Текст книги "Нелимитированная орбита"

Автор книги: Пол Уильям Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 4

Все знали, что комиссар Свобода отстранил от себя своего сына Яна.

Однако, он не издал приказа ни о его аресте, ни даже о малейшем его беспокойстве, поэтому возможность примирения в конечном счете не исключалась. Это фактически, хотя и неофициально, вернуло бы молодому Гражданину статус Стража. Поэтому лучше было оставаться все же его другом, чем становиться врагом.

В силу этих обстоятельств Ян Свобода никак не мог понять: обязан ли он своим служебным ростом самому себе или же какому-нибудь предполагаемому льстецу в Министерстве Океанических Минералов.

Он даже точно не мог сказать, сколько из его друзей, за исключением немногих, на самом деле были таковыми: ни его попытки выяснить это, ни прямые вопросы, которые он задавал время от времени, ни к чему не приводили. Это было очевидно. И Ян ожесточился.

Узнав о новом отцовском декрете об образовании, Ян произнес тираду, вызвавшую огонек зависти в глазах его друзей-конституционалистов. Они тоже не прочь были бы сделать подобные замечания, но не могли себе этого позволить, потому что не были сыновьями Комиссаров. Их официальные заявления были встречены отказом, и они стали приспосабливаться, чтобы мужественно перенести все трудности этой скверной ситуации. В конце концов, это были представители образованного, состоятельного, прагматически настроенного класса, у них оставалась возможность проводить дополнительное обучение детей дома или даже нанимать репетиторов.

Итак, новая система вступила в действие. Прошел год.

В ненастный дождливый вечер Ян Свобода вел аэрокар на посадку к своему дому.

С запада наступали огромные серые волны, которые с грохотом проносились между кессонами домов. Пена и брызги от них залетали на крышу.

Небо наверху медленно двигалось, низкое и косматое. Видимость была настолько ограничена, что невозможно было разглядеть ни одного дома вокруг.

Ян подумал, что это его вполне устраивает. Морские дома были очень дорогими, и хотя он получал большое жалование, этот дом был единственным, что он мог себе позволить, потому что конституционалисты обычно вели очень скромную жизнь. Несмотря на это, он испытывал финансовые затруднения. Но где еще можно спастись от суматохи, создаваемой всякими уродами?

Его машина коснулась колесами главной палубы, дверь гаража открылась и закрылась за ним, и он выбрался из кабины в свое обособленное безмолвие.

Послышался слабый шелест – это заработали балансировочные установки, гидростабилизаторы, воздушные кондиционеры, электростанция; громче, хотя тоже приглушенно, стало доноситься завывание ветра, спорившего с океаном.

Ян почувствовал внезапное желание выйти и ощутить на лице влажный воздух.

Эти идиоты сегодня в министерстве, неужели они не понимают, что используемая сейчас система ионного обмена совершенно неэффективна при горячем обогащении и что даже небольшое базовое исследование могло бы привести к решению, которое…

Свобода стукнул узловатым кулаком по машине. Бесполезно. Он не знал, с кем именно надо бороться. С таким же успехом можно было ловить воду решетом.

Ян вздохнул и пошел на кухню.

Он был среднего роста, довольно стройный, темноволосый, с высокими скулами, крючковатым носом и глубокой, преждевременной морщинкой между бровей.

– Здравствуй, дорогой, – жена поцеловала его. Затем добавила:

– Ах, ощущение такое, как будто целуешь каменную стену. Что случилось?

– То же, что и обычно, – пробурчал Свобода.

Он прислушался к поразительной тишине.

– Где дети?

– Джосселина звонила с материка и сказала, что хочет провести этот вечер с какой-то своей подругой. Я ей разрешила.

Свобода остановился и долго смотрел на жену. Джудит сделала шаг назад.

– Да что случилось?

– Что случилось? – Ян заговорил, все повышая и повышая голос. – А ты знаешь, что вчера мы с ней застряли на середине теоремы о согласованном планировании? У меня сложилось такое впечатление, что она совершенно не в состоянии понять, о чем там идет речь. И это неудивительно, если в школе у нее целыми днями одно домоводство или еще какая-нибудь ерунда вроде этого, как будто единственная цель в ее жизни – стать игрушкой богача или женой нищего. И разве можно ожидать, что она когда-нибудь научится правильно мыслить, если она даже не знает, каковы функции языка? Клянусь жабами рогатыми! К завтрашнему вечеру она забудет все, что я вдолбил ей вчера!

Свобода почувствовал, что его голос сорвался на крик. Он замолчал, сглотнул и попытался оценить ситуацию объективно.

– Извини, я не должен был так взрываться. Но ты не знаешь.

– Может, и знаю, – медленно произнесла Джудит.

– Что? – Свобода, собравшийся выйти из кухни, развернулся на каблуках.

Джудит собралась с духом и сказала.

– В жизни существует не только одна дисциплина. Подумай сам: здоровые юнцы проводят в школе на математике четыре дня в неделю по шесть часов каждый день. Там они встречаются с местными детьми, которые планируют различные игры, экскурсии и вечера во внеурочное время. Так разве можно ожидать, что после этого наши дети вернутся сюда, где нет ни одного их сверстника, ничего, кроме твоих лекций и книг?

– Но мы же катаемся на лодке, – возразил ошеломленный Ян. – Мы ныряем, ловим рыбу… ездим в гости. У Локейберов мальчишка – ровесник Дэвида, а у Де Сметов…

– Мы встречаемся с этими людьми от силы раз в месяц, – перебила Джудит. – Все друзья Джози и Дэви живут на материке.

– Целая куча друзей, – огрызнулся Свобода. – У кого осталась Джози?

Джудит заколебалась.

– Так у кого же?

– Она не сказала.

Ян кивнул, почувствовав, как шея вдруг стала негнущейся.

– Я так и думал. Конечно, мы ведь старомодные чудаки. Мы не одобрили бы того, что четырнадцатилетняя девочка ходит на невинные маленькие вечера, где курят марихуану. Если они еще запланировали только это.

Он вновь перешел на крик.

– Ну, это в последний раз! На подобные просьбы впредь будет следовать категорический отказ, и пусть их драгоценная общественная жизнь катится к дьяволу!

Джудит закусила дрожащую нижнюю губу. Она отвела взгляд и тихо сказала:

– Прошлый год все было несколько иначе…

– Разумеется. Тогда у нас была своя школа. Не было никакой необходимости в дополнительных домашних занятиях, потому что во время уроков дети занимались чем положено. С одноклассниками тоже все было в порядке: это были дети нашего круга, с нормальным поведением и разумными символами престижа. Но что же мы теперь можем сделать?

Свобода провел рукой по глазам. Голова трещала. Джудит подошла к нему и потерлась щекой о его грудь.

– Не принимай это так близко к сердцу, дорогой, – прошептала она. Вспомни, о чем всегда говорил Лэад: «Добивайтесь взаимодействия с неизбежным».

– Ты опускаешь то, что он подразумевал под словом «взаимодействие», мрачно отозвался Свобода. – Он имел в виду, что неизбежное надо использовать наподобие того, как дзюдоист использует атаку своего противника. Мы забываем его совет, все из нас забывают, а его уже нет с нами.

Некоторое время они молчали, и Джудит прижималась к груди мужа.

Ян, казалось, вновь увидел ореол былой славы Лэада: он скользнул взглядом куда-то за пределы комнаты и тихо сказал:

– Ты не знаешь, как все это было. Ты была еще слишком мала и присоединилась к движению после смерти Лэада. Я сам был всего лишь ребенком, но помню, как мой отец насмехался над ним. Однако, я видел, как этот человек говорил, и по видео, и в натуре, и уже тогда я знал. Не то, чтобы я действительно понимал. Но я знал, что существует высокий человек с красивым голосом, вселяющий надежду в сердца людей, чьи родные погибли под развалинами разбомбленных домов. Мне кажется, потом, когда я начал изучать теорию конституционализма, я пытался вернуть то прежнее чувство… А мой отец только насмехался над ним, но сделать ничего не мог! – Ян умолк. Извини, дорогая. Я тебе рассказывал об этом сотню раз.

– А Лэад умер, – вздохнула Джудит.

Вновь охваченный внезапным гневом, Свобода выпалил то, что прежде никогда не говорил жене:

– Убит! Я в этом уверен. Но не просто каким-нибудь братом, случайно встреченным на темной улице – нет, я слышал слово там, намек здесь, что мой отец имел с Лэадом конфиденциальную беседу: Лэад к тому времени стал слишком большой величиной. Я бросил отцу обвинение в том, что это он убрал Лэада. Он ухмыльнулся и не стал этого отрицать. Именно тогда я порвал с ним. А теперь он пытается убить и дело Лэада!

Ян высвободился из объятий жены и ринулся вон из кухни, вихрем пролетел через столовую и гостиную к выходу. Он надеялся, что дыхание бури охладит кипевшую в нем кровь.

В гостиной сидел, скрестив ноги, сын Свободы Дэвид. Он слегка покачивался, глаза его были полузакрыты.

Свобода резко остановился. Сын его не замечал.

– Что ты делаешь? – наконец спросил Ян. Личность девяти лет от роду повернулась с внезапным изумлением, словно пробудившись ото сна.

– О, хэлло, сэр…

– Я спрашиваю, что ты делаешь? – взорвался Свобода.

Веки Дэвида снова опустились. Выглядывая из-под них, он казался ужасным хитрецом.

– Домашние задания, – пробормотал он наконец.

– Какое, к черту, домашнее задание? И с каких это пор этот тупоголовый негодяй под названием учитель начал предъявлять требования к твоему интеллекту?

– Мы должны тренироваться, сэр.

– Прекрати морочить мне голову! – Свобода подошел к мальчику, встал над ним, уперев кулаки в бока, и посмотрел на него сверху вниз. – В чем тренироваться?

На лице Дэвида появилось мятежное выражение, но потом он, видимо, решил, что лучше не связываться.

– Эл… эл… элементарная настройка. Сначала надо освоить технику, чтобы добиться фак… фактического навыка, нужны годы.

– Настройка? Навыки? – у Свободы снова появилось чувство, что он ловит воду решетом. – Объясни, как ты это понимаешь. Настройка на что?

Дэвид покраснел:

– На Невыразимое Все.

Это был вызов.

– Но постой, – сказал Свобода, с трудом пытаясь сохранять спокойствие. – Ты ходишь в светскую школу – по закону. Там ведь вас не учат религии, не так ли? – он говорил и сам надеялся на это.

Если государство вдруг начало бы покровительствовать какому-то одному из миллиона культов и вероучений в ущерб всем остальным, это было бы гарантией беспорядков – что могло бы превратиться в клин для…

– О, нет, сэр. Это факт. Мистер Це объяснил.

Свобода сел рядом с сыном на пол.

– Что это за факт? Научный?

– Нет. Это не совсем так. Ты сам мне говорил, что наука не может дать на все ответов.

– Не может дать ответ, – механически поправил Свобода. – Согласен.

Утверждать обратное все равно, что утверждать, будто открытие структурных данных есть совокупный итог жизненного опыта людей, а это самоочевидный абсурд.

Свобода почувствовал удовлетворение от четкости своей речи. Здесь было какое-то детское недопонимание, которое можно было выяснить путем разумной беседы. Глядя вниз на кудрявую каштановую голову, Свобода вдруг почувствовал, как его вдруг окатила волна нежности. Ему хотелось взъерошить сыну волосы и позвать его на веранду поиграть в догонялки.

Однако…

– В обычном употреблении, – объяснил он, – слово «факт» служит для обозначения эмпирических данных и тщательно проверенных теорий. Это «невыразимое Все» – явная метафора. Как если бы ты сказал, что наелся по уши. Это просто выражение, а не факт. Ты, должно быть, имеешь в виду, что вы проходите что-то по эстетике: почему на картину приятно смотреть и так далее.

– О, нет, сэр, – Дэвид энергично взмахнул рукой. – Это правда.

Правда, которая выше науки.

– Но тогда ты говоришь о религии!

– Нет, сэр. Мистер Це рассказывал нам об этом. Старшие ребята в нашей школе уже в этой, ну, немного в настройке. Я хочу сказать, что это упражнение еще не дает осо… осо… осознания Всего. Ты становишься Всем.

Не каждый день, я имею в виду…

Свобода снова встал. Дэвид уставился на него. Отец дрожащим голосом сказал:

– Что это еще за чушь? Что означают слова «Все» и «Настройка»? Какова структура этой идентификации, которая, по сути дела, все равно, что идентификация чередующихся четвергов? Продолжай! Ты владеешь основами семантики в достаточной мере, чтобы суметь все объяснить. По крайней мере, ты можешь дать мне понять, где кончается ясность и начинаются мнимые ощущения. Продолжай же!

Дэвид тоже вскочил. Кулаки его были сжаты, в глазах светилось что-то, похожее на ненависть.

– Это не значит ничего, – закричал он. – Ты не знаешь! Мистер Це говорит, что ты не знаешь! Он говорит, что это игра со словами и оп… определениями, логика, все это просто чушь. Эта старая наука нереальна. Ты тянешь меня назад со своей старой логикой и… и… и большие ребята смеются надо мной! Я не хочу учить твою старую семантику! Я не хочу! Я не буду!

Свобода с минуту смотрел на него. Потом опять прошел на кухню.

– Я уезжаю, – сказал он. – Не жди меня.

Дверь гаража с шумом закрылась за ним.

Через несколько минут Джудит услышала, как его машина вырвалась в бурю.

Глава 5

Терон Вульф покачал головой.

– Тч-тч-тч, – с укором поцокал он языком. – Вспыльчивость, вспыльчивость.

– Только не говори мне, что сердиться – значит, проявлять незрелость, – уныло сказал Ян Свобода. – Энкер никогда не писал ничего такого. Это Лэад однажды сказал, что не сердиться «в скверных ситуациях ненормально».

– Согласен, – отозвался Вульф. – И нет сомнения, что ты дал неплохой выход своим эмоциям, прилетев на материк, ворвавшись в однокомнатную квартирку бедного маленького Це и избив его на глазах его жены и детей.

Однако я не понимаю, чего ты этим добился. Пошли, надо отсюда выбираться.

Они вышли из тюрьмы. Почтительный полицейский с поклоном отрыл для них дверцу машины Вульфа:

– Извините нас за ошибку, – сказал он.

– Все в порядке, – ответил Вульф. – Вы были обязаны арестовать его, он ведь устроил кое-что похлеще, чем обычный скандал на нижнем уровне; и кроме того вы же не знали, что он – сын Комиссара Психологии (Свобода устало скривил губы). Но вы хорошо сделали, что позвонили мне по его настоянию.

– Не желаете ли вы предъявить какие-нибудь обвинения против субъекта Це? – спросил офицер. – Мы уж примем меры, сэр.

– Нет, – ответил Свобода.

– Ты даже мог бы послать ему цветов, Ян, – предложил Вульф. – Он всего лишь наемник, выполняющий то, что ему прикажут.

– А кто заставил его стать наемником? – рявкнул Свобода. – Мне уже надоело это хныканье: «Не вини меня, вини систему». Никакой системы нет: есть люди, которые делают либо хорошее, либо плохое.

Великолепный, как Юпитер, Вульф первым занял место в машине. Затем он включил контроль, аэрокар прошелестел по взлетной полосе и поднялся в воздух. Ночь все еще не кончилась, и по-прежнему дул ветер. Огни Верхнего уровня, похожие на драгоценную паутину, призрачно сияли над кромешной тьмой Нижнего уровня.

Висевшая над восточным горизонтом горбушка Луны посылала мерцающие лучи, которые отражались от черной поверхности бессонной Атлантики.

– Я распорядился, чтобы твою машину отогнали ко мне домой, я послал Джудит записку, чтобы она не волновалась, – сказал Вульф. – Может быть, не стоит тебе сейчас заваливаться домой и будить ее? Поедем лучше ко мне и проведем завтрашний выходной вместе. Тебе нужно прийти в себя.

– Хорошо, – бросил Свобода.

Вульф перевел автопилот на круиз, протянул Свободе сигарету и достал еще одну для себя. Когда он сделал затяжку, красный огонек сигареты обрисовал его профиль на фоне темноты – бородатый Будда с легкой улыбкой Мефистофеля.

– Послушай, – сказал он, – ты всегда относился к вспыльчивым натурам, но, по крайней мере, старался быть уравновешенным. Иначе ты не стал бы конституционалистом. Давай подойдем к ситуации объективно. Почему тебя волнует, кем станут твои дети? Я имею в виду, что ты, естественно, хочешь, чтобы они были счастливы и так далее, но почему их счастье должно быть похоже на твое?

– Давай не будем забираться в дебри гедонизма, – сказал Свобода с усталым раздражением. – Я хочу, чтобы мои дети стали настоящими людьми.

– Другими словами, не только личностям, но и культурам личностей присущ инстинкт самосохранения, – пробормотал Вульф. – Очень хорошо.

Согласен с тобой. Наша личная культура, твоя и моя, особое значение придает умственным способностям – может быть, даже чересчур большое значение, если это касается человека, обладающего безупречным здоровьем.

Тем не менее мы считаем, что потенциально выбрали самый лучший образ жизни. Наша культура поглощается другой, новой, которая возвеличивает неопределенные подсознательные и внутренние функции организма. Так что мы становимся похожи на еврейских фанатиков, английских пуритан, русских староверов – на любую секту, пытающуюся восстановить определенные основы, которые, как чувствуют члены этой секты, начали расшатываться. А на самом деле, как и все другие, мы создаем нечто совершенно новое, но давай не будем омрачать твою прекрасную самонадеянную устремленность излишним анализом. Подобно им, мы вступаем во все более острое противоречие с окружающим нас обществом. В то же время наше учение становится популярным среди людей какого-то определенного класса и распространяется по всему миру. Это, в свою очередь, настораживает приверженцев существующего порядка. Они начинают действовать, чтобы ослабить наше влияние. Мы проявляем ответную реакцию. Разногласия усиливаются…

– Ну и что? – нетерпеливо перебил его Свобода.

– А то, – ответил Вульф, – что я не представляю себе, каким образом мы можем избежать все продолжающегося обострения конфликта, при котором физическое насилие остается самым действенным методом. Но я лично против того, чтобы бедные учителя, не имеющие никаких дурных намерений, попадали в больницы.

Свобода порывисто выпрямился.

– Уж не имеешь ли ты в виду еще одно восстание? – воскликнул он.

– Во всяком случае, не такое, как последнее, потерпевшее полное фиаско, – сказал Вульф. – Зачем нам разделять участь староверов? Мы должны взять в качестве аналога Содружество Пуритан. Нам потребуется терпение… да, и осторожность, друг мой. Организация – вот, что нам необходимо. Не обязательно соблюдать разные формальности, главное – мы должны научиться действовать как единое целое, как группа. Достичь этого будет несложно: ты не единственный, кого новая школьная система приводит в негодование.

Будучи объединены в одну организацию, мы сможем приступить к тому, чтобы дать почувствовать, каков наш вес. Например, можно устраивать бойкоты, давать взятки определенным должностным лицам, и, пожалуйста, не падай в обморок, если я скажу, что Нижний уровень может в изобилии предоставить убийц по очень сходным ценам.

– Понятно, – голос Свободы звучал уже несколько спокойнее. Давление. Да. Возможно, нам удастся хотя бы восстановить наши школы, если не удастся нечто большее.

– Давление, однако, вызовет ответное давление. Это вынудит нас еще больше усилить свой нажим. Возможно, и даже весьма вероятно, что в итоге начнется война.

– Что? Нет!

– Или государственный переворот. Но все-таки гражданская война наиболее вероятна. А поскольку некоторые офицеры армии и полиции уже присоединились к конституционализму, и мы можем надеяться завербовать еще, то у нас есть шанс выиграть. Если, конечно, мы будем действовать осторожно. Такое дело нельзя искусственно подгонять. Но… мы могли бы начать потихоньку запасать оружие.

Свобода вновь пришел в раздражение. Он видел на улицах мертвецов, когда был еще ребенком. На сей раз дело могло бы дойти даже до смертоносной силы ядерной бомбы или до искусственной чумы. И можно ли будет потом что-нибудь восстановить на этом усовершенствованном шарике?

– Мы должны найти другой выход, – прошептал он. – Мы не должны позволить, чтобы дело зашло так далеко.

– Возможно, нам просто придется избрать этот путь, – сказал Вульф. Так или иначе, нужно чем-нибудь пригрозить. В противном случае мы вынуждены будем просто отправиться к праотцам.

Вульф посмотрел на профиль сидевшего рядом с ним человека, четко вырисовывающийся на фоне звездного неба. Буквально у него на глазах он становился все более твердым в решимости, которая могла впоследствии превратиться в фанатизм. Вульф чуть было не прочел вслух мысли Яна Свободы, но сумел вовремя сдержать себя.

Глава 6

Комиссар Свобода посмотрел на часы.

– Убирайтесь, – сказал он. – Проваливайте все.

Удивленные охранники повиновались. Только Айязу остался, как всегда, ему не нужно было ничего говорить. Некоторое время в большом зале не было слышно ни слова.

– Ваш сын сейчас придет, да? – спросил японец.

– Через пять минут, – ответил Свобода, – он будет точен, насколько я его знаю. Но вообще-то времена меняются, а мы не разговаривали с ним уже целую сотню лет.

Он почувствовал, что уголок его рта нервно подергивается. Этот проклятый тик никак не хотел успокаиваться, чтоб ему провалиться до седьмого круга Дантова ада! Ну, перестать же, ну, пожалуйста! – похожий на карлика человек выбрался из кресла и захромал через весь зал к прозрачной стене.

Внизу мерцали нагретые купола башен и стальные магистрали, но в бледном небе царила зима, и морозное солнце казалось ужасно далеким.

Затянулась в этом году зима. Свобода сомневался, кончится ли она вообще когда-нибудь.

Правда, время года не имело большого значения, если жизнь протекала в служебных помещениях. Но ему бы хотелось вновь увидеть, как цветет вишневый сад на крыше этого дома. Сам он никогда не позволял разводить на крыше зелень. Ему хотелось сохранить на земле хотя бы жалкие остатки естественной природы.

– Интересно, неужели в этом причина увядания технологической цивилизации? – вслух размышлял он. – Возможно, дело даже не в истощении ресурсов, не в бесконтрольной одержимости воспроизводства, не в падении грамотности и распространении мистицизма и тому подобном.

Возможно, это было всего лишь следствием, а настоящая причина заключается в коллективном бессознательном мятеже против всего этого металла и машин. Если мы возникли среди лесов, разве мы отважимся вырубить на Земле все деревья?

Айязу не ответил. Он привык к таким монологам своего хозяина и с сочувствием посмотрел на Свободу своими маленькими глазками.

– Если это так, – продолжал Свобода, – то тогда мои маневры, возможно, не служат никакой конечной цели. Но что поделаешь, мы – люди практические – не можем позволить себе тратить время на остановки и размышления.

Собственный сарказм привел его в несколько приподнятое расположение духа. Он вернулся, сел около своего стола и стал ждать, зажав между пальцами сигарету.

Едва пробило девять, дверь отворилась, и вошел Ян. Первая мысль потрясенного Свободы была о Бернис.

О, Господи, он совсем забыл, что у мальчика глаза точно такие же, как у Бернис, а она уже шестнадцать лет, как лежит в земле. Несколько секунд он сидел в полнейшей отрешенности.

– Итак? – холодно произнес Ян.

Свобода обхватил себя за худые плечи и сказал:

– Садись.

Ян пристроился на краешке стула и посмотрел на отца. Старый Свобода отметил, что сын похудел и стал более нервным: юношеская неуклюжесть его исчезла. Строгое непреклонное лицо возвышалось над простым голубым мундиром.

– Куришь? – спросил Комиссар.

– Нет, – ответил Ян.

– Надеюсь, дома все в порядке? Твоя жена? Дети?

Про себя Комиссар подумал:

«У большинства людей есть право видеть своих внуков. Ах, перестань пускать сопли, консервированный Макиавелли!»

– Физически все здоровы, – сказал Ян. Голос его был подобен металлу.

– Вы, Комиссар, человек занятой. Я не хочу отрывать у вас время по пустякам.

– Нет, безусловно, нет, – Свобода сунул в рот сигарету, вспомнил, что все еще держит в руке вторую сигарету и яростно смял ее.

Самообладание, наконец, вернулось к нему, и тон его стал сухим:

– Когда впервые возник вопрос о необходимости совещания между мной и представителем новой Конституционалистической Ассоциации, мне казалось наиболее естественным встретиться с вашим президентом, мистером Вульфом.

Возможно, кажется странным, что вместо его я выбрал тебя, ведь ты всего лишь мечтатель, состоящий членом вашего политического комитета.

Ян поджал губы:

– Я надеюсь, ты пригласил меня не для того, чтобы взывать к моим эмоциям.

– О, нет. Дело в том, что мы с Вульфом уже провели несколько бесед, Свобода-старший хихикнул. – Ах-ах. Это удивило тебя, не так ли? Если б только я пришел к решению уничтожить твою организацию, я бы предоставил тебе возможность попсиховать по поводу этого факта. Но я скажу тебе правду: Вульф просто несколько раз говорил со мной по визору, осторожно зондируя почву по некоторым вопросам. Естественно, это побудило меня, в свою очередь, прозондировать нужную мне почву, но в итоге мы пришли к молчаливому соглашению.

Свобода оперся на локти, выпустил облако дыма и продолжал:

– Твоя организация была основана несколько месяцев тому назад.

Конституционалисты всего мира тысячами вступали в нее. Однако при этом они преследовали разные цели. Одним нужна была трибуна, чтобы с нее изливать свои печали, другим, вне всякого сомнения, – революционное подполье, большинство же, вероятно, просто таило слабые надежды на взаимопомощь.

Поскольку вы еще не приняли никакой четкой программы, никто из них пока не разочарован. Но сейчас настало время, когда ваш комитет либо должен выступить с определенным планом действий, либо стать свидетелем того, как ваши последователи возвращаются в изначальное студнеобразное состояние, он сделал преднамеренную паузу.

– План у нас есть, – резко возразил Ян. – Раз уж ты так много знаешь, я скажу тебе, каков будет наш первый шаг. Мы собираемся подать официальное прошение об отмене твоего так называемого Декрета об образовании. Не скрою, что мы имеем определенное влияние на некоторых твоих коллег Комиссаров. Если прошение не будет удовлетворено, мы примем более решительные меры.

– Экономическая блокада, – большая лысая голова Свободы закивала в такт его словам. – Бойкоты и замедление темпов работ. Если это не поможет, то забастовки, замаскированные под массовые прошения об отставке.

Следующее средство, без сомнения, – гражданское неповиновение. Ну, а потом – о, да. Классический пример.

– Классический, потому что действенный, – сказал Ян.

Щеки его горели, и он вновь стал похожим на мальчишку, вызвав в сердце Свободы щемящую боль, которая всегда не давала ему покоя при мысли о жене.

– Не всегда, – вслух сказал он.

– Ты мог бы избавить нас от множества бед, отменив свой Декрет об образовании без промедления. В этом случае мы, возможно, согласились бы пойти на компромисс относительно некоторых других вопросов.

– О, но я не собираюсь.

Свобода молитвенно сложил руки, поднял глаза к небу и, держа сигарету в зубах, благочестиво забубнил, словно запел псалом:

– Общественные интересы требуют государственных школ.

Ян вскочил, ощетинившись:

– Тебе прекрасно известно, что это всего лишь ширма, чтобы легче было уничтожить нас!

– Вообще-то, – сказал Свобода, – я запланировал некоторые изменения в программе на следующий год. Время, которое отдано сейчас критическому анализу литературных произведений, будет использовано более целесообразно: мы заменим анализ механическим заучиванием. Ну, а потом, поскольку галлюциногены начинают выполнять более социально важную роль, практический курс с их надлежащим использованием…

– Ах, ты сморчок из канализационной трубы! – взвизгнул Ян.

Он сделал стремительный выпад через стол. Айязу тут же оказался рядом с ним, хотя, казалось, не сделал ни одного шага, чтобы преодолеть разделяющее их расстояние. Ребром ладони он ударил Яна по запястью. Другой рукой с негнущимися пальцами ткнул его в солнечное сплетение. Ян резко выдохнул и качнулся назад.

– Осторожнее, – предупредил Свобода.

Суставы его пальцев побелели, так сильно он сжал край стола.

– Я не причинил ему вреда, сэр, – заверил хозяина Айязу.

Он толкнул Яна в кресло и начал массировать его плечи и основание черепа.

– Через минуту он снова начнет дышать, – и добавил с плохо скрытой яростью:

– Не следует так разговаривать с отцом.

– Насколько я понимаю, – заметил Свобода, – он, возможно, был прав.

Наконец, остекленевшие глаза Яна стали нормальными. Однако, еще некоторое время все молчали.

Свобода зажег другую сигарету и уставился в пространство. Он хотел посмотреть на сына, ведь другого случая могло уже не представиться, но это нарушило бы его тактику.

Ян осел под нажимом огромного Айязу. Наконец он мрачно сказал:

– Я не буду извиняться. Я надеюсь, ты не ждал ничего другого.

– Возможно, и вообще ничего не ждал, – Свобода сцепил пальцы и, положив на них подбородок, посмотрел на сына. – Безусловно, всем вашим действиям будет оказано сопротивление. И все же я лишь хочу подчеркнуть, что даже если бы оно не было оказано, конфликт все равно бы усугублялся, правда, чуть медленнее, но с тем же самым конечным результатом.

Ты так и не дал мне объяснить, почему ты, а не Вульф был выбран мною в качестве настоящего представителя вашей организации. Дело в том, что ты молод и горяч, поэтому как выразитель интересов грядущего поколения конституционалистов ты гораздо лучше, чем более старший, более осторожный и менее внушаемый человек.

Экстремисты в вашей партии могли бы отвергнуть любое компромиссное соглашение, сделанное Вульфом, просто потому, что он – Вульф, это очевидно. Но если план будет одобрен тобой, они прислушаются.

– Какое соглашение мы можем заключить? – огрызнулся Ян. – До тех пор, пока ты не вернешь нам детей..

– Пожалуйста, давай без сентиментальных оборотов. Позволь, я объясню тебе, в чем главная трудность. Ты и правительство – представители противоположных способов жизни, которые просто невозможно примирить.

Когда-то, может быть, и была возможность сосуществования.

Не исключено, что она вновь появится в будущем, когда разногласия перестанут казаться такими бесконечными. Но не теперь. Только представь себе, что мы действительно сдались, отменили Декрет об образовании и восстановили вашу систему частных школ.

Для вас это будет победа, а для нас – поражение. Вашим завоеванием будет не только ближайшая цель, но также вера, поддержка, сила. Мы же, соответственно, все это потеряем.

Вы незамедлительно выдвинете новые требования, поскольку, кроме школьной реформы, у вас есть и другие недовольства. Получив назад свои школы, вы, чего доброго, захотите вернуть право на критику правительства и политических основ государства. Если вы добьетесь этого, вам понадобится право на публичную агитацию. Получив его, вы потребуете представительство в Комиссии Стражей. Затем, – но, впрочем, нет нужды описывать все это в деталях.

Мне кажется, лучше всего было бы решить вопрос сейчас, раз и навсегда, прежде чем вы станете слишком сильны. И поэтому вы зря надеетесь на поддержку со стороны моих коллег.