Текст книги "Казаковские рассказы"

Автор книги: Полина Прохорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Полина Прохорова
Казаковские рассказы

Гроза

За окном маленького домика грохотала гроза. Гром нещадно сотрясал сизое небо, казалось даже, что крыша ходит ходуном, а молнии вот-вот расколют домишко пополам. Василиска тихо сидела в углу на кровати и боялась. Вот только сейчас было страшно не из-за грозы на улице, а из-за того, что мама опять ругалась с бабой Ирой.

Мама отчаянно бросала вещи в чемодан, глотая слезы. А Баба Ира бушевала:

– Давай, дура такая, запаковывайся! Так тебе и надо!

– Спасибо мамочка за прием! Лучше на помойке ночевать, чем вот так от родной матери!

– Ах на помойке, ну ладно, ладно.

Баба Ира ушла в огород, громко хлопнув тяжелой дверью в терраске. Вещи летели в чемодан, как пощечины. Дед сидел в углу и строго молчал. Тут мама, Оля, бросила всё и просто села на пол, захлёбываясь рыданиями. Василёк совсем съежилась и притихла.

Ольга так ждала приезда к матери, так радовалась, что впервые за долгие-долгие годы сможет ощутить себя той маленькой девочкой Олечкой, которая любит шоколадки, мамины пирожки с капустой и разговаривать до утра, обнявшись в кровати. Никакой работы тишина, мама, дочка и тепло. На работе пришлось пахать месяц за двоих, чтобы выкроить двухнедельный отпуск. Никто не понял, почему начался скандал. Как будто вспыхнула искра и занялся пожар. Старые обиды. – так зовутся эти искры. Детские Олины обиды на маму. За то, что развелись с отцом, за то, что отпустила старшего брата к отцу в столицу учиться, за то, что долго не виделась потом с братом и отцом. Ольгу накрывали волной воспоминания. Обидно, обидно! Как она могла! Глупо так прожечь свою жизнь! Сама она дура! Женщина рыдала на чемодане. Гроза утихла. Отчим, сидевший все время в углу, встал со стула и тихо сказал:

– Хватит. Вона Василёк вся перепуганная. Никто никуда сегодня едет. Собирайтесь, пойдем подышим.

С отчимом спорить нельзя. Точнее так. Наверное, можно, но как-то сразу чувствуешь, что бесполезно. Поэтому никто не спорил. Резиновые сапоги, ветровки и вперёд. Василёк сразу залезла к деду на шею, обняла ручонками и выдохнула.

Село Казаково представляет собой две дороги, вдоль которых тянутся дома. Какие-то покрепче, какие-то совсем покосились, а некоторые заброшены. В советское время тут и санчасть была. Только сейчас там бурьян по колено и разбитые окна. Зато на выезде есть добротное двухэтажное здание – школа и детский сад с площадкой. А за школой разрушенная церковь, где местные подростки собираются вечерами после редких дискотек в казаковском сельском клубе. Но если от дома идти в противоположную сторону, вверх по дороге, туда на горизонт…

Там огромное ржаное поле, которые шевелится от любого дуновения ветра и живет. Вот туда дед, Василёк и Ольга отправились. В селе было тихо. Только рожь шевелилась и шуршала, и ярко красное солнце в пурпурно-розовых разливах заката медленно садилось вдалеке. Небо было чистое. Гроза ушла далеко, только лужи под ногами напоминали о том, что полчаса назад громыхала и сотрясалась земля.

Ольга молчала. Дорога под ее ногами разъезжалась глиняными лужами, и от этого она смешно подскакивала, подпрыгивала, пытаясь удержать равновесие. Дядя Саша шёл с Васильком на плечах спокойно и уверенно. Отчим был высокий, худой. Борода обрамляла тонкие черты лица, а голубые глаза всегда смотрели спокойно. Мама Ольги, Ирина, встретила его, когда казалось, что до пропасти под названием женский алкоголизм – один шаг. Ольке было 12 лет. Он вытянул и Ирину, и Олю. Девчонкой она его дичилась, потом он её жутко бесил, а потом он стал другом. Казалось, что дядя Саша знает ответ на любой вопрос, потому что не торопится, не шумит. Да и говорил он, как по чайной ложке мерил.

– Ты на мать не обижайся. И старое не вспоминай, она проживает свою жизнь. Ты свою. У неё свои ошибки, у тебя свои. Некого винить. Надо просто принять.

– Мне обидно! Как она могла так, дядь Саш?

– Она просто очень ждала вашего приезда, угодить пытается, волнуется. Понимаешь? Вроде как она виновата перед тобой всю жизнь. И вроде не знает тебя уже, ты выросла, сама мамой стала.

Они остановились, прямо посреди поля. Дядя Саша с внучкой чуть впереди, Оля позади.

– Дед, это что?

– Это небо, Василёк. Видишь, как заря расплескалась после грозы. Вроде как радуется, что утихла буря, подарок нам делает. Вот, мол, человек, остановись, не спеши, смотри и думай, как хорошо сейчас.

Они наслаждались. Просто стояли и смотрели вдаль. А рожь шумела и жила вокруг.

Оля почему-то вспомнила ту ночь, когда уезжала от мамы к родному отцу в Москву 10 лет назад. Было ей 14. Родители решили, что в Москве образование лучше, возможностей больше. Было это посредине учебного года. Январская метель пробирала до костей. На вокзале пахло поездами, плиткой и расставанием. Мама была такая красивая. В кашемировом длинном пальто, в шляпке, одета явно не по погоде. Она говорила, говорила. Отец Оли старался не смотреть на нее. Позже он признается, что так и не смог простить и разлюбить Ирину. А Оля волновалась, и от нахлынувшего хотела вроде к маме прижаться, а потом передумала…. Почему так? Поезд прибыл вовремя. Стоял всего пять минут и тут же отбыл. Оля смотрела в темное ледяное окно и видела, как постепенно удаляется фигура мамы в красивом кашемировом пальто, а метель заметала её, вокзал, и все кругом. Из глаз брызнули горячие слезы. Ну почему не обняла? Мама, мамочка…. Олька проплакала всю ночь под мерный стук колес. С мамой они увидятся через полтора года на похоронах отца.

А этот приезд был первым за много лет. Учеба, работа, замужество, ребёнок, развод. Все давалось тяжело, некогда было распускать сопли и оглядываться назад. Надо было выживать. Да и не хотелось возвращаться и вспоминать детство. Но вот что-то потянуло. Решено было ехать. Приехали, как говориться.

И правда ведь, мать столько лет не видела, чего не промолчала? Ну дурой обозвала, ну так ведь я дура и есть. Решила, что почему-то лучше знаю жизнь, поучить решила. Ведь через неделю уезжать, и опять вокзал, и опять будет жечь внутри, что не сказала маме самого важного, что посчитала ненужным.

Назад шли молча. Когда вернулись в дом, было тихо. Василек только коснулась подушки, как мирно засопела. А Оля подсела тихонечко к маме на кровать, обняла.

– Мамочка, я так тебя люблю… Прости меня.

– И я тебя, мой котик. Ну что ты, глупости какие! Разве я могу обижаться? Иди под бочок, полежим как раньше.

Мама обняла, а Оля зажмурилась и там внутри стало тепло, спокойно и больше ничего не тревожило. Ссор больше не было.

А Василиска целый год в Москве рисовала вечерами красивое закатное небо и говорила:

– Это в Казаково, помнишь, мам?

– Помню малыш, как забыть….

Баба Валя

Казаково – село, в котором ничего не должно меняться. Жизнь должна идти своим чередом из года в год. Зима, весна, лето, осень. Погибшую березу рубить нельзя, она стоит тут испокон веков, она – часть села. Заброшенный магазин на центральной улочке сносить или, не дай бог, ремонтировать тоже нельзя. Кто его забросил, почему и когда это произошло – неважно. Он здесь, он – часть села. Казанская церковь конца 19-го века на берегу пруда с обвалившимися стенами, ликами святых на фресках по соседству с граффити «Цой жив», проросшими в остатках фасада осинками и березками – неприкосновенная часть села. Автобус из Арзамаса приходит и уходит точно по расписанию три раза в день. Этот проржавевший желтый ПАЗик не просто атрибут сельской жизни. Он тоже часть села. Его опоздания равносильны катастрофе. И это не метафора.

– В мире-то всё не спокойно. Я вчерась смотрела по телевизору. Что там опять американцы санкции эти вводют. Ты знашь? Смотрела?

– Я не, Коля мой всё смотрит новости. Да что американцы, вона, говорили мать ребятенка выкинула в зиму на помойку. В каком городе не помню. Но это ж что такое? Тута вон последне снимашь ради дитёв, а она ж что, кукушка!

– Бабы, бабы! Беда! – на остановку, запыхавшись влетела Нинка Афиногенова, или Афиногениха по-местному. Главный поставщик свежих новостей Казакова. Все свежие новости были плохими, потому как другие слушать односельчанам было не интересно. Автобуса не ждите, сломался посреди дороги в Арзамас.

– Господи, помилуй! И чо ж теперь делать?

– А я говорю, бабы, война скоро. Вот попомните мои слова!

Бабы расходились с остановки, так и не дождавшись автобуса. Лидия медленно поплелась прочь. Николай ее сегодня был дома. Муж работал таксистом на старой «Волге» в городе. Волжанка стала барахлить в последние годы часто. Муж каждую неделю вечерами, а то и целыми днями проводил под машиной, постоянно чертыхаясь и тихо бубня себе под нос проклятия. Их дом был первым от перекрестка, где располагалась автобусная остановка, поэтому Лида издалека увидела, как Николай, кряхтя, поднимал машину на домкрат.

– Отыть, неугомонный! Опять стирки невпроворот будет. Здраствуй, баба Валя!

С Лидой поравнялась маленькая, щупленькая старушка в белой косынке.

– Здравствуй, Лида, – баба Валя приветливо кивнула головой.

– Слыхала, автобуса не будет сегодня. Говорят, авария страшная! Когда тепереча починют не знама.

– Ну ничего, чай, не последний автобус-то? – баба Валя улыбнулась.

– Здравствуй, баб Валь, – крикнул Николай из-под волжанки.

– Здравствуй, Коля. Всё работаешь, чинишь?

– А то как же.

– Ну здоровы будьте, – баба Валя бодро зашагала в сторону своего дома. Лидия смотрела ей в след, улыбалась:

– Опять за бутылкой своему сыночку, небось, бегала в магаз.

– Тебе-то что за дело? Заняться нечем?

– И слова уж сказать нельзя! Собутыльника штоль обидела?

Николай не стал отвечать глупой бабе, а молча махнул рукой и с тяжелым вздохом полез под машину. Работы на целый день.

Баба Валя жила через дом от Лиды и её Николая. Небольшой каменный дом, небольшое хозяйство, палисадник с сиренью перед домом, кошка на лавочке. Вроде всё как у всех. Она в своей белой косынке, улыбающимися голубыми глазами и загорелым морщинистым лицом тоже было неотъемлемой частью села. Фамилию её и отчество знала только почтальон Наташа. Остальные односельчане испокон веков называли ее баба Валя. Был у ней сын Андрюшка. Жили они скромно. Из доходов – пенсия матери да огород. Свою пенсию Андрюшка пропивал в первый же день. Точнее было бы сказать Андрей Алексеевич, возраст все-таки. Но в Казаково отчество заслужить надо, а Андрюшке было не до этого.

Мужа Алексея баба Валя схоронила давно. Он погиб, а как и почему никто не знает, точнее не рассказывают. Знают только, что горевала она по любимому Алешеньке очень долго. Хорошо Господь послал сынишку. Андрюшеньке тогда было всего три года. Валентина всю свою любовь отдала сыну. Второй раз замуж не пошла, не нашла она достойную замену, да и кандидатов было не много. Сначала-то Андрюшка рос как все, даже техникум закончил на автослесаря. Женился. Да что-то там не заладилось, жена бросила его и уехала в город, а Андрюшка так и остался при матери. С тоски начал к бутылочке прикладываться. Как деньжата водились, собутыльников было хоть отбавляй, а как за пьянку с работы поперли, Андрюшка сам переквалифицировался в профессионального собутыльника. Односельчане бабу Валю вроде как уважали за возраст, но за спиной все посмеивались из-за непутёвого сына. Так вот и жили.

Летом, только солнце поднималось, баба Валя тихонько вставала с постели и шла в огород. Надо сказать, что баб Валин огород был ещё одной причиной для пересудов односельчан. Бабке лет уж, на кладбище прогулы ставят, а грядочка к грядочке, кустик к кустику, ни одного сорняка. Да ещё и поле картофельное за задней калиткой. И самая вкусная картошка в селе была у бабы Вали. Казаковцы давно решили, что хитрая старуха удобрениями химозными сдабривает посадки. Баба Валя всё знала, но с односельчанами не спорила. Некогда ей было.

До поздней ночи работы в огороде хоть отбавляй. И, естественно, у старушки денег на дорогие удобрения не водилось. Все удобрения – это труд и любовь к земле. Потому и картошка у нее самая сладкая, и огурцы самые хрустящие, и виктория11
  Виктория – сорт клубники. В Нижегородской области так называют всю клубнику, вне зависимости от сорта.


[Закрыть] самая ароматная.

***

– Баба Валечка, привет!

– Ой, Иринка! Приехали?

– Да, добрались. Всё не получалось, приболела я, да у Саши работы полно было. Но ничего, в этом году я тут на всё лето. Дочку жду с внучками.

– А у твоей Оленьки двое уж?

– Да, по осени ещё доченьку родила, вот привезет показать.

Ирина с Сашей поселились в соседнем доме, аккурат между Лидией и бабой Валей, лет 15 назад. Но, так же, как и баба Валя остались изгоями. С ними здоровались, но близко не лезли. Городские. Для них дом в Казаково был вроде как дача. Чо с ними якшаться? Да и выпивать Александр Михайлович с местными не стал, а как Лидка с Нинкой попытались с Иринкой бутылочку «за увид» распить, так выгнал. Ну как выгнал. Зашел в дом, увидел застолье, зыркнул своими холодными глазами.

– Добрый день, женщины.

Ну женщины всё поняли. Быстренько ретировались и больше к Ирке с дружбой не лезли. Ирина потом перед мужем извинялась.

– Саш, ты извини. Я шила, а тут в дом заходят, без стука. Я опешила. Мол соседки, давай знакомиться. И выгнать постеснялась, и вроде как….

– Ничего, не переживай. Рюмочки пропускать с ними не надо, а общаться очень даже. Тут село, тут замкнутых не любят.

А с бабой Валей Ирина подружилась как-то сразу. Может, потому что жили забор в забор, может, потому что Ирина всегда старалась со старушкой поговорить, узнать о делах, совет просила. Огород у Ирины был никудышный. Только зелень, да малиновые кусты. Не любила женщина в земле копаться. Баба Валя подтрунивала над ней частенько.

– Иринк, что делаешь?

– Да вот цветы решила посадить. Королевские ромашки.

– Да прополола бы сначала, что ж ты посередь крапивы-то воткнула? – хохочет.

– Эх, не моё это. Воткнула, пусть растёт, – Ирина хохотала в ответ, понимая, что её скромные посадки больше для солидности. Вроде как на земле, надо.

Зато Ирина вкусно пекла пироги и отлично шила. В начале летнего сезона по приезду городских, баба Валя всегда получала новое сатиновое домашнее платье и тарелку горячих пирогов. В первый раз старушка опешила, стала отнекиваться от даров. Но отказа Ирина не приняла. Потом уж старушка привыкла, даже ждала свою соседку, непутёвую огородницу-мастерицу. Баба Валя же постоянно угощала их своими знаменитыми бочковыми огурцами и картошкой.

Дети городских приехали через неделю. Вечером бабу Валю позвали к столу пить чай. Стол поставили прямо на улице, во дворе. Иринкина дочь, Оля, из Москвы привезла гостинцев, как всегда, не забыла и про бабу Валю. Персональная коробка зефира в шоколаде красовалась на коленях у старушки, источая тонкий аромат ванили. Солнышко садилось за горизонт, сосны во дворе дома тихонько перезванивались иголочками от лёгкого ветра, сверчки стрекотали где-то вдалеке и аромат горячего чая с мятой и мелиссой окутывал всех сидящих за столом. Беседа шла тихо и неспешно. Оля вышла на крыльцо, она укладывала малышку спать.

– Ух, укатала Валюху. Всё угомониться не могла.

Баба Валя, опешила. И непонимающе посмотрела на Олю.

– Мы доченьку Валей назвали, больно имя красивое, да и редкое сейчас. Вот, наша Валюшка. Баб Валь, ты чего?

Баба Валя улыбалась, а по морщинистым загорелым щекам покатились слёзы.

– Олечка, как ты сказала, Валюшка…Ой. Так Алексей мой всё называл меня. В школе-то, когда учились всё Валюхой кликал, за косы дёргал. А как любовь у нас началась только Валюшей моей, и никак больше. 60 лет назад погиб, а всё как вчера было.

– Баб Валь, расскажи.

Все затихли и приготовились слушать. Василёк, которая за две минуты до этого без умолку верещала с дедом и делилась последними новостями, тоже притихла.

***

– Когда война началась, папку и старшего брата сразу призвали. Через полгода мать получила похоронку на отца, а ещё через годок и братик мой погиб. Мама моя на железной дороге работала всю войну и до самой смерти, а я, как 13 исполнилось, в колхозе помогала. И Алешка мой рядом был. Он всё рвался на фронт сначала, но кто ж его пацанёнка-то возьмет? Мы на картофельном поле помню с ребятишками да бабами, картошку собирали. А голодно. Вроде как, положи одну картошинку в кармашек, покушаешь дома. Нееет! Как же можно? Там на фронте наши отцы, да братья, а мы вроде как обжирать их будем? Вот такие честные были. Потом уж он ко мне женихаться стал, после войны-то. Мать против и не была. А я уж тем более. Парень он работящий, непьющий, красивый. Как взгляну в его глаза васильковые, как услышу «Валюша моя», так и ничего мне больше не надо. Любила я его сильно. Андрюшка-то когда родился, не было нас счастливее. Он меня с роддома встречал помню. Зима, холодно. А на мне пальтишко тонкое, да валенки старые, в руках кулёк с синим бантом. А мне не холодно, мне муж кричит на весь двор «Валюша моя!», и так тепло мне от этого, так тепло. Он тогда мне подарил зефир в шоколаде. Уж где достал? Не знаю, а с тех пор люблю уж очень, грешна.

Баба Валя улыбалась, как маленькая девочка. Но вот по лицу пробежала тень, улыбка растворилась, а вместе с ней и маленькая девочка. Осталась старушка с морщинистым лицом и потухшим взглядом.

– Недолго порадовались. Три года Андрюшеньке было. После вечерней смены в колхозе Алёша мой не вернулся. Искали его три дня, а когда нашли уж… За церковью в камышах у пруда. Избили, да выкинули.

Баба Валя замолчала, слезы катились, катились из глаз. Оля с Ириной тоже плакали, Александр сидел тихо, хмуро, Василёк прижалась к деду ещё сильнее. Баба Валя вытерла слёзы ладонью, вздохнула и продолжила.

– Участковый-то долго разбираться не стал. Ну убили, и убили. Сказал мне, что следов не осталося, кто, да что неизвестно. Бабы судачили, что отец Нинки Афиногеновой, Степан с компанией погуляли. Он тогда крепко выпивал, а как напьётся всегда буянил. Но сплетни к делу не пришьешь. А я и не стала копаться. Я не знала, как жить-то мне дальше. Мамка моя умерла как Андрюшке год исполнился, Алёшиных родителей тоже давно в живых не было. Как хоронили его, я думала в могилу к Алешеньке моему упаду, не могла без него, аж воздуху не хватало. Мужики тогда подхватили, не дали мне. А после похорон ко мне бабушка Лидии зашла, её в селе все уважали и боялися: «Ничо девка не попишешь. Мысли поганые из головы гони, грех это. У тебя сын, радуйся и живи! Слышь меня, Валентина?». Вот так я одна с сыночком осталася. Всё думала, что внучат понянчу на старости лет, хоть душой отогреюся. Не дал Бог.

Чай в чашках давно остыл. Солнце село, опустились сумерки. Очень хотелось что-то всем сказать, как-то поддержать. А слова будто застряли где-то внутри и не хотели идти наружу. Может и не надо было….

Утром баба Валя, как всегда, работала в огороде. Солнце поднималось всё выше, жарко припекало.

– Баб Валь, доброе утро!

– Олечка, здравствуй! А кто это с тобой?

Оля за руку держала маленькую девочку. Карие большие глаза смотрели серьёзно и внимательно на бабу Валю.

– Баб Валь, ты прости. Тут дело такое. Мама с дядей Сашей и Васильком в город уехали утром. А мне в магазин надо сбегать, я быстро. Присмотришь за Валюшей?

– Конечно, а ну, иди сюда, тёзка – баба Валя протянула к девчушке руки. Валечка неуверенной походкой человека, который только-только начал ходить, отправилась прямиком к приветливой старушке.

– Спасибо, баб Валь! Я быстро, – Оля убежала.

Валечка с бабой Валей подошли к лавочке. Старушка усадила девочку рядом. Но та, шустро перебралась к той на колени и принялась изо всех сил изучать каждую морщинку, пощипывать щёки бабы Вали, заглядывала в глаза и всё что-то пыталась понять.

– Старая я, да? Ты таких-то небось и не видела?

Валечка засмеялась, да так заразительно, что баба Валя с ней вместе начала смеяться.

С того дня, баба Валя часто брала маленькую тёзку к себе: по селу пройтись, на лавочке посидеть кота погладить, а уж, когда виктория созрела, пропадали две Вали на грядках вдвоём. Одна пропалывает, вторая урожай в рот собирает.

– Совсем старая сдурела, – говорила Лидия товаркам на остановке. С чужим дитём нянчится, будто внучка. А москвичи-то больно и рады, на шею присели.

***

Лето быстро кончилось, как только август пахнул холодными ночами, а яблони начали оповещать казаковцев о приближающейся осени жёлтыми листьями и хрустящими яблочками, москвичи с городскими засобирались.

Баба Валя пришла проводить соседей утром. В руках у нее была трёхлитровая банка бочковых огурцов и ведро знаменитой картошки. Долго обнимались, обещали летом обязательно вернуться в том же составе. Потом старушка сидела на лавочке перед домом и молчала. Смотрела, как пастух привёл коров с поля, как медленно садилось солнце. Тут тишину разорвал шум. Местный хулиган Ванька Лабзин промчался на своём мопеде по деревне, обдавая столбом пыли разбегающихся кур.