа вырос.
– Давай сказки рассказывать. У кого лучше, – сказала вдруг девочка Лиза. Не выдержала молчаливого спора.
Пестряков Валерий поднялся, руку вперед вынес.
– Давай. – И объявил: – Бой на Калиновом мосту!
– Нет, – отклонила девочка Лиза. – Это сказка уже давно сочиненная. Ты свою сочини.
– Ладно, – согласился Пестряков Валерий. – Но смотри, Лизка, если моя сказка твою победит, чтоб без обиды. Я тебя знаю. Начинай первая.
Девочка Лиза, вздыхая на разные лады и поджимая губы в нужных местах, рассказала сказку следующего содержания:
СКАЗКА ПРО СОЛНЕЧНОГО ЗАЙЧИКА
Однажды вечером, когда солнце садилось и уже остался гореть над землей только самый краешек, оторвался от него солнечный зайчик – не захотел возвращаться домой.
Решил солнечный зайчик: "Поживу-ка я на земле. Побуду в этом красивом доме, вот как в нем чисто и все в цветах". Прилепился солнечный зайчик на занавеску и сидит себе. Солнце совсем скрылось за лесом. Солнечный зайчик с занавески на люстру перепрыгнул. С люстры на вазу – развлекается один.
В этой комнате девочка была больная, с температурой.
"Ночь уже, а солнечный зайчик все скачет, как странно", – удивилась девочка, лежа в постели.
Девочка смотрела, смотрела на солнечного зайчика и уснула. И зайчику стало скучно. Вдруг стало ему холодно. Он на печку прилепился, а печка летом не топленная. На букет прыгнул – цветы тоже холодные, третьего дня срезанные. Скакал солнечный зайчик, скакал – сила у него уже на исходе. На потолок прыгнул. Подумал: "Может, с потолка солнышко увижу", – да не удержался на потолке и упал. Прямо девочке на щеку. А девочка ведь больная была, жар у нее был высокий. Согрелся солнечный зайчик на девочкиной щеке и уснул.
Утром солнышко встало. Озабоченное очень. Думает солнышко: "Наверно, пропал озорной солнечный зайчик, остыл и помер". Глядь, а он вот где, на щеке у больной девочки. Бросились к солнечному зайчику быстрые солнечные лучи. Подхватили его, подбросили, шевелят-теребят. Нашелся! Как выжил?
А девочка повернулась на другой бок, вздохнула сладко и проснулась здоровая.
ТЫ СВОЮ РАССКАЖИ
– Ерундовая сказка, – сказал Пестряков Валерий. – Ты зачем больную девочку сочинила?
– Для переживания. Ясно же... – Девочка Лиза тихонько всхлипнула.
– И не хлюпай. Тебе бы только похлюпать.
Девочка Лиза сделала губы шнурочком.
– Ты свою расскажи. Посмотрим, какая будет твоя.
– Я еще не придумал до конца.
– Ну и не критикуй. Гораздо легче чужую сказку разругать, чем свою придумать.
– Ну, Лизка, если ты так вопрос ставишь... – Пестряков Валерий залез на самое верхнее бревно, откашлялся суровым кашлем, руку вперед вынес и рассказал сказку следующего содержания:
СКАЗКА ПРО КОРОЛЕЙ
Четыре черных короля сказали хором: "Раз!"
Четыре черных короля сказали хором: "Два!"
Четыре черных короля сказали хором: "Три!"
Бум! Бац! Трах! Бах! Вперед! Ура-а!.. Коли!
Четыре черных короля все разом померли.
И ноги кверху...
ЧЕГО МОЛЧИШЬ?
– Хорошая сказка... Таинственная, – прошептал Гришка.
Девочка Лиза к нему повернулась.
– А ты помолчи. Как ты здесь очутился?.. Это не сказка вовсе, а пустое Валеркино бахвальство. Ты, что ли, королей победил? – спросила она у Пестрякова Валерия. – Увидел бы короля, небось дал бы деру.
– Плохо ты меня знаешь, – возразил Пестряков Валерий. – Во-первых, моя сказка со смыслом. А во-вторых, пусть теперь Гришка рассказывает. Может, у него лучше всех получится.
– Ну-ну... – произнесла девочка Лиза добреньким голосом, не ожидая от чужих сказок ничего путного. – Рассказывай, Гришка.
Гришка задумался. Собрал все наличные мысли в центр головы – ничего сказочного, одна быль. Гришка вопрос себе задал случайный: "Куда уходят трамваи, когда свернут за угол?"
Представил трамвай посреди сосновой поляны. Внутрь вагонов залетают шмели и пчелы, запрыгивают кузнечики и лягушата. А на месте водителя в солнечном тепле спит трехцветная кошка Семирамида...
Девочка Лиза спросила нетерпеливо:
– Чего молчишь?
– Я не молчу. У меня быль придумывается.
– Тогда и не сиди с нами, – сказала девочка Лиза. Но Пестряков Валерий ее пресек:
– А ты не командуй. Он младше, нужно ему срок дать больше. До завтрашнего утра.
ЖИЛИ, ЖИВУТ И БУДУТ
Гришка по деревне грустно шагал, думал, как сочинить сказку. "Наверно, я совсем бестолковый. Неспособный, наверно. Ох, тяжело..."
От таких размышлений Гришку отвлекли овцы. Принялся Гришка помогать некоторым нерасторопным хозяевам загонять по дворам овец, которые идти домой не желают, всякий раз упираются и норовят убежать.
Потом помог выгружать хлеб из автофургона в магазин. Хлеб был чудесного аромата.
Потом послушал музыку из транзистора, который стоял на коленях у девушки Тани, и сказал:
– Мне нужно к завтрашнему дню сказку придумать про жили-были.
Девушка Таня глянула на него, словно он дым, который глаза щиплет, помигала и вздохнула.
– Закат нынче такой неяркий, ничего замечательного на завтрашний день не сулит.
Гришка с Таней мысленно не согласился – закат, по его мнению, был золотой. И еще он подумал: "Зачем жили-были? Нужно сказку так начинать: "Жили, живут и будут..."
ПОТОМУ ЧТО НЕ САХАР
Дядя Федя и дядя Павел сидели в большой комнате, пили чай из самовара.
– Григорий, – сказал дядя Федя. – Садись немедленно пить чай индийский. Пашка из Индии привез – наивысший сорт. Но сиди тихо, не встревай в наши воспоминания.
Гришка налил себе чаю. Принялся было сказку придумывать такую: чай индийский на дяди Федином огороде самостоятельно произрастает в виде пальмы. Листья у пальмы разные: одни чайные, другие из серебряной бумаги, чтобы в нее чай индийский заворачивать.
Но дядя Федя и дядя Павел так громко грустили, смеялись и пели и так часто повторяли со вздохом: "Эх, Васька, Васька..." – что сказка дальше пальмы не продвигалась. Правда, придумался полосатый кот Васька, который сидел на пальме, пел песню "Не плачь, девчонка, пройдут дожди..." и мастерил себе из серебряной бумаги крылья для полета.
Чтобы не мешать взрослым, Гришка отнес свой стакан на кухню. Бросил в него кусок сахара-рафинада, ложечкой поболтал. Сахар развалился на большие куски, потом распался на мелкие крошки, потом и вовсе растаял, пустив по воде как бы прозрачный дым. Гришка еще положил. Другой кусок тоже растаял.
"Интересно, – подумал Гришка. – Сахар тает, потому что не крепкий. А если поболтать в стакане гайку?"
"Какую гайку?" – спросилось в его голове.
"А вот эту".
Гайка лежала возле сахарницы. Небольшая, железная, совсем новая.
Гришка бросил ее в стакан.
Крутится гайка, в стеклянные стенки тюкает, но не тает.
"Наверно, я недолго кручу, – думает Гришка. – Гайка крепкая, не сахар. Нужно ее крутить подольше".
Гришка сел поудобнее, вздохнул несколько раз поглубже, чтобы сон прогнать, и принялся без устали крутить ложкой в стакане. Сам думает: "Может быть, сочинить сказку про девочку Лизу? Собирает Лиза по утрам росу с одуванчиков, потому у нее такие волосы легкие. Уж это, наверное, сказка..."
– Крутишь? – услышал Гришка вопрос с подковыркой.
– Кручу. – Гришка поднял глаза от стакана и увидел: стоит возле печки гражданин с чемоданом, то ли усталый очень, то ли больной. Щеки выбриты наспех – в глубоких морщинах будто пепел скопился. Волос у гражданина на голове мало, но не то чтобы лысый.
– Не признал? – спросил гражданин. И сам ответил печально: – Не признал... Раньше я на них смахивал, на Пашку и на Федьку.
– Точно, – сказал Гришка, раскрыл глаза до ломоты в висках, чтобы сон прогнать окончательно. – Есть отдаленное сходство. А вот дядя Павел и дядя Федя очень похожи.
– Именно, – кивнул гражданин. – Они же товарищи – не разлей вода. Они отчего похожи? От сходства мыслей и интересов, а также от верной дружбы.
– А вы? – спросил Гришка.
– Я дядя Вася. Ихний бывший приятель. – Дядя Вася поставил чемодан на пол, поежился и погрел руки, подув на них, словно на дворе дождь и холод, а не теплый летний вечер.
– Что с вами? – спросил Гришка. – Болеете? – Это он вслух спросил, а про себя подумал: "Может быть, сочинить сказку, в которой Пестряков Валерий победит все болезни..."
– Отболел уже, – сказал дядя Вася. – Продрог я. На открытой попутке ехал. Ветер в лицо, сам понимаешь. Теперь грущу и тоскую. Пашка – он не тоскует. Федька – тот вообще оптимист. А я грущу и тоскую. Мерихлюндия у меня хроническая – от прошлой веселой жизни на разговор тянет.
Гришка из деликатности про мерихлюндию расспрашивать постеснялся.
РАЗЛУКА ТЫ, РАЗЛУКА
Дядя Вася прошмыгнул от печки к столу. Некоторое время скромно сидел, нагрузив на ладонь печальную голову. Потом развалился, задрал ногу на ногу.
– "Разлука ты-ы, разлука – чужая сторона..." – запел он и объяснил: Все у меня от нее, от гайки. Не подкручивал. Разболталась она и упала где-то на путях-дорогах.
– Как не подкручивали? – спросил Гришка. – А дядя Павел, а дядя Федя?
– Эти подкручивали... Окаянная гайка. Она, брат, внутри. Бывало, есть хочется. Сидишь, как крокодил в дистиллированной воде. Ничего в голову не идет. Одни грезы о колбасе розовой, огурчиках пупырчатых. Севрюга, зелеными листочками разукрашенная, проплывает мимо с громкой усмешкой. И шпроты недоступные, как скифское золото... Пашка подкрутит гайку свою потуже – и за учебники. Федька тоже подкрутит – и каким-нибудь делом займется. Чувство долга у них. А мне на такое – тьфу! Я никому не должен. Отсек, и все тут... И чего я сюда приехал? И зачем меня понесло?
– "Мы конная Буденного, и про нас... – запели в комнате. Звук дошел через дощатую перегородку приглушенно, но чисто: – ...былинники речистые ведут рассказ..."
Дядя Вася прыгнул от стола к печке, на шесток взгромоздился и как бы усох от дыхания углей.
– Не говори, что я тут, если выйдут, – попросил он, спрятавшись за чугунок с картошкой.
Когда песня в комнате кончилась, дядя Вася высунулся из-за чугунка, перемазанный в саже.
– Ишь глотки дерут. За столько-то лет не научились другие песни играть. – Дядя Вася на стол прыгнул, уселся на край, обхватив одно колено руками. – Что человеку нужно после яростного конного боя? Веселый звук гармошки, сытный борщ и богатырский сон с приятными сновидениями. А они? Гайки свои подкрутят: один носом в книжку зароется, другой возьмется седла чинить или в разведку пойдет добровольно.
– Какая же у них гайка? – вопрос Гришка задал.
Дядя Вася показал пальцем на стакан.
– Очень похожая на вот эту. А ты крути, крути. Может, ты ее растворишь и в окно выплеснешь, чтобы она пропала... Тает? – спросил он с надеждой.
– Сахар тает, – сказал Гришка. – Может, и гайка распустится. Правда, гайка – она покрепче.
КОГДА Б ИМЕЛ ЗЛАТЫЕ ГОРЫ
В комнате за перегородкой пошел разговор о поражениях и о победах. О стройках, разрухах и новых стройках.
Дядя Вася хотел было опять в печку прятаться, за чугун с картошкой, но, поколебавшись, пересилил себя, сплюнул через всю кухню на уголья и затянул:
– "Когда б имел златые горы и реки, полные вина..." Эх, любил я весело пожить! Гришка, Гришка, плюнь на эту гайку. Выплесни ее в окошко. Пусть ее дожди источат.
За перегородкой выделился густой голос академика дяди Павла:
– Эх, Васька, Васька...
Дядя Вася хихикнул каверзно.
– Эх, Пашка, Пашка, умный, да? Да у тебя мозгов – как у комара в хвосте, хоть ты и академик. – Это он тихо сказал, как бы любуясь собой. И пояснил: – На заводе работали мы втроем, на "Серпе и молоте". Горячий цех. Известное дело – металлургия. Наломаешься за день, как веник в парной, ополоснешь лицо – и на отдых в кинематограф. Семечки в зале лузгаешь. "Бонбоны" кушаешь в фантиках. С барышнями рассуждаешь обо всем красивом. Мороженое "Крем-инжир" полизываешь для прохлады. А он свою гайку подкрутит и опять учится. Рабфак закончил. Потом еще какую-то высшую науку прошел. И все мало... Федька – тот проще. Приходит в общежитие однажды, с лица весь суровый. "Достаточно, говорит, баста! Не лежит моя душа к металлургии перемен просит. Записался я, братцы, в морской гражданский флот. Буду голубые дороги осваивать под красным советским флагом". Пашка на него посмотрел, кивнул одобрительно: мол, по тебе работа, валяй. И у меня спрашивает: "Ну а ты, Вася? Выбрал бы ты, Вася, себе профессию по интересу". Я отвечаю как есть: "Мне – тьфу! У меня интерес капитальный. Были бы гроши да харчи хороши. От добра добра не ищут". – Дядя Вася задумался, наливаясь дымчатым цветом с синими разводами. Посмотрел на Гришку и обиду выразил: – Все крутишь? Тоже хорош гусь.
– Кручу, – кивнул Гришка.
– Крути, крути. Может, рука отвалится... А мне каково? Я, что ли, не человек? Говорят, в малолетстве я талантливый был, посильнее Пашки... Дядя Вася сморщился, сократился в размерах. Подобрал ноги по-турецки и заплакал, роняя зеленые слезы в сахарницу. – Ну что человеку нужно? Выучился. Сам живи – и мне дай весело пожить. Так нет. "Вася, учись, Вася, учись..." А я? Может, я запах школы терпеть не могу. У меня от него сыпь. Пашка – наговаривать не буду, не в моем это характере, но скажу: псих он законченный. Даже в партизанском отряде товарища Гуляева все считал что-то и в блокноте чертил. Твоего отца, Сережку, арифметикой мучил. Я говорю: "Чего ты парнишку долбишь? Какое у него счастливое детство? Может быть, завтра в бой – и аллилуйя. Пусть хоть на отдыхе поживет беззаботно".
– Эх, Васька, Васька, – вздохнул в комнате дядя Федя.
– А что Васька? – пробурчал дядя Вася. – Васька вам соли на хвост насыпал? – Дядя Вася уронил еще две слезинки в сахарницу. – Правду сказать, как воин в партизанском отряде товарища Гуляева Федька больше выигрывал и отличался. Федька умел возникать внезапно и так же мгновенно исчезать. Владел ударом без промаха и тишиной. Бывало, пройдет, веткой не хрустнет, траву не примнет. А я?.. "Их бин шпацирен нах трактирен..." запел дядя Вася и добавил, то ли засмеявшись, то ли кашляя: – Любил я весело пожить. Ничего не скажу, скажу одно – любил... А ты крути, крути... Ух, я бы вас! Жизнь вы мне искалечили.
– А я кручу, – сказал Гришка. Глянул в стакан, а гайки в стакане нет – растворилась. И дяди Васи нет, только зеленое пятно возле сахарницы.
Утро за окном – как вселенский петух. Глядит на землю сверкающим глазом. Раздувает шею для крика:
"Эй, поднимайтесь – пора! Люди и звери! Сони-лежебоки! Радуйтесь!"
В дверях стоят дядя Федя и его товарищ дядя Павел. Наверное, спать не ложились, наверное, все смеялись и песни пели, и горько вздыхали, вспоминая свою трудную жизнь и товарищей, которых война унесла раньше срока.
– Мы сейчас часочек вздремнем и пойдем карасей ловить, – сказал дядя Федя. – А ты сходи к соседке, бабке Наташе, принеси молока и позавтракай.
