Текст книги "Обряд (СИ)"

Автор книги: Полина Матюгина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

 

   Все тело Илмари пробивала дрожь. Темнокожий мальчик в предвкушении обряда кусал пухлые губы и переводил взгляд с одного угла зала на другой. Здесь собралось так много взрослых их поселения! И все в ярких пестрых одеждах и своих лучших украшениях, но краше всех, конечно, старая жрица, курившая в стороне трубку и что-то неторопливо разъяснявшая членам касты земледельцев, чей обряд сегодня ночью и должен быть проведен.

   Этот обряд не был так пышен, как ритуалы посвящения в воины, которые сопровождаются танцами и пениями у костра, разведенного до неба. Он не вызывал такого восторга, какой пробуждал обряд встречи нового года, проводимый жрецами посреди цветущей долины на рассвете в сопровождении людей и всех других живых существ, столь же радостных приветствовать еще один восход Великого Солнца. Нет, обряд касты земледельцев был очень скромным и, как казалось Илмари, очень жестоким и неприятным, но Мать-Атэ, старейшина и верховная жрица, говорит, что любой обряд важен. К нему нельзя относиться как к обычной череде странных движений и речей! Если предки завещали проводить какой-то обряд, значит, они считают, что он воодушевит сердце и пробудит лучшие чувства, так как...как же это...сим-во-ли-зи-ру-ет что-то очень-очень важное! Проводимый сегодня ритуал, например, укрепляет матриархат касты земледельцев...

   Илмари не понимал и половины слов Мать-Атэ, но запоминал их крепко – все, что она говорит, считается мудрым и правильным, потому что через нее вещают свою волю духи, которые считают это мудрым и правильным, потому что... просто потому что. При Мать-Атэ касты живут в мире и согласии...большую часть времени. Ну, главное, что они все еще живут. А это уже весомый повод слушать старуху – в природе тоже не всегда звери уживаются меж собой, но самое главное, что они вообще друг друга еще не изничтожили, сказала Мать. Правда, многие произносимые жрицей слова кажутся всего лишь сочетанием непонятных звуков.

   – Тебе не холодно? – заботливо поинтересовалась мама, заметив дрожь Илмари. Ночи в их долине были столь же холодными, сколь был жарок день. – Дать тебе плащ?

   Мальчик покачал головой и приподнял полы своего тяжелого тканевого одеяния:

   – И так одет! – пробурчал он недовольно. Телу юного земледельца была гораздо привычнее грубо выделанная кожа, чем этот торжественный наряд. Илмари насупился еще больше, почувствовав, как мама поправляет спутавшиеся в колтун смольные волосы ладонью.

   – На тебя все будут смотреть...

   Ей ли, чья жизнь неразрывно связана с землей и грязью, не знать, что мальчик из касты земледельцев вообще не может и не должен выглядеть так же красиво, как, к примеру, представители касты жрецов, которые умывают тело чистой водой каждый восход солнца?!

   Илмари убрал от лица упавшую на глаза длинную черную прядь и уставился на Мать-Атэ. Она приказывала разжечь по всему залу жаровни, чем и занялась самая грязная, но и самая важная каста. Илмари отводилась роль очень простая – он должен был держать в руках чаши с богомолами и по приказанию Мать-Атэ отнести их к алтарю.

   Сказать, что Илмари волновался, это ничего не сказать – чтобы пересечь весь зал и добраться до алтаря, нужно было пройти мимо отвратительного растения, которое Мать-Атэ держит здесь из-за приятного запаха. То, что его листья ядовиты, ее не волновало – земледельцы осторожны и неторопливы, им не стоит труда просто замедлить шаг и обойти страшное Вех (так Илмари назвал этого гиганта с большими и округлыми, как его обеденная плошка, листьями). То, что Илмари от тревоги может поторопиться и нечаянно наткнуться на Вех, тоже никого не волновало. Даже маму. Странно, считается, что в их касте больше всего заботятся о детях.

   Вообще, слывет, что земледельцы лучше всего занимаются тремя вещами: воспитанием, домом и пищей. Защита, нападение и связи с другими племенами – удел воинов, и удел этот интереснее всего – воины неустанно путешествуют, их рассказы о других долинах лучше любых преданий жрецов, а приносимые ими из дальних земель штучки ценятся на вес откормленной коровы. Правда, быть воином совсем не почетно. Как может быть почетно мародерство и грабительство (откуда же иначе у них такие красивые девушки и приносимые в племя вещи)? Очень странно, что в других племенах считают презренными все касты кроме воинской. Относиться хуже, чем к летнему гнусу, к тем, кто следит за лесами, ловит рыбу, собирает травы, украшает жилища, заботится о старых и растит детей – разве это нормально? В их племени так не делается. Тот, кто долгими холодными ночами поддерживает огонь в очаге или вытравливает из тела больного человека противных жучков (Илмари поморщился – их и вспоминать мерзко!), ценится больше искусных убийц. Мать-Атэ, пребывая в плохом настроении, даже сказала как-то – в войне самое худшее, что может быть – это ужасный конец, а в мирских делах есть только бесконечный ужас. Илмари попытался ей тогда возражать, ведь чтобы вести «мирские дела», нужно вначале защититься от врагов! Старуха тогда расхохоталась и покачала головой – если бы племена попытались договориться и начать не с войны, а с мира и союза – и врагов бы не было.

   «А как же звери? Разве воины не нужны, чтобы защищать от зверей?»

   «Воины нужны, чтобы защищать от врагов.»

   «Звери не враги?»

   «Единственные наши враги это люди. Или другие воины.»

   «Другие воины и есть люди!»

   «Нет. Воины не люди. Даже люди не люди. Люди мерзавцы.»

   Вот как ее понять? Единственное, что тогда понял Илмари – старуха ненавидит воинов! А сама так часто говаривала, что все касты равны и ни одна не достойна ненависти...

   Кстати, а чем же занимаются жрецы? Мать-Атэ тоже, как и для предыдущих каст, назвала три вещи, и все вслух произносить страшно: культура, организация и познание Вечного. Под Вечным подразумевалось все, что не входило в круг занятий земледельцев и воинов. Может, удел жрецов даже интереснее удела воинов, но он точно непонятнее и страшнее. И ответственнее. Илмари не любил ощущать на себе ответственность – и как он только сегодня донесет этих несчастных богомолов до алтаря?..

   – Самка уже потемнела, пора, – тихонечко раздалось над ухом Илмари от одного из взрослых. Мальчик очнулся и огляделся вокруг. В зале не было иного света, кроме как от огней десятков маленьких жаровен, расставленных по кругу на полу. Освещение обязательно должно быть приглушенным – у богомолов хорошее зрение, лучше, чем у многих других насекомых, и они тревожатся при слишком ярком свете. Поэтому все было темным, пугающим и искаженным длинными тенями – особенно Вех в стороне от алтаря. Было ощущение, что Вех ждет – не дождется обжечь Илмари своими ало-рыжими листьями! Вот обожжет, а потом толстыми корнями утянет к себе в горшок, под землю, и съест, и станет еще выше и толще и страшнее...

   – Илмари, – тихонько подтолкнули его взрослые по направлению к алтарю.

   Мальчик смерил Вех властным взглядом – живым он этому чудищу не дастся! – и взял в руки две глиняные чаши с богомолами. Бурая окраска самки действительно немножко потемнела – значит, она ощущает волнение и готова к делу всего своего существования – к продолжению рода! Это так угнетает, правда? Жить, чтобы кто-то другой жил после тебя на твоих костях, или, вернее, на твоем «хитине», как называет шкурки жучков Мать-Атэ.

   Проморгавшись, чтобы как можно лучше видеть в полумраке, Илмари, следя, чтобы не перевернулись и не растормошились чаши, последовал к алтарю. Мама говорила наблюдать за крупной и сильной самкой, которая не просто переживет эту ночь, но и подарит жизнь другим, но Илмари был интереснее самец – возможно, из мужской солидарности. Обычно все инстинкты животного уступают инстинкту размножения – чтобы мир не заполнили сильнейшие, но к тому же и старейшие особи и, умирая, не унесли с собой свой неповторимый «вид» (опять слово от Мать-Атэ – да какая разница, кто как неповторимо выглядит?! У некоторых вид, например как у скользких личинок-кровопийцев, такой мерзкий, что лучше бы его вообще никакого не было!).

   Так вот, обычно самцы даже не замечают того, что приносят в жертву своим детям, коих может быть за один обряд зачато до нескольких сотен, свою многими боями выкупленную жизнь, но этот богомол заметно тревожился – не меньше Илмари. Он боязливо жался к стенке чаши, выставив вперед свои передние шипастые лапки и расправив веером крылья, как перед атакой. Через несколько мгновений этот мастер камуфляжа еще и поменял окраску и почти слился с серой глиной чаши. Илмари слышал, что богомолы воинственны (еще один повод для воиноненавистницы Матери-Атэ принести одного из них в жертву...вот почему она так любит этот обряд), что они злы и агрес...сив...ны, но что они – трусливые, это никак не вяжется! Интересно, почему самец не сбежит? Самке-то нечего волноваться – ее сейчас и усладят и накормят, она и не пытается бежать, а вот самец... Знает, что его поймают и все равно отдадут ей? Или что бежать некуда? Щели-то очень плотно по всему залу закрыты – мама сама об этом позаботилась, да. Но додуматься до усердия мамы, прекрасно строившей жилища, наверное, слишком сложно для богомола. Может, просто инстинкт самосохранения берет верх над инстинктом само-вос-про-из-ве-де-ния? Наверное, так.

   Илмари скосил глаза в сторону – он проходил как раз мимо Веха. И именно в этот момент самец выпрыгнул из чаши и забрался на проклятого гиганта!

   – Умрешь же, стой! – вскрикнул Илмари и попытался вернуть богомола обратно в чашу, и даже взял его в кулак, но самец так крепко ухватился за ядовитый лист, что оторвал его вместе с черешком, когда мальчик потянул насекомое на себя. Юный земледелец пронзительно закричал – листок накрыл его пальцы и оставил багрово-красный ожог. О, духи, как несказанно повезло – кожа не вздулась, ожог не оставит его без пальцев! Найдя в себе силы замотать головой на все движения взрослых, последовавшие за его криком, Илмари сунул богомола в чашу и поставил и его и самку на алтарь.

   – Смирись! – рявкнул он на самца, такого маленького и крошечного по сравнению с здоровенной самкой, и сделал шаг назад, чтобы Мать-Атэ могла приблизиться к алтарю и подтолкнуть богомолов друг ко другу своей изогнутой курительной трубкой, которую жрица на протяжении всего вечера не выпускала изо рта.

   Вместо того чтобы запрыгнуть на самку или предпринять еще одну попытку к бегству, самец начал...танцевать. Конечно, танец этот был своеобразный, богомолий. Самец то делал шажочек в одну сторону, то в другую, то останавливался и надолго замирал, то начинал осторожно приближаться к самке со спины или с боков. Неповоротливая самка передвигалась вслед за ним – ей стало интересно! Самец все четче и четче чувствовал, что стоит только утратить ее внимание к себе как к танцору и стать ей интереснее как пища, а не как самец – и можно распрощаться со своей головой и всем остальным телом, которое перейдет в тело самки как титанический запас белков и углеводов. Поэтому танцор начал двигаться чуть активнее и, заметив, что самка перестала идти к нему навстречу, опять остановился, на пару мгновений. Еще несколько движений – и она вновь внимательно наблюдает за ним, поворачивая большую голову из стороны в сторону. Еще шажочек – и даже не последовало защитной позы. Богомол мог быть спокоен – он больше не еда и не простое вместилище для семени новой жизни, он неведомое что-то. Поэтому самец уже сам не торопясь проследовал к самке, и начался обряд!

   – Ё... – вырвалось у Матери-Атэ. На изумленные взгляды она, покусав мундштук трубки, раздраженно ответила: – Такова воля духов! Все мы узрели их знак! С восходом солнца и жены и мужи земледельцев явятся на совет и начнут говорить о порядках их касты, с их последующим изменением!

   Илмари, потирая перевязанные и поцелованные мамой пальцы, улыбнулся. Ему давно было обидно за папу, который готовил гораздо вкуснее мамы, но занимался этим слишком редко из-за того, что «не принято подпускать мужчин к очагу». Маме, например, интереснее чинить лачуги и вообще выполнять «тяжелую» работу, чем исполнять считающиеся почетными занятиями жен дела. Может, хоть после завтрашнего дня она договорится с отцом, и они смогут оба заниматься тем, чем хотят.

   – Запомни, Илмари, – произнесла Мать-Атэ, когда богомолы были отпущены на волю, все огни жаровен потушены, а взрослые разошлись, – инстинкт самосохранения – двигатель прогресса! Этой ночью мы сделали шажок от матриархата к равноправию в пределах касты, и, возможно, однажды нашей незыблемой формой правления и вовсе станет недостигнутая многими утопия. Запомни это, Илмари!

   Мальчик только зевнул. А Вех не такой уж и страшный, даже пальцы почти не болят...

   – Илмари, ты меня вообще слышал?!

   Он кивнул и зевнул снова. Конечно, слышал, и даже запомнил, а что означают эти слова – он разберется с мамой завтра, а теперь пора спать...

   Мать-Атэ, а точнее Матильда Шейдан, как звали ее когда-то в Старом Свете, проводила мальчика домой и вернулась в зал, где отыскала свои старенькие тетради с записями биологических наблюдений и сделала важные пометки на полях. Тетрадей осталось всего-навсего три, а писать на местной бумаге было сущим мучением для Матильды, потому она как можно более мелким почерком вывела палочкой, конец которой был пропитан самодельными чернилами из сока Веха:

   «Отмечено нестандартное поведение, пока что случай единичен...»

   Подробно описав случай, старуха помахала тетрадью над тлеющими углями жаровни, чтобы просушить чернила, и удовлетворенно улыбнулась. В долине этого племени она сможет сделать еще немало открытий, которые взбудоражат всех биологов Старого Света!..

   Все тело Илмари пробивала дрожь. Темнокожий мальчик в предвкушении обряда кусал пухлые губы и переводил взгляд с одного угла зала на другой. Здесь собралось так много взрослых их поселения! И все в ярких пестрых одеждах и своих лучших украшениях, но краше всех, конечно, старая жрица, курившая в стороне трубку и что-то неторопливо разъяснявшая членам касты земледельцев, чей обряд сегодня ночью и должен быть проведен.

   Этот обряд не был так пышен, как ритуалы посвящения в воины, которые сопровождаются танцами и пениями у костра, разведенного до неба. Он не вызывал такого восторга, какой пробуждал обряд встречи нового года, проводимый жрецами посреди цветущей долины на рассвете в сопровождении людей и всех других живых существ, столь же радостных приветствовать еще один восход Великого Солнца. Нет, обряд касты земледельцев был очень скромным и, как казалось Илмари, очень жестоким и неприятным, но Мать-Атэ, старейшина и верховная жрица, говорит, что любой обряд важен. К нему нельзя относиться как к обычной череде странных движений и речей! Если предки завещали проводить какой-то обряд, значит, они считают, что он воодушевит сердце и пробудит лучшие чувства, так как...как же это...сим-во-ли-зи-ру-ет что-то очень-очень важное! Проводимый сегодня ритуал, например, укрепляет матриархат касты земледельцев...

   Илмари не понимал и половины слов Мать-Атэ, но запоминал их крепко – все, что она говорит, считается мудрым и правильным, потому что через нее вещают свою волю духи, которые считают это мудрым и правильным, потому что... просто потому что. При Мать-Атэ касты живут в мире и согласии...большую часть времени. Ну, главное, что они все еще живут. А это уже весомый повод слушать старуху – в природе тоже не всегда звери уживаются меж собой, но самое главное, что они вообще друг друга еще не изничтожили, сказала Мать. Правда, многие произносимые жрицей слова кажутся всего лишь сочетанием непонятных звуков.

   – Тебе не холодно? – заботливо поинтересовалась мама, заметив дрожь Илмари. Ночи в их долине были столь же холодными, сколь был жарок день. – Дать тебе плащ?

   Мальчик покачал головой и приподнял полы своего тяжелого тканевого одеяния:

   – И так одет! – пробурчал он недовольно. Телу юного земледельца была гораздо привычнее грубо выделанная кожа, чем этот торжественный наряд. Илмари насупился еще больше, почувствовав, как мама поправляет спутавшиеся в колтун смольные волосы ладонью.

   – На тебя все будут смотреть...

   Ей ли, чья жизнь неразрывно связана с землей и грязью, не знать, что мальчик из касты земледельцев вообще не может и не должен выглядеть так же красиво, как, к примеру, представители касты жрецов, которые умывают тело чистой водой каждый восход солнца?!

   Илмари убрал от лица упавшую на глаза длинную черную прядь и уставился на Мать-Атэ. Она приказывала разжечь по всему залу жаровни, чем и занялась самая грязная, но и самая важная каста. Илмари отводилась роль очень простая – он должен был держать в руках чаши с богомолами и по приказанию Мать-Атэ отнести их к алтарю.

   Сказать, что Илмари волновался, это ничего не сказать – чтобы пересечь весь зал и добраться до алтаря, нужно было пройти мимо отвратительного растения, которое Мать-Атэ держит здесь из-за приятного запаха. То, что его листья ядовиты, ее не волновало – земледельцы осторожны и неторопливы, им не стоит труда просто замедлить шаг и обойти страшное Вех (так Илмари назвал этого гиганта с большими и округлыми, как его обеденная плошка, листьями). То, что Илмари от тревоги может поторопиться и нечаянно наткнуться на Вех, тоже никого не волновало. Даже маму. Странно, считается, что в их касте больше всего заботятся о детях.

   Вообще, слывет, что земледельцы лучше всего занимаются тремя вещами: воспитанием, домом и пищей. Защита, нападение и связи с другими племенами – удел воинов, и удел этот интереснее всего – воины неустанно путешествуют, их рассказы о других долинах лучше любых преданий жрецов, а приносимые ими из дальних земель штучки ценятся на вес откормленной коровы. Правда, быть воином совсем не почетно. Как может быть почетно мародерство и грабительство (откуда же иначе у них такие красивые девушки и приносимые в племя вещи)? Очень странно, что в других племенах считают презренными все касты кроме воинской. Относиться хуже, чем к летнему гнусу, к тем, кто следит за лесами, ловит рыбу, собирает травы, украшает жилища, заботится о старых и растит детей – разве это нормально? В их племени так не делается. Тот, кто долгими холодными ночами поддерживает огонь в очаге или вытравливает из тела больного человека противных жучков (Илмари поморщился – их и вспоминать мерзко!), ценится больше искусных убийц. Мать-Атэ, пребывая в плохом настроении, даже сказала как-то – в войне самое худшее, что может быть – это ужасный конец, а в мирских делах есть только бесконечный ужас. Илмари попытался ей тогда возражать, ведь чтобы вести «мирские дела», нужно вначале защититься от врагов! Старуха тогда расхохоталась и покачала головой – если бы племена попытались договориться и начать не с войны, а с мира и союза – и врагов бы не было.

   «А как же звери? Разве воины не нужны, чтобы защищать от зверей?»

   «Воины нужны, чтобы защищать от врагов.»

   «Звери не враги?»

   «Единственные наши враги это люди. Или другие воины.»

   «Другие воины и есть люди!»

   «Нет. Воины не люди. Даже люди не люди. Люди мерзавцы.»

   Вот как ее понять? Единственное, что тогда понял Илмари – старуха ненавидит воинов! А сама так часто говаривала, что все касты равны и ни одна не достойна ненависти...

   Кстати, а чем же занимаются жрецы? Мать-Атэ тоже, как и для предыдущих каст, назвала три вещи, и все вслух произносить страшно: культура, организация и познание Вечного. Под Вечным подразумевалось все, что не входило в круг занятий земледельцев и воинов. Может, удел жрецов даже интереснее удела воинов, но он точно непонятнее и страшнее. И ответственнее. Илмари не любил ощущать на себе ответственность – и как он только сегодня донесет этих несчастных богомолов до алтаря?..

   – Самка уже потемнела, пора, – тихонечко раздалось над ухом Илмари от одного из взрослых. Мальчик очнулся и огляделся вокруг. В зале не было иного света, кроме как от огней десятков маленьких жаровен, расставленных по кругу на полу. Освещение обязательно должно быть приглушенным – у богомолов хорошее зрение, лучше, чем у многих других насекомых, и они тревожатся при слишком ярком свете. Поэтому все было темным, пугающим и искаженным длинными тенями – особенно Вех в стороне от алтаря. Было ощущение, что Вех ждет – не дождется обжечь Илмари своими ало-рыжими листьями! Вот обожжет, а потом толстыми корнями утянет к себе в горшок, под землю, и съест, и станет еще выше и толще и страшнее...

   – Илмари, – тихонько подтолкнули его взрослые по направлению к алтарю.

   Мальчик смерил Вех властным взглядом – живым он этому чудищу не дастся! – и взял в руки две глиняные чаши с богомолами. Бурая окраска самки действительно немножко потемнела – значит, она ощущает волнение и готова к делу всего своего существования – к продолжению рода! Это так угнетает, правда? Жить, чтобы кто-то другой жил после тебя на твоих костях, или, вернее, на твоем «хитине», как называет шкурки жучков Мать-Атэ.

   Проморгавшись, чтобы как можно лучше видеть в полумраке, Илмари, следя, чтобы не перевернулись и не растормошились чаши, последовал к алтарю. Мама говорила наблюдать за крупной и сильной самкой, которая не просто переживет эту ночь, но и подарит жизнь другим, но Илмари был интереснее самец – возможно, из мужской солидарности. Обычно все инстинкты животного уступают инстинкту размножения – чтобы мир не заполнили сильнейшие, но к тому же и старейшие особи и, умирая, не унесли с собой свой неповторимый «вид» (опять слово от Мать-Атэ – да какая разница, кто как неповторимо выглядит?! У некоторых вид, например как у скользких личинок-кровопийцев, такой мерзкий, что лучше бы его вообще никакого не было!).

   Так вот, обычно самцы даже не замечают того, что приносят в жертву своим детям, коих может быть за один обряд зачато до нескольких сотен, свою многими боями выкупленную жизнь, но этот богомол заметно тревожился – не меньше Илмари. Он боязливо жался к стенке чаши, выставив вперед свои передние шипастые лапки и расправив веером крылья, как перед атакой. Через несколько мгновений этот мастер камуфляжа еще и поменял окраску и почти слился с серой глиной чаши. Илмари слышал, что богомолы воинственны (еще один повод для воиноненавистницы Матери-Атэ принести одного из них в жертву...вот почему она так любит этот обряд), что они злы и агрес...сив...ны, но что они – трусливые, это никак не вяжется! Интересно, почему самец не сбежит? Самке-то нечего волноваться – ее сейчас и усладят и накормят, она и не пытается бежать, а вот самец... Знает, что его поймают и все равно отдадут ей? Или что бежать некуда? Щели-то очень плотно по всему залу закрыты – мама сама об этом позаботилась, да. Но додуматься до усердия мамы, прекрасно строившей жилища, наверное, слишком сложно для богомола. Может, просто инстинкт самосохранения берет верх над инстинктом само-вос-про-из-ве-де-ния? Наверное, так.

   Илмари скосил глаза в сторону – он проходил как раз мимо Веха. И именно в этот момент самец выпрыгнул из чаши и забрался на проклятого гиганта!

   – Умрешь же, стой! – вскрикнул Илмари и попытался вернуть богомола обратно в чашу, и даже взял его в кулак, но самец так крепко ухватился за ядовитый лист, что оторвал его вместе с черешком, когда мальчик потянул насекомое на себя. Юный земледелец пронзительно закричал – листок накрыл его пальцы и оставил багрово-красный ожог. О, духи, как несказанно повезло – кожа не вздулась, ожог не оставит его без пальцев! Найдя в себе силы замотать головой на все движения взрослых, последовавшие за его криком, Илмари сунул богомола в чашу и поставил и его и самку на алтарь.

   – Смирись! – рявкнул он на самца, такого маленького и крошечного по сравнению с здоровенной самкой, и сделал шаг назад, чтобы Мать-Атэ могла приблизиться к алтарю и подтолкнуть богомолов друг ко другу своей изогнутой курительной трубкой, которую жрица на протяжении всего вечера не выпускала изо рта.

   Вместо того чтобы запрыгнуть на самку или предпринять еще одну попытку к бегству, самец начал...танцевать. Конечно, танец этот был своеобразный, богомолий. Самец то делал шажочек в одну сторону, то в другую, то останавливался и надолго замирал, то начинал осторожно приближаться к самке со спины или с боков. Неповоротливая самка передвигалась вслед за ним – ей стало интересно! Самец все четче и четче чувствовал, что стоит только утратить ее внимание к себе как к танцору и стать ей интереснее как пища, а не как самец – и можно распрощаться со своей головой и всем остальным телом, которое перейдет в тело самки как титанический запас белков и углеводов. Поэтому танцор начал двигаться чуть активнее и, заметив, что самка перестала идти к нему навстречу, опять остановился, на пару мгновений. Еще несколько движений – и она вновь внимательно наблюдает за ним, поворачивая большую голову из стороны в сторону. Еще шажочек – и даже не последовало защитной позы. Богомол мог быть спокоен – он больше не еда и не простое вместилище для семени новой жизни, он неведомое что-то. Поэтому самец уже сам не торопясь проследовал к самке, и начался обряд!

   – Ё... – вырвалось у Матери-Атэ. На изумленные взгляды она, покусав мундштук трубки, раздраженно ответила: – Такова воля духов! Все мы узрели их знак! С восходом солнца и жены и мужи земледельцев явятся на совет и начнут говорить о порядках их касты, с их последующим изменением!

   Илмари, потирая перевязанные и поцелованные мамой пальцы, улыбнулся. Ему давно было обидно за папу, который готовил гораздо вкуснее мамы, но занимался этим слишком редко из-за того, что «не принято подпускать мужчин к очагу». Маме, например, интереснее чинить лачуги и вообще выполнять «тяжелую» работу, чем исполнять считающиеся почетными занятиями жен дела. Может, хоть после завтрашнего дня она договорится с отцом, и они смогут оба заниматься тем, чем хотят.

   – Запомни, Илмари, – произнесла Мать-Атэ, когда богомолы были отпущены на волю, все огни жаровен потушены, а взрослые разошлись, – инстинкт самосохранения – двигатель прогресса! Этой ночью мы сделали шажок от матриархата к равноправию в пределах касты, и, возможно, однажды нашей незыблемой формой правления и вовсе станет недостигнутая многими утопия. Запомни это, Илмари!

   Мальчик только зевнул. А Вех не такой уж и страшный, даже пальцы почти не болят...

   – Илмари, ты меня вообще слышал?!

   Он кивнул и зевнул снова. Конечно, слышал, и даже запомнил, а что означают эти слова – он разберется с мамой завтра, а теперь пора спать...

   Мать-Атэ, а точнее Матильда Шейдан, как звали ее когда-то в Старом Свете, проводила мальчика домой и вернулась в зал, где отыскала свои старенькие тетради с записями биологических наблюдений и сделала важные пометки на полях. Тетрадей осталось всего-навсего три, а писать на местной бумаге было сущим мучением для Матильды, потому она как можно более мелким почерком вывела палочкой, конец которой был пропитан самодельными чернилами из сока Веха:

   «Отмечено нестандартное поведение, пока что случай единичен...»

   Подробно описав случай, старуха помахала тетрадью над тлеющими углями жаровни, чтобы просушить чернила, и удовлетворенно улыбнулась. В долине этого племени она сможет сделать еще немало открытий, которые взбудоражат всех биологов Старого Света!..