Текст книги "Малые произведения"

Автор книги: Публий Тацит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Тацит Корнелий
Малые произведения

Корнелий Тацит

Малые произведения

ЖИЗНЕОПИСАНИЕ ЮЛИЯ АГРИКОЛЫ

О ПРОИСХОЖДЕНИИ ГЕРМАНЦЕВ И МЕСТОПОЛОЖЕНИИ ГЕРМАНИИ

ДИАЛОГ ОБ ОРАТОРАХ

ЖИЗНЕОПИСАНИЕ ЮЛИЯ АГРИКОЛЫ

Текст приводится по изданию: Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах. Том первый. "Анналы. Малые произведения." Научно-изд. центр "Ладомир", М., 1993. Издание подготовили А.С. Бобович, Я.М. Боровский, М.Е. Сергеенко. Перевод и комментарий осуществлены А.С. Бобовичем (редактор перевода – М.Е. Сергеенко). Общая редакция издания – С.Л. Утченко.

Перевод произведений Тацита, вошедших в этот том, выполнен по следующим изданиям: "Анналы" – Cornelii Taciti Annalium ab excessu divi Augusti libri. Oxonii, 1917, P. Cornelius Tacitus, erklart von K. Nipperdey. Berlin, 1904 и P. Cornelii Taciti libri qui supersunt, t. I. Lipsiae, 1962.

1. Сообщать потомству о деяниях и нравах знаменитых мужей повелось исстари, и даже в наши дни столь равнодушное к своим современникам поколение не пренебрегало этим обычаем, лишь только чья-нибудь высокая и благородная добродетель осиливала и превозмогала общие как для малых, так и больших сообществ пороки – неведение справедливости и взаимную неприязнь. Но поскольку нашим предкам ничто не препятствовало совершать достопамятные дела и у них были большие, чем у нас, возможности к этому, всякий, наделенный выдающимся дарованием, побуждался к увековечению в памяти образцов добродетели не личным пристрастием или стремлением к выгоде, а – только тою наградой, которая даруется чистою совестью. И многие сочли, что собственноличный рассказ о прожитой ими жизни скорее свидетельствует об их уверенности в своей нравственной правоте, чем об их самомнении; так, например, поступили Рутилий и Скавр1, и это не навлекло на них ни недоверия, ни порицания: и выходит, что добродетели превыше всего почитаются именно в те времена, когда они легче всего возникают. А ныне, вознамерясь поведать о жизни покойного мужа, я вынужден просить снисхождения, которого не искал бы, собираясь выступить против него с обвинениями: вот до чего свирепо и враждебно добродетелям наше время.

2. Мы прочитали2о том, что восхвалявшие Тразею Пета – Арулен Рустик, Гельвидия Приска – Геренний Сенецион были осуждены за это на смерть и что казни подверглись не только сами писатели, но и их книги, ибо триумвирам3вменили в обязанность сжечь в той части форума, где приводятся в исполнение приговоры, творения этих столь светлых умов. Отдавшие это распоряжение, разумеется, полагали, что подобный костер заставит умолкнуть римский народ, пресечет вольнолюбивые речи в сенате, задушит самую совесть рода людского; сверх того, были изгнаны учителя философии4и наложен запрет на все прочие возвышенные науки, дабы впредь нигде более не встречалось ничего честного. Мы же явили поистине великий пример терпения; и если былые поколения видели, что представляет собою ничем не ограниченная свобода, то мы – такое же порабощение, ибо нескончаемые преследования отняли у нас возможность общаться, высказывать свои мысли и слушать других. И вместе с голосом мы бы утратили также самую память, если бы забывать было столько же в нашей власти, как безмолвствовать.

3. Только теперь, наконец, мы приходим в себя; и хотя Цезарь Нерва в самом начале нынешней благословенной поры совокупил вместе вещи, дотоле несовместимые, – принципат и свободу, а Траян Нерва что ни день приумножает счастье нашего времени, и установление общественного правопорядка5– уже не только предмет всеобщих надежд и желаний, а то, в осуществлении чего мы твердо уверены, однако в силу природы человеческого несовершенства целебные средства действуют на нас медленнее недугов и, как наши тела растут постепенно и мало-помалу, а разрушаются сразу, точно так же легче угасить дарования и душевный пламень, чем их разжечь заново: ведь нас покоряет сладость безделья, и прежде ненавистную праздность мы в конце концов начинаем любить. Да и о чем толковать, если в течение целых пятнадцати лет6, срока очень значительного для бренного века людского, многих сразили роковые удары судьбы, а всякого, наиболее деятельного и ревностного, – свирепость принцепса? Лишь в малом числе пережили мы их и, я бы сказал, даже самих себя, изъятые из жизни на протяжении стольких, и притом лучших, лет, в течение которых, молодые и цветущие, мы приблизились в полном молчании к старости, а старики – почти к крайним пределам преклонного возраста. И все же я не пожалею труда для написания сочинения, в котором пусть неискусным и необработанным языком – расскажу о былом нашем рабстве и о нынешнем благоденствии7. А тем временем эта книга, задуманная как воздаяние должного памяти моего тестя Агриколы, будет принята с одобрением или во всяком случае снисходительно; ведь она – дань сыновней любви.

4. Гней Юлий Агрикола родился в древней и знаменитой колонии Форум Юлия; оба деда его были прокураторами Цезарей, и это говорит об их всадническом достоинстве8. Отец его, Юлий Грецин, принадлежал к сенаторскому сословию; он приобрел известность как красноречивый оратор и как философ и этими дарованиями навлек на себя гнев Гая Цезаря9, ибо, получив приказание выступить с обвинительной речью против Марка Силана, отказался от этого поручения, за что и был предан смерти. Мать Агриколы, Юлия Процилла, была женщиной редкой нравственной чистоты. Воспитанный ею в нежной заботе и ласке, Агрикола провел детство и юность в изучении всех благородных наук. Помимо прирожденного целомудрия и благонравия, его уберегло от соблазнов дурного общества также и то, что уже с малых лет его местопребыванием и наставницею в науках стала Массилия, город, в котором переплетаются и уживаются в добром согласии греческая обходительность и провинциальная бережливость. Помню, как он неоднократно рассказывал, что в ранней молодости предался бы изучению философии с непозволительным для римлянина и будущего сенатора жаром, если бы благоразумие матери не охладило пыл его горячей души. Его возвышенный и порывистый ум и в самом деле домогался с неосмотрительной и безрассудною страстностью великолепия и блеска огромной и всезатмевающей славы. Но размышления и годы в дальнейшем его образумили, и он, что труднее всего, удержался в пределах мудрой умеренности.

5. Свое военное поприще он начал в Британии и произвел настолько хорошее впечатление на Светония Паулина, полководца деятельного и осторожного, что тот отметил его и приблизил к себе. И Агрикола, вопреки обыкновению знатных юношей, превращающих военную службу10в непрерывный разгул, не распустился и не проводил времени в праздности, используя свое трибунское звание, чтобы предаваться утехам, и уклоняясь от дела под предлогом неопытности; напротив, он старался как можно лучше узнать провинцию, добиться, чтобы его знали в войсках, учиться у сведущих, следовать во всем самым лучшим; ни на что он не напрашивался из похвальбы, ни от чего не отказывался из страха и любое поручение выполнял осмотрительно и вместе с тем не щадя себя. В те дни Британия была охвачена смутою и положение в ней было тревожным как никогда: ветераны перебиты, колонии сожжены, воинские части разгромлены11; тогда наши сражались, чтобы спастись от гибели, несколько позднее ради победы. И хотя все делалось в соответствии с решениями и под начальством другого и слава за удачный поход и возвращение этой провинции досталась военачальнику, все же юный Агрикола вынес из этих событий знания, опыт и честолюбивое стремление выдвинуться, и его обуяло желание покрыть себя боевой славою, весьма неблагодарною в те времена, ибо все выдающиеся люди подозревались в самых злостных намерениях и благожелательная молва в городе была чревата не меньшей опасностью, чем дурная12.

6. Возвратившись из Британии в Рим для соискания государственных должностей, Агрикола женился на Домиции Децидиане, происходившей из славного рода, и этот брак доставил ему, жаждавшему возвыситься, как почет, так и влиятельную поддержку. Супруги жили в поразительном единодушии и взаимной любви, соревнуясь в старании угодить друг другу, если только заслуга в этом не принадлежит главным образом хорошей жене, как вина за раздоры ложится прежде всего на плохую. Жребий предназначил Агриколе квестуру в провинции Азии, дав ему проконсулом Сальвия Тициана, но ни то, ни другое не поколебало его безупречной честности, хотя и провинция была богатою и как бы созданной для стяжательства лихоимцев, и проконсул, отличаясь неимоверною алчностью, обнаруживал явную готовность покрывать на основе взаимности любые злоупотребления. Там же в Азии Агрикола был осчастливлен рождением дочери13, ставшей для него одновременно и опорою, и утешением, ибо вскоре он потерял родившегося ранее сына. В дальнейшем время, протекшее между квестурой и днем, когда он стал народным трибуном, а также год своего трибуната он прожил в покое и в стороне от общественных дел, ибо хорошо понимал, что в обстоятельствах, сложившихся при Нероне, благоразумнее всего ни во что не вмешиваться. Так же вел он себя и так же молчал и в бытность претором; ведь на его долю не выпало отправления правосудия. Проводя игры и исполняя прочие связанные с его должностью суетные обязанности, он соблюдал середину между расчетливостью и расточительностью и чем дальше держался от роскоши, тем большее одобрение находил в народе14. Вслед за тем он был избран Гальбою для выяснения, как обстоят дела с хранившимися в храмах дарами, и, проведя тщательнейшее обследование, добился, что государство не претерпело ущерба от каких-либо иных святотатств, кроме Нероновых15.

7. На следующий год Агриколу и его семью поразил тяжелый удар, повергший его в глубокую скорбь. Моряки из флота Отона16, бесчинствовавшие, слоняясь по побережью, и опустошавшие Интимилий (это – область в Лигурии), как если бы то была вражеская страна, убили в ее поместье мать Агриколы, а самое поместье разграбили, похитив значительную часть доставшихся ей по наследству ценностей, из-за которых она и погибла. Отправившись туда, чтобы воздать ей последний сыновний долг, Агрикола был застигнут в пути известием о выдвинутых Веспасианом притязаниях на верховную власть и, не колеблясь, присоединился к его сторонникам. В начале принципата управление государством и поддержание спокойствия в городе Риме осуществлял Муциан, так как Домициан был еще слишком молод17и возвышение отца использовал лишь для того, чтобы беспрепятственно предаться распутству. Муциан поручил Агриколе произвести набор войска к, после того как тот честно и успешно выполнил это, поставил его во главе двадцатого легиона18, медлившего принести присягу на верность Веспасиану, поскольку, как говорили, его прежний начальник склонял воинов к мятежу; справиться с этим легионом оказалось непосильной задачей для опасавшихся его легатов в консульском ранге; не смог укротить его и легат в ранге претора, по своей вине или из-за упорства воинов – неизвестно. Назначенный преемником этих военачальников и получив предписание наказать непокорных, Агрикола, проявив исключительную умеренность, предпочел сделать вид, будто нашел воинов готовыми к повиновению, а не принудил их стать таковыми.

8. Тогда в Британии начальствовал Веттий Болан, правивший с излишней для столь беспокойной провинции мягкостью. Привыкший к повиновению и умевший сочетать полезное с честным, Агрикола умерил свой пыл и ослабил рвение. Вскоре Британия получила наместником Петилия Цериала. Теперь для способностей Агриколы открылся широкий простор, но сначала Цериал делил с ним только тяготы и опасности, а затем стал делиться и славою: нередко, чтобы проверить его на деле, он отдавал ему под начало часть войска, порою, удостоверившись в успешности его действий, – и большие силы. Но Агрикола никогда не распространялся о своих успехах и не домогался известности; напротив, удачу он приписывал полководцу, замыслы которого, как подчиненный, приводил в исполнение. Таким образом, образцовое повиновение и скромность в речах ограждали его от зависти, но не от соучастия в славе.

9. Сдав легион преемнику, Агрикола возвратился в Рим, и Веспасиан причислил его к патрициям; вслед за тем он назначил его правителем провинции Аквитании; это была блестящая должность и по своему значению, и потому, что она открывала прямой доступ к консульству, к которому Веспасиан и предназначил Агриколу. Считают, что большинство военных людей неспособно разбираться в тонкостях судопроизводства, так как чинимое в лагерях правосудие отличается простотой и решительностью и многое рубит с плеча, обходясь без дотошности и хитроумия форума. Но Агрикола благодаря природному здравомыслию, сколько бы гражданских лиц ни представало пред ним, легко улавливал сущность их тяжб и выносил справедливые приговоры. Время, отводимое на отправление служебных обязанностей, он строго отграничивал от часов досуга: где надлежало – а именно в провинциальных собраниях и в суде, – он был важен, внимателен, строг и чаще милостив, но, отдав должное службе, сбрасывал с себя обличие власти и прогонял прочь непреклонность, надменность и замкнутость, и, что встречается исключительно редко, ни его доступность не умаляла внушаемого им уважения, ни суровость – любви к нему. Подчеркивать в столь выдающемся муже неподкупность и бескорыстие было бы несправедливостью по отношению к остальным его добродетелям. И даже доброй молвы о себе, ради которой многие вполне честные люди не останавливаются перед заискиванием и лестью, он достиг, не выставляя напоказ своих добродетелей и не прибегая к проискам и уловкам. Далекий от соперничества с равными по положению, далекий от борьбы с прокураторами, он считал недостойным и грязным как подминать под себя слабейших, так и пресмыкаться пред сильными. Менее трех лет задержавшись на этой должности, он был отозван для незамедлительного предоставления ему консульства, причем повсюду толковали о том, что ему будет вручена власть над Британией, и не потому, что сам он обмолвился об этом хоть словом, но так как все находили, что он как бы создан для этого. Не всегда молва заблуждается, порой и она делает правильный выбор. Став консулом, Агрикола просватал за меня, еще совсем юного, дочь, в которой уже тогда можно было провидеть прекрасные качества и которую он отдал мне в жены, завершив свое консульство19. Сразу после нашего обручения он был назначен правителем Британии и, кроме того, верховным жрецом.

10. О местоположении Британии и об обитающих в ней народах сообщалось уже у многих писателей; остановлюсь на этом и я, но не с тем, чтобы состязаться с ними в учености и дарованиях, а потому, что только тогда было завершено ее покорение. Итак, располагая более точными данными, я поведу речь о том же, о чем с таким блеском и красноречием писали мои менее осведомленные предшественники. Британия – наибольший из известных римлянам островов, с востока по своему положению и по разделяющему их расстоянию ближе всего к Германии, с запада – к Испании20, с юга – к Галлии, откуда она даже видна; у северного ее побережья, против которого нет никакой земли, плещется беспредельное открытое море. Исходя из общих ее очертаний, красноречивейшие писатели, среди древних – Ливий, среди новейших – Фабий Рустик21, сравнили Британию с продолговатым блюдом и обоюдоострой секирой. Таков, действительно, ее облик вплоть до границ Каледонии, из-за чего утвердилась эта молва. Но для проплывших огромное расстояние вдоль ее изрезанных берегов, образующих длинный выступ, которым кончается суша, Британия как бы суживается клином. Впервые обогнув эту омываемую последним морем оконечность земли, римский флот доказал, что Британия – остров; тогда же им были открыты и покорены дотоле неизвестные острова, прозывающиеся Оркадскими22. Уже виднелась и Фула, но было приказано дойти только до этого места, и к тому же приближалась зима. Утверждают, что море там неподвижное и очень плотное, вследствие чего трудно грести; да и ветры не поднимают на нем волнения, полагаю, из-за того, что равнины и горы, в которых причина и происхождение бурь, здесь очень редки; к тому же и громада глубокого и безграничного моря медленно и с трудом раскачивается и приходит в движение. Задерживаться на рассмотрении природных свойств Океана и приливов и отливов на нем не входит в задачу настоящего сочинения; да и многие уже писали об этом23; я бы только добавил одно: нигде море не властвует так безраздельно, как здесь; оно заставляет множество рек течь то в одну, то в другую сторону; оно не только вспухает и опадает у побережья, но также вливается и прокрадывается в глубь суши и проникает даже к подножиям горных кряжей и гор, как если б то были его владения.

11. Кто населял Британию в древнейшие времена, исконные ли ее уроженцы или прибывшие сюда чужестранцы, как обычно у варваров, никому не известно. Внешность же у британцев самая разнообразная, и отсюда обилие всевозможных догадок. Русые волосы и высокий рост обитателей Каледонии говорят об их германском происхождении; смуглые лица силуров, их чаще всего курчавые волосы и места поселения против Испании дают основание предполагать, что они – потомки некогда переправившихся оттуда и осевших на этих землях иберов24; живущие в ближайшем соседстве с Галлией похожи на галлов, то ли потому, что все еще сказывается общность происхождения или одинаковый климат в этих расположенных друг против друга странах придает обитателям те же черты. Взвесив все это, можно считать вероятным, что в целом именно галлы заняли и заселили ближайший к ним остров. Из-за приверженности к тем же религиозным верованиям здесь можно увидать такие же священнодействия, как у галлов; да и языки тех и других мало чем отличаются; больше того, британцы так же отважно рвутся навстречу опасностям и, столкнувшись с ними, столь же малодушно норовят от них уклониться. Правда, в британцах больше упорства и дикости, ибо их еще не укротил длительный мир. Но мы знаем, что и галлы так же славились доблестью, но, с той поры как у них установилось спокойствие и вместе со свободою ими было утрачено мужество25, угасла и их воинственность. То же произошло и с теми британцами, которых мы уже давно покорили, тогда как все прочие и ныне остаются такими, какими были когда-то галлы.

12. Их главная сила – в пеших; впрочем, некоторые народности сражаются и с колесниц26. Начальствует возничий; подчиненные ему воины оберегают его от врагов. Прежде британцы повиновались царям; теперь они в подчинении у вождей, которые, преследуя личные цели, вовлекают их в междоусобные распри. И в борьбе против таких сильных народов для нас нет ничего столь же полезного, как их разобщенность. Редко, когда два-три племени объединятся для отражения общей опасности; таким образом, каждое из них сражается в одиночку, а терпят поражение – все. Климат в Британии отвратительный из-за частых дождей и туманов, но жестокой стужи там не бывает. Продолжительность дня больше, чем в наших краях; ночи светлые и в оконечной части – короткие, так что вечерняя и утренняя заря отделяются лишь небольшим промежутком времени. И если небо не заволокли тучи, то и ночью можно видеть, как утверждают, сияние солнца, и оно там не заходит и не восходит, но перемещается по небо склону. Пространства на краю круга земного27, без сомнения, плоские и поэтому отбрасывают ничтожно малую тень, которая не обволакивает тьмою, из-за чего и ночь не достигает неба и звезд. Кроме оливы, виноградной лозы и других растений теплых краев, почва пригодна для прочих плодов земных и хорошо их родит; они медленно созревают, но стремительно идут в рост; причина того и другого – обилие влаги в земле и с неба. Доставляет Британия также золото, серебро и другие металлы – дань победителям. Да и Океан порождает жемчужины, правда тусклые и с синеватым отливом. Иные находят, что виной этому – неумелость тех, кто их добывает; ведь в Красном море раковины отдираются от подводных скал еще живыми и дышащими, а тут подбирают лишь выброшенные прибоем; я же склонен считать, что скорее здешним жемчужинам недостает их природных качеств, чем нам корысти.

13. Теперь о самих британцах. Они не уклоняются от наборов в войско, столь же исправны в уплате податей и несении других налагаемых Римским государством повинностей, но только пока не чинятся несправедливости; их они не могут стерпеть, уже укрощенные настолько, чтобы повиноваться, но еще недостаточно, чтобы проникнуться рабскою покорностью. Итак, первым римлянином, вступившим с войском на землю Британии, был божественный Юлий28, и хотя, выиграв сражение, он устрашил ее обитателей и захватил побережье, все же в нем следует видеть не столько завоевателя этой страны, сколько того, кто указал на нее потомкам. Затем последовали гражданские войны, когда вожди партий подняли оружие на республику, и о Британии, даже после установления мира, надолго забыли: божественный Август называл это государственной мудростью29, Тиберий – наказом Августа. Хорошо известно, что о вторжении в Британию помышлял Гай Цезарь, и такая попытка была бы предпринята, если бы не его легко воспламеняющаяся и так же быстро остывающая душа и оказавшиеся бесплодными огромные приготовления против Германии30. Божественный Клавдий задумал и осуществил повторное завоевание этого острова31: он переправил туда легионы и вспомогательные войска и привлек к участию в походе Веспасиана32, что положило начало будущему его возвышению: были покорены народы, пленены цари и всесильным роком впервые замечен Веспасиан.

14. Первым правителем Британии был назначен бывший консул Авл Плавтий; непосредственно за ним ту же должность занял Осторий Скапула33, оба выдающиеся военачальники; ближайшая к нам часть Британии, претерпев преобразования в управлении, в конце концов стала римской провинцией, и в ней была основана колония ветеранов34. Некоторые племена были отданы в подчинение царю Когидумну (еще на нашей памяти он хранил безупречную верность по отношению к нам) в силу древнего и давно усвоенного римским народом обыкновения – иметь и царей орудиями порабощения35. В дальнейшем Дидий Галл удержал завоеванное предшественниками и продвинул вперед весьма небольшое число укреплений, рассчитывая снискать себе похвалу за выполнение большего, чем требовалось его обязанностями36. Преемником Дидия стал умерший в том же году Вераний37. Далее здесь в течение двух лет сряду успешно действовал Светоний Паулин, покоривший несколько племен и усиливший укрепления; понадеявшись на них и напав на остров Мону, откуда оказывалась помощь еще неукрощенным народам, он тем самым создал в своем тылу благоприятную обстановку для мятежа38.

15. Осмелев в связи с отлучкой легата, британцы принимаются толковать между собою о тяготах рабства, обмениваться сообщениями о творимых римлянами насилиях и своими рассказами и пояснениями разжигать друг в друге негодование: от терпения ни малейшей пользы, больше того, не встречая отпора, римляне возлагают на них бремя, еще невыносимее прежнего. Раньше каждый имел над собой одного властителя, теперь над ним ставят двоих; легат свирепствует, проливая их кровь, прокуратор – грабя их достояние. Для подчиненных одинаково пагубны как раздоры между начальниками, так и единодушие их; прислужники одного – центурионы, другого – рабы, только и знают, что чинить насилия и надругательства. И уже ничто не ограждает от их жадности и любострастия. В бою снимает доспехи с поверженного более доблестный, а ныне чаще всего трусливые и малодушные изгоняют их из домов, отнимают у них детей, принуждают служить по набору в войске у римлян, как будто единственное, за что они не умеют отдать свою жизнь, – их родина. Не покажутся ли ничтожною горсткой переправленные к ним римские воины, если британцы сопоставят их с собственной численностью? Ведь Германия сбросила с себя римское иго, хотя ее ограждает не Океан, а река39. Британцы ведут эту войну, защищая родину, жен и близких, римляне – побуждаемые алчностью и распутством. И как удалился божественный Юлий, так удалятся и остальные, лишь бы британцы отважились на состязание в доблести со своими предками. И пусть их не пугает неудачный исход одной, другой битвы: у одержавших успех больше воодушевления, у терпящих бедствия – больше упорства. Да и боги уже пожалели британцев: ведь это они услали прочь римского полководца, и они же удерживают его войско на другом острове, как если бы оно было отправлено туда в ссылку; а британцы между тем – что было труднее всего – начали размышлять; наконец, быть застигнутым на сходке такого рода еще опаснее, чем дерзнуть40.

16. Распаляя друг друга такими и подобными речами, они под предводительством женщины царского рода Боудикки (ведь применительно к верховной власти над войском они не делают различия между полами) все как один поднялись против нас41. Истребив рассеянных по заставам воинов и захватив приступом крепости, они ворвались в колонию, видя в ней оплот поработившего их владычества римлян, и, упиваясь яростью и своим торжеством, расправились с побежденными, не упустив ни одной из жестокостей, какие только в ходу у варваров. И если б Паулин, узнав о восстании в провинции, не поспешил к ней на помощь, Британия была бы нами потеряна. Одной удачною битвой он принудил ее к прежней покорности, хотя очень многие не сложили оружия, – отчасти, так как сознавали тяжесть своей вины, а больше из страха перед легатом, который, несмотря на врожденное великодушие, мог, как они полагали, отнестись к сдавшимся с высокомерной суровостью и подвергнуть их беспощадной каре, отмщая за нанесенные как бы лично ему оскорбления. И вот в Британию был прислан Петроний Турпиллиан, так как считалось, что, менее непреклонный и непосредственно не задетый преступлениями врагов, он проявит больше снисходительности к раскаявшимся. Восстановив былое спокойствие и ни на что помимо этого не отважившись, Турпиллиан передал власть над провинцией42Требеллию Максиму. Тот, еще менее деятельный и в военном деле совершенно несведущий, удерживал провинцию благодаря своеобразному добродушию, с каким управлял ею. Варвары стали уже свыкаться с его столь приятными для них недостатками, да и возобновившиеся гражданские распри доставляли законное оправдание для его бездеятельности43. Но положение осложнилось смутой в самом римском войске, так как длительная праздность развратила привыкших к походам воинов. Требеллий, бежав и надежно укрывшись, спасся от гнева возбужденного войска и в дальнейшем, после того как между ними было заключено своего рода молчаливое соглашение, по которому войску предоставлялось безнаказанно своевольничать, а полководцу обеспечивалась личная безопасность, обесславленный и униженный сохранял лишь видимость власти; что касается мятежа, то он заглох сам собою без пролития крови. В последующем и Веттий Болан из-за все еще не утихших гражданских войн не докучал Британии строгостью: такая же бездеятельность по отношению к неприятелю, такая же разнузданность в лагерях и единственное отличие, пожалуй, лишь в том, что безупречно честный, неповинный ни в малейших злоупотреблениях и поэтому не возбудивший личной ненависти Болан все же снискал любовь, хотя и не внушил к себе должного уважения.

17. Но когда вместе с остальным миром Веспасиан получил в свою власть и Британию, все в ней стало иным: блестящие полководцы, превосходное войско, померкшие надежды врагов. И сразу же они были повергнуты в страх Петилием Цериалом, напавшим на племя бригантов, считавшееся самым многолюдным в провинции44. Произошло много битв, и среди них несколько кровопролитных; побеждая бригантов и преследуя их или сражаясь с ними, он прошел значительную часть их владений. И Цериал затмил бы своим усердием и своей доброю славой любого преемника, если бы его не сменил и не справился с выпавшей на его долю тяжелой задачей муж исключительно выдающихся качеств Юлий Фронтин, который подчинил силой оружия могучую и воинственную народность силуров и, помимо стойкости неприятеля, преодолел также труднопроходимую местность.

18. Переправившись в Британию уже по прошествии половины лета45, Агрикола застал там протекавшие с переменным успехом военные действия и такое положение дел: наши воины, сочтя, что летний поход, очевидно, не состоится, впали в беспечность, а враги выжидали удобного случая для нападения. Незадолго до прибытия Агриколы племя ордовиков почти полностью истребило размещенный в его пределах отряд вспомогательной конницы, и это событие положило начало охватившему всю провинцию возбуждению. Хотевшие поднять ее против нас одобряли показанный ордовиками пример и присматривались к вновь назначенному легату. И хотя лето уже миновало, и войсковые подразделения были разбросаны по провинции, и воины утвердились в мысли, что в этом году им дадут отдохнуть, – короче говоря, хотя все препятствовало и противодействовало собиравшемуся начать поход полководцу и к тому же большинству представлялось более правильным неусыпно следить за подозрительным оживлением во внутренних областях провинции, – Агрикола все же решил пойти навстречу опасности. Итак, он стянул подразделения легионов, добавив к ним относительно небольшой отряд вспомогательных войск, и, поскольку ордовики не осмеливались спуститься вниз на равнину, двинулся в горы, идя впереди боевого порядка, дабы, разделяя вместе со всеми одинаковую опасность, вселить решимость и в остальных. Уничтожив почти целиком племя ордовиков и хорошо зная, что славу нельзя упускать, ибо успешное начало внушает страх и другим врагам, он вознамерился захватить остров Мону, овладеть которым помешало Паулину, как я упоминал выше, восстание всей Британии. Но как всегда при принятии внезапных решений возникли непредвиденные помехи; оказалось, что отсутствуют корабли; тем не менее находчивость и упорство военачальника переправили войско. Освободив от поклажи отборных воинов вспомогательного отряда, которым были известны отмели и которые с малолетства усвоили завещанное от предков умение плавать, и притом так, что, заботясь о себе, они одновременно управляются с оружием и конями, он настолько неожиданно бросил их на врагов, что те, ошеломленные и опешившие, опасавшиеся только флота, кораблей и нападения со стороны открытого моря, решили, что для идущих подобным образом в бой не существует ничего непосильного и неисполнимого. Запросив мира, они сразу же сдали остров, и Агриколу стали повсюду возвеличивать и прославлять, ибо, едва высадившись в провинции, он не побоялся трудов и опасностей, тогда как другие стараются употребить это время, чтобы показать себя во всем блеске и для снискания расположения. Не воспользовался своею удачей Агрикола и для тщеславной похвальбы и свой победоносный поход называл не иначе как обузданием побежденных; да и о достигнутых им успехах оповестил он не в увенчанном лаврами донесении46; но скромность, с какою он говорил о своих славных деяниях, только приумножила его славу, ибо все задавались вопросом, сколь великими должны быть вынашиваемые им замыслы, если даже о столь блистательных подвигах он предпочел умолчать.