Текст книги "Черноморские казаки (сборник)"

Автор книги: Прокопий Короленко

Соавторы: Иван Попко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

К особничеству присоединяется наследованное казаками от отдаленнейших их предков, расположение к «байдикам» и «баглаям». Эти славянские, или куфические слова, по глубокой своей древности, сделались ныне не переводимыми, а смысл имеют точно тот же, что итальянское dolce fare niente и турецкий кейф [13]13
  По народной поговорке, баглаи бывают трех родов: школярские – поутру, бурлацкие – среди дня и панские – ввечеру.


[Закрыть].

От соединения показанщицы с баглаями родится бедность, а от бедности происходит забвение различия между мое и твое. Впрочем, этот беспорядок обнаруживается только на степных табунах и стадах. Плохо лежит, брюхо болит [14]14
  Из ведомостей, по особенному случаю доставленных войсковому атаману от всех станичных правлений, за 1847 год, видно, что, в течение того года число покраж, о которых поданы были письменные объявления,было следующее: лошадей 681, рабочих волов 541, коров и быков 1111, разного гулевого скота 410 голов. Но по этим цифрам нельзя еще определить настоящую степень скотокрадства, потому что далеко не обо всех случаях кражи подаются письменные объявления, которые обыкновенно не приносят никакой пользы.


[Закрыть]. Но кражи со взломом редки. От времени до времени на больших промежутках вспыхнет застрявшая где-нибудь в глуши искра былого запорожского гайдамацтва и составится шайка разбойников. Укрываясь в камышах и захолустьях степных балок, они нападают на беспечные хутора, пекут растопленной серой денежных людей, чтоб исторгнуть у них заветную кубышку с карбованцами, преследуются вооруженной силой и гибнут на виселице.

За особничеством следует или ему предшествует дробление семейств и дележ хозяйств. В черноморской казацкой хате не то, что в великороссийской крестьянской избе, – вы не найдете трех и четырех поколений на одних полатях. Здесь семьи вообще малолюдны; их не связывают в большие снопы ни рекрутская сказка, ни подушный оклад. Два-три сына старого казака, вступая в тот возраст, когда войско зовет их на службу Государеву, когда особенно должны бы они подать друг другу руку, чтобы отсутствие из дому одного вознаграждалось присутствием при домохозяйстве другого, – разрываются, роятся из отцовской хаты, следуя пословице: «не кайся рано вставши, а молод оженившись», – и каждый городит себе особый двор. Потом, покидая свою молодицу одинокой и беспомощной и напевая себе вполголоса:

Котилися вози з гори,

Поламались спицi,

Да вже-ж минi не ходити

На тi вечерницi, —

самобытный казак выезжает на службу, а в новой его хате, прежде чем паук успел раскинуть свой ткацкий прибор, поселяются бедность и нужда. Эти непрошеные жильцы встречают доброго молодца, когда он лихо, с пистолетным выстрелом, возвращается с служебной очереди, и они же – male suada fames – в ночной темноте, направляют его аркан на статного коня в панском табуне. Поучительно-печальная истина басни о молодом деревце, домогавшемся отдела от старого леса, является здесь в бесчисленных примерах. Справедливость требует, однако, сказать, что если обитатель Черноморья не любит сносить тяготы своего ближнего, то с удивительным терпением несет свое собственное бремя; товарищу, протянувшему к нему руку, отдает последний грош, не подумавши; за односума, оплошавшего в бою, умирает не колеблясь, и сокрытой от взоров людских горячей слезой кропит давно заросшую могилу брата, друга, благодетеля.

Непонятная натура. Что есть в ней лучшего, то скрыто, а пустяки и глупости снаружи.

Рассказ шестой

Земельный уряд. – Хозяйство. – Промыслы

Переставь меня кормить, иди меня защищать.

Еще в недавние времена казак вне военной послуги был табунщиком, охотником и рыболовом. Эти промыслы, пропитывая и снаряжая воинственного сына степей, вместе с тем служили ему приуготовительными упражнениями для его казацкого военного призвания. Около табунов, незнакомых с стойлом, он делался наездником; около стад, угрожаемых зверем, – стрелком, бойцом. Он свыкался с невзгодами пастушеского и охотнического кочеванья для перенесения трудностей и лишений бивака. В поисках, без дорог, за похищенными или затерявшимися животными, он изощрял память мест и способность ориентироваться, в ясный день и в темную ночь, в дождь и в туман, – а от степного одиночества приобретал он терпение и чуткость, которые так нужны были ему для военных засад, для отводных одиночных караулов, разъездов, поисков. В рыбачьем дощанике знакомился он с бурной стихией, чтоб на другом поприще смело и ловко владеть веслом канонирской лодки. Таков был, таков и теперь еще отчасти домашний быт казака на Черноморье. Но это быт устарелый, опадающий лист с дерева, – его вытесняет новый земледельческий быт.

Как семейный и земский поселянин, приуроченный к своему водворению и повинностью, стучащей на заре к нему в окно, и колыбелью, зыблющейся подле прялки его молодицы, нынешний казак сдружился с плугом и в нем ищет твердой опоры своему существованию. По изречению одного из семи мудрецов, он молится Богу о хлебе насущном, держась за плуг.

Впрочем хлебопашество Черноморского края составляет для народа предмет насущного только труда, а не богатства и даже не довольства. Оно чуждо всякого полеводного порядка и не всегда достаточно для пропитания местного народонаселения. Привоз хлеба из Ставропольской губернии обратился в существенную потребность екатеринодарских рынков и станичных ярмарок. Для продовольствия казаков на линии и в войсковом гарнизоне хлеб закупается за пределами войсковой земли, чаще всего в Воронеже.

Обыкновенным количеством засевается на полях Черноморья озимых и яровых хлебов 50 тысяч четвертей; собирается 300 тысяч четвертей (сам-шест). Причитается на душу около двух четвертей.

Сбор картофеля от посадки в одну весну простирается до 15 тысяч четвертей. Разведение его сообщается от казаков и к мирным черкесам.

Значительная часть земледельческого труда посвящается огородам и бакшам, где и подсолнечнику дано право гражданства. По части огородничества больше видно внимания к свекле, чем к капусте. Табак, кунжут, сурепа, мак, лен и конопля могли бы возделываться с особенной выгодой, если бы для них оставались руки от земледельческого труда первой необходимости.

В обеспечение народного продовольствия, на случай неурожая хлебов, устроено по куреням до шестидесяти запасных хлебных магазинов, в которых нормальная засыпка должна состоять не менее, как из 160 тысяч четвертей; но, по ограниченности посевов и сборов, наличный состав ее редко доходит и до 50 тысяч четвертей.

Независимо от особенностей почвы и климата, успехам земледелия не вполне покровительствует тревожный быт жителей, которые обязаны не только в урочное для службы, но и во всякое другое время соблюдать боевую готовность для происходящей у них на пороге войны с горцами. Разрядив ружье и снарядив плуг, льготный казак не успеет иногда дотянуть починной борозды, как безочередной наряд отрывает его от мирного труда и переносит с поля пахотного на поле ратное. От этого происходит, что летние полевые работы в крае чаще отправляются женщинами, чем мужчинами. Если в Риме был воздвигнут храм женскому счастью, то на Черноморье, бесспорно, заслуживало бы этой почести женское трудолюбие.

К высказанному более или менее случайному и преходящему неудобству присоединяется неудобство существенное, не только задерживающее развитие и усовершенствование земледелия со всеми его отраслями, но, вообще, противодействующее утверждению общественности и благосостояния в крае на прочных основаниях. Это, – чтоб не сказать более, – неудобство заключается в отсутствии уравнительного и положительного распределения земли.

Земля, населяемая казаками, есть земля войсковая, или подвижная, terre mouvante. Все казаки ей крепки, но она никому из них не крепка. На ней невозможно никакое частное потомственное владение; на ней допускается только пожизненное пользование. Это один из трех видов жалованья, производимого государством казакам за службу. Остальные два вида заключаются в денежной даче и льготе. Условия, размеры и порядок пользования войсковой землей до позднейшего времени не были определены законом, и самая земля не была приведена в точную известность межевым порядком, – «земля же бе невидима» (Быт.1:2. – Примеч. ред.). Предоставлено было каждому члену войсковой семьи, как чиновному, так и простому, пользоваться землей по мере надобности. Такое патриархальное правило могло быть хорошо только в прежней отчизне черноморцев – на Запорожье, где все без изъятия казаки были равны по правам состояния, где военные чины имели значение должностей, в которые достойнейшие из казаков избирались свободными голосами куреней, на потребное время, и, по сложении которых, чиновные избранники опять становились в общий ряд с остальными членами своего сословия. Это были цинцинаты, которые вчера ехали в триумфальной колеснице, а сегодня тянули из воды рыболовную сеть. Но на Черноморье, где уже служба казачья соединилась с заслугой и выслугой, где поэтому явились бригадиры, полковники, премьер-майоры и секунд-майоры, и где от войскового «товарищества» резко оттенилось новое, более требовательное сословие, «панство», – патриархальное поземельное правило, очевидно, не могло больше иметь места. Однако оно осталось во всей своей запорожской простоте и неопределенности. В первые десять – двадцать лет новой жизни войска на Кубани, пока еще земли было слишком много, а оседлого и зажиточного населения слишком мало, отсталая неуместность упомянутого правила не была замечаема ни правительством, ни самыми казаками. Но когда оседлая жизнь в крае утвердилась, население увеличилось и разжилось; тогда заметно стало, какой разгул произволу и насилию открывала пустота, оставленная в вышесказанном поземельном правиле. Тогда патриархальное «по мере надобности» обратилось в феодальное «по мере возможности».

Как между пользующимися и предметом пользования не было поставлено никакой посредствующей управы, то облеченные властью и чинами члены войсковой семьи сколько хотели и могли, на столько и расширяли размеры своего земельного пользования, не заботясь о том, что остается на долю их нечиновных собратов, и не принимая в руководство другого правила, кроме правила тройного прямого, выражающего известную истину, что по брюху и хлеб, что большому кораблю большое и плавание. Такое направление родилось из самых приемов первоначального заселения земли. В то время, чтоб придать пользованию характер владения, чиновные члены войскового общества отособились от своих нечиновных сочленов и водворились хуторами в одиночку по глухим степным займищам. Материальным удобствам существования пожертвованы были обязанности и нравственные выгоды общежития. Расположились жить на вольной земле так, как бы пред словом жить не стоял слог: слу.Такой образ основного расселения войскового общества должен был иметь потом свое особенное влияние и на воспитание народа, и на дух войска, и на цивилизацию страны.

Призвав казаков на новое поселение, правительство дало землю вообще войску,сказать яснее – обществу, отнюдь не допуская каких-либо исключений или привилегий в пользу отдельных классов, рангов и лиц. Никаких даже намеков на это не встречается в старых актах о войсковой земле. По естественному порядку вещей отличенные рангами лица могли и должны были иметь свои преимущества в земельном пользовании, не покидая народа одного с ними призвания и не уклоняясь за круг общинного пользования, – как это и указано в позднейшее время, и как это исстари велось в Кавказском войске. Трудно дойти, по каким феодальным преданиям при первоначальном заселении черноморцами войсковой земли общинное пользование ею, и самое даже призвание составлять общество оставлены были одним только простым казакам; чиновные же старшины, яко вожди и наставники народа, наложили руку на лучшие земельные дачи и сказали: наше [15]15
  Утешительно сказать, что такие распоряжения, при нынешних мерах благоустройства края, можно уже считать делами давно минувших дней, преданьем старины глубокой.


[Закрыть]!

А к этой чуть из вас лишь лапу кто протянет,

Тот с места жив не встанет.

Они жаловали землю друг другу письменными актами, в которых явилось, во всей ясности буквы, «вечно-потомственное владение». После того название «войсковой» осталось при земле, как почетное титло. Жалованные акты не предъявлялись правительству и потому не могли иметь той прочности, какую воображали видеть в них и жалователи, и жалуемые. Главное дело в том, что связанные с ними отдельные земельные жалованья, под названием хуторов, не сопровождались никакими межевыми действиями и освящениями и никакими даже полицейскими ограничениями. Единственным ограничением служили им пределы влияния и авторитета того или другого высокочиновного старшины. А потому, когда высокочиновный и далеко раздвигавший границы своего земельного довольствия старшина сходил в могилу и сам превращался в глыбу войсковой земли, тогда широкие границы его довольствия, потесненные новым, поднявшимся на верх лестницы войсковой иерархии, чиновным старшиной, суживались с быстротой утренней тени, – и оставленное первым движимое имение в рогах, гривах, рунах и скирдах превращалось в прах, как червонцы фортуны, прорвавшие ветхую суму нищего. Исполнялся со всей строгостью известный приговор, равно общий царствам, обществам и отдельным лицам.

Так возникли первые хутора, известные под именем «панских».

В течение времени сами куренные общества, другими словами – нечиновные члены войсковой семьи, увлекшись примером произвола войсковых патрициев, объявили за собою право жаловать хуторами своих собратов, плебеев. Кому было тесно в курене, кому было нужно отодвинуться от его полиции и повинностей, тот ставил угощение куренному обществу и, под единственным влиянием угощения, получал от этого общества письменное, запечатленное бесчисленными рукоприкладствами, дозволение выселиться из слободы в поле, «сесть хутором». Народное мыпотешалось тем, что из нечиновной массы выдвигались вперед люди, способные сидеть хуторами не хуже себялюбивого панского эгоизма. Но как печально было разочарование недальновидной толпы, когда созданный ею особняк-хуторянин, дослужившись чинов, делался паном и, обыкновенно, становился самым неумеренным притеснителем прежних своих сотоварищей, в земельном пользовании; или когда хуторок простого бедного человека, посредством продажи, дара и наследования, переходил во владение «заможного» пана, и когда этот новый заможный владелец – на отведенный для нескольких десятков животных лоскут земли переводил огромную худобу (четвероногое хозяйство), в игольное ухо вводил верблюда. Тут уж просто повторялась уловка Дидоны, которая, по словам исторического предания, выпросила себе под усадьбу земли столько, сколько могла занять одна воловья кожа, потом изрезала кожу на тонкие ремни и, приставляя их один к другому, захватила обширную площадь.

В нынешнее время различие между хуторами панскими и куренными исчезло. И те и другие, раздвигая свои земельные дачи произвольно, почти в самые улицы куреней, расширенных увеличившимся народонаселением, равно сделались несносны куренным обществам. Завязалась неугомонная, недостойная благоустроенного края борьба между куренями и хуторами. Чтоб остановить и сократить земельные захваты хуторов, курени выдвигают против них свои плуги, подходят под них траншеями, ископанными ралом; а хутора, в виде усиленных вылазок, напускают на куренные пашни свои стада и табуны. Борьба, как видите, земледельческого быта с пастушеским. Неурядам, жалобам и искам, самым нелепым, нет числа. Казаки «оборали» пана, а пан порубил казачьи плуги и вытоптал посев казачий. Урядник посеял жито, а сотник, по его житу, взял да посеял пшеницу, и тому подобное. Бог знает, как бы далеко зашла эта поземельная усобица, если бы не подоспело войсковое положение 1842 года. Напомнив казакам общинное значение войсковой земли, оно взялось сделать то, чего дотоле недоставало и в чем была ощущаема, в среднем и низшем слое войскового населения, настоятельная потребность – определить условия, размеры и порядок пользования землей, постановить строгую управу между пользовщиками и предметом пользования. Не многих особняков, приверженцев бездоказательного дела хуторов, оно смутило; народ и большинство войскового дворянства его благословили, и нетерпеливо ждут дня, когда будут введены в обетованную землю, когда новый земельный порядок из книги перейдет в дело.

Войсковым положением указано учинить межевое измерение и распределение войсковой земли и отвести в пожизненное пользование: на каждого казака по 30 [16]16
  По нынешнему числу жителей приходится только по 16 десятин на душу мужеского пола. Недостачу земли легко пополнить водой, которой здесь так много. То есть можно наделить рыболовными водами станицы Таманского острова и другие приморские. Дав простор станицам степным, эта мера оживила бы населением и промышленным трудом речные устья и морские берега, которые при тридцатидесятинном наделе землей по необходимости должны оставаться пустыней. Эта же мера воспитывала бы способных людей для службы на флотилии, в которой была и может еще быть надобность.


[Закрыть], обер-офицера по 200, штаб-офицера по 400 и генерала по 1500 десятин. Приведение сей Высочайшей воли в исполнение составляет одно из текущих распоряжений настоящего времени. Туман неизвестности, со времен Чингисхана носившийся над курганами и балками войсковой степи, редеет пред планшетом съемщика; веха землемера маячит объявлением: nec plus ultra, а цепь его звучит радостной вестью: на земли мир…

При вышеизъясненном положении обитаемой и обрабатываемой земли на Черноморье земледелие занимает второстепенное место в ряду предметов народного хозяйства; на первом же плане находится худобоводство, то есть скотоводство, овцеводство и коневодство. Худобоводство принадлежит преимущественно панскому сословию.

Равнинные пространства Черноморья расстилаются одним необъятным пастбищем, где по всем направлениям движутся худобы рогатого скота, овец и лошадей, род которых переведен на Кубань с Днепра, из богатых зимовников Запорожья, – последнего, уже не любившего рыцарской нищеты, Запорожья. Рогатый скот отличается крупным ростом и дородством, шерсть имеет сивую и принадлежит к известной породе украинской, или черкасской; овцы, молдавской породы, замечательны своей длинной, но жестковатой шерстью; лошади составляют поколение, конечно, уже переродившееся, степных запорожских заводов. Масти их преимущественно темные.

Для улучшения степного коневодства был учрежден на реке Керпилях в 1811 году войсковой конный завод. Существовал он более двадцати лет, но без заметной пользы для края, и перевелся сам собой. В бедственный 1833 год все, состоявшие в нем матки, сосуны и производители погибли от неурожая кормов, – так, по крайней мере, гласят официальные отчеты того времени.

При двух или трех частных отарах простых овец имеются в небольших количествах тонкорунные цигаи. Это обломки существовавшего здесь войскового овчарного тонкошерстного завода. В 1816 году был учрежден, тоже на реке Керпилях, сказанный завод и при нем фабрика для выделки сукон, годных казакам на обмундировку. И завод, и фабрика шли не так-то хорошо: войсковая казна тратилась, не покрывая расхода приходом, и потому оба заведения проданы в 1846 году на слом.

По последним сведениям насчитывается в пределах Черноморья, независимо от езжалых, или рабочих животных, рогатого скота до 200 тысяч, овец простых до 500 тысяч и тонкошерстных около 2 тысяч, лошадей до 50 тысяч поголовьев [17]17
  Домашних свиней насчитывается в крае до 60 тысяч голов.


[Закрыть].

Для прокормления этих масс животных заготовляется на каждую зиму сена средним числом 85 000 стогов, или 21 250 000 пудов, на сумму до 700 000 рублей [18]18
  Добывается в год соломы до 2 миллионов пудов. Заготовляется для топлива бурьяну 50 тысяч и камышу 80 тысяч кубических сажней.


[Закрыть]. (Как здесь, так и во всех дальнейших случаях, счет денег – на серебро.)

Для обозначения принадлежности мелкие животные имеют клейма на ушах и рогах, а крупные тавра (тамга) на ляжках. Тавро обыкновенно состоит из начальных букв имени и прозвания худобовладельца; но попадаются и особенные иероглифы. Буквы берутся из русского алфавита, который поэтому осужден бродить в беспорядке и врассыпную по всей степи. Иногда из сближения разнотаврных животных выходят забавные каламбуры. Из тавр составляется своего рода геральдика, изучение которой обязательно для пастухов и табунщиков больших худоб.

Каждый год закупается в Черноморье наибольшим количеством рогатого скота 30 тысяч, овец 150 тысяч и лошадей 5 тысяч голов, на сумму от 800 тысяч до миллиона рублей. Шерсти, кож и сала вывозится на 100 тысяч рублей. За пару волов платится на месте 30–125, за корову 10–20, за овцу 2–3 1/2 и за лошадь 20–80 рублей. За пуд кож бычьих 5, за пуд шерсти простой 2 и за пуд сала 3 руб.

Рогатый скот и овцы выгоняются из Черноморья в Воронежскую губернию, откуда большая их часть, живьем или в продуктах, идет в обе столицы. Лошадей гоняют на ярмарки в Ростов и Бахмут, откуда лучшие, из вторых или третьих рук, достигают Бердичевской ярмарки. За удовлетворением домашних требований в дивизион лейб-гвардии, в конные полки и войсковую артиллерию, черноморские табуны снабжают лошадьми артиллерию, конно-подвижные парки и полковые обозы кавказской армии. Этими же лошадьми ремонтируется отчасти и нижегородский драгунский полк. За подъемную лошадь платят до 40, за ремонтную до 80 руб., редко дороже. Черноморская лошадь имеет шею плотную и короткую, голову большую – что отнимает у нее статность, легкость и способность сбираться на мундштуке. Зато она крепко сложена, сильна, тверда на ногах, крайне переносчива, неразборчива в корме, чутка и памятлива; при всем этом, однако ж, дика и своенравна, и больше имеет нужды в узде, чем в шпоре. На это у казаков ведется поговорка: «кiньску голову знайди, и ту зануздай». В горах Грузии долго сохраняет она память о своих родных равнинах и по ним тоскует; вообще же, не скоро свыкается и скоро раззнакомливается с седлом и упряжью; но когда не выходит из-под седла и из упряжи, трудно найти коня, более способного к походам продолжительным, сопряженным с недостатками и лишениями. Наконец лошадь черноморская, как и все вообще лошади глубоких степей, недоверчива и пуглива. Последний недостаток вселяют в нее с самого раннего возраста ночные нападения волков на табуны [19]19
  Раны, нанесенные волками жеребятам, лечат промываниями из майской дождевой воды, которой для этого и запасаются в мае на все лето.


[Закрыть]. Впрочем, у казаков это еще не большой руки недостаток, потому что он граничит с качеством, в высшей степени похвальным: эта же самая полохливость, подавляя в коне беспечность и сонливость, поддерживает в нем чуткость и осторожность, – а что казаку больше нужно, как не это?

Донская лошадь отличается от черноморской тем, что она выше на ногах и легче, и что шея у нее длиннее и гибче. Черкесская же лошадь превосходит и ту и другую легкостью, соединенной с силой, умеренностью в корме и пойле, добронравием и смелостью. Впрочем, два последние качества в черкесской лошади не столько врожденные, сколько приобретенные. Под оплошным седоком и эта лошадь пуглива. Черкес в седле не спустит рукавов и не оставит нагайки без дела ни на одну минуту. Черкес в седле безжалостный тиран коня; но как скоро вынул ногу из стремени, он делается рабом и нянькой своего усталого скакуна. После арабов никто не школит лошадей так жестоко и вместе не ухаживает за ними с такой заботливостью и нежностью, как черкесы [20]20
  Кавалеристам любопытно будет знать две вещи: первое, что черкесы считают большим вредом для лошади постоянно содержать ее в хорошем теле. Лошадь, как луна, говорят они, должна то и дело переходить от полноты к ущербу и обратно. Второе, что скребница и щетка никогда не должны касаться лошади. Вместо этих грубых орудий черкес употребляет собственную пятерню, и как летом, так и зимой моет коня на реке водой с мылом, – после чего держит его в реке так, чтобы вода доставала до брюха и холодным своим прикосновением заставляла коня вбирать живот внутрь как можно глубже. Конюшня у черкеса всегда темная, темнейшая.


[Закрыть].

Ничего похожего на это нельзя сказать про уход за худобами на Черноморье. Их не укрывают от ненастья, им не оказывают никаких пособий, когда губит их зараза. Круглый год скитаются они на подножном корме и довольствуются сеном только в случае сильных морозов, глубоких снегов и гололедицы. Вследствие скудного питания, животные выходят из зимы – кости да кожа (хурда), весной набирают тело, из которого теряют половину среди лета от нужи – комара и мухи, – и только осенью достигают полной сытости, которая и служит им запасом самопитания в зиму.

Плохое содержание, водопои из стоячих вод, гнилостные испарения из болот, злокачественные росы, самое даже скопление животных в большие гурты и другие, еще недознанные причины производят в худобах, а больше всего в рогатом скоте, повальные болезни и падежи. Чума, сибирская язва или карбункул, рак на языке, воспаление легких и кровавая дизентерия опустошают стада рогатых, а оспа, парши и мотлица (tabes hepalis), пуще волчьих поборов, сокращают отары овец. Замечено, что в местах, где нет речек с стоячей водой и где скот поят из копаней, как, например, по хуторам «Гречаной балки», падежи бывают слабее.

К козам не пристает зараза, и самые волки их обходят, не из страха, но единственно из желания не заводить шуму. Лошади подвержены болезням гораздо меньше, чем другая худоба, но зато гибнут они, иногда целыми косяками, от внезапных катастроф зимы, каковы метель и гололедица.

Зимние метели в открытых степях ужасны. Они бурлят иногда по нескольку дней сряду. Среди теплого, ясного и тихого дня воздух вдруг начинает холодеть и мутиться. Небо из синего делается серым. Курганы, пригорки, дороги являются не на тех местах, где вы их привыкли видеть. Знакомые предметы кажутся незнакомыми. Былинка вдали представляется деревом, собака конем. Не задумывайтесь в эти минуты, а то как раз сблудитесь. Потом показываются и медленно кружатся в воздухе легкие снеговые пушинки, и воздух как будто колышется. Потом вдруг – фррр, – самый большой мех Эола лопнул и снег начинает сыпать хлопьями. Наконец, небо и земля исчезают; все воздушное между ними пространство наполняется густой снежной пылью, которая забивает человеку зрение и дыхание. Теперь уж не до езды, – поверните коня из-за ветра и стойте. И слышно ли вам, как ревут где-то недалеко стада?.. Буря срывает их с становищ, крутит и мечет на все стороны. Над курганами, оказывающими сопротивление стремительному потоку воздуха, вздымаются смерчи. В эту недобрую годину волки рыщут стаями и беспощадно режут отбившихся от кучи животных. Рогатая скотина и овца стоят крепче против натисков непогоды; они сколько-нибудь свычны с базом, за ними могут следовать пастух и собака. Верный пес идет за стадом и тогда, как уж оно разбито бурей и покинуто пастухом. Но лошадей, гуляющих вольными табунами по широкому раздолью, буря, случается, заносит без вести, иногда сбрасывает с обрывистых берегов в море и в лиманы, где они идут под лед или гибнут от голода в снежных сугробах, сбившись в кучу и обгрызая одна другой гривы и хвосты.

Другое, гибельное для худоб, явление зимы в степи, – гололедица. Ее производит мороз, прервавший шедший дождь, – что так обыкновенно под этим изменчивым небом. От гололедицы особенно терпят лошади. На их долю заготовляются на зиму самые скудные запасы сена, потому что природа дала коню способность добывать себе сухой подножный корм, «калдан», копытом из-под снега. Но эта способность оказывается недействительной, когда посохшая на корне трава покрывается ледяной корой, не уступающей ударам твердого копыта. Тогда глаз видит, да зуб не имет, – и бедный конь, набив себе без пути ноги и понурив голову, испытывает мучения Мидаса.

Независимо от невзгод метеорологических, бывают бедственные годы – засуха, повсеместный неурожай трав. Тогда крайность доходит, среди зимы, до того, что сдирают с хат старые соломенные крыши и обращают их в корм голодающим животным. Бывают и частные случаи, ввергающие худобохозяев в отчаянное положение. Осенний пожар, запущенный в степи для очищения старых полей от сорных растений, возьмет иногда направление к сеннику и уничтожит сотни тысяч пудов сена – обеспечение существования нескольких тысяч животных. Так в недавние годы погиб богатейший в Ейском округе скотный завод Бардака, преемника Цымбала, славившегося рогатой худобой еще в Запорожье. Уже в позднюю осень степной пожар истребил обширные бардаковские сенники. На ту же беду подскочила жестокая и продолжительная зима. Надобно было приобретать сено и солому по неслыханно дорогим ценам, а под конец зимы не было уже возможности достать их ни за какие сокровища. Худоба начала валиться, и конец был тот, что из двух тысяч голов рогатого скота отборной, известной на весь округ породы вышло из зимы только двести штук. Несчастие это сразило и самого худобовода: сильный человек запорожского закала и покроя, человек, которому стоило только схватить дикого быка за рога, чтоб смять его, как козленка, запечалился, слег и больше не вставал.

Про неурожайные годы сама природа учредила на Черноморье запасные магазины кормов, большая часть которых замкнута, однако ж, для худоб, на все время, пока будет оставаться отворенным храм Януса на границе. Это плавни, или глубокие болотистые займища, загроможденные всяким растительным хламом, на который нет засухи и неурожая и которым можно не побрезговать в нужде. Плавни Кубани, как театр линейной казацкой войны, – театр с самым слабым освещением, – неприступны для мирных стад и табунов. Но в другие плавни, отодвинутые от линии и от хищничества горцев, крупные худобы приходят искать спасения от голодного мору. Особенно сбиваются они в низовьях Протоки и около заливов Ахтарского и Бейсужского. И тогда сходятся на одной черте два, столь различные, промысла – худобоводство и рыболовство. Чем пользуясь, мы перейдем к рыболовству.

В морских и речных угодьях Черноморья ловятся: осетр, как величали его сластолюбцы Древнего Рима, юпитеров мозг; севрюга, визг, или шип – помесь осетра и севрюги; белуга, сула, иначе судак; чебак, иначе лещ; тарань, сазан, населяющий лиманные и речные воды и поражаемый слепотой, когда буря или охота странствовать завлекут его в горько-соленые пучины моря; сом, долговечный жилец кубанских суводей; сельдь, редкий гость восточных берегов Азовского моря, селява или шамая, рыбец, кефаль, которой икра высоко ценится константинопольскими греками; камбала [21]21
  Новогреческое слово, происшедшее от эллинского кимбали —древнее музыкальное орудие, на которое камбала похожа видом.


[Закрыть]; тучный скат (rasa pastinaca) и дельфин.

Как около пастбищ, хищный зверь, так около рыболовных вод промышляет шумными стаями хищная птица: пеликан (баба-птица), баклан, цапля, нырок и мартышка – martin pecheur. В нравах этих крылатых рыболовов подмечаются черты, достойные внимания естествоиспытателя, или, по крайней мере, естествонаблюдателя. Пеликан и баклан, соперники по ремеслу, отличаются, к удивлению, дружбой и взаимной услужливостью. Когда, при холодном ветре и пасмурной погоде, рыба сбивается в колоды и опускается ко дну; когда тяжелый и важный пеликан безуспешно погружает в мутные волны свой нос, длинный и закругленный, как щипцы кузнеца, тогда проворный и ловкий баклан ныряет на дно, выносит оттуда добычу и поделяется ею с своим высокостепенным, но голодным соседом. После завтрака благодарный пеликан принимает под свое широкое и теплое крыло и обогревает промокшего до костей водолаза. Увидав из камыша эту странную чету: неподвижного, невозмутимо-важного пеликана в огромном жабо, и торчащую из-под его крыла вертлявую голову баклана с красными, плутовскими глазами, охотник позабудет о выстреле и покатится со смеху. Вот они: меценат и сочинитель похвальных од – в перьях! И не правда ли, что человеку стоит только заменить своим разумным покровительством приютное крыло тяжелой птицы, чтоб сделать баклана для рыболовства тем же, чем делаются на рукавице охотника сокол и ястреб для птицеловства? Если верить путешественникам, – да как же, впрочем, им и не верить? – в Китае действительно существует подобный род рыболовной охоты.

Во всех рыболовных местах, лежащих в черте морских, приморских и речных вод, находится рыбопромышленных заведений, называемых забродами, более 300. Из них рыбоспетных заводов до 200. По этим заведениям действует: кармаков, или крючьев 700 тысяч, волокуш 80, неводов 30 (самая большая длина невода тысяча сажен), сетей 500, лодок разной величины и под разными наименованиями, как-то: дубов, баркасов, дощаников и каюков 300 и рыбаков 3000 человек. На приготовление рыбы потребляется до 200 тысяч пудов соли в год [22]22
  Для просола одной тысячи штук сулы требуется соли 20, а тарани 5 пудов. На просол одного пуда красной рыбы идет 10 фунтов соли, т. е. четвертая часть веса рыбы. Крымской соли, как более крепкой, может быть употреблено меньше.


[Закрыть].