Текст книги "Дети морского царя"

Автор книги: Пол Уильям Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

Длинная шея Тупилака вытянулась вверх над бурлящей водой. Акулья пасть снова раскрылась и метнулась к носу их лодки. Затрещали, разламываясь на куски, доски корпуса. Хакон повалился на дно яла. И тогда Тоно прыгнул в воду.

Несколько мгновений ушло на то, чтобы выдохнуть воздух и наполнить легкие морской водой. Холодные зеленоватые потоки вокруг были мутными, но Тоно все же разглядел над своей головой темный хаос метавшихся по поверхности теней. Шум битвы ударял в виски глухими гулкими ударами. У воды был резкий запах железа и привкус человеческой крови. Останки рассеченного надвое норвежца, медленно вращаясь, опускались на дно, где уже караулили добычу падальщики – морские угри.

Перед тем как выйти в море, Хакон сказал Тоно:

– Мы будем его отвлекать столько, сколько сможем продержаться. А ты ударишь снизу, из воды. Все окончится быстро.

Тоно взял нож в зубы и поплыл вперед. В эту минуту он забыл о всяком страхе, забыл и о самом себе. Не было ни его, ни Тупилака, ни людей, осталось одно – смертельная схватка с врагом. Отсюда, из глубины, днища лодок казались черными тенями с искаженными из-за преломления света очертаниями. Вокруг них простирался разбитый на множество искрящихся зеленых осколков свод, которым был огражден сверху подводный мир Тоно. Лучше и яснее, чем днища лодок, был виден Тупилак, его округлое брюхо… Тоно увидел ремни, которыми были стянуты и скреплены моржовые шкуры, услышал запах липкой грязи, гнили и разлагающикся человеческих трупов. Огромные перепончатые лапы с острыми как косы когтями мощно рассекали воду. Тоно поплыл вверх к брюху между лапами.

Он нанес Тупилаку удар ножом и быстро опустился вниз. На месте шва в брюхе, куда ударил клинок, теперь зиял длинный разрез. К Тоно метнулась когтистая лапа чудовища. Он успел увернуться.

Потом он снова подобрался к брюху Тупилака. Из разреза бежали пузыри воздуха, вываливались человеческие кости. Тупилак неистово забил хвостом и бросился на норвежцев. Море клокотало и бурлило, шум оглушил Тоно.

Задержав дыхание, чтобы не чувсвотовать смрада разлагающихся тел, который шел из распоротого брюха чудовища, он схватился за края разреза и изо всей силы рванул их в стороны, чтобы расширить дыру. И в эту минуту его поразил удар в спину. Он выронил нож и едва успел уйти в глубину от следующего удара огромной лапы.

Тупилак заревел. Акулья голова обернулась назад, шея выгнулась дугой: Тупилак хотел увидеть, кто нападает на него снизу. Загребая лапами и хвостом, он развернулся головой к Тоно. «Если бы в лодках были не норвежцы, а иннуиты, – мельком подумал Тоно, – они догадались бы вонзить в шкуру Тупилака десяток гарпунов с привязанными к ним пузырями с воздухом. И тогда этой огромной туше стало бы трудно разворачиваться». Впрочем, чудовище-людоед и без того было неповоротливым и медлительным. Тоно поплыл вокруг Тупилака. Нужно подобраться к нему вплотную, но как? Любой ценой нужно было добить чудовище. Брюхо было распорото, и теперь внутри стал виден остов, который уже начал кое-где отделяться от шкуры. Но лапы и хвост оставались невредимыми и били по воде, акулья пасть угрожающе щерила зубы. Тоно подплыл к Тупилаку сзади, здесь лапы и голова не могли до него дотянуться. Он вытащил из ножен второй нож и, схватив хвост у самого основания, принялся вспарывать шкуру. Хвост дергался и бился, вырывался, хлестал Тоно по ногам.

Ему не удалось полностью перерубить толстый, сделанный из плотной кожи хвост. И все же, когда он выпустил его из рук, хвост бессильно повис.

Теперь он был не опасен. Перед глазами Тоно поплыли темные пятна, голова закружилась. Нужно было немного передохнуть.

То ли чудовище что-то заподозрило, то ли услышало повеление колдуна, своего создателя, но Тупилак снова бросился к лодкам. Если он их потопит и люди погибнут, что будет с Эяной? Вряд ли заложницу отпустят. С этой мыслью Тоно начал подниматься к поверхности, чтобы посмотреть, что происходит наверху. И тут он услышал оглушительный треск – это Тупил ак ударил в деревянный корпус яла.

Та лодка, которая первой подверглась нападению Тупилака, беспомощно кружилась на месте, но вскоре остававшиеся на ней четверо норвежцев вычерпали воду со дна и выловили упавшие за борт весла. Тупилак в это время наносил удар за ударом по лодке Хакона. Обшивка уже была оторвана во многих местах, во все стороны торчали обломки досок, форштевень был сокрушен. Акулья голова расправлялась с теми, кто был на корме яла. Где же командир? Его сын Йонас рубил чудовище боевым топором, рядом с ним взмахивал секирой Стайнкил. И тут Тоно увидел, как челюсти схватили Стайнкила, сжались… Полилась кровь. Стайнкил повалился на дно лодки. Вместо правой руки у него торчал красный обрубок.

Хакон стоял впереди, над обломанным штевнем. По-видимому, он был тяжело ранен. Алая кровь заливала его лицо и грудь – яркое красное пятно под серым, как волчья шкура, небом. Удивительно, но Хакон заметил Тоно, который вынырнул на поверхность в нескольких ярдах от лодки.

– Ты, водяной! Будешь помогать нам или нет? – крикнул Хакон и, вероятно, испугавшись, что Тоно ответит нет, поднял со дна лодки якорь. Этот якорь остался у гренландских поселенцев с лучших времен.

Он имел деревянное веретено, но лапы, шток и кольцо были железные, спускали и поднимали якорь на канате, сплетенном из моржовой кожи.

После того как чудовище изувечило Стайнкила, Йонас отступил. Еще двое в страхе прятались на дне лодки. Хакон шатаясь перешел на корму. С разбитой скулы у него текла кровь. Он поднял тяжелый якорь и обрушил его на голову Тушилака. Якорная лапа вонзилась чудовищу в глаза и намертво застряла в глазнице. Челюсти метнулись к Хакону, щелкнули – он отскочил назад. Тупилак успел вырвать кусок мяса из плеча норвежца.

– Все в воду! Спасайся кто может! – крикнул Хакон. – Добей эту тварь, Тоно. – И Хакон повалился на дно лодки.

К Тоно уже вернулись силы. Он бросился к Тупилаку и, не обращая внамания на когтистые лапы, вспорол брюхо чудовища от края до края.

Мельком Тоно увидела как люди с лодки Хакона прыгали в воду. Тупилак не пытался их схватить – Тоно нанес ему слишком тяжелые раны.

Он снова ударил ножом. Тупилак нырнул, чтобы схватить нападавшего. Но это не удалось, потому что сзади за ним на якорном канате волочилась лодка, которая то и дело застревала между льдинами, Тоно ударял и ударял ножом, каждый кусок моржовой шкуры, который он отрывал от остова, возвращался туда, откуда пришел по велению шамана – в царство смерти. И наконец, моржовая шкура всплыла на поверхность.

Голова Тупилака пошла ко дну и сгинула в черной тьме. Волнение улеглось, вода снова стала чистой и прозрачной. Вынырнув на поверхность, Тоно наполнил легкие воздухом и поплыл к лодке. В свежем ветре, который остудил его разгоряченное лицо, Тоно почувствовал нечто вроде холодной сдержанной похвалы.

Но именно теперь, когда, казалось бы, можно было подняться на борт лодки, он понял, что там ему грозит опасность. В шестивесельной лодке находились девять человек, в бортах зияли пробоины, лодка была перегружена. Людей было девять, потому что Хакона и Стайнкила подобрали в море и положили на дне яла. Люди в ужасе смотрели на Тоно, их страх перед ним был неистребим. Рука Стайнкила была замотана тряпки, очевидно, рана оказалась не смертельной. Зато Хакону жить осталось недолго. Его тело было распорото от ключиц до паха, из раны вывалились внутренности, видны были кости.

И вдруг Хакон очнулся. Его мутно-голубые глаза встретились с горящими янтарными глазами Тоно. Принц лири едва расслышал прерывистый шепот норвежца:

– Благодарю тебя, водяной. Йонас, я поклялся честью… Прости, водяной, я тогда солгал… про ваше племя, про водяных…

– У вас есть родные, подумайте сейчас о них, – мягко посоветовал Тоно.

– Да, моя дочь… Она тебе скажет, что… Я не могу унижаться, но…

Найди мою дочь, попроси ее, умоляй… – Хакон задыхался. – Если она все-таки не захочет вернуться, скажи ей, что я… что я никогда не отрекался от моей Бенгты. Что я буду молиться за нее, когда попаду в чистилище…

– Хорошо. Мы с сестрой передадим Бенгте ваши слова.

Хакон слабо улыбнулся.

– Может, и есть у вас, водяных, душа…

Через несколько минут Хакон испустил дух.

10

Благодаря сверхъестественному чутью существа Волшебного мира умеют находить такие следы, которых никогда не заметит ни один смертный человек. И тем не менее Тоно и Эяне пришлось искать следы иннуитов в течение нескольких дней. Они бродили по Гренландии и в ее прибрежных водах под покровом темноты, долгими осенними ночами. В конце концов им удалось разыскать новое поселение иннуитов.

Стойбище находилось в укромной узкой долине, которая спускалась меж высоких холмов к небольшой бухте. От увядших мхов все еще пахло свежестью, ступать по ним босыми ногами было приятно. Карликовые березы и искривленные ветром ивы пытались удержать на своих ветвях последние желтые листки. Над холмами вздымались лилово-серые горы с белыми шапками снегов. На их восточных склонах призрачно мерцали зеленоватые льды глетчеров. Солнце, уже клонившееся к закату, окружал морозный ореол, лучи наклонно скользили в прозрачном неподвижном воздухе.

Когда двое высоких незнакомцев, одетые в туники из рыбьей чешуи, подошли к жилищам иннуитов, бродившие по стойбищу собаки подняли лай, но тут же затихли, учуяв запах пришельцев. Однако собаки не убежали, трусливо поджав хвосты, как собаки на дворе Хакона. На лай вышли охотники с гарпунами, луками и ножами в руках. Но никто не стал угрожать пришельцам. Женщины продолжали заниматься своими делами, детей они, правда, подозвали поближе, но ни дети, ни женщины не подняли злобного или испуганного крика.

Все здесь, по-видимому, были довольны жизнью и радовались богатой добыче, которую принесли охотники. Над огнем варилось мясо тюленя и медвежатина, от котлов шел вкусный запах. Большие куски запасенного на зиму мяса висели на крючьях, кругом лежали тщательно выскобленные ножом звериные шкуры. Женщины кормили детей, давая им разжеванное мясо. Поскольку холмы надежно защищали долину от холодного ветра, семьи иннуитов жили в островерхих шатрах из моржовых шукр. Заглянув в оди из шатров, Тоно и Эяна обнаружили, что в нем живет художник: возле входа стояло незаконченное произведение – вырезанная из кости фигурка овцебыка. Работа была превосходная.

Войдя в поселок, брат и сестра подняли вверх руки и сказали:

– Мир вам! Вспомните, мы встречались. Мы друзья.

Люди положили на землю оружие. Первым заговорил муж Бенгты Миник:

– Мы не сразу вас узнали. Солнце ослепило наши глаза. Нам стыдно.

Тут и сама Бенгта выбежала им навстречу.

– Вы не выдадите нас норвежцам? Обещайте не говорить им, где находится наше стойбище, – попросила она по-норвежски.

– Не скажем. Мы принесли вам вести о норвежцах.

– И плохую весть для тебя, дорогая, – добавила Эяна, взяв Бенгту за руки. – Твой отец умер. Его убил Тупилак. Твой отец и Тоно сражались с ним. Они уничтожили чудовище. Твой отец отомщен. В последний час он велел передать тебе свое благословение.

– О-о!

На несколько секунд Беягта словно окаменела. Светлый пар от ее дыхания поднимался и таял в ярко-голубом, как глаза Бенгты, небе. От копоти ее золотистые волосы потемнели, кроме того, она, теперь не заплетала их в косы, а стягивала узлом на макушке, как и все женщины иннуитов. Вид у Бенгты был здоровый, цветущий. Одета она была в великолепные меха, которым могла бы позавидовать любая королева.

– Отец!.. Ах, я не могу представить себе… – Бенгта заплакала. Эяна обняла ее и стала успокаивать.

Миник прислушивался к разговору, стараясь понять, о чем идет речь. Он подошел к жене, грубовато потрепал ее по плечу и сказал на языке иннуитов:

– Вы уж ее простите. Она еще не умеет себя вести, как подобает женщине. Но мы надеемся, что скоро она всему научится. Сейчас моя вторая жена Куяпикасит приготовит вам поесть и постелит постели. – Миник смущенно улыбнулся, чувствуя неловкость из-за недостойного поведения Бенгты.

Но тут окружившие пришельцев иннуиты расступились, и вперед вышел Панигпак. Изрезанное морщинами лицо шамана выражало беспокойство.

– Кажется, кто-то утверждает, будто ему известно, что такое Тупилак? – сказал шаман.

Тоно невозмутимо поглядел на него с высоты своего огромного роста и ответил:

– Ты не ошибся.

Они с Эяной заранее обдумали, как себя вести и что говорить иннуитам.

Тоно сжато и бесстрастно рассказал о сражении с Тупилаком.

Люди заволновались, Панигпак пошатнулся, как будто его поразил тяжкий удар.

– Я – глупец, – мрачно сказал он. – Направил чудовище против тебя, хотя ты не причинил нам никакого зла.

– Ну, кто же мог это предвидеть? – сочувственно заметил Тоно. – Но слушай дальше, я еще не все рассказал. Когда мы вернулись в Вестри-бюгд, Йонас Хаконссон послал своих слуг к работников ко всем жителям поселка и велел им собраться на тянг – это такое общее собрание, на котором принимают важные решения. Моя сестра… Йонас послушался ее совета, и объявил людям решение, которое она подстазала.

И с тем, что я предложил, норвежцы тоже согласились. Как вы понмаете, они дрожали от страха, хоть и говорили, что мы посланы им Великой Природой, чтобы спасти их от гибели. – Тоно нарочно не сказал «Богом», употребив вместо этого более доступное разумению иннуитов понятие. – Мы заметили, что жители Вестри-бюгда до сих пор не погибли только благодаря силе и ловкости Хакона. Мы предостерегли их, рассказав о том, что узнали от мудрых обитателей моря: эта земля будет становиться все менее и менее пригодной для жизни людей, и в конце концов все они погибнут голодной смертью, если останутся на севере. Большинством голосов тинг принял решение переселяться на юг Гренландии. Но для этого норвежцы должны быть твердо уверены, что никто не нападет на их лодки, когда они тронутся в путь. Мы с сестрой пришли к вам как посланники от жителей Вестри-бюгда. Вы должны дать обещание, что летом норвежцы смогут беспрепятственно уйти по морю на юг. И тогда север Гренландии будет принадлежать вам безраздельно.

Иннуиты радостно завизжали и пустились в пляс. В то же время, они как будто не столько были обрадованы, сколько пришли в дикое возбуждение.

Если они и радовались, то прежде всего тому, что настал конец непримиримой вражде, а не тому, что одержали победу над врагами.

– Обещаю, все обещаю, – сказал шаман. – Немедленно отправлюсь к Седне, попрошу, чтобы она послала соседям хорошую погоду и богатый улов. И еще об одном спрошу Хозяйку моря. Может быть, она, повелительница глубочайших глубин, знает что-нибудь о вашем племени и скажет мне.

– Бенгта, – тихо обратилась Эяна к дочери Хакона, – ты должна подумать о своем будущем и о будущем твоей дочери. Надо решать.

Бенгта отстранилась от Эяны. От слез на ее грязных щеках остались две светлые дорожки; под слоем грязи и копоти кожа была белоснежной, как цветы боярышника. Но слезы уже высохли. Гордо вскинув голову, Бенгта громко сказала на норвежском языке:

– Я все решила за себя и за дочь. Еще в прошлом году, когда выбрала в мужья Миника.

Брат и сестра с удивлением смотрели на Бенгту. Та сжала кулаки и стойко выдержала их взгляд. Все иннуиты разом умолкли.

– Да, – сказала Бенгта, – Вы что, думали, он увез меня с собой просто так, ради забавы? Он никогда не совершит насилия над женщиной и никогда не обманет. Он попросту не знает, что обман и насилие вообще возможны. Мы подружились еще в детстве. Он хотел отвезти нас с Хальфридой назад, к отцу. Это я упросила его позволить нам остаться, и он по своему милосердию уступил. Да, по милосердию. У него добрая хорошая жена, она встретила меня как подругу. Лишь у немногих иннуитов по две жены. Иногда, если им этого хочется, они на время уступают друг другу своих жен. Раз вы пришли из Волшебного мира, то, по-моему, должны понимать, что между друзьями любые отношения чисты. Ну а я что?

Я не владею ни одним из множества умений, которыми должна обладать женщина племени иннуитов. Но я поклялась, что буду учиться и приобрету все необходимые навыки. Дайте только срок, я не буду обузой мужу.

– Значит, ты его любишь? – тихо спросила Эана.

– Не так, как Свена любила… Но зато, что Миник такой, каким я его знаю… Да, люблю.

Было не вполне ясно, что понял Миник из потока ее слов. Однако он покраснел, и на его лице заиграла счастливая смущенная улыбка.

– Все мои надежды – он и дочь, – сказала Бенгта. – А на кого еще я могу надеяться? Сколько я себя помню, всегда я была вместе с иннуитами, разговаривала с ними, слушала их рассказы. От них я узнала о том, что к нам идет вечная зима с лютыми холодами. Иннуиты рассказывали, как меняется жизнь Гренландии – что год от году все шире разрастаются ледники, все раньше замерзает осенью и все позже очищается от льдов весной море. И вот я сидела в холодном доме, без огня, возле трех покойников. Моя девочка ослабела от голода и плакала у меня на руках. Я знала наверняка: и я, и дочь обречены на смерть.

Весь наш нищий поселок упорствовал, упрямо держался за нищенскую жизнь, в конце концов нищета нас задушила. Да, ны могли бы перебраться в Остри-бюгд или в Мид-бюгд, но там мы прозябали бы все в той же нищете. Тогда как иннуиты – посмотрите вокруг! У иннуитов нет этого несгибаемого норвежского упрямства. Они научились жить в суровой Гренландии и живут прекрасно. А ты, Эяна, будь ты на моем месте, разве ты упустила бы случай войти в племя иннуитов?

– Нет, конечно. Но я не христианка.

– Ах, да что такое церковь! Сборище невежд, которые бормочут что-то бессвязное и не в силах что-либо сделать. Побоюсь ли я адского пекла, если пережила адский холод?

Но тут душевные силы изменили Бенгте: она закрыла глаза и чуть слышно прошептала:

– Но то, что я погубила отца… Это я буду искупать долго.

– Не понимаю, – удивилась Эяна. – После того как ты ушла из дому, твой отец мучил беспомощных несчастных людей. Ты, наверное, и не догадываешься, какую неистовую любовь к тебе таил в сердце этот суровый человек, А после тех злодейств, которые он совершил, разве не должны были родные убитых людей попытаться отомстить или хотя бы хорошенько припугнуть убийцу?

– Тупилак был моим, – простонала Бенгта. – Это я вспомнила о сказочном чудовище, когда иннуиты решили отправить меня домой. Они хотели мира.

И я не давала покоя шаману, пока он не создал Тупилака. Во всем виновата только я! – Бенгта упала на колени. – Я говорила и шаману, и всем остальными что бы они ни предпринимали, все будет впустую, чем острей будет борьба за жизнь, тем острей будет вражда между нами и норвежцами, тем больше будет проливаться крови. Я говорила: надо заставить норвежцев уйти, потому что пока они здесь, вражда не кончится. Любой ценой мы должны добиться, чтобы они переселились на юг, пусть даже ценой человеческих жизней. Ведь переселение будет для них благом. Я искренне так считала. Святая Дева Мария, Матерь Божия, клянусь Тебе, я хотела только добра!

Эяна подняла Бенгту с колен и обняла.

– Понимаю, – задумчиво сказал Тоно. – Ты хотела, чтобы. твои родные, друзья, те, кого ты любила в юности, ушли на юг, пока это еще возможно. Но ведь будущей весной шаман должен был призвать к себе и разрушить свое создание, независимо от того, уйдут норвежцы или останутся. Правильно я говорю?

– Да… – неуверенно ответила Бенгта, не поднимая головы. – Тупилак убил моего отца…

– Как мы уже сказали, умирая он тебя благословил. – Тоно глубоко задумался. – И все же, как это странно… Непостижимо… Кровожадное чудовище, порожденное не ненавистью, а любовью…

Атитак, вторая жена Миника, та, что когда-то была Бенгтой, держалась с невозмутимым достоинством и усердно помогала иннуитам готовить праздничное угощение. В ту ночь сполохи северного сияния сверкали как никогда ярко и озаряли полнеба.

11

Лето миновало, снова пришла осень. Цветущий вереск покрыл ютландские пустоши розовато-лиловым ковром, жарко запылали гроздья рябин, оделись золотом трепещущие осины. В небе разносилась одинокая песня странников – диких гусей. На утренней заре уже шел пар от дыхания, лужи затягивал хрустевший под ногами тонкий ледок.

Солнечный свет на земле чередовался с бегущей тенью облаков, летевших на крыльях студеного ветра. Но обители святой Асмильды, осенние краски, казалось, были чужды. Перед зданием монастыря над небольшим озером находилась квадратная площадка, которую окружали шелестевшие сухой листвой высокие дубы. Площадка была посыпана кирпичным щебнем, потемневшим от сырости и почти таким же бурым сейчас, как земля под дубами. Отсюда открывался вид на город Вибор: башни кафедрального собора, островерхая колокольня церкви в монастыре Черных братьев, высокие крепостные стены. Тем, кто смотрел на Вибор из монастыря святой Асмильды, он казался чужим и далеким, да таким и был этот торговый город для монахинь и послушниц. Сестры творили много благих деяний, но мирская суета никогда не нарушала покойное течение жизни в монастыре, здесь было их надежное убежище.

Но, быть может, так лишь казалось.

Однажды в монастырь приехали трое из Вибора. Их прибытию предшествовал обмен посланиями между монастырем и епархией. Вид у приезжих был респектабельный, лошади – лучших кровей. Спешившись у ворот, стройный молодой человек с белыми как лен волосами помог своей спутнице сойти с лошади, выказав при этом подобающую любезность и обходительность. Дама явно была на несколько лет старше, чем он. Слуга, который смотрел за лошадьми, по-видимому, отличался недюжинной силой и был у прибывших за телохранителя, держался он с приличествующей его положению скромностью. Молодой человек и дама попросили разрешения войти и с подчеркнутой почтительностью переступили порог монастыря.

Тем не менее мать-настоятельница холодно приняла посетителей.

– Мой долг – выполнять распоряжения епископа. Но признать, что он делает правое дело, невозможно, Бог тому свидртель. Знайте: я буду молить Господа, чтобы ваш замысел не осуществился. Бог не допустит, чтобы монастырь лишился своей бесценной жемчужины.

– Мы отнюдь не стремимся к этому, преподобная мать, – смиренно ответил Нильс Йонсен. – Из нашего письма вы могли заключить, что мы прибыли в обитель лишь с одной целью – исполнить долг чести.

– Мне было позволено прочесть лишь маленький отрывок из вашего послания, да и то, как я заметила, это была фальшивка: слова были вписаны на месте стертой строки, – пояснила настоятельница, брезгливо поджав губы. – Я обладаю известными полномочиями и не буду молчать, если увижу, что кто-либо потворствует… сомнительным, да, весьма сомнительным сделкам, или же действует путем принуждения, оказывает давление, либо искушает невинное дитя мирскими соблазнами. Я не побоюсь возвысить голос, кто бы ни стоял за не праведным делом, пусть даже верховные служители церкви.

– Вы выдвинули тяжкие обвинения, преподобная мать, – предостерегла настоятельницу Ингеборг Хьялмарсдаттер.

Монахиня поняла, что наговорила лишнего, и побледнела от страха.

Ингеборг примирительно улыбнулась.

– Я вас понимаю. Вы полюбили девочку, не правда ли? Но если так, вас, безусловно, должно радовать, что теперь у девочки появилась возможность выбора, которой не было раньше. Если она предпочтет остаться в обители, что вполне вероятно, то избрав путь смирения, сделает свой выбор свободно.

– Уж кому-кому, а не вам говорить о смирении. Я навела о вас справки.

Своим присутствием вы оскверняете монастырские стены!

Нильс нахмурился.

– Мне доводилось слышать, что гнев – один из тягчайших грехов, – сказал он. – Так вы дадите нам разрешение на встречу, ради которой мы сюда приехали, преподобная мать?

Распоряжение епископа было исполнено. Ингеборг и Нильсу позволили пройти во двор монастыря. Здесь они остались вдвоем, никто не должен был слышать, о чем посетители будут говорить с девочкой, но, вне сомнения, за ними подсматривали из выходивших во двор окон.

Маргрета, та, кто была когда-то существом без души, вышла из дверей н остановилась под сводами окружавшей двор галереи. Она не была послушницей, однако носила черное широкое одеяние и апостольник, напоминавшие одежды монахинь августинского ордена. За истекший год Маргрета выросла на несколько дюймов, и даже просторная черная хламида не вполне скрывала ее развитые формы. И все же казалось, что в галерее замерла в ожидании робкая девочка с огромными испуганными глазами на узком личике.

Ингеборг бросилась к девочке и взяла ее за руки.

– Маргрета, милая, ты нас не знаешь, но сейчас мы все о себе расскажем. Мы твои друзья и приехали, чтобы помочь тебе.

Маргрета отстранилась и прошептала:

– Мне велено с вами встретиться…

Нильс презрительно усмехнулся:

– И что же она тебе о нас наговорила? Ты для них – все равно что бесценный клад, так просто они тебя не выпустят из рук. Худо ли торговать чудесным сокровищем? Продавать в розницу паломникам…

Ингеборг сердито оглянулась на Нильса:

– Молчи, нашел время для ругани! – И снова заговорила с девочкой:

– Маргрета, мы хотим только одного – чтобы ты нас выслушала от начала и до конца. А потом спрашивай, о чем захочешь. Мы здесь одни, никого из сестер нет, потому что если кто-нибудь узнает о том, что мы сейчас тебе расскажем, то могут пострадать некоторые… лица. Ты должна дать нам клятву, что никому не выдашь ни слова из того, что сейчас услышишь. Ну а если что-нибудь покажется тебе безнравственным и ты сочтешь за грех утаить это, тогда, конечно, ты не должна молчать. Но ничего подобного ты не услышишь, ручаюсь тебе. Мы расскажем о тех, кто желает твоего блага так сильно, что готовы отдать за тебя жизнь. О твоих братьях и сестре, Маргрета.

– У меня нет родных, – пролепетала девочка. – Раньше были, а теперь нет.

– Значит, ты хочешь отречься от них? Как же так? Ведь если б не сестра и братья, ты и по сей день жила в море и была обречена умереть смертью бездушных тварей. А твои родные привели тебя к людям. Давай-ка сядем.

Мы будем говорить, а ты послушай.

Ингеборг усадила Маргрету на стоявшую во дворе скамью.

Откуда-то налетел вдруг сырой свежий ветер. В небе трепетало, как белый флаг, облачко. Воронье карканье походило на хриплый издевательский смех.

Рассказ о детях морского царя был недолгим, поскольку Нильс и Ингеборг многое смягчили и сгладили. Вначале бледное лицо Маргреты побледнело еще сильнее, потом, напротив, к ее щекам прихлынула кровь.

– А конец у истории такой, – заключил Нильс. – Светские и духовные властители, которых мы посвятили в нашу тайну, знают лишь то, что я намерен выполнить некое обещание, данное одному другу, и что я получил на то благословение моего духовника. Епископ Роскильдский решительно меня поддерживает. Мы с ним, можно сказать, даже стали друзьями. Хотя пожертвования на дело церкви, которые я сделал от своего имени, они, гм… из-за них епископ преисполнился благодарности к святым. Потому что святые приносят церкви гораздо больше золота, чем пожертвования, которые я сделал. Епископ согласился с тем, что мы рассуждаем правильно. По его мысли, ты непременно должна была унаследовать от отца какие-то свойства, которые роднят тебя с сестрой и братом. Сейчас епископу уже известно, что твои родные лишь наполовину люди. Мы открыли епископу и то, что они предприняли опасное дальнее плавание за аверорнскими сокровищами. Но больше я ничего не сказал епископу о Тоно и Эяне. Итак, твоя судьба ждет тебя в Копенгагене. Епископ Йохан знает в этом городе очень хорошую семью, ее глава – богатый купец. Эти люди будут счастливы, если смогут заменить тебе родителей. Они позаботятся о твоем будущем, выдадут замуж за достойного человека. Если ты этого хочешь, мы отвезем тебя в Копенгаген.

– Я тоже виделась с этими людьми, – добавила Ингеборг. – Они добрые, сердечные. В их доме царит мир.

– И веселье, – улыбнулся Нильс. – Ты прекрасно заживешь в их семье.

– А эти люди благочестивы? – спросила Mapгрета.

– Конечно. Ведь сам епископ остановил на них свой выбор.

Некоторое время девочка сидела не говоря ни слова. По двору беспокойно метался ветер. Наконец, глядя на каменные плиты, которыми был вымощен монастырский двор, Маргрета сказала:

– Мать-настоятельница меня предостерегала. Она против того, чтобы я покинула обитель.

– Ты здесь счастлива? – Ингеборг хотела получить однозначный ответ.

– Где теперь Тоно и Эяна?

Маргрета сидела не поднимая глаз и не заметила, что оба, и Нильс и Ингеборг, вздрогнули, как от боли.

– Не знаем, – ответил Нильс. – Скоро год уже, как мы не имеем от них известий…

Ингеборг обняла Маргрету за плечи и настойчиво повторила свой вопрос:

– Ты здесь счастлива? Если ты и правда счастлива, ну, что ж, тогда оставайся. Тебе принадлежит часть сокровищ. Ты можешь распорядиться ими по своему усмотрению, принести в дар монастырю или употребить на другое дело, как сочтешь нужным. Мы пришли сюда, чтобы дать тебе свободу.

Маргрета тяжело вздохнула и крепче стиснула руки на коленях.

– Сестры очень добры… Меня здесь учат…

– Но с Тоно вы одной крови, – сказала Ингеборг.

– Я обязана остаться здесь. Так говорит мать-настоятельница.

– Однако те, кто занимает более высокое положение, говорят, что никто не заставит тебя остаться.

– О, как бы я полюбила детей! – Маргрета опустила голову и заплакала.

Ингеборг хотела ее обнять, но девочка вдруг отпрянула и бросилась прочь. Она скрылась за одной из колонн галерей. К Ингеборг и Нильсу доносились ее рыдания.

Все еще всхлипывая, но уже немного успокоившись, Маргрета вышла из галерей и сказала:

– Я должна молиться и просить Господа, чтобы он вразумил и наставил меня. И… Сейчас я хотела бы уйти. Мне лучше одной обо всем подумать.

Может быть, вы посетите меня еще раз, через… через неделю?

– Неделю мы, пожалуй, подождем в Виборе, – согласился Нильс.

Маргрета стояла в нерешительности, потом, с трудом преодолевая робость, сказала:

– Лучше не надо. Пожалуйста. Я не хочу лишний раз встречаться с вами, если без этого можно обойтись. Потому что я – живое свидетельство милосердия Господнего, а вы… Мне рассказали о том, какую жизнь вы ведете. Отвергните не праведный путь, соединитесь узами брака! И ради спасения души остерегайтесь водяных, если не сможете убедить их прийти в лоно церкви Христовой. Но я думаю, что вам не дано их убедить… Они были ко мне добры. Если мать-настоятельница позволите я буду за них молиться. Но встретиться с не имеющими души порочными существами языческого мира… Христианам нельзя знаться с нечистой силой. Разве я не права?