Текст книги "Цветы для миссис Харрис"

Автор книги: Пол Гэллико (Галлико)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Пол Гэллико
Цветы для миссис Харрис

Представительницам славного племени уборщиц,

которые ежедневно приводят в порядок

Британские острова,

с любовью,

посвящается эта книга

* * *

Дом Диор [1]1
  Диор, Кристиан (Dior, Christian), 1905–1957, французский кутюрье, чей дизайн «Нового Взгляда» совершил революцию в женской моде и вернул Парижу славу мирового центра моды. Стиль Диора, впервые представленный публике в 1947 г., использовал узкую линию плеча, тонкую талию, прилегающий лиф и широкие длинные юбки, сменившие широкое «мужественное» плечо и экономные короткие прямые юбки времён Второй мировой войны. Вплоть до самой смерти, меняя стиль и крой, Диор оставался ведущим модельером мира и открыл салоны своего Дома в 24 странах. (Здесь и далеё прим. переводчика)


[Закрыть]– это, без сомнения, действительно Дом Диор. Однако все персонажи этой книги с обоих берегов Ла-Манша столь же несомненно, будучи плодом авторского воображения, в реальности не существуют и не имеют сходства с какими-либо реальными прототипами.

– П.Г.

1

Низенькая худая женщина с румяными, как яблочки, щёчками, начавшими уже седеть волосами и хитрыми, если не сказать плутоватыми глазками, приникла к иллюминатору «Вайкаунта» Британских Европейских Авиалиний, следующего рейсом Лондон-Париж. Когда с рёвом и гулом самолёт оторвался от взлетной полосы аэропорта, её душа взлетела вместе с ним в волнении и ликовании. Да, она волновалась – но ничуть не боялась, ибо была твердо уверена, что теперь ей ничего не грозит. Она была охвачена благословенным вдохновением тех, кто вышел в полный приключений путь, дабы добыть предмет своей мечты.

Она была одета опрятно и очень себе нравилась в несколько поношенном твидовом пальто и безукоризненно чистых коричневых нитяных перчатках; кроме того, она прижимала к себе потёртую сумочку из коричневой же искусственной кожи. И правильно делала, между прочим, поскольку в сумочке лежали не только десять однофунтовых банкнот (сумма, дозволенная к беспрепятственному вывозу из Соединенного Королевства), но и тысяча четыреста долларов США – свернутые в тугой рулон бумажки по пять, десять и двадцать долларов. Рулон был стянут широкой аптечной резинкой.

Где в полной мере проявилась её кипучая натура – так это в шляпке. Воистину потрясающая шляпка из зелёной соломки; спереди на ней была укреплена на гибком стебельке огромная нелепая роза, которая все время кивала туда и сюда, как будто повинуясь лежащей на штурвале руке пилота – самолёт как раз разворачивался и набирал высоту.

Любая лондонская домохозяйка, хоть раз пользовавшаяся услугами уникальной породы «уборщиц по найму»… да что там, любой англичанин! – сразу сказали бы, только глянув на женщину с розой: «Женщина в такой шляпке не может быть никем иным как лондонской уборщицей!» – …и что самое главное, они были бы абсолютно правы.

В списке пассажиров она фигурировала как миссис Ада Харрис (как истинная кокни она, естественно, произносила это как «'Аррис») – № 5 по Виллис-Гарденс, Бэттерси, Лондон ЮВП – и была она, действительно, уборщица, вдовая, одинокая, с клиентурой в фешенебельных районах Итон-Сквер и Белгрэйвна.

До волшебного мига, в какой «Вайкаунт» поднял её с поверхности нашей бренной земли, жизнь её была полна бесконечной черной работы, все радости которой составляли лишь не слишком частые посещения кино, паба на углу да, совсем уже редко, мюзик-холла.

Мир миссис Харрис, приближавшейся уже к шестому десятку, был весьма запущен и грязен. Не раз и не два – а пять-шесть раз на дню открывала она двери чужих ей домов и квартир доверенными ей ключами, и за этими дверями представали перед ней горы грязной посуды в раковине, целые акры несвежего и скомканного постельного белья на незастеленных кроватях, разбросанная одежда, мокрые полотенца на полу ванной, невылитая из стакана вода для полоскания, вещи, которые надлежало собрать и сдать в стирку, и, разумеется, полные окурков пепельницы, пыль на столах и зеркалах, – словом, вся грязь, какую только могут оставить за собой двуногие поросята, уходя по утрам из дома.

Миссис Харрис убирала эту грязь, потому что такова была её профессия, которой она зарабатывала себе на жизнь. Но не только поэтому. Для многих уборщиц, а для миссис Харрис в особенности, их работа заключает в себе возможность гордиться приведенными в порядок домами почти как своими. Это созидательный труд, которым действительно можно гордиться и в котором можно находить удовлетворение. Она приходила в квартиры, достойные называться разве что свинюшником – а уходя, оставляла их убранными, сверкающими и пахнущими чистотой. То, что она на следующий раз вновь заставала эти комнаты в состоянии первозданного хаоса, мало её беспокоило. Она получала свои три шиллинга в час и вновь превращала свинарник в безупречно чистый дом.

Вот такова была профессия и жизнь невысокой пожилой женщины – одной из трёх десятков пассажиров, летящих этим утром в Париж.

Разворачивающаяся под крылом самолёта зеленая с коричневым рельефная карта Британии уступила место взъерошенной ветром голубизне Ла-Манша. Миссис Харрис c интересом глядела вниз: игрушечные домики и фермы сменились поджарыми телами танкеров и сухогрузов. Миссис Харрис вдруг ясно осознала, что покидает Англию и вот-вот окажется в чужой стране, среди иностранцев, которые говорят по-иностранному и, насколько она слышала, весьма аморальны, жадны, едят улиток и лягушек и весьма склонны к «преступлениям на почве страсти» и к расчленённым трупам в чемоданах. Нет-нет, она не боялась ещё, ибо слову «страх» нет места в словаре английской уборщицы – она лишь укрепилась в готовности быть настороже и не допускать никаких безобразий. В Париж её влекло дело необычайной важности, и она надеялась осуществить свои намерения, общаясь с французами так мало, как только возможно.

Здоровый британский стюард подал ей здоровый британский завтрак – причем не взял за него ни пенни, сообщив, что завтрак она получает бесплатно, с наилучшими пожеланиями от авиакомпании. Это было приятно.

Позавтракав, миссис Харрис вновь прильнула к иллюминатору (разумеется, сумочку она не выпускала из рук ни на миг). Проходя мимо неё, стюард сообщил:

– На некотором расстоянии справа от нас вы можете увидеть Эйфелеву башню.

– Ну-ка… – пробормотала миссис Харрис, всматриваясь вдаль. В следующий миг она нашла иголку, торчащую из лоскутного одеяла крыш и труб, прошитого голубой лентой реки, по-змеиному протянувшейся через город.

– Чего-то она на картинках куда выше, – заключила она. Пару минут спустя «Вайкаунт» без малейшего толчка приземлился во французском аэропорту. Настроение миссис Харрис поднялось ещё сильнее. Мрачные пророчества её подруги миссис Баттерфилд – «Эта чертова штуковина или взорвётся в воздухе, или свалится в море и утонет с тобой вместе» – не сбылись. Может, и Париж окажется не таким уж плохим местом. Тем не менее миссис Харрис решила впредь быть как можно более осторожной – и это решение только укрепилось после долгой поездки на автобусе из Ле Бурже по чужим улицам с чужими домами и магазинами, предлагавшими чужие товары на бессмысленном и невнятном чужом языке.

Сотрудник Британских Европейских Авиалиний, чьей обязанностью было помогать пассажирам, теряющимся в суете аэровокзала Инвалидов в Париже, бросил один единственный взгляд на шляпку, на сумочку, на слишком большие туфли и, разумеется, на неподражаемые дерзкие (а говоря прямо, так и нахальные) глазки, и, конечно, сразу же поставил верный диагноз. «Боже всемогущий, – пробормотал он про себя, – лондонская уборщица! Что, ради всего святого, она делает в Париже? Неужели у них здесь настолько плохо обстоят дела с уборкой квартир?!»

Он заметил её неуверенность, быстро заглянул в список пассажиров – и снова угадал. Подойдя к приезжей, сотрудник БЕА притронулся к козырьку и произнес:

– Разрешите помочь вам, миссис Харрис?

Умные жуликоватые глазки изучающе обежали его в поисках признаков морального разложения или иных заграничных штучек-дрючек. К некоторому разочарованию миссис Харрис, незнакомец был точь-в-точь похож на обычного англичанина. Поскольку же он был вежлив и, на вид, вполне безвреден, она осторожно ответила:

– О… да они тут, значит, могут все-таки говорить по-английски!..

– Ну… как же иначе, мадам. Я ведь и есть англичанин, – ответил сотрудник БЕА. – Однако большинство людей здесь знает английский хоть немного, так что вы не пропадете. Вижу, вы намерены вернуться в Лондон вечерним одиннадцатичасовым рейсом; куда вы хотели бы направиться сейчас?

Миссис Харрис поколебалась мгновение, не будучи уверенной в том, насколько она может быть откровенна с незнакомцев, и твердо ответила:

– Я только хочу взять такси, – если вы не против, конечно. У меня есть десять фунтов.

– Прекрасно, – кивнул человек БЕА, – но вам лучше обменять часть ваших денег на французскую валюту. Один фунт приблизительно равен тысяче франков.

В окошечке «Bureau de change» несколько солидных зеленых фунтовых банкнот превратились в тонкие, непрочные, мятые, потертые и грязные, даже надорванные синие бумажки с цифрами «1000» и горсточку каких-то скользких, точно засаленных, алюминиевых монет самого несерьезного вида, номиналом в сто франков.

Вид этих, с позволения сказать, денег привел миссис Харрис в справедливое негодование.

– Это, по-вашему, деньги? Монеты-то, гляньте, один в один как фальшивые!

Человек БЕА улыбнулся.

– В каком-то смысле они действительно не вполне настоящие, но выпускать их может только правительство, и французы ещё не сообразили, что к чему. Так что эти деньги пока сходят за настоящие. – Он провел её сквозь толпу, помог подняться по пандусу и усадил в такси.

– Итак, куда вам ехать? Я переведу ему.

Миссис Харрис уселась, гордо выпрямив худую от долгой и нелёгкой работы спину: розовый цветок на шляпке указывал строго на север, на лице – спокойствие, достойное герцогини; только бегающие глазки выдают волнение.

– Скажите ему везти в магазин одежды Кристиана Диора, – велела она. Сотрудник авиакомпании уставился на нее, не в силах поверить своим ушам.

– Прошу прощения, мадам?..

– Вы же слышали – одёжный магазин Диора!

Да, представитель БЕА её прекрасно слышал, однако его мозг, привыкший справляться с любыми осложнениями и диковинными проблемами, никак не мог уловить связь между лондонской уборщицей – бойцом огромной армии, каждое утро выходящей на сражение за чистоту, вымывающей грязь большого города из каждого дома и каждой конторы – и самым изысканным, самым дорогим центром моды в мире. Поэтому он все ещё медлил.

– Ну ладно, давайте-ка, переводите, – нетерпеливо скомандовала миссис Харрис. – Что тут такого? Или леди уже и не может поехать в Париж за платьем, а?

Потрясённый до глубины души сотрудник БЕА по-французски обратился к шоферу:

– Отвезёте мадам в Дом Кристиана Диора на Авеню Монтань. И предупреждаю – обсчитайте её хоть на су, и больше вам в такси не работать – я прослежу за этим лично.

Когда такси с миссис Харрис на заднем сиденьи отъехало от аэровокзала, сотрудник БЕА, покачивая головой, отправился на своё место в зоне прибытия. Он чувствовал, что теперь он действительно видел на свете всё.

А миссис Харрис с колотящимся от радостного волнения сердцем катила в такси по улицам Парижа и, мысленно возвращаясь в Лондон, думала о том, сумеет ли миссис Баттерфилд справиться со всеми клиентами.

Дело в том, что клиентура миссис Харрис, будучи подвержена время от времени изменениям безо всякого предупреждения (то есть она могла неожиданно отказаться от одного из своих клиентов – и никогда наоборот), тем не менее оставалась вполне стабильной. Некоторым клиентам она посвящала несколько часов ежедневно, другие заслуживали её забот лишь три раза в неделю. Она работала по десять часов в день – с восьми утра до шести вечера, ежедневно, кроме воскресенья, когда лишь самые избранные клиенты удостаивались её внимания и когда она трудилась лишь полдня. И такого расписания миссис Харрис придерживалась пятьдесят две недели в году. Поскольку в сутках никогда не бывает больше двадцати четырех часов, миссис Харрис брала не более шести-восьми клиентов и притом ограничивала их географию фешенебельным районом Итон – Белгрейв-Сквер; таким образом, раз приехав сюда утром, миссис Харрис могла просто переходить от подъезда к подъезду.

Среди её клиентов был, например, Майор Уоллес – холостяк, чей моральный облик был подорван, естественно, при прямом содействии миссис Харрис и к чьим частым и разнообразным любовным делам она проявляла живой интерес.

Нравилась ей и миссис Шрайбер – немного суматошная супруга представителя Голливуда, живущего в Лондоне – нравилась американской теплотой и широтой натуры, проявлявшимися самым разным образом, в первую очередь интересом и заботой, которые миссис Шрайбер проявляла к самой миссис Харрис. Убиралась миссис Харрис и у элегантной леди Дант, жены богатого «промышленного барона», кроме лондонской квартиры владевшей загородным замком. В «Квин» и «Тэтлере» постоянно печатались снимки леди Дант на охотничьих и благотворительных балах. Этой клиенткой миссис Харрис гордилась.

Были и другие: белорусская графиня Вышинска – миссис Харрис любила её, поскольку графиня была неподражаемо безумна; молодая супружеская пара; младший отпрыск знатной фамилии – миссис Харрис нравилась его квартира, полная красивых вещиц; разведенная миссис Ффорд Фулкс – неисчерпаемый кладезь сплетен и слухов о богатых бездельниках и высшем свете вообще; ну и несколько прочих, в том числе мисс Памела Пенроуз, молодая актриса, ведшая борьбу за свое признание с плацдарма двухкомнатной квартирки в старом доме.

И за всеми этими домами миссис Харрис ухаживала в одиночку, хотя в чрезвычайных обстоятельствах она могла положиться на помощь своей подруги и своего «alter ego», миссис Вайолет Баттерфилд – тоже вдовы и тоже уборщицы. Правда, миссис Баттерфилд была склонна к довольно пессимистическому взгляду на жизнь и мрачным предсказаниям.

Миссис Баттерфилд, в противоположность маленькой, худой миссис Харрис, была высокой и довольно полной. Разумеется, у неё были свои клиенты – хотя, что было весьма удобно, в том же районе. Но подруги при необходимости нередко помогали друг другу.

Если одна из них заболевала, или какая-то иная причина не позволяла выполнять свои обязанности, второй всегда удавалось выкроить немножко времени и прибраться у клиентов подруги – по крайней мере в достаточной степени, чтобы те не возмущались. Случалось, например, миссис Харрис слечь в постель с каким-нибудь недугом (а случалось это редко); тогда она обзванивала клиентов, извещала их о такой катастрофе и утешала: «Ну да не волнуйтесь. Подружка моя, миссис Баттерфилд, она к вам заглянет, приберётся; а завтра я выйду». Точно так же миссис Харрис выручала миссис Батерфилд. Обе достойные дамы по характеру различались, как день и ночь, но оставались при этом надёжными, верными и внимательными подругами, и полагали взаимную помощь в работе необходимой дружеской обязанностью. Дружба есть дружба – и этим все сказано. Полуподвальная квартирка миссис Харрис носила номер 5 по Виллис-Гарденс, миссис Баттерфилд жила в номере 7 – и редкий день они не ходили друг к другу в гости – поговорить, обменяться новостями и свежими сплетнями.

…Такси переехало через широкую реку – ту самую, которую миссис-Харрис видела из окна самолёта, только теперь река казалась не голубой, а серой. На мосту шофер вступил в бурный диспут с коллегой – оба водителя кричали и ругались. Миссис Харрис по-французски не понимала, но интонации были достаточно красноречивы, и она довольно улыбнулась. Её мысли сами собой обратились к мисс Памеле Пенроуз и к скандалу, учинённому последней по случаю намерения миссис Харрис взять выходной. Миссис Харрис даже особо обратила внимание миссис Баттерфилд на необходимость зайти к этой честолюбивой будущей звезде.

Может показаться странным, что миссис Харрис, при всей её проницательности и умении судить о людях, любила мисс Пенроуз больше всех остальных своих клиентов. Девушка (чье настоящеё имя, как узнала миссис Харрис из, конечно же, случайно попавшихся ей на глаза писем, было Энид Снайт) жила в маленькой квартирке, которая могла бы служить эталоном беспорядка.

Была Памела-Энид маленькой блондинкой с недурными формами, поджатыми губками и странно-малоподвижными глазами – казалось, эти глаза сосредоточены постоянно на одном предмете, и предмет этот – сама Памела. Фигурка, как сказано выше, у неё была отличная, и были ещё у неё очаровательные ловкие ножки, никогда не оступавшиеся на трупах, по которым сия особа карабкалась к славе. На свете не было ничего, чего бы она не сделала бы ради своей карьеры – то есть того, что она карьерой называла; к настоящему времени оная карьера включала год или два в хоре, да несколько эпизодических ролей в кино и на телевидении. И была мисс Снайт подленькой, вздорной, эгоистичной и безжалостной, а манеры её иначе как отвратительными назвать было нельзя.

Но миссис Харрис относилась к мисс Снайт хорошо, ибо прекрасно понимала жгучее, безумное, голодное желание девушки быть кем-то, чем-то, вырваться из повседневной борьбы за существование и подняться над ней, урвать для себя от жизни что-то хорошее.

До того, как саму миссис Харрис охватило желание, которое привело её в Париж, ей не приходилось испытывать ничего подобного стремлениям Энид Снайт – но понимала она девушку очень хорошо. Правда, жизнь миссис Харрис была подчинена борьбе не за видное место в жизни, а за обыкновенное выживание, но борьбу вели обе и были этим похожи. Ведь и миссис Харрис пришлось самой заботиться о себе, когда, лет двадцать назад, её муж скончался, оставив её без гроша, а пенсии вдовы ей никак не хватало.

А кроме того, мисс Снайт – или мисс Пенроуз, как все же предпочитала называть её миссис Харрис – окружало обаяние сцены, и против этого обаяния Ада Харрис устоять не могла.

Дело в том, что титулы, богатство, важные должности и положение в обществе не производили на миссис Харрис никакого впечатления – но очарование всего, что было связано со сценой, телевидением и кино, имело над нею огромную власть.

И она, конечно же, никак не могла знать, насколько тонки ниточки, связывающие мисс Пенроуз с миром муз, и что та была не только скверной девчонкой, но и весьма и весьма посредственной актрисой. Миссис Харрис было достаточно того, что голос Памелы время от времени звучал по радио, а иногда она даже проходила через телеэкран в переднике и с подносом в руках. Миссис Харрис с уважением относилась к битве, которую вела маленькая блондинка, терпела её выходки, каких не потерпела бы ни от кого другого, и даже всячески её ублажала…

– Далеко ещё? – прокричала миссис Харрис. Шофер, не сбавляя скорости, снял обе руки с руля, замахал ими, обернулся к пассажирке и закричал в ответ что-то по-французски. Миссис Харрис, разумеется ничего не поняла, но улыбка под моржовыми усами была достаточно дружелюбной и успокаивающей, так что она откинулась на мягкое сиденье и принялась терпеливо ждать прибытия к месту, куда давно стремилось её сердце. И пока машина ехала, миссис Харрис вспоминала цепь странных событий, которая привела её сюда.

2

Всё началось несколько лет назад, когда, убираясь в доме леди Дант, миссис Харрис открыла гардероб, чтобы навести в нем порядок, и перед нею предстали два платья. Одно было осколком рая из шёлка цвета слоновой кости и кремового, с кружевами прозрачного шифона; второе – застывшим взрывом, созданным из гладкого алого шёлка и того же цвета тафты, и его украшали пышные алые банты и не менее пышный красный искусственный цветок. Миссис Харрис стояла, как громом поражённая, – никогда в жизни не приходилось ей видеть что-либо столь совершенно прекрасное.

Какой бы бесцветной и унылой ни могла бы показаться её жизнь, мисс Харрис всегда стремилась к прекрасному, к ярким краскам и красивым формам. Эта тяга к красоте нашла свое выражение в любви к цветам. У миссис Харрис были, как говорит поговорка, «зелёные пальцы», и природный дар, соединяясь с умением, позволял её любимцам благоденствовать там, где у всякого другого они бы просто не выжили.

За окнами её полуподвальной квартирки размещались два ящика с геранью – любимыми её цветами; а в комнате и на кухне повсюду, где находилось место, стояли горшочки все с той же геранью, мужественно цветущей в этих условиях; иногда впрочем, это была не герань, а гиацинт или тюльпан, купленные на заработанный тяжелым трудом шиллинг.

Кроме того, не так уж редко кто-нибудь из клиентов отдавал ей слегка подвядшие цветы из букетов; тогда миссис Харрис приносила их к себе и любовно выхаживала. Наконец, изредка – обычно весной – она позволяла себе купить немножко анютиных глазок, подснежников или анемонов. И пока у неё были в доме цветы, миссис Харрис не видела оснований серьезно жаловаться на жизнь. Цветы были её прибежищем в мрачной каменной пустыне, где ей приходилось жить. К ним стоило возвращаться вечером и просыпаться по утрам.

Но теперь она стояла перед дивными творениями, висящими в гардеробе леди Дант; это была совсем новая красота, красота рукотворная, созданная художником-мужчиной, но коварно нацеленная прямо в женское сердце. В один миг миссис Харрис пала жертвой этого художника; в этот самый миг родилось в глубине её души желание обладать подобным платьем. Это было бессмысленно: где бы она могла носить его? В жизни миссис Харрис не было места таким вещам. Но то была чисто женская реакция. Она увидела платье – и захотела иметь его, захотела с невероятной силой. Что-то внутри неё сразу же с томлением потянулось к удивительному платью; так младенец в колыбели тянется к яркой игрушке. Но в этот миг миссис Харрис не знала ещё, как сильно и глубоко её желание. Она просто стояла, восхищенная и очарованная, перед открытым гардеробом, опираясь на швабру – в мешковатом запачканном комбинезоне, туфлях словно прямо с ноги клоуна из мюзик-холла, со свисающими на уши мокрыми прядями – классический портрет уборщицы.

Такой и застала её, войдя в комнату, леди Дант.

– О! – воскликнула она. – Так вы заметили мои новые платья?

И, видя позу и выражение лица миссис Харрис, леди Дант добавила:

– Вам они нравятся? Я ещё не решила, которое надену сегодня вечером.

Миссис Харрис едва слышала леди Дант – её полностью захватили и покорили удивительные, почти живые создания, сотканные из шёлка, тафты, шифона, поражающие воображение комбинациями оттенков, содержащие какие-то хитрые каркасы, благодаря которым даже на вешалке они как бы стояли сами по себе…

– У-у-у-уу… – выдохнула миссис Харрис. – Ну вот это да!.. Красиво-то как!.. И должно быть, стоят кучу денег…

Леди Дант, конечно, не могла устоять перед искушением поразить воображение миссис Харрис: в конце концов, не так-то просто поразить лондонскую уборщицу, ибо известно, что лондонские уборщицы – наименее впечатлительные представительницы вида Homo Sapiens. Леди Дант всегда немножко боялась миссис Харрис – а тут подвернулась такая возможность сравнять счет. Поэтому она засмеялась своим ломким смехом и ответила:

– Н-ну, признаться, да. Вот это платье – «Ивуар», то есть «Слоновая кость», стоило триста пятьдесят фунтов, а это, большое красное – оно называется «Обаяние» – около четырёхсот пятидесяти. Я, видите ли, всегда покупаю платья от Диора. Так можно быть уверенным, что не ошибёшься в выборе.

– Че-етыреста пятьдесят монет!.. – эхом повторила за ней миссис Харрис. – Да откуда только берутся такие деньги?..

Нельзя сказать, чтобы миссис Харрис была вовсе незнакома с парижскими модами, наоборот – она была постоянной и усердной читательницей старых журналов мод, которые иногда дарили ей клиенты, и слышала, конечно, такие имена, как Фас, Шанель, Баленсьята, Карпентье, Лавен и Диор – и последнее из этих имен зазвенело теперь, точно колокол в её жаждущей красоты душе.

Ведь одно дело – видеть платья на фотографиях, перелистывая глянцевитые страницы журналов «Вог» или «Эль"; на снимках, неважно, цветных или чёрно-белых, – это были просто платья. Красивые, да – но платья настолько же вне её мира и её досягаемости, что и, скажем, луна или звёзды. И совсем иное дело – увидеть такое платье въяви, насладиться каждым совершенным стежком, потрогать ткань, обонять аромат, восхититься – и почувствовать вдруг, что тебя снедает огонь страстного желания обладать этим платьем.

Правда, сама миссис Харрис не успела ещё осознать, что в её ответе леди Дант уже прозвучала решимость обладать чудесным платьем. Но самом-то деле её слова «откуда только берутся такие деньги» следовало понимать как «откуда я возьму такие деньги?..» Ответа на этот вопрос, конечно же, не было. Вернее, был, но один. Такие деньги можно надеяться выиграть. Но подобный выигрыш был опять-таки столь же недостижим, что и луна…

Леди Дант была до крайности довольна впечатлением, какое, казалось, ей удалось произвести на миссис Харрис. Она даже сняла по очереди оба платья с вешалки и приложила к себе – показать, как примерно должны выглядеть создания Диора на своей хозяйке. Более того, она разрешила уборщице пощупать материал (ибо работящие руки миссис Харрис были безупречно чисты от воды, мыла, порошков и паст) – и маленькая лондонская уборщица коснулась платьев так благоговейно, как если бы это был сам святой Грааль [2]2
  Грааль– Легендарная чаша, из которой Христос и апостолы пили вино во время Тайной Вечери, и в которую затем на Голгофе была собрана кровь Христа.


[Закрыть].

– Какая красота, – прошептала она.

Откуда было знать леди Дант, что в этот самый миг миссис Харрис осознала наконец, что превыше всего на земле и на небе она мечтает обладать платьем от Диора – чтобы такое же чудо висело в её собственном шкафу. Исподволь улыбаясь, довольная собой леди Дант закрыла гардероб, – но она не могла, конечно же, помешать миссис Харрис видеть в своём воображении то, что предстало только перед ней: красота, совершенство, абсолютная вершина искусства украшения, какого только может пожелать женщина. А миссис Харрис была женщиной ничуть не меньше, чем леди Дант или любая другая из дочерей Евы. И она хотела, хотела, хотела такое платье из самого дорогого магазина в мире – Дома месье Диора в Париже.

Миссис Харрис была далеко не глупа. Ни на миг ей не пришла в голову мысль о возможности носитьтакое платье. Что-что, а свое место она знала. Место это она блюла, и горе тому, кто бы на него покусился. Конечно, ей приходилось трудиться, не разгибаясь – но зато она была вполне независима. Однако в её мире не было места экстравагантности и пышным нарядам.

Всё, чего она хотела – это обладание; чисто женское желание иметь платье, повесить его в своем шкафу, знать, что оно висит там, пока её нет дома, а вернувшись, открыть дверцу шкафа и увидеть платье, ожидающее хозяйку. Платье, изысканное, совершенное на взгляд и на ощупь, а главное – совершенный объект для обладания. Словно все, чего ей не пришлось увидеть в жизни из-за рождения в её классе и жизни в бедности, могло быть восполнено обладанием этим великолепным образцом женского убранства. Разумеется, та же огромная сумма могла бы быть представлена ювелирным украшением или, скажем, единственным крупным алмазом, но миссис Харрис алмазы не интересовали. Однако то, что платье может выражать подобную невероятную сумму, лишь увеличивало его притягательность и желание миссис Харрис завладеть им. Да, она понимала, что это желание бессмысленно… но от этого оно не уменьшалось.

И весь этот сырой, туманный день её согревал образ виденных ею шедевров – и чем больше она о них думала, тем больше росло в ней стремление к ним.

Вечером, когда густой лондонский туман протёк наконец унылым дождиком, миссис Харрис сидела в уютном тепле кухоньки миссис Баттерфилд – это был вечер, который подруги традиционно посвящали церемонии заполнения билетов еженедельной футбольной лотереи.

Сколько они себя помнили, и миссис Харрис, и миссис Баттерфилд каждую неделю вкладывали по три пенса в эту увлекательную общенациональную игру. Замечательно дешёвую – по такой цене надежда, волнение и ожидание стоили всего по пенни каждое. И понятно: стоило заполнить купон билета и опустить его в почтовый ящик – и до самого прихода разрушающей иллюзии тиражной таблицы корешок билета означал неслыханное богатство. Впрочем, настоящего разочарования не было, ибо подруги никогда всерьез не рассчитывали на выигрыш. Правда, миссис Харрис выиграла как-то тридцать шиллингов, а миссис Баттерфилд несколько раз получала свои деньги обратно – или, вернее, возможность бесплатно сыграть на следующей неделе. Но это было и все. Фантастические главные призы оставались завораживающими и воодушевляющими сказками, время от времени попадавшими на газетные страницы.

Поскольку миссис Харрис не интересовалась спортом и вдобавок не располагала свободным временем, позволяющим следить за успехами футбольных команд, а также принимая во внимание то очевидное соображение, что число возможных сочетаний и перестановок, было весьма велико, она заполняла лотерейные билеты, руководствуясь единственно догадкой, случаем, и вдохновением свыше. Надо было предсказать результаты – «выиграли-проиграли-ничья» – более чем трёх десятков игр; и метод миссис Харрис сводился к тому, что её карандаш замирал над очередной клеточкой напечатанной в билете таблицы, и она ожидала, пока что-либо не подскажет ей результат. Какой-нибудь внутренний импульс, подсказку. Удача, как чувствовала миссис Харрис, была чем-то вполне материальным. Она, удача, витала в воздухе, изредка падая в руки того или иного человека чем-то вроде крупных хлопьев. Удачу можно было ощутить, пощупать, схватить, откусить от неё кусочек для себя; удача в какой-то миг была здесь – а в следующий она улетучивалась без следа. И вот, пытаясь поймать удачу, флиртуя с ней, миссис Харрис как бы настраивалась на волну неведомого. И если, вглядываясь в очередную пустую клеточку, она не чувствовала ничего особенного – того, что она называла «озарением» – она помечала «ничью».

Так вот, в тот вечер подруги сидели в круге от лампы, и перед каждой лежал незаполненный билет и дымилась чашка чаю. Сегодня миссис Харрис казалось, что удача сгустилась вокруг неё плотнее, чем туман за окном. Прицелившись карандашом в первый квадратик – «Астон Вилла» – «Болтон Уондерз», – миссис Харрис подняла взгляд на миссис Баттерфилд и заявила:

– Это – на моё платье от Диора.

– Твое – что, милочка? – переспросила миссис Баттерфилд, которая не вслушивалась как следует, потому что сама была привержена методу заполнения таблиц в состоянии транса и уже приближалась к этому состоянию – в нем она ощущала, как что-то щёлкает в её голове, и она начинала быстро, без пауз, заполнять клеточки.

– Моё платье от Диора, – повторила миссис Харрис и добавила так истово, словно самая страстность её слов могла помочь ей выполнить свое намерение: – Я собираюсь купить платье Диора.

– Вот как, милочка?.. – пробормотала миссис Баттерфилд; ей не хотелось выходить из своего полукаталептического состояния, в которое она и входить-то только-только начала. – Это что – что-то новенькое в «Маркс Энд Спаркс» [3]3
  «Маркс энд Спаркс»– Имеются в виду недорогие универмаги «Маркс энд Спенсер» (разг.)


[Закрыть]?

– «Маркс Энд Спаркс»? Как бы не так! – ответила миссис Харрис. – Да ты что, никогда не слышала о фирме Диора?