Текст книги "Выстрел жандарма Ахинеева (СИ)"

Автор книги: Прохор Зыков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Из трудных дубовых подбитых медию дверей Канцелярии Государственной Благопристойности выскочил человек в вицмундире с петлицами асессорского советника и знаком Аллы на шее. Он опрометью бросился в поджидавшую его коляску, проорав на ходу: 'В шестое жандармское, жива-а!'. Возница – от неожиданности ли, от усердия – подпрыгнул на пятой точке, огрел кнутом лошадей и с грохотом помчал по прошпекту.

А надо сказать, ведомство серьёзнее некуда. Ведомство тайное. Тут всякие чины по струнке ходят: и полицейские, и армейские, и штатские. А враги Отечества аж зубами скрипят, – издалека. Шутка ли, госблагопристойность! Да на этом, почитай, вся империя держится. И здание присутствия под стать: серое, тяжёлое; нависает как туча, давит. Видно: ежели войдешь – то выйдешь ли?.. Бр-р-р.

А этот вприпрыжку! Старушки на лавочке враз заголосили. Оглашенный! Ополоумел, штоль! Ишь! Да это Венька Припрукстен. Чай по казенной надобности. А то куды ж. Повышенье дали, вот и скочет. Скочут и скочут, куды скочут. Вот надысь тоже: у купца Пафнутьева взбесилася кобыла... Далее разговор уже не касался человека с Аллой.

Что же он. Ему было куда скакать. Вениамин Карлович Припрукстен, асессорский советник, блестящий теоретик сыска, голова. Не так давно произведённый в уполномоченные по особо неважным делам из уполномоченных по не особо важным. Неважные дела ведь самые трудные. Неважное дело, а паче особо неважное – покуда никто другой о нём не чешется, неважное же – если взяться, куда ещё выведет!

Коляска тряско летела по булыжной мостовой. Уполномоченный по особо неважным перебирал в голове факты. Итак, неделю назад в банях на Нойке украли альпаковые портянки. Не у кого-нибудь, а у высокодействительного надворного советника. А до этого в сапогах коллежского генерала из полицейского асессорства исчезли викуньевые стельки. Там же в банях. Это здесь, в Сен-Петервилле. Да из Смоквы́ присылали телеграфом, что там в знаменитых Годуновских банях у его Преосвященства местного епископа тоже пропало что-то из исподнего. И даже вот ещё: в Медовостях, кажется, писали, что в Будашпете, в купальнях Геллерта у предводителя тамошних еврейских общин спёрли кошелёк. Хотя это, вероятно, не к делу. Но в остальном налицо организованное действие злого умысла! Что за умысел и к чему он – Припрукстен ломал голову третью неделю.

А нынче поутру в присутствии, когда он продолжал её ломать, в кабинет заглянул секретарь:

– Посыльный из жандармского отделения-с.

Вениамин Карлович поднял брови, отмахнулся:

– Гони. Не до того.

– Говорит, весьма-с... – нерешительно произнёс секретарь. – Может иметь касательство. Говорит, в банях на Нойке-с...

– На Нойке! – Припрукстен вскочил. – А ну, давай, жива-а!

Вошёл служивый. Совсем мальчишка, щуплый, шинель не по росту. Он всё оглядывал, вжимая голову, стены и шмыгал носом.

– Ну! – набросился на него Припрукстен. – Что?!

Мальчишка стушевался пуще прежнего, залепетал:

– Велено доложить. Как оно может касательствать. В Нойке на банях...А ежели не к делу... господин вахмистр... за беспокойство...

– Что ты мямлишь?! – загремел асессорский советник. – А ну, жива-а!

Посыльный засопел и, видимо, готов был даже расплакаться. Он открывал рот, но связно говорить не мог.

Эге, смекнул Припрукстен (блестящий психолог!), так каши не сваришь. Будучи мастером интеллектуальной, тонкой работы, он гордился этим. Куда там дуболомам из, к примеру, полицейского асессорства. Вениамин Карлович искренне радовался, когда выходила возможность проявить свою тонкость. Он слепил благолепнейшую улыбку.

– Ну-те-с, Бог с ним, братец, оставим, – произнёс он таким сахарным голосом, что даже почувствовал, как по нёбу потекла вязкая слюна, каково бывает, когда наешься сладкого. – Как житие, здоровье как, как маменька? Может, кофею? Да ты садись, дружочек любезный.

Он подтолкнул посыльного к креслу, и тот действительно сел. Точнее, не сел, а скорее в сидячем положении упал. Одеревенел, остекленел глазами и уже больше не вымолвил ни слова.

Час спустя секретарь, пожимая плечами, докладывал:

– Чаем отпаивали-с. Что-то там в бане-c, толком не добились, какая-то чертовщина. В шестом жандармском разбираются-с.

Коляска лихо проскочила мост через Нойку и, лязгнув тормозами, встала у здания на набережной. Припрукстен вихрем влетел в двери с надписью: 'Жандармское отдѣленiе полицейскаго асѣссорства #6. Входъ'.

Навстречу из-за зарешёченного прилавка выскочил огромный белый китель. На уровне глаз Припрукстена узловатые с добрую сосиску толщиной пальцы торопливо застёгивали воротничок. Над ним бодро торчали усищи и устрашающего размера баки. Припрукстен поднял взгляд выше. Там оказались немигающие глаза, грозные кусты бровей и форменная фуражка.

– Дежурный отделения вахмистр Ахинеев! – проревели баки.

Далее прозвучал казённый доклад, из которого следовало, что в отделении всё само-собой и слава Богу, и что если донесение о происшествии в бане ни к чему не годится, то только потому и побеспокоили господина асессорского советника, что на то есть распоряжение из полицейского асессорства, доносить по банному делу обо всяком таком, чего может иметь касательство.

Эге, смекнул Припрукстен (смекалка – крылья гэбиста!), это, кажется, господин коллежский генерал печётся, стельки свои забыть не может. Он побуждающе промычал, и вахмистр продолжил по существу.

(!) В банях на Нойке один из банщиков ночью видел чёрта.

– Я его сам допрашивал, – закончил вахмистр.

– Кого? – удивился Вениамин Карлович, – чёрта?

– Банщика, ваше высокородие! – вахмистр вытянул ручищу. – Он нынче в людской. Изволите смотреть?

 

Они зашагали по коридору. Под жандармом стенали половицы. Эдакий медведь если допросит, подумал Припрукстен, не чёрта, а всю Люциферову родню узришь.

Банщик, поджав ноги и обхватив руками плечи, сидел на табурете посреди комнаты. Он дрожал. Лицо его, отчего-то мокрое, отражало все печали и скорби, какие только могут быть в 'Жандармском отдѣленiи полицейскаго асѣссорства #6'.

– Били? – строго спросил Припрукстен.

– Никак нет, – пробасил Ахинеев и мягко добавил: – с похмелия он.

Страдалец в знак подтверждения состроил подобие виноватой улыбки.

– Так что? – спросил его Припрукстен. – Выкладывай.

– Нечистый, вашродие. Вчерась припозднился я до закрытия, и в отделениях ночевать остался, мосты-то всё одно развели. А тут он!

– Нечистый, – сыронизировал Припрукстен. – А я думал, в бане все чистые.

– Ей-бо, вашвсродие! Я уснуть не успел, он спод лавки шасть! Сам чёрен, а глазьми – во!

– А ты?

– Лежу, спужался.

– А он?

– Убёг.

– А ты?

– Лежу.

– Ну, а он? Куда он 'убёг'? – со смесью досады и раздражения спросил Припрукстен.

Испытуемый пожал плечами.

– Отвечать! – шикнул на него Ахинеев.

Банщик вскинулся, заморгал, но не ответил.

– Померещилось? – ядовито спросил Припрукстен.

– Как можно, вашсство! Маленько выпил, дык рази ж впервой. И нивжисть! Оно, конечно, если б, скажем...

– Не рассуждать! Дурак! – прикрикнул на него вахмистр.

– Ладно, – оборвал Припрукстен и резко вышел.

Что-то здесь не так, думал он, шагая по коридору. В чертей он не верил, но верил чутью, а оно подсказывало, что банщик искренен. Кого же этот болван видел?..

– Кого же это был? – обернулся он у самой коляски к провожающему его вахмистру.

– Как же?.. Привиделось спьяну, да и всё.

– Нет, не похоже...

– Так точно, ваше высокородие! – Ахинеев вытянулся и приложил к козырьку руку. – Непохоже.

– Так кого?

– Известно.

Припрукстен поднял удивлённый взгляд.

– Чёрта, ваше высокородие!

Ассесорский советник сплюнул и вскочил в коляску.

– А с этим что делать? – спросил вахмистр, придерживая дверцу.

– Гони в шею, – буркнул Припрукстен, откинулся на сиденье и предался мрачности.

Едучи, он начал просматривать международную колонку в Медовостях. Неспокойно. На Западе отношения с партнерами всё хуже, на Востоке – вот-вот война с Нихонией. Эге, смекнул вдруг он (блестящая голова!), а ну, проверим.

С ходу он заказал в кабинет подшивку Медовостей за период прошедшего времени и просидел над ней до вечера. Ну! Так и есть, всё сходится, если пораскинуть фактами и сопоставить им мозги!

Вот: дипломатические во главе с высокодействительным провалили переговоры с посольством княжества Однако. Те остались недовольны и прислали ноту о разводе. Вот ещё: коллежский генерал чего-то взлютовал и приказал унять на Венском прошпекте огнестанскую свадьбу. Огнестанцы собрали своих и в драку. Вызвали казаков – те в нагайки. Разогнать разогнали, но запад затрезвонил о нацпритеснениях. И вот тебе санкции. И в Смокве́ гляди! – епископ как вдруг пошел лепить всем епитимьи по разному поводу, насилу утихомирили. Так Ватоканнская Мама тут как тут с международным докладом об иезуистике в справоплавии.

Вениамин Карлович поискал было, не случалось ли еще погромов у мадьяр. Но и того довольно. Явная угроза госблагопристойности. Ведь баня – что? Не только мытьё. Недаром после бани говорят, мол, как заново родился. Заново родиться – кроме прочего, через очищение душевных чакр обновление социальных ощущений. За этим – социальных связей. А для персон такого ранга – социально-политических. А тут вон что! Какая уж тут благопристойность. Действовать! Связь с банным делом очевидна, да вот что там за чёрт в бане?..

Но Действовать! Немедля! Асессорский советник вскочил, поглядел в темнеющее окно и крикнул себе коляску. В шестое жандармское, жива-а!

Отшумел шум, отзасовывались засовы. В банном отделении воцарилась мрачная гулкая тишина. Асессорский советник притаился в засаде: у шкафчиков, неподалёку от того места, где вчера в это время укладывался спать незадачливый банщик. Рядом старательно пялил во тьму глаза Ахинеев. 'А жутковато, – подумал Припрукстен, обводя взглядом омертвевшее пространство, – как в склепе.' В присутствие великана жандарма всё же было поспокойнее. Вениамин Карлович покосился на него, тот от усердия сопел носом.

– Потише, вахмистр, – шикнул Припрукстен.

– Так точно, – прошелестел тот, сняв фуражку, перекрестился и засопел ещё сильнее.

В мёртвой тишине прошёл час.

– Не является, гад, – прошептал жандарм.

Прошёл ещё час. У Припрукстена затекли члены.

– Ваше высокородие, – еле слышно начал жандарм, – я вот интересуюсь: он как, через стены или как? Является-то.

Вот болван, подумал Припрукстен, и съязвил:

– А в прошлый раз как?

– Вон спод той лавки.

Помолчали.

– Ваше высокородие?

– Ну чего ещё?

– Может, оно того – пойти глянуть? Под лавку-то.

– Ступай, – раздраженно прошипел асессорский советник, а про себя подумал: – и где они берут таких остолопов?

Жандарм принял всё за чистую монету. Он тихо поднялся, на цыпочках подкрался к лавке и сел на корточки. Припрукстен только покачал головой.

Вдруг случилось неожиданное. Жандарм как сидел – так и отлетел спиною назад на целый аршин. Загремели по полу железные шайки. Припрукстен выпучил глаза. Из-под лавки вылез... чёрт! Сам чёрен, а глазьми во, как и описывал банщик.

Чёрт ловко, словно на пружинах, вскочил на тумбу, бросил взгляд на погрязшего в груде тазов жандарма, воздел руку к уху, сломил рог и мелкими шажками понёсся на Припрукстена. Тот в ужасе замер. Чёрт замахнулся мерцающим рогом, и тут грянула молния. Настоящая, с громом. Чёрт упал, а асессорский советник лишился чувств.

Придя в себя, в свете фонаря он увидел Ахинеева. Тот, приговаривая, плескал ему на лицо водой.

– Ах... – простонал асессорский советник. – Где?..

– Гото-ов, – скосил взгляд жандарм и похлопал по кобуре тяжёлого Свит-Мессона.

На полу, раскинувшись, лежал человек, с головы до пят, исключая прорезь для глаз, затянутый в чёрное трико. Рядом валялся тесачок с длинной рукоятью и квадратной гардой.

 

Вечером в околоточной дежурке собралось уютное общество. Тут были и новобранцы, и старые служаки; рядовые чины и унтеры, – все, открыв рты, слушали небывалую историю. Жандармский вахмистр Ахинеев заканчивал:

– ... оказался шпиён, знаменитый нихонский ночной диверсант. И имя у него такое... как-бишь... Нинзий! А его высокородие его сразу раскусил. Он, как увидел, так и и говорит – это, говорит, Нинзий. Узнал, сталбыть.

– Голова-а! – Да-а. – Ловко! – Шалят нихошки.

– Голова, – кивнул вахмистр.

– А вот ночной шпиён, – спросил кто-то, – это как же?

– А так, – выпуская цигарковый дым, солидно сказал вахмистр. – Действует ночью.

– А днём?

– Что днём? Сказано ночью – и шабаш!

– Что ж он так?

– Пёс его знает. Я так думаю, по-привычке. У них в Нихонии ведь как: там день, а у нас ночь; ну, и наоборот. Вот и привык.

– Да-а. – Во вишь. – Да-а...

Сидели, кивали, курили. Табачный дым плотной пеленой лежал на погонах, – простых, с вензелями, лычками, просветами, – как на этих же погонах твёрдо покоилась государственная благопристойность.