Текст книги "И умереть некогда"

Автор книги: Поль Виалар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Они сидели, все эти люди, вокруг стола в маленькой гостиной, примыкавшей К спальне Джонсона, курили, не спеша высказывались. Во-первых, там был Фридберг, худенький человечек в золотых очках, ревматик, пивший только воду, однако не выпускавший сигары изо рта, добрый папочка, изрядно баловавший свое потомство, правда, не детей, – у него была всего одна дочь, некрасивая, кособокая, прихрамывавшая на одну ногу и тем не менее без труда вышедшая замуж за молодого человека, который работал у ее папочки и во всем от этого папочки зависел, – нет, Фридберг баловал внуков, а их у него было четверо, четверо коротышек, косых и анемичных, которых он обожал и в которых – несмотря на всю свою прозорливость – видел продолжателей своего дела после того, как раввин прочтет над его гробом положенные молитвы. Затем там был Беллони, итальянец, изъяснявшийся при помощи рук, дополняя свою мысль жестами и выразительно закатывая при этом большие выпуклые глаза; одевался он чрезвычайно изысканно, хоть и ярко, носил умопомрачительные галстуки и необыкновенно светлые туфли. Присутствовал там еще Гете, немец, который ни с какой стороны – ни по крови, ни по уму – не был сродни поэту и тем не менее обладал его бессмертной фамилией, – упрямый, неповоротливый толстяк с мощным загривком, складкой нависавшим над излишне высоким и излишне твердым воротничком, который выступал из-под черного пиджака, застегнутого под самое горло и чем-то напоминавшего френч. Казалось, он вечно носил траур по отжившим верованиям, по национал-социализму, скончавшемуся в пору своего расцвета. Передвигался он медленно, так же медленно двигались и его руки по сукну стола, за которым заседал административный совет, но в его поросячьих глазках вспыхивало порой пламя холодного, преднамеренного, заранее рассчитанного садизма, и очередная выходка явно приносила ему неизъяснимое и жестокое удовлетворение. Затем там был Фритш, француз, присланный вдовою Каппадоса, которая доверила ему представлять свои интересы, что он и выполнял с преданностью верной собаки, боясь по глупости сделать лишний шаг и потерять место. Был там еще один американец, маленький толстяк, вульгарный, малоприметный, но не дававший о себе забыть – так он всем надоедал, хотя его никто не слушал; звали его О'Балли, и был он из шотландцев, о чем неустанно напоминал, гордясь своим происхождением, которым, кстати, объяснялись его ограниченность и упрямство, ибо в ответ на любое предложение он говорил «нет», даже не пытаясь понять, что оно означает. Впрочем, довольно быстро выяснилось, что поведение его вполне обдуманно: окружающие, устав спорить, уступали ему.

Само собой разумеется, Гюстав в переговорах не участвовал – он лишь отвечал, когда его спрашивали. Создание Компании по прокату автомобилей «люкс» было делом побочным и, судя по всему, никого не интересовало. Фридберг и Джонсон в нескольких словах дали понять, что эта компания является их детищем, – они и будут ею заниматься; они, правда, намекнули, что это принесет всем участникам дополнительные прибыли, а весь риск они берут на себя. К тому же все собрались сюда не для этого, и о рождении новой компании, которая по мере надобности будет предоставлять клиентам машины, упомянуто было лишь для того, чтобы показать, сколь серьезна вся затея, если ее участники – на собственный страх и риск – решили добавить к основной компании филиал.

По мере того, как шли переговоры, Гюстав обнаружил, что Джонсон и Фридберг выступают единым фронтом против всех остальных – немца, итальянца, представителя мадам Каппадос и О'Балли, каждый из которых тянул в свою сторону, не соглашался с остальными и действовал сам по себе. Любое предложение вызывало ожесточенные споры, и по тому, насколько считался с мнением этих людей Фридберг, как он маневрировал, было ясно, что, даже объединившись с Джонсоном, он не в состоянии материально поднять это дело, по всей вероятности, из-за отсутствия свободных средств. Время от времени то Фридберг, то Джонсон поворачивались к Гюставу, спрашивали, искали подтверждения – сначала по отдельным деталям, но очень скоро и по вопросам более общим. Дело в том, что Джонсону и Фридбергу Гюстав представлялся верным союзником, – разве они не поставили его во главе СКОПАЛа? И разве это не означало, что они уже заплатили ему за помощь, согласие и поддержку? Таким образом, Гюстав принадлежал теперь к их лагерю, он получил свою мзду и был в известной мере связан по рукам и ногам. Он это чувствовал и невольно злился на то, что его, который раньше сам все решал, сам ворочал делами, обстоятельства низвели до положения угодливого слуги, которое было ему невыносимо. Тем не менее он выступал на стороне двух американцев; правда, в какую-то минуту он поймал себя на мысли: «Там еще видно будет», – но тут же сказал себе, что это глупость, ничем на сегодня не подкрепленная.

Совещания продолжались три дня. И спорам конца не было. Трудности возникали ежеминутно, порожденные тугодумием неповоротливого гамбуржца, коварством О'Балли, внезапными вспышками нетерпеливого Беллони, непроходимой глупостью посланца мадам Каппадос.

– А в какую это выльется сумму для моей доверительницы? – спрашивал, например, он.

Когда же ему называли ее, он принимался спорить, торговаться, требуя более высокого процента прибылей, потом уступал, но вечно был недоволен, так что Джонсон в какой-то момент не выдержал:

– У нас в Америке…

– А мы не в Америке, – возразил этот субъект, – и я представляю здесь мадам Каппадос. Я должен защищать ее интересы и давать ей советы относительно дела в целом… и того, какую прибыль это ей принесет. Если у меня возникнет хоть малейшее сомнение в целесообразности ее участия, я предпочту отговорить ее.

Было ясно, что он не лжет, что именно так он и поступит, а деньги мадам Каппадос были нужны, и Фридберг, обменявшись взглядом с Джонсоном, уступал. Тем не менее, несмотря на все словоизвержения этого типа и О'Балли, а также нелепые возражения тугодума-гамбуржца, Гюстав к концу вторых суток отчетливо понял, что Фридберг с Джонсоном одержат победу. Они были более сильными, более изворотливыми, более решительными, и поскольку идея принадлежала им, они яснее представляли себе положение вещей, яснее сознавали свои интересы, тогда как остальные являлись просто денежными мешками и их вводили в курс дела лишь в той мере, в какой хотели ввести. Один только Гюстав, присутствовавший в качестве переводчика при сделках, которые совершал Джонсон, мог бы просветить их по поводу некоторых обстоятельств, но Джонсон и Фридберг не сомневались в его лояльности: они считали, что купили его, основав СКОПАЛ. И он оправдал их надежды – промолчал: он всегда держал сторону сильнейшего, а в данном случае таковыми были двое американцев. Ни патетические восклицания Беллони, воздевавшего руки к небу, ни угрозы посланца вдовы знаменитого грека, ни могучий кулак гамбуржца, молотивший по зеленому сукну стола, ни наигранная тупость О'Балли не могли поколебать устремлений этой пары. В любом случае дело обещало быть выгодным, и хотя львиную долю прибылей они оставляли себе, оставляли беззастенчиво, невзирая на протесты тех, в чьих капиталах они нуждались, – перспективы были блестящие, это было ясно с первого взгляда, как и то, что остальные четверо получат в результате верную и весьма ощутимую прибыль и это побудит их принять участие в деле. Тем не менее в будущем предстояло еще немало боев. А пока, на третий день совещания, секретарша, специально нанятая на это время и поступавшая затем в распоряжение СКОПАЛа, отпечатала договор, который они и подписали. Надо сказать, что немалую роль тут сыграл Гюстав.

Во время последнего перерыва, когда еще неясно было, чем дело кончится, он подошел к Фридбергу и отвел его в сторонку.

– Позвольте указать вам, – сказал он, – что до подписания договора вам надо согласовать еще немало вопросов. Вам нужен арбитр. Хоть я и всецело на вашей стороне, но я ничего собой не представляю. Поэтому в нескольких случаях я поддерживал точку зрения Фритша или Беллони. Вы, наверно, заметили, что и О'Балли несколько раз обращался ко мне, и я – вам могло показаться по наивности – говорил, что он прав. Эти люди убеждены в моей беспристрастности и в том, что я ни от кого не завишу… как, впрочем, убеждены и вы. Но они знают, что я заинтересован в успехе предприятия, так как иначе не будет СКОПАЛа. Вот почему я позволил себе в какой-то момент сказать, что я лично очень хочу, чтобы дело выгорело, поскольку оттого, будет или не будет существовать ЕКВСЛ, зависит моя судьба: в одном случае я останусь скромным владельцем гаража, а в другом – стану директором солидной компании. Я показал, что мне безразлично, какая сторона одержит верх…

– Совершенно верно. И тем не менее мы с Джонсоном знаем, что можем рассчитывать на вас.

– А на кого же, по-вашему, могу рассчитывать я, коль скоро именно вы создаете СКОПАЛ?

– Я сейчас внесу одно предложение, – сказал Фридберг.

И предложил: разбить деятельность компании на четыре этапа. Начать в порядке эксперимента с Лазурного берега, где переговоры по поводу строительства аэродромов и общей организации дела уже близки к завершению. Сейчас внести треть капитала, предусмотренного для дела в целом. Две другие трети внести в два приема: первый взнос – через полгода, второй – только через год, однако за административным советом остается право большинством голосов потребовать внесения денег в более сжатые сроки, если это будет необходимо, а то и вовсе прекратить взносы и распустить компанию. По единодушному требованию присутствующих господин Гюстав Рабо, чья объективность общеизвестна, был назначен генеральным секретарем ЕКВСЛ; отныне любой член ассоциации мог в любую минуту спросить у него отчет в его деятельности – он обязался выполнять это условие, принимая на себя новый пост.

Расстались они после пышного обеда, устроенного в «Прибежище Ла-Напуль», на берегу моря. За столом царила атмосфера эвфории: все бумаги были подписаны. Гюстав же, наконец, получал передышку и мог поехать в Ниццу, к Лоранс, которая дожидалась его уже четыре дня.

Попрощавшись со всеми за руку, он вскочил в свой «бьюик». А Фридберг, Джонсон и вся компания еще остались сидеть за столом, потягивая вино, – их дожидались две машины, чтобы потом отвезти в отель. Всю дорогу вдоль побережья и потом на шоссе Гюстав, несмотря на обилие машин, нажимал на скорость. Право же, этот «бьюик», не то, что старушка «ведетта». Да и положение у него теперь другое: директор компании – не то что шофер такси. Лоранс, конечно, только обрадуется. А он даже не удивлялся тому, что так преуспел: вся его прошлая жизнь, жизнь того, кто теперь мертв, кто не умел ее ценить и сжигал без остатка, – была залогом нынешнего стремительного успеха. Он добился его и дальше не пойдет. Будет зарабатывать себе на жизнь, – зарабатывать прилично, немало, чтобы у Лоранс было все, что она пожелает. Лучше все-таки жить хорошо, чем плохо, не так ли? Но потолка он достиг и дальше не полезет. И они будут счастливы. Как они будут счастливы!

Она была дома и ждала его, как всегда.

– Лоранс… Лоранс… Все в порядке!..

– Что в порядке?

– Да компания. Я добился, чего хотел: дело у меня в руках, бумаги подписаны, а Фридберг с Джонсоном теперь просто акционеры. Я убедил их, что так будет лучше.

– Но зато вся ответственность ляжет на тебя… И весь риск тоже…

– Дело это великолепное, все пойдет как по маслу. Ну, а риск – что ж, надо уметь рисковать, и потом это ведь не мои деньги – чужие.

– Ну, а заботы…

– Заботы здесь будут не такие уж большие. Поцелуй же меня.

Она поцеловала его и прижалась к нему крепче обычного, точно хотела от чего-то защитить.

– Если ты счастлив, я счастлива тоже, Гюстав.

– Ну да… Ну да… Конечно, я счастлив, любовь моя.

Но произнося это, он вспомнил, что в кармане у него, рядом с бумагой, подтверждавшей его назначение директором СКОПАЛа, лежала другая бумага, которую ему пришлось подписать, чтобы получить этот пост, и в которой говорилось, что он назначается также генеральным секретарем ЕКВСЛ.

Глава X

Они провели изумительный день. Часть его они посвятили любви, и Лоранс, лежа с закрытыми глазами, подумала даже, что вновь обрела счастье первых дней. К вечеру Гюстав объявил:

– Сегодня я веду свою женушку ужинать в хороший ресторан.

– Ты в самом деле хочешь пойти в ресторан?

– Не хочу, а настаиваю.

– В таком случае, – сказала она, – у меня будет к тебе одна просьба.

– Какая?

– Я не хочу идти туда, где ты обедаешь или ужинаешь с твоими дельцами. Мне хотелось бы просто поужинать с тобой, как в первый вечер нашей встречи, – у «Валентини».

– А мне хотелось свезти тебя в какое-нибудь роскошное заведение на побережье, скажем, в «Большой трактир».

– Ты находишь, что за месяц еще не насиделся в таких местах?

Она была права: им владело что-то, похожее на лихорадку, какой-то зуд, – он только сейчас начал отдавать себе в этом отчет. Дела и развлечения составляли единое целое; ему хорошо знакомо было это чувство, которое в прошлом не оставляло его в покое, побуждая наслаивать одну усталость на другую, – чувство, вызванное подсознательной потребностью всегда быть в движении, на нервах, поддерживать в себе этот нервный импульс, сохранять «оптимальную форму», которая необходима для деятельности. Лоранс, просидевшая все это время дома и знавшая о развитии событий лишь по его рассказам – к тому же весьма отрывочным, не ощущала, да и не могла ощутить того нервного напряжения, какое владело им. Ее заботы, ее нервный тонус были другими. Неужели он не сумеет снова вырваться из этого заколдованного круга?

– Ты права. Поужинаем там, как двое влюбленных. А потом вернемся к себе и ляжем спать.

Именно этого ей и хотелось – не потому, что она жаждала вновь предаться любви, а потому, что ей хотелось поскорее очутиться в его объятиях, почувствовать его нежность, которой в последнее время ей так не хватало, лежать рядом с ним, всем телом касаясь его, в этой постели, которая была ее первой брачной постелью и которая, она надеялась, останется их брачной постелью навсегда.

Столик, за которым они сидели в тот первый вечер, оказался свободен, и она увидела в этом счастливое предзнаменование. Она была весела, возбуждена; ей захотелось заказать то же, что они ели тогда.

– Видишь, – сказала она, – совсем как в первый вечер!

Она в это верила. Хотела в это верить.

– И все-таки с тех пор произошло немало всего, – сказал он.

В жизни же Лоранс за это время произошло лишь одно: она стала женщиной и женой Гюстава. Об этом она сейчас и подумала. А он тем временем продолжал:

– Надо же – ведь за какие-нибудь полтора месяца я стал директором Компании по прокату автомобилей «люкс»… Кстати, должен тебе еще кое-что сообщить: мне пришлось пойти навстречу тем, кому я обязан этим местом, и согласиться стать генеральным секретарем ЕКВСЛ.

– Боже мой! – воскликнула она. – Значит, теперь я тебя вообще не увижу!

– Ну, что ты. Это же только так – для проформы. На самом деле ворочать всем будет Джонсон.

Он и сам не верил в то, что говорил. Даже если бы Джонсон захотел взвалить все на себя, он не смог бы ото сделать: кто бы стал тогда ездить, создавать другие филиалы. Да и потом генеральным секретарем назначен Гюстав, значит, он за что-то отвечает, и он не станет перекладывать на других свою долю ответственности: соглашаясь занять определенный пост, человек должен понимать, что́ его ждет. И тем не менее он пытался разубедить себя, разубедить Лоранс.

– Это всего лишь вывеска… ничего больше… и потом я ведь в этом никак не заинтересован. Я заинтересован в процветании моей компании – СКОПАЛ. Ты же понимаешь, что я не стану…

Он умолк, так и не досказав, чего не станет делать, зато он слишком хорошо знал, что станет. Конечно, он ограничит себя определенными рамками, предоставит Джонсону решать и действовать, и все же он бросит свою щепотку соли в общий котел и в случае надобности восстанет против того, что сочтет нецелесообразным, – он ведь не робот. Главное: его забавляла эта ситуация. Забавляла, не вынуждая рисковать. Он будет уделять делу ровно столько времени, сколько сможет урвать от своей личной жизни. Впрочем, что она представляет собой, его личная жизнь? Это, конечно, Лоранс, и ему приятно было видеть ее рядом с собой в маленьком ресторанчике, где произошла их первая встреча, сознавать, что это юное существо принадлежит ему. Да… да… он женится на ней. И будет жить так, как решил, – ради этого он отказался от своего прошлого, от своего богатства, которое принадлежало этому прошлому и существовало лишь до тех пор, пока существовало его имя и он сам; сейчас от его достояния, наверно, уже ничего не осталось, им завладели другие, ну и плевать. Да, был момент, когда на него навалилась усталость, апатия, – это и повлекло за собой решение покончить со старой жизнью, перечеркнуть ее, но теперь силы вернулись к нему – физические и моральные. Он потерял Глорию, но Лоранc заменила ее, – Лоранc, олицетворение любви. Нет, нет, он не попадется снова на удочку. К тому же, сейчас об этом и речи нет, – просто ему удалось в сравнительно короткий срок стать на ноги, заняться делом, которое даст ему возможность существовать, сделать Лоранc счастливой, обзавестись домом, детьми и жить без забот, в достатке. И, подведя мысленно такой итог, он понял, что доволен собой. За последние дни у него было немало поводов почувствовать удовлетворение, – и это его радовало. Во-первых, он спас Валлоне – можно сказать, вопреки его воле, и теперь Гюставу приятно было сознавать, что он вызволил человека из беды. Чувство это было для него новым – такого он еще никогда не испытывал. Значит, все-таки что-то изменилось. А потом – он держал за руку Лоранc, – Лоранc, свою жену.

– Завтра, – сказал он, – я напишу в Курпале.

Она понимала, что́ это значит. Он не произносил названия этого места с того дня, когда сказал ей, что родился там и что туда ему придется обратиться за бумагами, которые необходимы для регистрации их брака. Она чуть сильнее сжала его руку. Непрошеная слезинка набрякла в уголке ее глаз.

– Пойдем домой, – сказала она.

Они пришли сюда пешком – ресторан находился совсем рядом, – и теперь она взяла его под руку. Они шли по улице, как муж и жена. Муж и жена, которыми они станут. Бог мой! Вот оно счастье – другого и быть не может.

– Ты счастлив, Гюстав?

– Да, – сказал он, – счастлив. У меня есть ты, и дела идут хорошо. Скоро у нас будет свой дом…

– И дети…

– Конечно. Ты только напомни мне про бумаги… Надо как можно быстрее оформить все.

– Мадам Лоранс Рабо… – громко произнесла она.

– Что ты сказала?

– Просто произнесла свою фамилию… свою будущую фамилию – Лоранс Рабо.

– Ах, да! Ведь и правда!..

Что – правда? И где начинается правда? И где начинается ложь? И что такое искренность? И что такое обман? И состоит ли обман только в том, что он выдает себя; за другого? Или же он обманывает Лоранс в чем-то еще?

Они вошли во двор. «Бьюик» стоял на своем месте.

– Все-таки это хорошая машина, – сказала она.

– Но ты даже не садилась в нее. Ты же не захотела поехать…

– Тебе не понравился наш скромный ужин? Ты не предпочел бы его любому ужину в любом роскошном отеле, в любом, самом фешенебельном, ресторане мира?

– Конечно… конечно…

– В общем ведь не обязательно ехать в машине, можно и так понять, какие у нее сиденья.

Она открыла дверцу, залезла в машину. Он сел рядом, и она принялась восторгаться удобством и мягкостью подушек.

– Так все равно ничего не поймешь, это чувствуется на ходу, в дороге.

Он расхваливал этот видавший виды «бьюик», как никогда не хвалил ни один из своих «кадиллаков» или «паккардов», в которых всегда находил дефекты – то подлокотник былслишком низок, то какая-то деталь плохо привинчена.

– Да… да, – повторяла она, – это, конечно, великолепная машина.

– И скорость менять не надо. И стекла опускаются автоматически, смотри!

Он нажал кнопку, и стекла опустились, потом поднялись.

– Если бы ворота не были закрыты и если бы не нужно было будить привратницу, чтобы их открыть, я бы прокатил тебя сейчас.

– Нет, нет, – сказала она, – пойдем лучше отдохнем.

Она сама не понимала почему, но у нее вдруг сдавило горло, ей стало не по себе. Да, этот «бьюик» комфортабелен, красив, но ей было жаль старенькой «ведетты», – вот так же завтра, если у них появится собственный дом, она будет скучать по своей квартире, где они начали новую жизнь и где познали счастье. Она смутно чувствовала, что вместе с «ведеттой», вместе с этой квартирой что-то уйдет, оборвется.

Они снова предались любви, и это было чудесно. Гюстав опять был с ней, и она говорила себе, что для счастья ей надо лишь, чтобы он находился рядом – вот так, как сейчас, чтобы он осторожно, нежно учил ее искусству быть счастливой. Проснувшись утром, вся еще во власти пережитого наслаждения, тепла и блаженства, она протянула сначала руку, потом ногу, чтобы дотронуться до него. Но постель была холодна и пуста: он встал так, что она даже не слышала, и, должно быть, давно ушел.

Прошло то время, когда можно было прохлаждаться, – теперь надо браться за дело и прежде всего – за ЕКВСЛ. Вот когда он все там наладит, можно будет заняться и СКОПАЛом. Всему свое время. Приятно было думать, что на пустом месте – с помощью, правда, денег Беллони, гамбуржца, О'Балли, Фридберга и Фритша, которые сами по себе отступили для него на задний план и теперь существовали лишь в виде цифр на чеках и контрактах, – он создаст нечто грандиозное, что возникнет прямо из-под земли, причем сразу в десяти, двадцати пунктах Европы, этакая Вавилонская башня для туристов, куда они будут стекаться, и никто не будет требовать у них «кошелек или жизнь» с пистолетом в руке, – нет, денежки будут вытягивать вполне законными и даже приятными способами. Стоило немного подумать, как приоткрывались все сокрытые тут возможности. Ставка делалась на людей признанных, богатых, известных, – и только на них, но за ними потянутся другие – из снобизма, из желания подражать миллиардерам, укрепить свое положение, приобщиться к более крупным делам, подняться на ступеньку повыше. К их услугам будут самолеты – основное средство передвижения, – оборудованные с таким комфортом и даже роскошью, что люди сразу почувствуют свое привилегированное положение по сравнению с обычными смертными; но все это были пустяки, Гюстав прекрасно это понимал, – его куда больше волновало то, что повлечет за собой такая затея – десятки разнообразных компаний, вроде СКОПАЛа, объединяющих рестораны, отели, роскошные магазины, игорные дома… При удачи и известной смелости можно создать такую сеть, которая оплетет своими ячейками, своею паутиной все вокруг и не даст прибылям уплыть в чужие руки, направив весь поток в руки тех, кто стоит у истоков дела. Гюстав не сомневался в том, что именно это имели в виду Джонсон и Фридберг. Они привлекли к участию в своей затее других людей, потому что не могли осуществить ее своими силами, но уже сейчас угадывалось, что они очень быстро постараются избавиться от компаньонов, и притом любой ценой. И Гюстав подумал: «Я связан с ними всего два месяца, но зовись я еще Жильбер Ребель, – я бы их сам спихнул».

И он рассмеялся. Рассмеялся во весь голос. Времена изменились, и он уже по-иному смотрел на вещи.

– Чему вы смеетесь, Гюстав?

Это был Джонсон. Он зашел в гараж, но Гюстав, всецело занятый своими мыслями, не слышал его шагов.

– Просто так. Не скажу, чтоб я был недоволен собой.

– Еще бы. Кто бы мог сказать всего пять дней назад, что шофер, который меня возит, станет сегодня тем, чем он стал!

– Да, такие вещи во Франции действительно не часто встретишь.

– А мы все-таки умеем оценить человека.

– Особенно если он вам нужен.

И они оба рассмеялись, но уже другим смехом. А ведь и в самом деле, подумал Джонсон, как быстро этот Рабо пошел в гору; и ему вспомнился их разговор с Фридбергом – все-таки правильно тот его оценил.

– Ну, мы не из филантропов.

– Еще бы! Я тоже.

Они снова рассмеялись, – Джонсон впервые в жизни смеялся, вторя кому-то, это было неожиданно.

– Ну вот, Гюстав, теперь вы занимаете прекрасное положение.

– Так-то оно так, но директорское жалованье я начну получать, лишь когда будет окончательно создана компания.

– Пока будете получать жалованье генерального секретаря.

– Премного благодарен.

– Послушайте, но ведь это же триста тысяч в месяц!..

– Ровно столько, сколько и положено генеральному секретарю. А ведь я, по-моему, помог вам выбраться из сложного переплета.

– И Фридберг и я – мы оба признаем это. Но откровенно-то говоря, не так уж много у вас будет дел. Всю работу я возьму на себя.

– А разве по контракту я не отвечаю за все перед учредителями?

– Конечно, но…

– Дорогой мистер Джонсон, у меня много недостатков, но есть и достоинства. И прежде всего, я человек щепетильный.

– Но поскольку делать все буду я…

– От моего имени?

– От нашего общего.

– В таком случае вы, надеюсь, не станете возражать, если я буду следить за ходом событий… достаточно пристально. Раз я за что-то отвечаю, то и должен отвечать.

– Конечно, конечно… вы будете в курсе всего.

– Прекрасно. Причем повседневно. До того, как будут приниматься решения. Я ведь материально ответствен за все перед…

– Прежде всего, перед Фридбергом и мною.

– Несомненно! И с той минуты, как я приступаю к своим обязанностям.

– За триста тысяч франков в месяц.

– Не так-то просто мне будет их получать, сидя в тюрьме!

– Знаете ли, Гюстав, у вас довольно странные шутки!

– Согласен. И это в самом деле лишь шутка. Тем не менее, дорогой мистер Джонсон, вы не должны на меня обижаться, если я хочу быть в курсе того, за что берусь… того, что вы заставите меня взять на себя.

– Само собой разумеется.

– Мне достаточно услышать подтверждение из ваших уст и получить ваше согласие.

– Но… мне же придется разъезжать… заключать сделки… принимать решения…

– Для этого существует телеграф, а пока я ведь еду с вами в Италию.

«Ну, нет, – думал Гюстав, – я не позволю, чтоб из меня делали малого ребенка!..» М-да, Джонсон понятия не имел о том, с кем он связался. Если Жильбера звали теперь Гюстав и не Ребель, а Рабо, это еще не значит, что он позволит принизить себя, – один нисколько ведь не хуже другого. Джонсон склонился бы перед Ребелем, не рассуждая, при одном звуке этого имени. Но Рабо ничем не отличается от Ребеля, – только что не имеет той репутации. Так почему же все должно быть иначе?

– Милый Джонсон, – сказал он ледяным тоном, – я благодарю вас за то, что вы мне обещали, благодарю за то, что поняли меня: отныне я знаю, что вы ничего не станете делать, не известив меня об этом. А потом – мне интересно знать, как пойдут дела, мне хочется следить за ходом событий не просто со стороны… не как набитому соломой чучелу…

– Вы же прекрасно знаете, что никто о вас…

– Знаю. Именно потому так и говорю.

– Но у вас это будет отнимать массу времени!

– Что ж, пусть отнимает, – сказал Гюстав. – Разве мне не за это платят – и еще как хорошо?!