Текст книги "Внутри"
Автор книги: Полина Кормщикова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
5. Врач
– Вот вы говорите мне, что несчастливы и что-то вам в жизни мешает. А что мешает, не пробовали понять?
– Пробовал, конечно. Если бы я мог понять все сам, я бы к вам не пришел.
Мужчина на кушетке раздраженно пожимает плечами. Случай с точки зрения практики вполне заурядный, хотя сам пациент, несомненно, так не считает. Он озлоблен из-за того, что решил сюда обратиться, и сейчас нервничает, не понимая, когда же закончатся расспросы и начнется непосредственно лечение.
– Я понимаю, о чем вы говорите. Сейчас, пожалуйста, подключите кабель – справа от вас – и заходите внутрь. Не волнуйтесь, постараемся ничего не менять, но посмотреть стоит.
Пациент подключается. Егор Андреевич Щеглов, бухгалтер. Неплохой бухгалтер, судя по всему. Не женат, детей нет. Отец погиб, когда ему было четыре, – немаловажный факт. После школы пробовал поступить в театральное училище, но экзамен провалил и поступил в экономический институт на специальность «Финансы и кредит». Диплом без троек, после окончания института сразу устроился на работу в крупную телекоммуникационную компанию на должность бухгалтера, впоследствии повышен до главбуха. Там по сей день и работает. Вроде бы успешная судьба, впору даже позавидовать, а он – несчастлив.
Врач тоже подключает кабель и аккуратно заходит в сознание пациента, так, чтобы тот не заметил чужого присутствия. Созданный Егором мир похож на многие другие, с вполне привычной флорой и фауной. Егор сейчас бродит по улицам городка в стиле Европы восемнадцатого столетия и здоровается с жителями, которые явно его узнают и рады встрече. Хм-м, а вот это уже интересно. Вместо того чтобы владеть своим миром безраздельно, Егор подарил его расе невысоких тонких существ – внешне неотличимых от вполне человеческих подростков лет шестнадцати, старше нет никого. Это может означать сразу две вещи: вероятнее всего, пациент боится быть один и боится старости, а может, просто не любит маленьких детей.
Что ж, посмотрим.
Егор идет по улице. Вокруг – его создания: торговец рыбой ссорится с покупателем, доказывая, что его товар свежий, девушка несет яблоки в корзине. Вот идет навстречу мэр города под руку с супругой, мимо них пробегает стайка чумазых детишек.
Стоп. Каких еще детишек? Откуда?
Егор в недоумении – никаких детей здесь быть не должно. Дети сворачивают за угол и исчезают, прежде чем он успевает что-либо предпринять. Он бежит за ними, сворачивает на ту же улицу – никого. То есть вообще никого: нет не только детей, но и обыкновенных жителей города. Егор оборачивается – рыночная площадь пуста.
Становится жутко. Так, тихо. Этот мир его, и он здесь хозяин. Все сейчас вернутся, он просто отвлекся, наверное, подумал не о том.
Скрип-скрип – разносится звук в безветренном воздухе. Какое-то движение на краю площади. Егор спешит туда. На церковном крыльце спиной к нему в кресле-качалке сидит рыжеволосая женщина. Что-то в ней такое знакомое, понять бы что… Она оборачивается.
– Мама, – выдыхает Егор.
Мама встает с кресла. Она не делает попытки обнять его, не делает ни шагу навстречу. Она в точности такая, какой он ее запомнил, – с острыми как льдинки голубыми глазами и легкой полуулыбкой, бледная, и яркий цвет волос только подчеркивает бледность; ей сорок пять лет, и она неизлечимо больна.
– Мама, – повторяет Егор. – Ты как здесь оказалась?
Он понимает, как это глупо, но не знает, что еще сказать. Не может двинуться навстречу, не может сглотнуть ком в горле.
– Проведать тебя пришла. Ты как живешь? Женился, на работу устроился?
Она говорит так, как будто они не виделись всего неделю. Она умерла пять лет назад.
– Нет, мам, не женился. А работа есть, хорошая, по специальности.
Все это – мама на церковном крыльце, он, стоящий столбом, – нереально, как в типичных голливудских кинофильмах, и отдает фальшью. Но мама здесь, и разговор надо закончить.
– Зря, Егор. Что же ты, женщину подходящую встретить не смог?
– Была одна, но как-то не сложилось.
– Не сложилось! Ты совсем не меняешься, все время у тебя что-то не складывается. Пора бы повзрослеть.
Она так говорила всегда: пора то, пора сё. Он всегда злился на нее за вечные придирки. Разозлился и сейчас.
– Мама, я в состоянии разобраться сам!
– Не сомневаюсь – можешь, конечно. Только вот до сих пор почему-то не разобрался! Ни с жизнью со своей, ни с головой! – Мама неопределенно взмахивает рукой.
– А что не так с моей жизнью? Что ты вообще знаешь о моей жизни?
– Все я знаю. Я твоя мама как-никак.
Такая типичная для них ссора и такая ненужная и нелепая, особенно здесь. Господи, да он ведь не видел ее пять лет!
– Я скучаю по тебе, мам. Ты не переживай – все у меня наладится: и жена будет, и деньги, всё.
И мама как-то сразу остывает, улыбается – он так редко видел это в последние годы ее жизни – и кивает.
– Ты не скучай, Егор. Ты живи, как живется, и будь счастлив. Ну, пора мне.
Она поворачивается и исчезает за дверью церкви. Егор точно знает, что идти за ней не надо. Она всегда желала ему только добра – и когда придиралась, и когда ругала, и когда уговаривала пойти на экономический… Только понимала добро по-своему.
Он ловит себя на том, что плачет. Вытирает рукавом слезы и оглядывается – площадь по-прежнему пуста.
Ему хочется, чтобы рыночная площадь снова заполнилась людьми, хочется бродить среди них и смотреть на их будничные заботы. Одиночество сейчас особенно невыносимо. Но никого нет. Он садится на ступени и прячет лицо в колени.
– Ты чего, Егор?
Егор вскакивает и ошалело смотрит на Машку. Матушка посодействовала, не иначе.
– Ты что так смотришь?
– Не ожидал тебя здесь увидеть.
– А ревешь чего?
– Да так…
Егор стыдится своих слез, а больше всего – того, что Машка их увидела. Она не выносит плачущих мужчин.
– Боже мой… Ты не меняешься! – Машка картинно закатывает глаза.
– Ты уже второй человек сегодня, который мне это говорит, – огрызается Егор.
– А первый кто был?
– Не важно.
– Как это не важно? Очень даже важно. Ты, как всегда, ничего мне не рассказываешь!
Машка на улице его города еще более нелепа, чем мама. Кощунственное сравнение. Егор молчит, не зная, что сказать. Хочется оправдываться, только за что?
– Мэри, не могу сказать.
– Осёл ты, Егор. Обними меня хотя бы уже!
Егор обнимает ее, зарывается лицом в ее волосы, все еще осознавая нелепость ситуации. Машка отстраняется на мгновение, окидывает его взглядом, а потом целует. Во время поцелуя Егор закрывает глаза, а когда открывает – видит, что площадь и церковь исчезли, а они с Машкой, обнявшись, стоят на набережной, где раньше часто гуляли вместе. От реки дует прохладный ветерок, на небо наползают низкие темные тучи – скоро может пойти дождь.
– Я замерзла, – говорит Машка и отстраняется. – Проводи меня домой.
Она поворачивается на каблуках и идет прочь. Егор спешит за ней. Она говорит – слова повисают в воздухе и падают на асфальт как дождевые капли:
– Ты же знаешь, что все не так. Все должно быть по-другому, понимаешь? Да, ты очень хороший человек, мне интересно с тобой, но это не то. Не то, ты понимаешь меня, Егор?
– Понимаю, Мэри, – послушно отвечает Егор. Это всё уже было.
– Теперь ты мне еще и врешь. Что ты понял?
– Понял, что тебе не нравятся наши отношения. Я прав? А ты хоть раз сама-то пробовала понять, что именно тебе не нравится?
– Пробовала!
– И как, поняла?
– Поняла!
– И что ты поняла?
– Не важно.
– Очень важно, Мэри. А поняла ты, что хочешь жить в воздушном замке, и чтобы для тебя кто-то этот замок построил. Ты хочешь, чтобы все сделал и исправил я, а сама можешь только обвинять. Но так не бывает, Мэри.
Машка резко оборачивается, ее рука бьет по лицу наотмашь, как плеть. Егор улыбается, жутко, криво. Он отвратителен себе, но остановиться не может.
– Что, полегчало? Можешь еще раз ударить, давай!
Машка бежит прочь. Она плачет. Начался дождь.
Егор догоняет ее, обнимает, прижимает к себе. Она отталкивает его, сначала злобно, потом слабо – сил не хватает – и плачет. Егор на мгновение закрывает глаза.
Когда открывает, они с Машкой сидят за барной стойкой, ее голова на его плече. Бармен приносит пиво. Маша грызет фисташки и рассказывает ему что-то, на ее взгляд, забавное:
– А я ему говорю – нет, не правильно. Он мне: почему? А потом открывается дверь, и Настя со всеми этими тарелками заходит. И дверью ему по спине, он аж отлетел! У него был такой ошарашенный вид! А нечего перед дверью стоять.
Егор слушает и не слышит. В баре накурено и людно, но при этом ему уютно здесь с ней. Он не понимает, в чем суть рассказа и где должно быть смешно, но послушно смеется. Отхлебывает пива. И неожиданно для себя говорит:
– Переезжай ко мне, Мэри.
Машка сразу тускнеет. Хмурится, смотрит в бокал.
– Нет.
– Почему? Мы могли бы всегда быть вместе.
– Нет, Егор. Я не хочу.
И это тоже уже было.
– Ты только представь, как будет хорошо, Мэри. Ты бы встречала меня с работы, супы бы мне варила. Я бы, как солидный человек, приходил к любимой. Потом мы поженимся и заведем детей. Ну разве не здорово?
– Нет, Егор. Не здорово. Тебе не жена нужна, а нянька и домработница.
Егор злится. Она, как всегда, не поняла.
– Не нужна мне никакая нянька. Мне ты нужна.
– Ага. В качестве няньки. Нет, Егор.
– Но Мэри…
– Еще раз говорю: нет.
– Я тебе только что, между прочим, руку и сердце предложил.
– О да, Егор. Я всегда мечтала, чтобы мне предложили выйти замуж именно так: в баре, за кружечкой пива, и таким тоном, как будто мы выбираем, какой фильм посмотреть вечером. Спасибо за предложение. Мой ответ – нет.
Егор раздражен, но не хочет портить вечер окончательно. Поэтому он говорит:
– Ты все-таки подумай, – и целует Машу.
Они сидят на диване в маленькой комнате, очень похожей на ту, где он когда-то жил. Губы и глаза Машки так близко, что заполняют собой все окружающее пространство, и к нему прижимается ее тело, теплое и мягкое тело желанной женщины.
– Егор, я не могу.
Машка резко отстраняется, садится. Берет со столика сигарету, закуривает. Егор вздыхает несколько раз, успокаивается.
– Я не могу. Мне страшно. Только не говори, что все понимаешь, что я просто должна довериться тебе и все будет хорошо. Не говори, ладно?
Егор молчит. Машка докуривает, тушит сигарету в пепельнице. Привычка курить всегда его раздражала, но он ни слова не говорил, оправдывая себя тем, что ценит ее индивидуальность. На самом деле он просто боялся возразить.
– Ты зря куришь, Мэри.
– Егор, это не твое дело. Знаешь, мне лучше уйти.
– Хорошо, Мэри. Как хочешь.
– И это все? И ты меня просто так отпустишь?
– А я могу тебе помешать?
– Нет, – она качает головой. – Нет.
Она встает и уходит. Это все уже было с ними, было много раз, он только про курение ничего не говорил. Она так же вставала и уходила. А однажды, уходя, сказала, что любит его, но больше так не может. Как именно не может, Егор так и не понял.
Сейчас он не чувствует даже сожаления. Только пустоту. Это все фикция, пародия на голливудскую мелодраму. Когда он выйдет из комнаты, за окном будет его средневековый городок.
– Прости меня, Мэри, – шепчет Егор. – Я тебя так и не понял. Просто мы не те люди.
Он встает и выходит за дверь. Переулок заполнен людьми – мимо проходит продавец сладостей, с улыбкой протягивает ему конфету. Егор берет, кивает в ответ. И открывает глаза на кушетке в кабинете врача.
– Ну-с, как вы себя чувствуете?
– Все в порядке, доктор. Увидели во мне, что хотели?
– Вполне. А вы – увидели?
Егор внимательно смотрит на доктора и ничего не отвечает.
– На сегодня наша с вами беседа окончена, жду вас в пятницу.
– Я приду, доктор. До свидания.
Егор берет пальто и выходит за дверь. На улице дождь. Мама и Мэри, Мэри и мама. Две самые любимые женщины, которых он так и не понял и потерял. Мама, пусть земля ей будет пухом. Егор вздыхает. Останавливает такси и едет домой.
Дома он включает скайп и вызывает Машку. К его удивлению, она отвечает. Изображения нет, только голос:
– Тебе чего?
– Я просто хотел сказать спасибо.
– За что спасибо? Послушай, ты что, издеваешься? Ты совсем с ума сошел?
Егор хочет огрызнуться в ответ, но вместо этого говорит:
– Просто хотел голос твой услышать.
– Услышал. Рад?
– Да, рад.
Связь разорвана.
Наверное, с Машкиной точки зрения, этот вызов – полнейшее издевательство. Они снова не поняли друг друга.
– Ладно, Мэри, – говорит Егор. – Живи своим умом. Я тебя простил.
Появляется искушение переслать Маше номер «нашего доброго доктора», но его Егор стоически подавляет. Он хихикает раз, другой, а потом начинает смеяться.
* * *
– Ну-с, как вы?
– Все в порядке, доктор.
– Устраивайтесь тогда поудобнее, подключайте кабель, начнем не откладывая.
Егор уходит внутрь. Доктор ждет с минуту и следует за ним.
Егор опять на рыночной площади. Собственно, в его маленьком городке она еще и центральная. Внезапно он видит, как люд бросает свои повседневные дела и двигается в направлении Восточной улицы. Егор недоуменно идет за всеми – что может происходить здесь без его вмешательства? Хотя в прошлый раз же произошло.
На краю площади сооружена сцена. На сцене – конферансье:
– Почтеннейшая публика! Сегодня, только для вас, театр бродячих комедиантов покажет вам пантомиму «Пеликанья любовь»! И только сегодня один из вас может сыграть главную роль! Есть желающие?
Желающих много. Однако конферансье указывает на Егора:
– Вот, вы! Да, вы! Поднимайтесь на сцену, будете главным пеликаном!
Толпа хохочет. Егор, чувствуя себя глупее некуда, послушно поднимается и встает рядом с конферансье. Тот надевает ему на голову кепку с длинным козырьком, украшенную голубиными перьями и увядшими одуванчиками, на шею вешает красную холщовую суму. Весь реквизит призван, должно быть, изображать пеликаний клюв.
– Ваша задача, мсье, – импровизировать, – объясняет он Егору. – Итак, посмотрим, сможет ли наш влюбленный пеликан завоевать расположение своей избранницы! – это уже публике.
На сцену выходит юноша в льняной юбке и переднике, с такой же, как у Егора, сумой на шее. Он кокетливо смотрит на Егора, картинно закатывает глаза, кружится по сцене, взмахивая руками: делает все возможное, чтобы как можно точнее изобразить юную очаровательную пеликаниху. Народ хохочет, на сцену начинают падать мелкие монеты. Пеликаниха грациозно собирает их и складывает в «клюв». Егор стоит столбом посреди сцены.
Пеликаниха начинает кружить вокруг него, выдергивает из головы перо, кладет на ладонь и дует в направлении Егора. Вероятно, это пеликаний воздушный поцелуй. Егор неуклюже ловит перо, улыбается, совершенно не представляя, что делать, и машет пером в ответ. Пеликаниха протанцовывает за его спиной и выдергивает пучок перьев уже из его кепки. Взмахивает руками-крыльями, и перья разлетаются во все стороны. Она раздраженно крякает в сторону Егора (хотя вроде бы не утка; по-видимому, молодой актер знает о пеликанах далеко не все), разворачивается и, переваливаясь, подходит к краю сцены, заламывая крылья и всячески показывая, что, если Егор немедленно что-нибудь не предпримет, она бросится вниз, подобно лебедю, и неизбежно погибнет. Народ начинает свистеть.
Злость нападает на Егора: да что я им, клоун?
А хоть бы и клоун!
Егор поворачивается к предполагаемой невесте, вытягивает руки и бежит к ней через сцену. Как только он оказывается вплотную к своей милой, та закрывает глаза, прикладывает крыло к сердцу и падает Егору на руки. Он еле успевает подхватить – тяжелая же, черт! В его суме вроде бы что-то есть – он засовывает туда одну руку и, на радость публике, выхватывает копченую рыбину. Народ в восторге, на сцену летят уже цветы. Егор (стремясь расквитаться с актером за все свои творческие мучения) тычет рыбиной своей суженой в лицо и, когда та пытается возмутиться (видимо, крякнуть), ловко вставляет рыбину ей в рот. Невеста таращит глаза, выдергивает рыбу изо рта и, улыбаясь уже как-то кривовато, кладет в свой мешок. Егор берет ее под крыло, и чета пеликанов величественно удаляется со сцены.
Аплодисменты. Если так можно выразиться, занавес.
– Спасибо за цветы, дорогой, – пищит актер, снимая кепку и юбку. Видимо, за шутку с рыбой зла не держит.
– Рад стараться, милая, – в тон ему отвечает Егор.
На сцене конферансье объявляет следующую пантомиму.
Егор уходит от актеров и бесцельно бредет по улицам городка. Он пробовал в юности поступить на факультет актерского мастерства. Не получилось. Только что ему была дана возможность попробовать себя в этом качестве. Ощущения потрясающие, слов нет. Но хочет ли он испытывать их снова и снова? Вряд ли.
– Хитрый человек мой доктор, – бормочет Егор. – Бросил на весы эмоциональный всплеск, с одной стороны, и привычную стабильность – с другой. Я раскусил вас, доктор. Я знаю, что вы пытаетесь мне показать.
– Это прекрасно, – говорит доктор, махая ему рукой с соседнего крыльца. Егор поднимается по ступенькам. – Вы не курите. А вот я закурю, не возражаете?
Не дожидаясь ответа, доктор достает пачку дорогих сигарет и закуривает. Дым тяжелый, ароматный и вязкий. Егор морщится.
– Очень умно с вашей стороны, доктор, столкнуть меня лицом к лицу с моими нереализованными мечтами. Да только я вам не за это деньги плачу. Вы должны мне помочь избавиться от комплексов, а не подвергать меня стрессу.
– Вот как? У вас, значит, все еще осталась обида на мать? Или на Машу вашу вы злитесь и ненавидите? Признайтесь, Егор, вы же ей после прошлого сеанса наверняка позвонили и довели ссору до конца.
– Позвонил, – помолчав, отвечает Егор.
– А актером все еще хотите быть?
– Ну, не особенно.
– Так зачем же вы спорите тогда?
– Привычка…
– Это прекрасная привычка, Егор, уверяю вас. И вы можете, немного подумав, употребить ее во благо для себя. Давайте выходить, на сегодня сеанс закончен. До следующей нашей встречи у вас есть время многое переосмыслить.
Доктор выдыхает облачко дыма Егору в лицо. Мир растворяется и меркнет.
* * *
Ну-с, на следующий сеанс Егор не пришел. То ли не верил больше доктору, то ли посчитал, что больше ему помощь не требуется.
Он ушел из своей компании с должности бухгалтера. Въедливость свою и привычку спорить он, надо сказать, начал использовать с умом – основал Внутри площадку, куда непрофессионалы могли приходить со своими сценариями и их ставить. Как ни странно, проект обрел большую популярность, получил почетное звание «Лучший социальный проект» и приносит Егору неплохой доход.
Егор также оказывает поддержку детскому театру мюзикла (вовне) и недавно баллотировался в депутаты городской думы. Выборы, правда, проиграл.
Что касается личной жизни, то женщину своей мечты он пока не встретил. Но, кажется, всем доволен.
6. Двое
Однажды Вика попробовала сделать мир. И у нее получилось – практически с первого раза, без долгих тренировок и помощи опытного наставника.
Вика могла бродить по нему часами, исследуя собственное творение, додумывая новые виды хвойных деревьев и рептилий, пуская в нужных местах мутные реки. Иногда объекты возникают сами собой и получаются, как правило, наиболее совершенными: работа подсознания.
Она творит уже несколько месяцев. Но рано или поздно нужно остановиться. Мир можно шлифовать до бесконечности, пытаясь сделать его абсолютным, но так никогда и не получить желаемого.
И Вика останавливается. Останавливается опустошенной, неудовлетворенной, злой. Этот мир – почти то, чего она хотела. То, да не то. Мир, созданный внутри нее, красив и оригинален, да. И как будто построен ребенком из кубиков «Лего» – детское, дилетантское совершенство пластика и стандартов.
Вика уходит, чтобы больше не возвращаться.
Чтобы заполнить возникшую в ней пустоту – лучше бы никогда не подключалась! – она бродит по чужим мирам. Шаг – тропические пальмы, прозрачное розовое небо и далекое звучание гитары. Еще шаг – бескрайние пески и цепочка вьючных животных, идущих через барханы, шорох песка. Еще шаг – могучие кривые кедры, размокшая трава под ногами, шум дождя. Всё не то.
Вика сама не понимает, чего хочет. Ищет.
День за днем она перебирает миры. Сначала открытые для всех и всегда. Потом правдами и неправдами учится находить двери в закрытые, личные мирки – туда не попасть без ведома и желания хозяина, и Вика получает эти приглашения. Амазонские джунгли, тайга, мультяшные заросли. Не то.
Она сидит на траве в одном из бесчисленных лесов. Она уже была здесь раньше и в этот раз пришла по чистой случайности. Она сидит и чертит палочкой на земле уложенные набок восьмерки. Восьмерки трансформируются в буквы английского алфавита: Hello, Vica.
Вика от неожиданности вскакивает и ошалело смотрит на буквы. Потом успокаивается – мир общественный, не личный, возможно, с ней кто-то хочет пообщаться.
Новая надпись: Come to me. Door is behind.
Вика оборачивается – действительно, в толстом стволе дерева дверь. Вика тянет за ручку, открывает и входит.
Вокруг нее – рощи гингковых деревьев, папоротников, кипарисов. Земля содрогается – на расстоянии сотни метров от нее прокладывает себе дорогу сквозь чащу бронтозавр. Лес полон звуков – писков, шелестов, ревов – и запахов влажной растительности. Лес живет своей жизнью – не редкость, но это место особенное. Вика понимает сразу – мир-лес похож на ее собственный.
– Open the door, – раздается голос за спиной.
Молодой человек, чем-то похожий на саму Вику.
– My name is Jack. Nice to meet you.
– Я Вика, очень приятно. Какую дверь?
– To you.
– Ладно.
Почему-то Вика не спорит. Сразу понимает зачем. И открывает – это оказывается на удивление легко. Джек шагает в проем и расширяет его, убирает тонкие незримые стены, которые рвутся, как бумажная пленка. И сознания врываются друг в друга. Изменяют свой путь реки, прокладывая новые русла, сливаются леса Викиных саговников и Джековых гингко. Одно и то же. Теперь все в порядке. Всё наконец так, как надо.
Вика и Джек стоят, держась за руки, и смотрят на серые, зеленые, коричневые пятна собственного Я. Вика знает теперь, что в шесть лет болела корью. То есть, не Вика, конечно, а Джек. Что в шестнадцать лет увлекалась тяжелым роком и ей нравились невысокие брюнетки. Что однажды они с друзьями ограбили пивной магазин, утащив целую бочку пива. Вика улыбается. Она не пьет. Хорошо хоть, она (Джек) никого не убила.
Джек улыбается в ответ. Он теперь наверняка удивит знакомых отличным знанием классической литературы и игрой на арфе.
В небе парят птеродактили. Говорить не нужно – они знают всё.
Они расцепляют руки, кивают друг другу и выходят изнутри вовне. До следующей встречи.
