Текст книги "Костяные корабли"

Автор книги: Р. Дж. Баркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Теплая влажная одежда прилипла к коже.

3. В тени Черного корабля

Черная вода – так называли грязный участок, где обломки корабля делали воду немного более плотной, создавая препятствие вокруг корабля.

Вода здесь была черной не только по названию. Если посмотреть на отражавшийся в ней корпус «Дитя приливов», возникало ощущение, будто ты приближаешься к бездонной дыре, как в тех местах, где дно под кораблем уходило вниз, и дети палубы слышали призыв Старухи присоединиться к ней в глубинах моря. Еще несколько мгновений назад Джорон направлял лодку по прозрачной зеленой воде, где под ними мягко парил розовый песок, и вот уже оказались в холодной тени корабля и плыли сквозь темноту в сторону мрака: жизнь уходила в смерть.

В военно-морском флоте Ста островов существовали правила встречи супруга корабля: команде следовало криками сообщить о его прибытии, трубить в горны, одеться и салютовать. Удачливая Миас, устроившаяся на клюве флюк-лодки, ничего этого не получила; не удостоилась даже простейшей вежливости – сброшенной вдоль борта лестницы. И, хотя она ничего не сказала, Джорон чувствовал, что Миас оскорблена до самой последней степени, и он видел, что все мышцы ее тела напряжены до предела. Когда флюк-лодка находилась на расстоянии пяди от «Дитя приливов», она прыгнула с клюва, и внезапное нарушение веса опустило лодку в глубины черной воды, но плавучесть вытолкнула обратно в фонтане белой пены, попытавшейся – без всякого успеха – последовать за Миас Джилбрин на борт корабля. Там, где вода упала обратно, она потревожила объедки и гниющий мусор, оттолкнув их от гладких черных ребер корпуса, словно Миас бросила вызов тяготению.

Оказалось, что она не нуждалась в лестнице; сам корабль стал для нее ступеньками, каждый выступ и острый край, каждая деталь, заставлявшая Джорона нервничать – ведь он знал, что они существовали для того, чтобы отнимать жизни, уничтожать плоть, убивать женщин и мужчин, размазывать их по корпусу, – она легко избегала опасности, ее ноги в сапогах находили опору между клинками – корабля, а руки инстинктивно чувствовали, за что можно ухватиться и не порезаться. Она двигалась к цели спокойно и уверенно, хотя никогда прежде не видела «Дитя приливов», никогда не взбиралась по его крутым бортам, никогда не изучала корпус на предмет гниения, не проверяла изгибы его поверхности. Все это ничего для нее не значило. Отец Джорона рассказывал о тех, кто «рожден для моря», но Джорон не понимал его слов. И вот он увидел Миас.

Через мгновение она перемахнула через поручни и оказалась на палубе. Джорон услышал топот ног по сланцу, когда привязывал флюк-лодку, затем звук удара сапога, врезавшегося в тело. Он быстро забрался на корабль, но проделал это гораздо осторожнее, чем она. До него доносились голоса, удивленные, рассерженные, и он почувствовал, как внутри у него что-то задрожало. Он знал свою команду, семьдесят два человека, что ходили на «Дитя приливов». Некоторые провели на корабле годы, другие только месяцы, но среди них не нашлось бы никого, к кому он мог повернуться спиной, не опасаясь, что тот достанет курнов, но Миас была бесстрашной и уже выкрикивала приказы пронзительным голосом.

– Встать! Встать! Я не позволю вам валяться на сланце. Возможно, Твайнер вас опасался, но я не знаю, что такое страх. Последняя женщина или мужчина, которые окажутся лежащими на палубе, – удар сапога по телу, – узнает укус веревки. – Крик, что-то невнятное. – Мне без разницы, что ваша кожа обгорела, когда вы пьяные спали под Глазом Скирит, вы заслужили ожоги. И вам станет много хуже, если вы не будете мне подчиняться.

Джорон перелез через поручни и обнаружил, что команда – его команда — стоит вокруг Миас в полнейшем недоумении, словно их застало врасплох проклятие Южного Шторма, налетел внезапный шквал и разбил корабль о невидимые скалы и рифы островов Лайро. Он разделял их чувства. Она была подобна могучему урагану, полна ярости, как Мать, которая явилась к ним, чтобы учинить хаос и потребовать справедливости. Миас прошла на корму корабля, где находился невысокий помост – там по традиции стояли только офицеры и рулевой. И когда она шагала между небрежно сложенными кучами веревок и огромными дуговыми луками со спущенной тетивой – легко перепрыгнув через кое-как сложенную груду крылоболтов – по пути она лягала всех, кто оказывался у нее на пути.

– Встать! Встать! – кричала она. – Прочь с моей палубы! Прочь с кормы, если только вы не считаете, что способны выступить против меня! – Удар ноги, затрещина, оглушительный вихрь ярости и грохота, яркие цвета на фоне тусклых оттенков серого, на фоне похмелья – команда «Дитя приливов» стояла вялая и унылая, как их судьба, и смотрела на женщину в двухвостой шляпе.

«Интересно, – подумал Джорон, – хотя бы один из них вспомнил обо мне? Где я сейчас и что со мной случилось?»

Скорее всего, нет, решил он, стоя между двумя огромными дуговыми луками, и сочившаяся из его горящих царапин на ступнях кровь окрасила воду вокруг ног – медленно расползавшиеся темно-красные ручейки на фоне серого сланца палубы.

Нет, команде не было до него дела. Иногда они с интересом за ним наблюдали, когда он возвращался, чтобы, выполняя одну из своих обязанностей, раздать каждому несколько монет из их доли. Головы поворачивались в его сторону, и холодные глаза следили за ним, когда он спускался в большую каюту супруга корабля.

Там стоял сундучок, в котором лежали его жалкие вещи – их стало еще меньше с тех пор, как он в первый раз поднялся на палубу – денег, которые он получал, никогда не хватало, чтобы купить самое необходимое в рыбацком поселке. Всякий раз, когда он покидал «Дитя приливов», Джорон тревожился о своем сундучке, однако не мог взять его с собой – тем самым он отрекся бы от власти, которой обладал, ведь тогда любой член команды мог сказать, что он сбежал с Черного корабля. А когда он возвращался, ему было страшно подойти к сундучку, он боялся обнаружить взломанный замок, и тогда его власть исчезнет – какая власть?

И в долгие жаркие ночи, когда он, страдая от клаустрофобии, спал в разваливающейся лачуге, ему часто снился сломанный замок, быстрый удар ножом в спину и кровь на белых костяных досках большой каюты. Свет наконец начинает меркнуть, когда «Дитя приливов» берет свое и передает его усталую душу в руки Морской Старухи, которая поджидает каждого.

Но этот момент так и не наступил, и всякий раз, когда Джорон видел, что замок не пострадал, он ощущал глубоко внутри, что его власть, пусть и совсем незначительная, сохранилась. И только сейчас, глядя на покрасневшие спины своей бывшей команды, Джорон понял, как сильно ошибался и каким ужасным глупцом был все это время. Морские сундучки священны для любого из детей палубы, и совать свой нос в чужой значило нарушить одно из множества суеверий, вроде того, чтобы бросить краску на причал или основание костяного шпангоута, который нельзя ломать.

Они не обращали на него ни малейшего внимания, когда он стоял, и его ноги медленно кровоточили, но ни один из них не мог отвести глаз от Миас, расхаживавшей взад и вперед, точно фираш в клетке. В ней жила не вызывавшая сомнений ярость, нечто внутреннее – ревущий, пусть и невидимый огонь, однако, они его чувствовали по жестким движениям ног и рук и свирепому взгляду, оценивавшему состояние палубы. Она пинала пустые бутылки и разбросанные веревки, у нее шевелились губы, когда она шагала по корме. Возможно, мысленно она повторяла слова, которые собиралась сказать команде? А пряди седых, синих и красных волос мерцали, точно молнии далекой бури.

И, когда она так расхаживала, Джорон понял, что, если отбросить нескольких человек, которых он считал очевидной угрозой, он врал себе относительно команды. Он их не знал. Он даже не мог определить по обожженным спинам, кто из них кто. Они не принадлежали ему сейчас и никогда прежде. Он смотрел на множество спин всех форм и оттенков Ста островов и понятия не имел, какие имена носила кожа. Даже тех, чьи лица он видел, когда они поднимались, моргая, с нижней палубы, он не мог назвать, пока они щурились и удивлялись внезапному изменению ветров, что теперь дули в их жизни.

Джорон совсем их не знал. Она заставила всех смотреть на корму, и они про него просто забыли. В то время как он дрожал, горбился и старался уйти от равнодушных взглядов, она требовала их внимания – и они повиновались. Они не могли поступить иначе.

Как и он.

Джорон начал их считать, потом бросил, решив, что присутствует вся команда. Он заметил, как курсер крадется вдоль края группы в своих грязных, покрытых заплатами и дырами одеждах – проклятье, ему следовало знать хотя бы его имя. Он ведь его помнил, не так ли? Алерри? Алерит? Эйлерин. Да, именно Эйлерин. Но курсеры были из иных, и это вызывало у него неловкость; женщины, мужчины и он сам относились к ним с тем же суеверным ужасом, который его охватывал, когда он думал о ветрогоне, говорящем-с-ветром, который находился на далеком буе с колоколом.

– Вы воняете, – негромко сказала Миас. – Вы меня слышите? Вы воняете, и это позор. От самого жалкого рыбака из флюк-лодки до команды могучего «Ужаса аракисиана», матросы Ста островов всегда следят за чистотой. Мы не налетчики. И не жители Суровых островов, чтобы валяться в собственной грязи и летать на кораблях, запах которых ощущается прежде, чем они появятся на горизонте. У нас есть гордость. – Ее глаза буравили толпу, заставляли их переступать с ноги на ногу и опускать головы. – Однако от вас воняет.

– А кто ты такая, чтобы швыряться в нас подобными словами? – Говоривший терялся в толпе, но голос Джорон узнал. Старая Брайрет.

Женщина была напряжена, точно натянутая веревка, и приговорена еще в юности. Она едва ли знала другую жизнь, кроме той, что провела на борту «Дитя приливов», и имела слабое представление о внешнем мире. Только для таких, как она, личность женщины на корме могла оставаться тайной.

– Меня называют Удачливой Миас.

– Ну, значит, не такая уж ты удачливая, – заявила Брайрет, – если тебя отправили к мертвым.

Казалось, Миас вдруг начала расти и выпрямляться, как если бы постыдная ссылка являлась причиной для гордости.

– Я Миас Джилбрин. Я разбила флот Суровых островов у пролива Килхьюм. Я захватила четырехреберное «Несчастье дарнов» с горсткой флюк-лодок. Я перворожденная Тиртендарн Джилбрин, которая поведет всех вас за собой.

Джорон услышал шепот, подобный шороху волны на кровельной дранке.

– Перворожденная – проклятая, перворожденная – проклятая… – Так и было.

– Во мне нет проклятия, потому что я избрана морем, которое выбросило меня на берег ребенком, когда налетчики вокруг терпели крушение. Я слышу шепот бурь на севере, юге, востоке и западе, я любимица богини молодых, богини людей и темной богини глубин. Дева, Мать и Старуха слушают, когда я говорю. – Она смолкла, величественная, царственная правительница корабля, она ждала, что кто-то отважится бросить ей вызов. Когда она снова заговорила, ее слова прозвучали в такой глубокой тишине, словно наступил полнейший штиль. – Вы узнаете, и я в это верю, что Старуха посылает меня туда, где во мне возникает нужда. – Она оглядела корабль – грязь, возмущенные лица, потом ее взгляд остановился на нем, Джороне Твайнере. – Старуха знает, что я необходима здесь, причем в самой крайней степени.

Наступил момент, когда Джорон ждал, что кто-то осмелится выступить против нее. Ему казалось, кто-то должен перевернуть часы, чтобы начал сыпаться песок, и все увидели течение времени, но никто этого не сделал, и вызова не последовало. Он выбрал самых вероятных кандидатов: Барли, огромная женщина, рядом с которой замерли две ее лучшие подруги; Квелл, опиравшаяся на поручни, как и всегда, одинокая, сухощавая, гибкая и опасная, но и у нее имелись сторонники; а еще Канвей, окруженный своими парнями, стоявшими с другой стороны, именно его Джорон боялся больше остальных, потому что он был хищником. Джорон не раз видел, как взгляд Канвея скользил вдоль его икры, и его неприкрытая похоть не могла не пугать. Но сейчас все они застыли в неподвижности, потрясенные силой презрения Удачливой Миас.

– Вымойте палубу, – сказала она. – Сверните веревки в мотки и приведите в порядок дуговые луки. Подготовьте «Дитя приливов» к полету и сражению, потому что именно этим нам предстоит заняться, и не рассчитывайте на что-то другое. Я знаю, что вы крутые, и, когда придет время… – Ее взгляд стал перемещаться, остановился на Канвее, потом на Квелл и Барли. – Вы захотите меня испытать. Надеюсь, вы поведете себя как истинные дети палубы, в честном поединке. Потому что дарны хотели отдать меня кораблям в качестве света, когда я была малышкой, даже после того, как море меня вернуло. Но во время церемонии к ним пришла Мать и заявила, что я не умру в качестве жертвы и не погибну в результате предательства, вы меня слышите? Она сказала, что я найду смерть, сражаясь. Вот почему, если вы только не ставите под сомнение волю Девы, Матери и Старухи, вы обнажите свои клинки, когда мы будем стоять лицом к лицу, верно? – И вновь ее быстрый взгляд прошелся по их рядам, дожидаясь ответа, которого не последовало. – Ну, тогда за дело! Шевелитесь!

И они зашевелились, а внутри у Джорона что-то перевернулось, и он понял – испытав потрясение и одновременно откровение, – как он желает обладать тем, что у нее есть, свободой повелевать, когда казалось, будто она вовсе не чувствует тяжести двухвостой шляпы на своей голове.

– Твайнер. – Она сплюнула на палубу. – Ты пойдешь со мной в большую каюту.

– Нет, – выступив вперед, заявила Барли, в коротких, выкрашенных в синий цвет волосах которой застряли хлопья кожи. У нее были белые, как лед, щеки, а глаза почти терялись на круглом лице. – Приказать нам вымыть корабль… ну, ты носишь двухвостую шляпу и лишь немногие достойны ее более тебя. Но ты не возьмешь это, – она указала на Джорона, – в большую каюту, как будто он твой помощник. – Она развернула черный однохвостый лоскут, шляпу смотрящего палубы, второго офицера по старшинству на палубе костяного корабля, и надела ее на голову. Шляпа едва поместилась на макушке и выглядела смехотворно, и даже слабый порыв ветра мог ее унести. – Если он хочет мое место, ему придется его забрать.

Джорон задрожал от страха, словно холодное море пробралось внутрь тяжелой вонючей куртки, заморозив его до самых костей.

– Я хочу твое место, – сказала Миас, сходя с помоста на корме, – для него, по собственным причинам, но я не вижу надобности делиться ими с тобой. – Вокруг двух женщин начал образовываться круг. – Так что я заберу у тебя шляпу по причинам, которые также не намерена тебе сообщать. – Рука Барли потянулась к курнову, висевшему на боку, но Миас покачала головой. – Нет, нет, моя милая. Такой сильной девушке, как ты, не нужно оружие. Я совсем хрупкая штучка и не сомневаюсь, что ты сумеешь лишить меня жизни без особых усилий, верно?

Барли с подозрением смотрела на нее, но не могла отказаться, и ей пришлось кивнуть.

– Но подумай сначала вот о чем, девочка. Ты получила эту шляпу благодаря своей силе, ведь так? Твой акцент говорит о том, что ты из Гленхьюма, где тренируют в силе, но больше ничему не учат. А скажи-ка, милая, как у тебя с числами? – Миас присела на корточки около кормового позвоночника, окунула руку наудачу в горшок с красной краской и обнаружила, что та почти высохла. Тогда она стряхнула остатки на палубу, добавив их к линиям и точкам, которые там имелись, встала, коснулась кончиками пальцев лица, оставив красные пятнышки на щеках, и шагнула вперед. – Твоя рука сумеет держать перо и записывать мои указания? – Миас снова шагнула вперед, и Джорон увидел невозможное: Барли, огромная, вселявшая страх Барли, отступила.

Казалось, каждое слово Миас подобно удару хлыста.

– Сила, вот что нужно на корабле, и ничего больше, – заявила Барли.

Теперь она шагнула вперед, возвышаясь над Миас.

Супруга корабля не дрогнула.

– Как вычислить кратчайший путь между островами, милая? Ты сумеешь понять заметки курсера? Как будешь стоять у руля, когда скроется Глаз Скирит? Как узнаешь по карте, где находятся рифы? Насколько близко сможешь подвести корабль к Хребту Скирит и не потерять ветер? – И вновь каждое ее слово было, словно удар кулака, и Барли снова отступила, но Джорон чувствовал ее растущий гнев, как бурю на своей коже, видел ярость на покрасневшем лице, обычно таком же бледном, каким темным было его собственное. – Как ты сможешь…

Барли с криком ярости, размахивая огромными мясистыми кулаками, бросилась вперед. Миас пригнулась, шагнула в сторону, сделала подсечку, и огромная женщина рухнула на палубу. Миас тут же оседлала ее, используя свой небольшой вес, чтобы заломить массивную руку Барли за спину, и очень скоро ярость великанши исчезла, и она лишь кряхтела от боли. Миас наклонилась вперед и прошипела так, чтобы ее услышали все:

– Барли, я вижу в тебе силу, которая мне очень пригодится, когда придет пора работать веслами, ты ведь слышишь меня? Я вижу, как ты сидишь на заднице рядом со мной, ты слышишь? Но я не вижу тебя в этой шляпе, ты слышишь?

– Да заберет тебя Старуха! – прохрипела Барли. – Да заберет тебя Старуха, Миас Джилбрин! Я отдаю тебе проклятую бурей шляпу!

И Миас ее забрала. Подняла с палубы, куда та упала, и пошла прочь, повернувшись спиной к большой женщине, не опасаясь, что та снова ее атакует.

Когда она проходила мимо Джорона, она бросила ему шляпу.

– Большая каюта, Джорон, и поспеши, или… – Миас показала на шляпу, вяло поникшую у нее в руке, – …она может захотеть получить ее обратно.

4. Найти свое место

Он последовал за Удачливой Миас в люк, вниз по крутым ступенькам, держась за поручни – одной рукой для корабля, другой – для себя. Как только палуба скрыла солнце, его окутала темнота. Амбразуры на боку «Дитя приливов» были развязаны, но пропускали мало света и почти не охлаждали корабль. Жар здесь носил другой характер: он казался давящим, плотным, почти материальным. Наверху он был сухим и неистовым, а здесь влажным и окутывающим; он всасывал тебя, воровал дыхание.

Запах запертых в замкнутом пространстве людей был почти непереносимым.

Им приходилось идти согнувшись и опустив головы, чтобы избежать столкновений с нависавшими над ними костями, глядя на нижнюю палубу, испещренную полосками света, падавшего из амбразур на истертый разноцветный пол – от черного к серому и белому, и снова к серому и черному – там, где бегала команда и волочила за собой самые разные предметы. Джорон смотрел на полосы своего стыда и шрамы, оставленные веревками и указывавшие на то, как он пренебрегал состоянием «Дитя приливов», и каждый его следующий шаг мимо небрежно повешенных гамаков, сквозь вонь и мусор, заставлял его чувствовать себя все меньше.

В некоторых местах внутрь проникла и осталась стоять в лужах вода – когда он в последний раз включал насосы? – в результате кости аракисиана начали гнить. Этот запах присутствовал постоянно, корабль им пропитался, но теперь слишком поздно, Джорон понял, что он стал слишком сильным; почти невыносимая вонь гниющих костей наполняла нижнюю палубу, жирный серый запах на фоне пурпурного – разлагавшейся плоти.

В большой каюте стоял его сундучок.

«Интересно, – снова подумал он, – остался ли замок нетронутым?»

Миас открыла дверь. Она заскрипела. Одна из стеклянных панелей была разбита, вдоль нее шла зазубренная трещина, а вокруг остались жирные отпечатки рук. Миас немного помедлила, потом провела длинным изящным пальцем вдоль трещины. Когда она убрала руку, на стекле появилось пятно крови, точно обещание насилия.

Большая каюта «Дитя приливов» резко отличалась от остального корабля – единственное место, где кость была чистой и белой. Несмотря на половицы пола, вырезанные из широкой кости огромного аракисиана, поцарапанные и грязные, белый цвет помещения производил шокирующее впечатление – с очевидным намерением ошеломить любого члена команды, ступившего во владения супруга корабля.

Миас вошла – не вызывало сомнений, что белый цвет не произвел на нее ни малейшего впечатления. Рабочий стол из высушенного вариска и джиона и парный стул были сдвинуты в сторону, подальше от окон, в заднюю часть каюты, и внутрь проникало много света. Миас сразу принялась двигать стол к окну, пока не нашла для него правильное положение – углубление в кости, появившееся за долгие годы существования корабля. Незаметное место на палубе, где он всегда стоял, и которое – она не сомневалась – должно быть там, где и положено, даже не задумываясь, как его найти. Это был ее мир, она все здесь знала и понимала, такова сущность истинной супруги корабля.

Миас села за стол и некоторое время осматривалась. Затем замерла. Долетевший откуда-то порыв ветра отбросил прядь крашеных волос ей на лицо, заставил слегка пошевелиться перья и зазвенеть амулеты на обтягивающей темно-синей форменной куртке.

Тишина давила на Джорона и заставила заговорить, потому что Миас, очевидным образом, не собиралась этого делать. Когда он открыл рот, Джорон неожиданно сообразил, что стоит по стойке «смирно», расправив плечи. Все его мышцы напряглись – так тихая волна набегает на – берег.

– Почему? – спросил он.

– Почему? – только и сказала она. Нет, это не был вопрос, обращенный к нему, возможно, она спрашивала себя, как если бы не до конца понимала мотивы собственного поведения. – Почему? – повторила она.

Сверху до них доносился топот ног, шорох и шипение щеток, которые толкали воду по палубе, стук перемещаемых по палубе предметов и крики женщин и мужчин на такелаже, крыльях и хребте «Дитя приливов».

– Зачем ты дала мне это? – Он поднял смятую однохвостую шляпу. – Зачем было драться, чтобы передать ее мне?

– Супруга корабля должна показать команде, что она сильна, и схватка дала мне возможность это сделать. Некоторое время они будут напуганы, верно? – Миас кивнула самой себе и провела руками по столу, расставив их в стороны. – К тому же я не солгала. Мне нужно, чтобы мой помощник разбирался в цифрах, а теперь скажи мне, что я не совершила ошибку, Джорон Твайнер. Ты ведь умеешь работать с цифрами? И читать?

Он кивнул.

– Но как ты узнала? – спросил Джорон.

– Джорон Твайнер – это рыбацкое имя, и я решила, что ты сын рыбака.

Он снова кивнул.

– Я не встречала ни одного рыбака, который не хотел бы, чтобы его сын продвинулся в жизни значительнее, чем он сам, хотя Морская Старуха знает, что наш мир стал бы лучше, будь в нем больше рыбаков и меньше воинов. – Последние слова она произнесла едва слышно, и ее руки вновь прошлись по столу, вдоль высушенных листьев, прикрепленных к нему для создания плоской поверхности для письма. – Где твои карты?

Джорон вновь испытал потрясение, его сковал настоящий паралич, требовавший, чтобы он взял флягу, висевшую на бедре, и сделал большой глоток, поскольку карты находились в руках штурмана, того, что привел его корабль сюда, в залив Кейшанблад. Джорон обменял их на информацию и монеты, которые потратил на выпивку и еду, он приносил их в свою ветхую лачугу, где прятался от своей судьбы.

Прятался. Шутка, конечно. Старуха видит все и ничего не забывает.

– Карты? Я… – У него не нашлось ответа и достойного способа закончить предложение.

– Продал за выпивку, да? – Он собрался начать оправдываться, ожидая порицания Миас, но она его остановила. – Послушай меня, Джорон Твайнер. – Миас обошла стол, остановилась возле него и заговорила немного тише. – Ты понимаешь, что корабль представляет собой целый мир? Теперь «Дитя приливов» стал моим миром, и в нем действуют мои правила. Мое слово – закон для всех, кто летает с нами. Что происходило до того, как «Дитя приливов» ощутил тяжесть моих сапог на палубе, останется между тобой и Старухой, и меня совершенно не интересует. Мы будем действовать, как того требуют обстоятельства. – Она посмотрела на костяной потолок, прислушалась к скрипу щеток на сланцевой палубе. – Ты меня понял? Мы вычистим палубы, чтобы двигаться дальше, нам предстоит очень много работы. Так что сейчас мне нужна правда, поскольку у меня есть цель и очень мало времени для ее осуществления. – Он подождал немного, ожидая какой-то каверзы после того, как она так сильно смягчила голос, но Миас молчала, предоставив говорить ему.

– Карт нет, – признался Джорон.

– Хорошо. Мы найдем какие-нибудь, когда вернемся в Бернсхьюм, а также припасы и деньги для команды, чтобы они отослали их своим семьям, если таковые имеются. А теперь отправляйся в трюм и убедись, что там есть запасы еды и воды хотя бы на четыре дня, пришли ко мне курсера и скажи ему, чтобы принесли уголь. Мы нарисуем карты здесь, на палубе, и ты проверишь для меня некоторые числа.

– Но курсер…

– Почти наверняка лучше нас с тобой в этом разбирается, пока я не знаю наверняка, и мы с тобой будем проверять все, что он скажет. Ты понял? – Он кивнул. – А теперь иди, Джорон Твайнер. – Он шагнул к двери, но она заговорила снова: – Я забыла еще кое-что. – Его пальцы дернулись, так ему хотелось скорее схватиться за ручку двери, чтобы убраться из каюты и не находиться рядом с Миас.

– Да?

– Ты должен обращаться ко мне «супруга корабля», хранитель палубы.

– Слушаюсь, супруга корабля, – сказал Джорон.

– До того, как тебя приговорили, как долго ты служил на флоте Ста островов?

– Я не служил, супруга корабля.

– Ни единого дня? – спросила Миас.

– Верно, супруга корабля. Ни единого дня.

Ему показалось, что он услышал недоумение в ее голосе. Миас не понимала, как он мог попасть сюда и стать супругом корабля в девятнадцать лет, а не оказаться в море с вскрытыми венами, надеясь умереть прежде, чем до него доберутся морские существа, поднявшиеся из глубин. Но она не спросила. Миас молчала, и, когда Джорон убедился, что она больше ничего не скажет, вышел, чтобы оказаться как можно дальше от светлой большой каюты в темноте нижней палубы. По всей ее длине горели тусклые огни – черепа птиц кивелли, наполненные маслом неборыб, испускавшие слабый свет, пробивавшийся сквозь кость.

Каюты супруги корабля, хранителя палубы, курсера и говорящего-с-ветром находились рядом в задней части корабля, хотя Джорон входил только в большую. Курсер и говорящий-с-ветром смущали его, каждый по-своему, и он предпочитал избегать общения с ними, а каюта хранителя палубы принадлежала Барли, пугавшей его своими размерами и аурой насилия, которая ее окутывала. Он постучал в дверь каюты курсера и тут же проклял себя, помянув Северный Шторм. Хранитель палубы не должен стучать; он помощник супруги корабля и может входить, куда пожелает.

– Войдите. – У него был мягкий голос.

Джорон вошел и обнаружил, что курсер сидит на постели, закутанный в грязные белые одеяния, а каюту наполняет сладкий аромат фимиама, впрочем, неспособный перебить вонь стоявшего на приколе корабля.

– Супруга корабля хочет видеть вас в своей каюте, – сказал он.

Джорон не видел его лица под капюшоном, и внезапно ему стало любопытно, что он скрывает, захотелось отбросить его назад и выяснить, мужского он рода или женского. И сумеет ли он это понять? Однако он ничего не сделал, а лишь стоял, как новый рекрут, изо всех сил старающийся избежать взгляда офицера.

– Меня? – спросил курсер. – Но у меня нет карт.

Был ли его ответ слишком резким? Быть может, он винил его в отсутствии карт? Весьма возможно, но Джорон обнаружил, что мягкий голос курсера невозможно читать, как и странные знаки и символы, нарисованные на стенах каюты, говорившие о великих бурях, что сотрясали окраины мира.

– Супруга корабля сказала, чтобы вы принесли уголь и начертили карты на палубе, – объяснил Джорон.

– Ладно, – сказал курсер, – если так хочет супруга корабля, я повинуюсь.

Курсер неспешно поднялся с кровати и аккуратно затушил лампу с курящимся фимиамом – огонь на корабле всегда представлял опасность. Конечно, кость горела неохотно, но клей, при помощи которого скрепляли части костяных кораблей, был огнеопасным. Мимо Джорона прошла хрупкая женщина, и он подумал: как кто-то столь скромный мог оказаться среди приговоренных? Он прикоснулся к птичьей ноге у себя на шее, почувствовал слабое утешение от грубой чешуи и острых когтей и прошептал несколько слов Морской Старухе в надежде на искупление, когда он, глубоко под водой, предстанет перед костяным погребальным костром.

Джорон вышел из каюты и закрыл дверь. По пути в трюм он прошел мимо Квелл, такой же маленькой, как курсер, но куда более опасной. Она посмотрела на него блестящими глазами из-под падавших на лицо седых волос.

– Ты совершил ошибку, позволив Миас взойти на борт, мальчик, – сказала она. – Запомни мои слова, с ней мы не будем иметь ни мгновения мира на палубе. Подожди, и нож найдет ее, какой бы везучей она ни была, а потом он может добраться и до тебя.

– Я хранитель палубы. – Он произнес эти слова так, чтобы показать, что обладает властью, но получилось, словно выдал постыдный секрет или пытался попросить прощения.

– Да, похоже, ты так думаешь. – Она поднялась вверх на несколько ступенек, ее тело оказалось под самым потолком, точно насекомое, и он мог пройти под ней.

И, хотя он даже не пытался посмотреть вверх, Джорон чувствовал, что ее взгляд готов прожечь в нем дыру, когда он спускался в трюм, чтобы проверить запасы.

Здесь вонь гниющих костей стала еще сильнее. «Дитя приливов» нуждался во внимании костяных мастеров, но ремонта требовала половина судов флота, а корабль мертвых всегда будет находиться в самом конце очереди. «Дитя приливов» не был белым и сияющим флагманом, над которым гордо сияли зоресветы.

За запахом гниющей кости пряталась вонь человеческой мочи; не вызывало сомнений, что некоторые члены команды в пьяном ступоре облегчались прямо здесь. Джорон постарался не думать о том, куда ступали его босые ноги, и сосредоточился на подсчете сосудов с водой, огромных, с квадратными основаниями, проверил уровень воды в них и пришел к выводу, что запаса хватит на несколько дней, но не больше. А провизии и того меньше, впрочем, можно ловить рыбу, если положение станет тяжелым.

Любой корабль приличных размеров привлекал клювозмеев, а одним из них можно накормить целую команду, хотя справиться с ним совсем непросто – и они сами способны убивать, если у них появляется шанс. Дальше стояли горшки со слюной старухи, очищенной и смешанной с порошками мастерами костей, вязкое вещество, которым смазывали крылоболты. Когда они загорались, жар был настолько силен, что расплавлял кости и плоть, а огонь не удавалось потушить даже водой. Запасы оказались совсем скромными, но Джорон не представлял ситуации, когда в ней возникнет нужда. Более того, слюна старухи могла стать более опасной для «Дитя приливов», чем любой враг, поэтому он перетащил два огромных сосуда с водой так, чтобы они скрыли горшки.