Текст книги "Принцип Дневника"

Автор книги: Прохор Торбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Прохор Торбин
Принцип Дневника

Предисловие

Когда я начинал писать эту книгу, в моей жизни было мало переменных и много констант. Я был уверен, что напишу её за пару месяцев, где-нибудь опубликую, потом устроюсь на работу и буду продолжать хранить свою любовь к одной единственной. В итоге на неё ушло девять месяцев (во многие из которых я эту книгу ненавидел), и я лично абсолютно не представляю, что мне делать дальше, и какой заключается смысл в том, что я делаю сейчас, если по итогу я очень далёк от того, чтобы назвать себя «счастливым человеком». Последний пункт правда не изменился, ведь любовь я всё ещё с трепетом храню, правда теперь этот порыв упирается в бетонную стену. И этот абзац выглядел был как обычное нытье, если бы в какой-то момент я не осознал, что главный герой, Саша, появляется на первой странице именно с таким набором переменных. Он размышляет о любви и о том, как хранить её в одиночку, он не знает ничего о своём даже ближайшем будущем, но искренне хочет найти для себя идефикс, оглядка на который принесёт ему спокойствие. В его жизни нет ни одной константы, и я хочу, чтобы перед первой главой вы постарались проглотить это ощущение, потому что представления героев здесь не будет. Эти герои и сами, наверное, не знают, как себя представить.

Представьте, пожалуй, и следующее. Вам очень давно не хватало свежих ощущений. Вы внезапно оказались в гараже в городе, в котором никогда не были, и понимаете, что уже никогда не окажитесь тем, кем были раньше. Перед тем, как впервые вбить себе в голову здравый вопрос: «А что мне вообще делать дальше?», у вас есть несколько часов первоначального шока. Вы будто Колумб в первые минуты нахождения на новой земле. В гараже находится красивый мощный мопед. Вы садитесь на него и гоните в любую возможную сторону. На эти несколько часов вы оказались в забытьи, то есть там, где вопросы отвечают сами на себя, не думая о вас. Заведите мотор, забейте хуй (ой) и гоните. Поднимите руку вверх и улыбнитесь. Молодцы.

P.S Когда-нибудь всё обязательно наладится. Я в это верю и начну долгий путь к восстановлению с представления этого рассказа. Приятного прочтения.

Я долго не мог понять, еду ли я настолько быстро, что не могу закрыть рта, или просто счастлив

Глава 1

Допустим, из точки А в точку А направляется транспортное средство. Его скорость составляет 1674 км/ч. Нам известно, что оно отдаёт синевой. Нам известно, что оно никогда не останавливается и у него нет водителя. Однако больше узнавать о нём уже ничего не хочется.

Задача: потеряйте известные множители

***

Звонок

– Ребята, последний раз я прохожусь по классу и, если не досчитаюсь необходимых тетрадей, то пеняйте на себя и после шестого урока не проситесь пересдавать. Тилёв, ну кому я это все сейчас говорю!

– Я Тилев, а не Тилёв.

– Сиюсекундное замечание учителю от ответственности тебя не освобождает, да и тем более, думаешь я забыла, что за сочинение ты мне сдал позавчера? Кредит доверия необходимо восстанавливать

Вся суть её претензии ко мне заключался всего лишь в том, что я осмелился написать, что Льва Толстого определённо одолевал комплекс неполноценности во время написания «Войны и мира». А иначе зачем он так рьяно старался делать из Наполеона уродливое посмешище, которого не заботят не свои, ни чужие. На месте Болконского мне было бы просто стыдно разочаровываться в такой карикатуре, да еще и пафосно глядя в глаза бесконечному небу

– Простите, сейчас всё сдам.

Всё-таки не в том месте я был, чтобы в одиночку противостоять целому… человеку.

– Саш, подойди ко мне. Хочу ещё раз тебе об этом напомнить. Ты же прекрасно имеешь представление о таких понятиях, как статус, влияние, литературное мастерство. Нельзя так со Львом Николаевичем поступать. Если ты хочешь, можешь написать свою версию его произведений, только конечно за авторством Александра Тилева. Вот там и будешь испытывать всё то, что ты прочитал у своих Лимоновых, Сорокиных, Эко и прочих персонажей. Твоё отрицание и противостояние канонам заканчивается там, где начинается черная паста в виде лебедя в твоём дневнике. Тебе вообще в целом-то «Война и Мир» пока нравится, как произведение?

– Абсолютно нет.

– И как же я после такого могу без смеха воспринимать твои слова о том, что у тебя особая позиция насчёт романа?

– Мне кажется, Анна Фёдоровна, что вы немного заблуждаетесь. Негатив к исследуемой вещи даёт мне возможность изучить о ней абсолютно всё. Читая «Войну и Мир» с недовольной гримасой я лишь задаю вопрос: «а почему она мне не нравится?», и затем со всей глубиной доступного мне инструментария пытаюсь понять, что же действительно меня так расстраивает в ней. Я начинаю обращать внимание на самые мелкие детали, даже на пресловутое пухлое брюхо Наполеона, хотя эта деталь без лишних шуток конечно весьма массивная. А если бы я со слюнями на губах восторгался слогом и качеством нарратива, то вошёл бы в когорту очередного доходяги с телеканала «Культура». Любовь слепа, Анна Фёдоровна.

– Саш, я даю тебе время ещё раз обдумать всю ту глупость, что ты сейчас сказал, и собраться с мыслями.

– Да поймите же. Вот вы считаете меня абсолютным профаном в классической литературе, и в вашей любимой литературе стыка веков, но в постмодернизме вы даёте мне полное право на мнение. Однако профаном я являюсь как раз-таки в постмодернизме, а в классике и модерне я человек разбирающийся. Потому что, пуская слюни от «своего Эко», я со всей серьезностью критики подхожу к произведениям прошлых эпох с желанием их деконструировать. Деконструировать ради того, чтобы избавить себя от разочарования, которое они мне доставляют. Для меня, по правде говоря, все уроки литературы по этим произведениям – это одно большое разочарование.

– Саш, на 180 градусов, прямо к двери. Жду отца завтра после 7 урока.

Я снова потерпел поражение в противостоянии, вылил в уши горсть терминов, даже не осознав до конца всю уместность их употребления, дурак. С неистовым желанием хлопнуть дверью и напиться ред булла вплоть до деконструкции своей жопы в ближайшей подворотне я вышел из кабинета. Терзала лишь одна мысль, существует ли вообще место, где не требуется противостоять? Где я мог бы сидеть/лежать/стоять, не важно, но в первую очередь погрузиться в облако всевозможных интерпретаций абсолютно любых вещей, без необходимости постоянно соревноваться с кем-то за право верховенства своей точки зрения. Место, где Наполеон будет одновременно освободителем, палачом, любовником, заикой и занудой, зайкой или же паскудой.

В общем я добрался до гардероба, по пути переговорив с парочкой одноклассников. Они были мне не сильно знакомы, так как в новой школе я находился пока где-то лет семь. И я честно должен признаться, что каждый раз во время этого общения представлял, как все эти люди стоят за решёткой гардероба и по очереди передают друг другу в руки мою куртку и сменку, как каждый из них хочет освятить свои руки частицей меня, а потом успешно вручить мне мои «державу и скипетр». Да, наверное, я действительно не очень любил этих людей. Однако одновременно с этим хотел и сам держать их сменки, хотел быть их самым лучшим другом. Я не видел в этом противоречии какой-то катастрофы своего существования. В конце концов я сам буквально полчаса назад сказал о том, что любовь слепа, и это вовсе не отрицает тот факт, что можно быть слепым лишь на один глаз. Своим противоречивым характером я лишь доказывал врожденный дуализм человека, никто, наверное, не будет спорить с тем, что жить с одной рукой или ногой не очень удобно. Два абсолютно противоположных настроения – страдание и крайняя степень эйфории давали мне трезво ощущать землю под ногами. Не ищите и здесь глупости, на сей раз я четко уверен в своих мыслях.

Прямо в этот момент меня ошарашило дыхание человека слева. Ещё не повернувшись, я понимал, что он подглядывал в мой дневник. И да, он обосрал своим присутствием самый первый, самый важный день. День, когда я его завёл. Правда оказалось, что это была «она», и я поубавил свой маскулинный пыл.

– Ой, Саш, прости, я немного засмотрелась на твоё творчество в тетрадке, ты так красиво пишешь и одновременно с этим так пронзительно обводишь взглядом каждое написанное слово, я не могла оторваться.

– Да это всего лишь дневник, вот буквально сегодня начал писать.

– Блин, это очень круто, кто знает, может ты в будущем станешь прямо как Э. Л. Джеймс или Вероника Рот.

– Прямо как кто?

Я, признаюсь вам честно, не стал утруждать себя дальнейшим отражением того разговора. На самом деле, я конечно же знал, какое место в тесном мире современной литературы занимают данные особы. Именно по этой причине мой мозг вырубился сразу после фразы о них, ведь я в кой то веки попытался войти в состояние мозговой активности каждого, кто читает их книги. По правде говоря, разговор вышел не настолько плохим, и получить внутривенную инъекцию похвалы и человеческого общения мне было даже приятно. Её звали Лиза, и она была девочкой с моей параллели. Эта информация ничего вам не даёт, но на самом деле я её написал для себя, чтобы в следующий раз не забыть её имя, и то, откуда я её вообще знаю.

Находясь на двадцать восьмом из тех тридцати семи шагов, что составлял путь от гардероба к двери выхода из школы, я внезапно почувствовал подступающую к горлу тошноту. Спазм охватил всё мое тело и будто стал ехидно насмехаться, осознавая то, насколько неловким является приступ бесконтрольной рвоты на глазах у знакомых. Пол постепенно стал покрываться соусом из всех минувших пошлых и нелепых разговоров, из подъема на левую ногу, слишком твёрдой для мизинца тумбочки, папиной кесадильи, очередной двойки по литературе. Это было достаточно отвратно, поверьте, однако вместе с этим и очень приятно. Я был рад тому, что смог продемонстрировать всем, насколько мне не составляет труда выплеснуть из себя сплав накопившегося внутри недовольства. Одновременно с процессом очищения я представлял, как же мне легко будет пройти эти оставшиеся пять шагов. Но только лишь после того, как я затоплю всех, после того как последний лохматый волосок очередного пишущего стихи романтика из школьного рок бэнда окажется под моей властью. Новая Атлантида, новый Китеж, новый Новый Орлеан. 65 Школа приморского района оказалась четвёртой в списке, и превзошла всех. Всё было в, без преувеличения, моей блевотине. Моё первое спонтанное произведение искусства, мой первый социальный эксперимент высотой в четыре школьных этажа и полторы тысячи человек. Пошёл ты нахуй, Павленский, со своими поджогами и зашитыми ртами.

Конечно, всё это было не совсем правдой, но прошедший день действительно довёл меня до ручки. Не удивляйтесь, что я в собственном же дневнике не смог обойтись без наглого вранья. Пока мы находимся сугубо в моём пространстве, просто смиритесь с тем, что я так беспристрастно решил сейчас выбросить вас из окна нормальности вниз на асфальт моей правды.

Up on the hill…

Я облизал свои губы и ощутил сладкое покалывание на кончике языка, уже вечерело, и погода радовала меня лёгкой прохладой. Пожалуй, мне действительно стоило идти дальше. Некто неизвестный прямо на моих глазах постепенно съедает желток той растекшейся яичницы, что из себя представляло небо. Ещё минуту назад я, как ребёнок радовался самопровозглашённой власти, а теперь, прямо как мой самый нелюбимый архетип рок-романтика готов был броситься в объятия небесного незнакомца. Моё сердце было соткано из тканей противоречий. Мне не хотелось сталкиваться всем своим телом с такой завышенной концентрацией реальности. Мне просто не хотелось.

Hight above in the violent sky

Однако одно желание всё же одолевало меня в тот момент. Прямо перед аркой, ведущей в мой дом, открылся новый круглосуточный продуктовый. Пожалуй, этот день могла бы спасти баночка свежей газировки с новым вкусом, который не встретишь так сразу в обычных супермаркетах. После сладкого щелчка жестяной крышечки должна была последовать нажатая кнопка пуск на моём ноутбуке, запускающая очередной фильм.

On a hill, under a raven sky

Я, по правде говоря, даже на их названия уже не смотрел, но этот вроде бы выиграл недавно гран-при в Каннах за лучший фильм в жанре – комедия на румынском языке с одним персонажем инвалидом, и в котором присутствует более двух христианских отсылок. Странная конечно номинация, но ещё страннее мне стало от мысли, как же паршиво будет себя чувствовать себя режиссёр, в фильме которого в самый последний момент насчитают три отсылки вместо двух. Ариведерчи, господин Лазареску, наш мир сходит с ума, и поэтому мы скорее сами присоединимся к вашим предсмертным крикам, чем окажем помощь.

Spinning away…

Но пока что, на пути к этим целям-однодневкам, меня спасали только заигрывающие друг с другом инструменты из композиции Spinning Away. Я наяву представляю идеальную гармонию игры гитар и вокала, их отнюдь не только платоническое сосуществование, а затем и образование любовного треугольника с появлением скрипки на минуте и тридцати трёх секундах. Я вижу всю их жизнь, их первое свидание и поцелуй, горечь утраты и счастье приобретений. Я наблюдаю, как их автостопом подбрасывает до самой последней секунды трудяга бас. Хоть им и приходится прощаться друг с другом, но я готов был бы обменять все 17 лет существования на то, чтобы оказаться хотя бы в одном из интервалов этой гитарной партии. Зачем ты делаешь меня счастливым, Кейл. Зачем вселяешь надежду.

Всё. 5:27

Я расплакался как сука в первом ближайшем сортире. Вот так резко и прямо на асфальт был брошен уже я. Ебаная Анна Фёдоровна, Лиза, Кейл, Толстой, эфемерная блевота, ебаный румынский язык. Меня снова начали протыкать своими вилками люди и события, словно я какой-то недожаренный бифштекс. Я даже не захотел закрывать туалет на замок в трепетном ожидании очередного нелепого столкновения, даже такого наивного. Я так хочу заслужить спокойствие одиночества, хочу быть одним воином в поле. В поле воинов, каждому из которых похуй на другого. Я хочу создать в себе общество и похоронить его во всех остальных.

Пока мне совсем не стало стыдно за себя, а мой монолог не стал ещё более напоминать извержения школьника на тему того, что его никто не понимает, я решил протереть своё лицо наждачного вида туалетной бумагой, крепко втирая его в лицо в надежде увидеть на ней кровавые следы. Но их не было, даже мои вены не хотели приветливо откликнуться и порадовать меня в этот момент. Я вышел, краем глаза обратив внимание на двадцать пятого человека в той очереди, что образовалась у входа в мой бывший туалет. Классный пиджак.

Какой всё же неудачный день для того, чтобы начать писать дневник. Момент, которому предшествовала такая подробная моральная подготовка. Сотни вопросов отцу о том, как это прошло у него в его самый первый раз, чтобы сходу стать очередным персонажем подростковой трагедии. Хотя, с другой стороны, может это даже пошло мне на руку, я впервые добрался до дома с ощущением совершенного достижения. Каждое из предыдущих 1922 слов было моим ребёнком, претендующим на то, чтобы образумить человечество, повергнуть его в хаос или умереть, затем воскреснуть и быть мессией для каждой черепной коробки. Претендующим конечно же сугубо в рамках моей собственной черепной коробки, больше эта писанина мало кому может пригодиться.

По пути к заветному ноутбуку и кинополотну на румынском языке я решил зайти к отцу и рассказать ему о своём начинании.

– Пап, я всё же решил начать сегодня.

– Писать дневник? Разве ты не хотел подождать ещё пару дней.

– Просто так расположили обстоятельства. Хочешь посмотреть на первые пару абзацев? (Разумеется, то, что было дальше, я показывать не желал абсолютно)

– Сын, я очень-очень за тебя рад. Вот реально очень. Но я сегодня подустал на работе и, мне кажется, что заслужил право на законное страдание в одиночестве.

Похоже мы жили по разным правовым сводам, ведь мне это право даже не пришлось заслуживать. Он определённо был не в настроении. Впрочем, как вы можете посудить, не только он. На сегодня точка.

***

На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном. «Где оно, это высокое небо, которого я не знал до сих пор и увидал нынче?». Князь Андрей действительно был ребёнком в тот момент, и подобно первому падению со своей скаковой лошади, сейчас ему предстояло неловко и со всей полнотой русского мужества ощутить мягкое полотно ожидавших носилок и принять заслуженное поражение. Только в этот раз уже было не так страшно. Обволакивающая грязь и смрад десятков благородных, но уже бывших сослуживцев лишили его не только возможности дышать всей полнотой груди, но и бояться.

Во время осмотра пленных Наполеон не смог проехать мимо поверженного князя. Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему. – Как вы себя чувствуете, mon brave? Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал…

Но молчание это продлилось недолго и в момент, когда великий император почувствовал откровенное пренебрежение собственным статусом и временем, князь заговорил:

– Меня доводит до абсолютной тошноты то, какими карикатурными чертами наделил вас автор. Мне противно стоять перед вами, мне противно находиться с вами в одной главе, на одной странице, на одной строчке. Я вижу в вас затхлость тех почти двухсот лет, что вы существуете в рамках романа. И, поверьте, о великий император, я не считаю, что нахожусь в лучшем положении, чем вы. Вполне возможно, что и в более худшем. Однако я нашёл в себе смелость противопоставить себя вам, изменить стандартный порядок чернильных капель, изменить выражение каждого пропёрженного лица у читающего это критика. И это доставляет мне искреннюю радость и удовольствие. Я мог бы сейчас начать думать о том, какое впечатление на меня произвела встреча с вами, император, как ваш истинный лик заставил изменить меня привычное представление о своей тщеславной жизни. Ваш жир, ваша гордыня, ваше безразличие – просто отвратительно. Но ведь это даже не ваша вина, а вина того, кто наделил вас этими качествами. Я меняю представление не о вас, а о том, кто вас написал. Я объявляю противостояние. Я выплёскиваю свою ненависть не на ваше заплывшее лицо, а прямо за границы тех бумажных рамок, что для нас установлены. Мне стыдно здесь находиться, поэтому я предпочту немедленно ретироват…

Не успев договорить до конца свою пламенную речь, князь Андрей был перебит.

– Прекрасно вас понимаю, jeune homme, но теперь… Андрюш, на 180 градусов, и стой на месте, с мыслями ты не собрался.

В следующую секунду ближайшему солдату было приказано зарядить своё ружье. Не успев моргнуть, ещё через секунду князь Андрей уже лежал замертво на поле брани.

Спустя некоторое время можно было наблюдать картину играющих в мяч французских солдат. В качестве основного игрового предмета выступала голова человека, имени которого уже никто и не помнил. Однако, кто знает, может он был бы и не против умереть ради такой утилитарной цели – стать инструментом для игровой забавы.

***

В начале 1806-го года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме…

Глава 2

День 1367

Я проснулся с дикой болью в голове. Мигрень не давала покоя уже вторые сутки, и даже вчерашнее страдание в одиночестве не помогло. Сложно даже представить, что выручит меня, если не это. Кстати, надо будет всё же подойти к Саше и попросить почитать те строчки дневника, что он хотел мне показать. Интересно, насколько сильно у нас отличается стиль письма.

Так же сегодня надо будет попробовать наконец не опоздать в КАА. Хоть интересного обсуждения сегодня (как, впрочем, уже довольно давно) и не намечалось, но Кудрина расстраивать не хотелось, он всегда ценит пунктуальность.

**Впрочем, конкретно сейчас меня волновал лишь потенциально приготовленный сэндвич с беконом и сыром. От вчерашнего он отличался одним лишним ломтиком бекона и отсутствием двух кусочков сыра, я всегда стараюсь держать разнообразие во главе угла. Но признаться честно, бывает иногда я получаю запретное удовольствие от повторения пропорций и ингредиентов два раза подряд. Сложно даже передать, насколько я обожаю моцареллу, причём конкретно домашнюю. В нагретом молоке я чувствую то спокойствие, которого мне иногда так не хватает в обыденности. Акт добавления лимонной кислоты становится настоящей шоковой терапией, поднимая на дыбы каждую молекулу кипящей белой субстанции. Момент невозврата. Я хочу назвать тебя молоком, но мой язык уже не поворачивается, сейчас он лишь способен опробовать полученный материал на предмет готовности. Я доволен, как и всегда**

**данное вступление повторяется на протяжении последних 1367 дней, меняется лишь строчка с количеством добавленного и убранного сыра и бекона**

Осталось лишь выбрать костюм на сегодняшний день, на сегодняшнее обсуждение. Так забавно, на страницах этого дневника оно всегда является сегодняшним и никогда вчерашним или завтрашним. Я даже чувствую забаву, читая то, что писал буквально вчера. Почему-то прошлый «я» мне всегда кажется глупее. Наверное, потому что он даже не представляет, что произойдет с ним дальше, как читатель книги, который находится только на самом начале, не догадываясь, что его ждёт. «Я сегодняшний» лучше, «я сегодняшний» интереснее. И я знаю, что мне никогда не добиться «меня завтрашнего», как бы мой внутренний Ахиллес не пытался догнать свою черепаху.

Рубашка будет определённо белой, из головы пока не выветрилось впечатление от нагретого молока. Её достойна лишь чёрная бабочка в горошек и простые, суженные книзу брюки, которые не способны покрыть расстояние, остающееся до верхушки носков. Но мне это даже нравится, свободно проникающий под брюки воздух не даёт заскучать, хотя скучать конечно и так не приходится, сегодня был один ломтик бекона, сегодня я снова пойду в КАА.

У меня в голове было достаточно много вещей, о которых я хотел поговорить, помимо основной, но определённая часть идей так же должна была прийти во время прогулки. Отчасти именно поэтому я так дотошно выбирал себе предметы гардероба. Идея – это не просто промелькивающая перед глазами муха, которую надо прихлопнуть, это в первую очередь тонкая и чувствительная натура, которой необходимо понравиться. Она ждёт, когда ты подашь ей руку, мило и сентиментально представишь букет цветов, сводишь в ресторан, а затем добьешься конечного результата и поселишь её в голове рядом с остальными. На этот раз я ощущал, что встретился с очень капризной особой.

Согласно всем известным законам подлости, мой взор приковала самая незначительная вещь, которую только может представить простой обыватель. Переступив пятисантиметровый порожек своего дома и выйдя на скрипящие доски парадной, обрывающиеся лестницей, которая ведет прямо к недавно постеленному газону с дюжиной садовых гномиков, улыбающихся милее, чем моя бывшая жена, которая, к слову, постоянно была мной недовольна из-за слишком неприятного звука тех самых досок… Так, стоп. Обнаруженная мной вещь действительно была настолько неприятной и неестественной для привычного восприятия, что я всеми усилиями сейчас, уже дойдя до порога КАА, пытаюсь ее забыть, отвлекаясь на бесполезный бред, которым часто пичкают писатели-беллетристы своих свиней с пресловутой целью спрятать смысл своего творения. Но я постараюсь всё же дойти до того раздражающего момента, обещаю.

И какой же всё-таки бархатной для языка была сегодняшняя моцарелла. Поверьте, мне на слово, оно стоит того, чтобы потратить на её приготовление такие ценные полчаса своего утреннего времени, вместо того чтобы валяться под слоями тёплого одеяла. Она унесёт вас на седьмое небо, заставляя забыть о всех совершённых семи смертных грехах. Самое главное – это не переборщить с количеством добавленной лимонной кислоты, иначе это может негативно сказаться на цвете будущего сыра. Он может оказаться таким же неестественным, как тот блядский заборчик, который перекрасил подрабатывающий на выпивку или компьютерные игры доходяга школьник. Ну вот, проговорился…

Да, меня привел в некоторое замешательство перекрашенный (похоже вчера вечером) в аквамариновый цвет заборчик, который начинал свой путь прямо напротив нашего дома. И я расстроился не столько из-за абсолютного отсутствия вкуса у облагораживающей наш район компании, сколько из-за того, что заборчик больше никогда не станет прежним, а только «бывшим аквамариновым». Проблема была ещё в том, что для сегодняшнего дня был исчерпан мой доступный лимит перемен. Ломтики бекона и новая одежда была тем максимумом, с которым я надеялся просуществовать ещё день. Вы можете подумать, что это полный бред, ведь каждый день в нашей обыденности что-то меняется, кто-то заболевает и не приходит на работу, кто-то подожжет ближайший киоск или нанесёт граффити на стену. Однако этот забор встречал меня у выхода каждый из 1376 дней этого дневника, так же как Хороший смотрел на Плохого и Злого, так и я сталкивался с ним взором. Эта перемена касалась лично меня. Мне начало казаться, что я уже не смогу найти дорогу обратно до дома, и что возможно обитающие здесь бродячие псы уже не найдут своё пристанище в целом рое новоиспечённых аквамариновых улиц. Мне казалось, что все диктаторы мира сейчас сдадут свои посты, а великие реформаторы начнут век кровавых репрессий. И причиной всего этого хаоса станет один лишь заборчик в приморском районе. Не ищите и здесь глупости, на сей раз я четко уверен в своих мыслях.

Дорога до КАА в миг превратилась в страдание. Момент, который был так сладко предвосхищен прекрасным утром, получил оплеуху, а оставшийся после неё синяк расширялся всё сильнее. Надо будет обязательно спросить у парней, пришлась бы им по душе смена цвета заборчика. Вызовет ли у них эта мелочь подобную моей смену акцентов? Надеюсь, хотя бы Григорьев в этот раз обойдется без своего пресловутого скептицизма и не заявит мне что-то в духе: «Что вообще за идиотизм с «бывшим аквамариновым», неужели ты считаешь, что где-то в небесах есть образ того самого, единственного забора, который стоял только у тебя и более нигде. Не перетруждай Бога тем, что ему придётся запоминать как минимум твой заборчик и заборчики ещё миллиардов других людей, образы которых тоже есть где-то сверху».

Но пришло время постучаться в дверь, стоять в подъезде было невозможно из-за исходящего от подъездной мочи смрада. У меня всё же получилось немного остыть от утреннего напряжения после того, как я в пух и прах разбил Григорьева в воображаемом диалоге внутри своей головы. То-то же, всезнайка. У порога меня встречали Григорьев, Кудрин и Вероломов, будто я умер, а они, заботливая святая троица, торжественно меня принимали. Кто знает, вдруг подъезд рая тоже обоссала собака, а пьяный Святой дух во время последнего застолья продырявил дверь кухонным ножом. Оставив свои ботинки в привычном углу и ещё раз удивившись тому, какая всё-таки у Вероломова была крошечная обувь, я пошёл в гостиную.

– Ну ты, конечно, Тилев, сегодня как по ниточке оделся, красавец, – вот так Григорьев решил вовлечь меня в общий разговор.

Понимаю, что его фраза была произнесена не без определённой доли зависти, но от этого даже становилось приятнее. «Я сегодняшний» лучше «их сегодняшних».

– Ну что ребзя, 1367 заседание Клуба анонимных анонимов объявляется открытым. Не будем обижать этот сладкий литровый бутыль и тоже откроем его для подпитки наших великих умов, – с пафосом произнес Кудрин.

– Великих, глупость то какая. Для того, чтобы такому званию соответствовать, ты хотя бы с первого раза штопором пробку продырявь, Кудря, – пофамильярничал, Григорьев.

– Опять ты за своё, ещё даже пить не начали, а он опять за своё. Тилев, ты слышал? Опять Григорьев за своё. Тилев? Петь, ты чего такой бледный-то?

– Всё в норме, просто засмотрелся на то, как ты, Кудря, опять не можешь нормально штопор в руках держать, – какой я всё-таки остряк.

– Ой, да ну вас всех. Давайте лучше начнём уже хоть о чём-нибудь говорить, или вас интересует лишь то, с каким напором я буду крутить штопор по часовой стрелке.

Должен признать, что начинать так называемое «заседание» мне не очень хотелось. Григорьев и так довел меня до приступов мигрени недавно, и сейчас я с намного большим удовольствием бы просто лежал на угловом диване на кухне Кудрина и хлестал бокал вина. Может даже вместе со стеклом. Вот так и выглядят мечты о прошедшей молодости, хотя какой она ещё может быть для такого, как я. Похоже, что ни до чего хорошего подобные местечковые собрания наше общество не доведут, только превратят нас всех в неврастеников.

– Да, начинайте, а я пока пойду на кухню посмотрю телек, потом может присоединюсь. Сегодня слишком голова раскалывается для шумных посиделок, – произнёс я. Всё же мне не хотелось выглядеть перед приятелями ещё более странным сегодня. Не признаваться ведь, что меня от их общества уже откровенно тошнит последние пару сотен дней.

С бокалом белого бургундского в руках я откланялся и стал утолять тошноту алкоголем, как бы парадоксально это не звучало. Мужики начали разговаривать о всяком и, какой бы нелюбви я не испытывал к Григорьеву, мне было его по-человечески немного жаль. Вероломов и Кудрин были всё же людьми старой формации, и иногда им даже разговаривать не требовалось, чтобы понимать друг друга. На этот раз ничего не изменилось

– Ты видал, что у нас на юге то творится вообще, ад кромешный! – воскликнул Кудрин, да настолько сильно, что тихий скромняга Вероломов даже поначалу опешил.

– Да просто пиздец, как так вообще можно-то, мы их веками вскармливали, охраняли суверенитет, были братьями, а они снова начинают барагозить, – по шаблону ответил Вероломов.

Эти две фразы даже не требовалось произносить для того, чтобы понять настроения друг друга, но они повторяли схожие реплики из раза в раз. Как будто вообще есть разница, на юге пиздец, на севере, западе или востоке. Пиздец есть везде и всегда, даже в этом доме, в этой квартире и в этих головах.

Григорьева абсолютно не было слышно на протяжении первого получаса. Он откровенно скучал. Даже мой бокал порой издавала шипучий крик, ведь находящееся внутри вино было в панике от будущего переливания за пределы допустимых границ. Несмотря на негласное противоборство, наше с Григорьевым участие в разговоре с Кудриным и Вероломовым всегда перекашивало весы в сторону адекватного и здравого равновесия, делало его более ожесточённым и наделённым фактологией. И плевать, что он считает себя большим талантом и более сформированной в идеологическом плане личностью, меня всегда эти заявления задевали постольку-поскольку. Однако его напор и агрессия всё ещё выводят из себя, сраная мигрень.