Текст книги "Вверху над миром"

Автор книги: Пол Боулз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

19

Даже на маленькой террасе с навесом было холодновато: она вошла внутрь. Развалившись на груде подушек, Лючита возилась с папиросной бумагой. В воздухе стоял запах паленой травы, напоминающий кошачий смрад.

– Снаружи зябко, – доложила она.

Лючита подняла глаза.

– Как вас зовут? – спросила она, будто один ребенок другого.

Миссис Слейд замерла:

– Почему…

– В смысле, я услышала, как доктор назвал вас Дэй. И мне стало интересно, как вас звали на самом деле.

Ей стало неловко.

– Меня звали – то есть зовут, – она усмехнулась, – Дезире. Доктору Слейду никогда не нравилось, и поэтому он стал звать меня Дэй. Понимаете? Как бы то ни было, имя Дезире я ненавижу. Она почувствовала, что очень неуклюже объяснила, поскольку девушка, похоже, не поняла.

– Нужно было заставить его звать вас Дезире, – сказала она, глядя прямо перед собой.

– Он бы никогда не согласился, – равнодушно ответила миссис Слейд. Муж сказал, что имя Дэй ей подходит: ведь это же ему к ней обращаться. Вдруг ее охватил физический страх, что-то потянуло с обеих сторон вниз, и ей показалось, будто пол слегка покачнулся. Она стояла, не шевелясь, с колотящимся сердцем.

– У вас здесь бывают землетрясения? – вскоре спросила она, вспомнив о пустоте за балконом.

Лючита была прямее.

– Я ничего не чувствую, – сказала она, поджав колени и обхватив их руками. – А вы?

– Не знаю, – она стояла посреди комнаты в нерешительности, ощущая подступающую волну страха. Лючита внимательно разглядывала ее.

– Наверное, вы устали, – сказала она. – Может, вам лучше отдохнуть?

Миссис Слейд послушно легла на шиншилловое покрывало. Возможно, так удастся пересилить тошноту.

– Я очень напряжена, – пояснила она, лежа.

– Расслабьтесь, – посоветовала Лючита, а затем встала и убавила свет.

Через некоторое время миссис Слейд заговорил вновь:

– Что-то мне и впрямь нездоровится. Только бы не заболеть.

Где-то вне поля ее зрения загорелся разреженный голубой свет, и у нее появилось чувство, будто звучит нескончаемая музыка – бесшумная, но при этом ощутимая: она напоминала хриплые, низкие звуки фисгармонии. Когда миссис Слейд прокашливалась, она слышала себя на фоне этой музыки.

– Сегодня у вас был насыщенный день. Вы побывали в стольких местах. Да еще и не привыкли к такой высоте. Это ужасно. Ненавижу, – говорила Лючита. Она пересыпала измельченные листья в машинку и свернула новую сигарету.

Вскоре миссис Слейд села и окинула взглядом комнату.

– Малярия. Может, у меня малярия, вы не думаете? Я чувствую себя очень скверно. Кошмарно, – ее вновь охватил страх, выворачивавший все внутренности.

– Малярия – это пустяки, – бесстрастно сказала Лючита. – Просто примете пару таблеток.

Миссис Слейд вновь легла.

– Так сильно, – услышала она свой голос, закрыв глаза. Затем она почти с наслаждением провалилась в мир неразличимых колышущихся вещей, где слова были неслышны, а цвета обретали фактуру. Что-то расцветало и взрывалось. Далеко уплыв вдоль береговой линии своего сознания, она вскрикнула:

– Мне холодно!

Лючита быстро к ней подошла и прижала ладонь ко лбу миссис Слейд.

– Нет у вас никакой малярии, – сказала она, а затем укрыла ее еще одним легким меховым покрывалом. У нее в мозгу промелькнула мысль, что если она подойдет к миссис Слейд слишком близко, то может перенести заразу к Пепито.

– Вам нужен врач, – неуверенно сказала она. – Только придется дождаться возвращения Веро. Он знает, как зовут врача, – потом Лючита рассмеялась. – Я с ума сошла! Ваш муж – вот кто ваш врач!

Миссис Слейд слышала ее слова, но по отдельности: каждое из них служило отправной точкой для новой мысли, для чего-то совершенно иного. Перед ней развертывался огромный роман: в декорации она узнала зловещее искажение настоящего пейзажа за стенами квартиры. Местность была заполнена людьми, но лиц она не видела. Время от времени, с регулярностью невралгических болей, ее охватывала уверенность в том, что лица принадлежали неведомой расе чудовищ. Она очутилась в будущем, когда они уже перестанут прятаться.

Миссис Слейд негромко вздохнула. Лючита с тревогой подняла голову.

– Я включу музыку, – сказала она. Веро говорил ей: «Пожалуйста, не трогай магнитофон и проигрыватель. Я настроил их так, как мне нужно». Но она все равно включила магнитофон: африканские барабаны – резкие, с идеальным ритмом и бесконечными повторами. Затем вернулась к своим занятиям. Минута за минутой звучали точные ритмические рисунки. Он произнес еще одну фразу, которая показалась ей странной: «Если не вернусь к полуночи, пусть миссис Слейд переночует у нас. Постели ей в нашей старой комнате». Лючита надеялась, что он вернется раньше. Как скверно: хотя у нее и есть своя комната, она обязана уступить ее незнакомке.

Пейзаж расслаивался, крошась. Дэй вновь выпрямилась и оглядела комнату. Лючита заметила ее движение и подняла глаза:

– Вам что-нибудь принести? Горячего чая? Холодной колы?

Миссис Слейд наблюдала, как комната превращается в студень: противоположная стена подрагивал и мерцала, точно поверхность холодца.

– Холодной колы, – неразборчиво, без интонации повторила она. – Холодной колы.

Минуту спустя, когда Лючита вернулась с кухни она уже лежала пластом. Девушка обратилась к ней, но не получила ответа. Лючита поставила стакан.

– Когда захотите, здесь – на столе, – сказала она. Потом ее осенило: если миссис Слейд действительно заболела, лучше уложить ее в постель сейчас, пока она не уснула или не начала бредить.

В конце концов, миссис Слейд встала на ноги, но идти не смогла.

– Дальше меня не сдвинешь! – в отчаянии вскрикнула она и взглянула на Лючиту выпученными глазами, словно видела ее впервые. – Где мой муж?

«Притворяется», – подумала Лючита, заметив ее безумное, перепуганное лицо. Взяв ее за руку, девушка сказала:

– Нам нужно пройти через патио, – и повела ее, виляя, в ту сторону.

Когда они добрались до спальни, ветерок задувал там длинные шелковые шторы внутрь.

– Ванная – здесь, – Лючита протянула руку сквозь темный дверной проем и включила свет. Краем глаза она заметила, что миссис Слейд хочет опуститься на кровать.

– Нет-нет! – закричала девушка и подбежала, чтобы ее остановить. – Сядьте здесь.

Осторожно усадив ее в кресло, она остервенело надавила на кнопку в стене. В ожидании служанки сняла с кровати меховое покрывало, откинула простыни и взбила подушки. В дверь постучали: она открыла и с минуту тихо говорила с Паломой. Потом развернулась к миссис Слейд, которая грузно осела в кресле, заломив руки.

– Палома вам поможет. Просто расслабьтесь и лягте спать.

Поскольку миссис Слейд, похоже, ее не услышала, Лючита вышла и закрыла дверь.

Палома недоверчиво разглядывала иностранку: она вдоволь насмотрелась на грингас и тотчас решила, что эта – пьяна. Служанка заставила ее встать с кресла, стянула с нее платье и комбинацию. Потом достала из шкафа чаллисовый халат. Ветер все еще дул в двери, выходившие на балкон, и шторы в комнате покрывались прерывистой рябью. Леди дрожала; она по-прежнему безудержно тряслась в лихорадке, даже когда легла в постель, с затянутым, наконец, поясом купального халата. Палома понаблюдала за ней с минуту и пришла к другому выводу: леди принимает наркотики. Она видела фильмы, в которых наркоманы вели себя точно так же, как сейчас эта иностранка. Палома пристально смотрела сверху вниз, и на лице у нее проступало отвращение. Беспомощные руки миссис Слейд бешено цеплялись за простыню: она пыталась укрыться. Палома просто наблюдала. Даже не наклонилась помочь. Гринга – не человек. «Вот до чего они себя доводят», – подумала она.

Гладкие льняные простыни были мучительно холодными: к чему бы она ни прикасалась – к высоким пикам, где блестел снег, или к долинам, где трещали ледники, – было очень больно. Эта мучительная боль от холода напоминала нытье глубинного нерва.

Даже балансируя на краю пропасти, она поражалась, как можно находиться в таком неуравновешенном состоянии и в то же время осознавать не только все внутри и снаружи, но и тот факт, что распад еще продолжается.

Как только ее засосало в пропасть, та оказалась, разумеется, бездонной. Это был всего лишь новый этап разложения – отмена закона гравитации. Падение было медленным, почти упоительным. Когда от скорости закружилась голова, она открыла глаза. Над ней стояла незнакомая женщина с лицом из светящегося белого воска, которая с ненавистью смотрела на кровать. Миссис Слейд вскрикнула и села протягивая руку, дабы прогнать демона. Тот быстро развернулся и выключил весь свет. Затем вышел из комнаты и закрыл дверь.

Далекий шум ветра в соснах немного напоминал рев моря: время от времени он поднимался снизу и задувал в двери комнаты.

Внутри, в темном склепе ее сознания, располагался бесконечный вход в Ад, где с грохотом рушились города, и всякий раз она медленно умирала, зажатая под обломками. А на пылающем горизонте высились все новые города, которые откладывали свое неминуемое обрушение до того момента, когда она окажется вблизи.

20

Полом дует холодный ветер – и так во всех комнатах. Сквозит с патио. Двери закрыты, но ветер дует под ними. Он чувствует его лодыжками. Ходит босиком, в купальном халате, но не задумывается об этом. Он уже отыскал двери, ведущие из одной комнаты в соседнюю, так что ему не нужно выходить в патио. Там в кустах – тусклые огоньки. Комнаты погружены во тьму. Это хорошо, потому что в темноте безопаснее, хоть он и наталкивается иногда на предметы, пробираясь ощупью.

Он прислушивается и слышит, как поют лягушки, но звуки доносятся издалека. В комнатах пахнет старостью: внутри царит тишина, какая бывает лишь в старинных домах. Выходя через открытую дверь в патио, он на секунду выглядывает и видит каменные колонны и арки. Он идет вперед, но столь осмотрительно, что даже если натыкается внезапно на какую-нибудь мебель, касается ее бесшумно.

Он не знает, куда пытается попасть: хочет лишь уйти от кровати как можно дальше. Сон, оставленный там, был настолько жуток, что он даже не в силах его вспомнить. Но, возможно, и это часть сна, – думает он, и волосы становятся у него дыбом, – этот неизменный безмолвный дом с людьми, подстерегающими его где-то внутри. Какое это имеет значение во сне? Нападай, ломай мебель, визжи. Пусть они мечутся по комнатам.

Он задерживает дыхание и снова прислушивается. Лягушки. Вдалеке брешет пес. Теперь он знает, что хочет выбраться из дома. Он снова начинает двигаться, но уже не столь осмотрительно, и упирается прямо в стул. Стараясь держаться как можно дальше от патио, он пробирается к противоположной стене. В дальнем конце одной из комнат он, возможно, отыщет дверь, которая ведет во двор. Когда его протянутая ладонь касается шторы, пальцы ощупывают материю до самого конца; он чуть-чуть отдергивает штору и шагает за ее складки. Окно – высоко и забрано решеткой. Но звезды волнуют его. «Они по-прежнему на месте», – думает он. В тот же миг приступ страха заставляет его обернуться и заглянуть в комнату за спиной. На время забыв о страхе, он просто прокладывал себе путь. Он вспомнил: все началось с кошмара. И теперь снова им оборачивается. Он ждет сигналов преображения, и поскольку тишина и темнота комнаты остаются неизменными, он вдруг осознает, что и тишина, и темнота – не полные. Слышится шелест листьев, колышимых слабым ветерком в патио, а неяркий свет звезд, проникающий в дверь либо окно, порой помогает определить размеры и даже форму стола или стула. В эту минуту он убеждается в том, что бодрствует, что подошвы его босых ног действительно соприкасаются с мягкими ковриками и ледяным кафелем: это – поверхности доставляющие переменчивые ощущения. «Но что это за мир? – думает он. – И сколько в нем еще комнат?»

Оштукатуренная стена, вдоль которой он ощупью пробирается, заканчивается гладкой деревянной колонной. В следующую комнату поступает немного больше света из патио, и он слышит снаружи сверчка. Акустические свойства меняются, и он смотрит вверх. Эта комната – выше других; в потемках ему даже мерещится в дальнем конце балкон.

Оказывается, что в большой комнате нет двери, ведущей в следующую. Он прослеживает взглядом кривую сводчатого прохода в патио. Подходит ближе; порыв ветерка приносит запах растительности, и этот аромат тревожит его. Дабы избежать его воздействия, он заставляет себя шагнуть вперед через сводчатый проход и выглянуть наружу. Чуть дальше в кустах за аркадой висит небольшой фонарь, скрытый колышущимися листьями. Слева – широкая лестница, ведущая наверх. По-прежнему не слышно ничего, кроме лягушек, квакающих вдалеке хором, да сухого стрекота нескольких сверчков в патио. Он быстро пересекает угол закрытой галереи и начинает подъем. Ступени – из гладкого камня, с неглубокими выемками по центру, где они вытерлись от ходьбы.

Теперь он слышит голос. Похоже, тот перелетает из одной комнаты в другую где-то далеко в противоположном конце дома.

– Да, – говорит голос.

Потом не слышно ничего. Он молча продолжает подъем. Отсюда, сверху, патио выглядит таким ясе, сводчатый балкон протянулся налево и прямо. Звезды виднее: их не скрывают ветки.

Он устремляется к ближайшей открытой двери и входит в нее. В патио он был бы заметен. Он полагает, что, скорее всего, найдет выход из дома в одной из комнат здесь наверху. Этот этаж намного сложнее. Комнаты лишь частично обставлены, и вдоль стен стоят деревянные ящики и груды коробок. В первых двух комнатах висит тяжелый запах застарелой пыли. Третья заставляет его резко остановиться: оттуда тянет чем-то живым. Он неуверенно движется дальше. Внезапно перед ним, у самого правого глаза, возникает какой-то предмет. Он отступает и поднимает глаза. Это скульптура, которая смутно высится над ним. Он чувствует, что вот-вот потеряет равновесие, и делает шаг вбок, сгибаясь в три погибели, чтобы обойти статую. Он вытягивает перед собой руку, ладонь ударяется обо что-то холодное и очень гладкое, и в этот миг в комнате раздается громкий звук.

В последующей тишине он вначале прислушивается, но ничего не слышит. Он даже не спрашивает себя, что же произошло – что вызвало этот звук. Снова прислушивается, но опять ничего не слышит. Прислушиваясь, он привыкает к своему окружению: он стоит перед большим фортепьяно, склонив голову и глядя вниз. Но теперь он уже что-то слышит. Сначала он не столько услышал, сколько почувствовал это под ногами – словно глухой удар. Затем в патио к стрекоту сверчков и шуму ветра в листве прибавляется легкое шевеление.

Они поднимаются по ступеням, не обращая внимания на шум собственных шагов. Он стоит и ждет. Неожиданно комната заливается светом, будто он с огромной высоты глянул вниз на отчетливый черно-белый ландшафт клавиатуры.

Они очень вежливы и осторожно шутят с ним, пока спокойно ведут его к двери, а затем – по крытой галерее к лестнице. Один из них постоянно твердит, что у него лихорадка, и ему нужно лечь в постель. Он отвечает, что это не так, но он все равно ждал их прихода. Похоже, они немного благоговеют перед ним, и он чувствует, что это уважение обусловлено его полным послушанием: при первом же отклонении в его взглядах или образе действий их отношение изменится. Он всегда знал, что мир – таков. Спасения – нет. Они приходят, берут тебя и тихо уводят Спускаясь по каменным ступеням, они говорят ему он рискует подхватить пневмонию, он должен понимать, что болен, и лежать в постели.

Теперь они снова внизу – в другой половине мира. Пока они идут под сводами, он чувствует, что в глубине души хорошо знаком со всем этим: с фонарем в листве, пением сверчков, открытыми дверями в темные комнаты и закрытыми дверями, под которыми сквозит ветер.

Когда они попадают в его комнату, и он видит кровать, то поднимает на них глаза, ожидая, что ему велят лечь. Один из них сообщает, что заварит ему горячего чаю, поскольку он, возможно, простыл. Говорит, что если бы не жар, дал бы ему взамен бренди.

– Жар? – повторяет он неразборчиво, залезая в постель. – Жар? – Он поворачивает голову набок, закрывает глаза и лежит неподвижно. В одном эти двое молодых незнакомцев правы: он очень болен.

Гораздо позже кто-то входит, и он открывает глаза. Свет горит только за высокой ширмой, кровать же – в тени. Один из молодых людей шагает к нему с чашкой и блюдцем. Он пристально смотрит с подушек вверх: его не удивляет, что лицо того, кто держит его в неволе, выкрашено синими и черными полосами. Вокруг рыльца полосы соединяются в изящный узор: эта часть лица слабо светится. Ему кажется, будто он жестом попросил поставить чашку на стол. Он говорит себе, что ждал этого, но полосатая маска его тревожит, и он не желает никак соприкасаться с ее владельцем.

Он не подал вообще никаких знаков – даже не шелохнулся. Тварь заставляет его сесть в кровати и выпить горячего чаю, обжигающего губы. Кажется, будто прошло много времени, прежде чем он выпил и ему разрешили лечь. Он больше ни разу не взглянул на лицо. Молодой человек удаляется. Выходя из комнаты, он останавливается на секунду в дверях и говорит, что мистер Сото скоро будет здесь. Произносит это с таким видом, будто обещает что-то приятное и сам тоже с нетерпением ждет приезда.

Когда он снова остается один в темной комнате, ему в голову приходит нелепая мысль о том, что эти люди – космические пришельцы. Он уверен, что ни у кого никогда не было таких лиц: посмотрев прямо, он увидел миниатюрный узор вокруг рыла.

Новый посетитель оказывается таким же, как двое первых, только крупнее и напыщеннее: он, несомненно, их командир. У этого полос на лице нет. Наоборот, кажется, будто кто-то приложил все усилия для того, чтобы он выглядел как можно реалистичнее. Он – точная копия, сделанная с кропотливейшим вниманием к деталям; идеальная имитация человека. И теперь, когда включен свет, он увидит, что на морде у другого полос тоже больше нет. «Выгорели», – думает он.

Начальник подходит к кровати, сунув руки в карманы.

– Как вы себя чувствуете, доктор? Немного лучше? – он склоняет голову набок.

– Все нормально.

– Таблетки помогли, – говорит главарь с вопросительной интонацией и ноткой слабого удивления.

Он лишь фыркает и немного шевелится в постели, чувствуя, что главарь подошел ближе и стоит над ним, двигая предметы на столике возле подушки.

– Возможно, сбили, – слышит он его голос и чувствует, как в губы упирается термометр.

«Да, я болен, – думает он, – но этот синтетический человек понятия не имеет, что со мной: сегодня он играет роль доктора». Он перекатывает под языком термометр и смотрит на пришельца с недоверием.

Позже главарь вынимает термометр у него изо рта и поднеся к лампе на столе, проверяет; тем временем он отворачивается к стенке и закрывает глаза.

– Очень хорошо, – говорит через минуту главарь. – Понизилась до ста трех и двух [37]37
  Около 39,6 °C.


[Закрыть].

У него созревает важное решение – пересилить себя и сесть в постели. Главарь удивленно смотрит как он с трудом пытается подняться.

– Можно взглянуть? – слышит он собственный голос. Главарь быстро передает ему термометр, говоря при этом:

– Вам нельзя напрягаться.

– Уж температуру-то я посмотреть смогу, – отвечает он монотонно. Это занимает много времени: он пытается сосредоточить взгляд на рисованных метках и поймать увеличенный отблеск ртути под изогнутым стеклом. Подносит термометр очень близко к глазам. Замечает внутри серебристую полоску, но затем теряет ее, а отыскать вновь – уже выше его сил. Он с ворчанием возвращает градусник и опускает голову на подушки, уверенный в том, что никакого жара нет. Он восклицает:

– Разве нельзя просто оставить меня в покое? Главарь снисходительно усмехается:

– Вам нужно поесть. Обязательно что-нибудь бросить в желудок.

Выпив мясной бульон и съев сэндвич, он ложится и отворачивается от лампы. Минуту спустя кто-то бесшумно входит и выключает свет.

Со временем творится какая-то чехарда. Он находится в доме, заключенный в теле человека, которого держат в постели. Люди приходят, беспокоят его и уходят. Двери открываются и закрываются. То ли день, то ли ночь. Порой, когда он мчится сквозь пространство, его пронизывает ветер. Бывают долгие периоды, когда он заточен в илистом подводном мире, осознает комнату за кроватью, чувствует, как ползет время, но способен лишь лежать без движения цепляясь, будто моллюск, к изнанке сознания, пока кто-нибудь не придет и не коснется его, и тогда все снова меняется.

21

Настал миг, когда она вдруг поняла, что уже не ночь, а скорее, день, и осознала, что один час следует за другим. Она лежала на воздухе – в постели на балконе. На перилах щебетали птицы; ветер доносил ароматы гардений и сосен. «Но это же реальность», – осенило ее, и в отчаянной попытке найти способ остаться в этой реальности она решила не напрягаться и просто посмотреть, что будет.

В то утро сиделка несколько раз приносила еду и прохладительные напитки. Логично было предположить, что поблизости должен находиться кто-то еще, но она не помнила никого, кроме сиделки. Часто она сомневалась в том, что это вообще сиделка: своим дурным характером женщина больше напоминала угрюмую служанку. Она чувствовала, что ее оставили на попечение подобной особы по чьему-то серьезному недосмотру, и собиралась пожаловаться в подходящий момент. Она старалась не слишком дуться на сиделку, подозревая, что та это почувствует и как-нибудь косвенно ей отомстит. Женщина всегда приходила второпях, стуча по кафелю высокими каблучками, с явным отвращением и очень шумно делала все, что нужно, на балконе, а затем вновь убегала, даже не взглянув на нее. Когда сиделка уходила и на балконе опять становилось тихо, она лежала там в полнейшем блаженстве, радуясь возвращению во внешний мир. «Выздоровление, – говорила она себе удовлетворенно, – но даже неинтересно от чего».

На закате она услышала в комнате рядом с балконом приглушенные голоса. Открыла глаза и уставилась прямо перед собой, прислушиваясь и полагая, что один из голосов узнала.

– Доктор, – слабо вскрикнула она.

Шепот прервался, и наступила тишина. Она подождала немного, надеясь, что разговор возобновится, и когда этого не произошло, попыталась расслышать хотя бы шум удаляющихся шагов. Немного спустя она снова позвала:

– Сиделка!

Казалось, будто слово долетело из какой-то далекой долины: трудно было поверить, что она сама произнесла его. Из комнаты по-прежнему не доносилось ни звука. Она долго прождала – никто не пришел, и голоса больше не слышались. Птицы улетели, и почти стемнело. Почувствовав обиду и досаду, она уснула.

Возле кровати горела напольная лампа. Она светила ей прямо в лицо, а рядом стоял человек, смотревший на нее сверху. Она предположила, что это – врач. За ним стоял другой, гораздо моложе: этого она узнала, так, правда, и не связав с конкретным местом или периодом своей жизни.

Она попыталась улыбнуться доктору, сомневаясь, что мышцы лица двигаются.

– Мне лучше, – сказала она.

Не отрывая от нее глаз, доктор сказал что-то другому по-испански, потом склонился и поднес ее руку к губам, после чего осторожно опустил на одеяло. Он выпрямился, развернулся и вошел в дом, а молодой человек последовал за ним. Она хотела окликнуть их, но осталась лежать под слепящим светом, прислушиваясь к их голосам, которые удалялись, пока они проходили через комнаты, и наконец умолкли совсем.

Немного спустя послышались шаги. Молодой человек вышел на балкон, улыбаясь и держа руки в карманах.

– Извините, что оставил свет у вас перед глазами, – сказал он и выключил лампу. Балкон был наполовину освещен, а наполовину погружен в тень.

– Вам ведь теперь намного лучше? – он ожидал от нее подтверждения этой фразы, но она промолчала. – Вы и правда уже вышли из туннеля?

Она по-прежнему не отвечала: ей казалось, будто она идет по туннелю и видит впереди отверстие. Поначалу выход из туннеля находился совсем близко, но потом стал постепенно уменьшаться. Она быстро открыла глаза. Он смотрел на нее с нескрываемым интересом.

– Сегодня первый день. – сказала она и задумалась, понял ли он, что она имеет в виду. Она лежала на дне своего мягкого мира, пока он говорил о симптомах, лечении и реакциях, и время от времени задавалась праздным вопросом, какую должность занимает он в больнице. Все это была одна неменяющаяся сцена; он закончил довольно резко, как ей показалось, пожелал спокойной ночи и зашагал прочь. В какой-то момент, вероятно, приходила сиделка: когда она позднее очнулась, на балконе было уже темно, и она увидела в небе за перилами звезды.

На следующий день на душе у нее стало спокойнее. Когда пришел молодой человек, она сказала ему:

– Я вышла из туннеля.

– Я вижу, – на нем были шорты и рубашка в красную и серую полоску. Она с легким удивлением уставилась на его голые ноги.

– Вы ведь не врач?

Он снисходительно улыбнулся:

– Врача вы видели вчера. Он вам больше не нужен. Сегодня он осматривает доктора Слейда. Тоже напоследок. Вы оба уже вышли из своих туннелей.

Он продолжал говорить, но она перестала на минуту его слышать. Она лежала здесь все это время, и ее ни разу не посетила мысль о Тейлоре. «Если б он спросил меня, замужем ли я, то я ответила бы, что нет», – изумилась она. Немного спустя до нее дошел смысл его слов, и она перебила его, воскликнув:

– Доктор Слейд болен?

– Он в порядке, в порядке, – молодой человек погладил ее ладонь. – Вы оба заболели, но теперь оба здоровы. – Он пристально посмотрел на нее.

Она не ответила. «Если б я знала, кто этот молодой человек и какую должность он занимает, – размышляла она, – мне было бы проще с ним разговаривать». Она хотела пожаловаться на обслуживание и сиделку, которую ей дали. Но у нее было такое чувство, будто у молодого человека готовы ответы на все возможные вопросы – ответы, записанные и спрятанные про запас, – и что в любом случае она сможет узнать от него лишь малую толику правды. Учитывая это, вряд ли стоило спрашивать, но она все же поинтересовалась:

– Где он? Где Тейлор?

– В Лос-Эрманос, где и находился все это время.

В точно таком же недоумении она осталась бы, если бы он сказал: «Проходит гравитационную терапию на Венере».

– Понятно, – тем не менее, ответила она, словно имела совершенно четкое представление о жизни в месте под названием «Братья» и словно ее муж и должен был вести именно такую жизнь. Но когда молодой человек произнес эти слова, в голове у нее промелькнула тень другого вопроса, который она не могла даже сформулировать. Напряженный взгляд молодого человека вступал в противоречие с напускной беззаботностью его ответа.

Поскольку она промолчала, он перестал смотреть на нее и закурил.

– Думаю, вы можете рассчитывать на встречу с ним завтра вечером, – вскоре сказал он. – Хотите послушать музыку?

– Наверное, нет. Не очень.

Казалось, будто в мире больше не осталось ничего неизменного. Существовали лишь неустойчивые элементы: все вырвалось на свободу и неслось по течению. Голова у нее была ясная – она чувствовала, что способна следить за собственными мыслями и оценивать их. Однако, обнаружив, что нельзя точно их обозначить, убедилась, что с ситуацией что-то не так, но из-за собственной слабости она не может этого осмыслить. «Набравшись сил, – размышляла она, – я, вероятно, перестану это замечать». Именно поэтому она сделала в уме зарубку, чтобы вспомнить об этом завтра.

Он немного поговорил. Она делала вид, словно то и дело впадает в полудрему. В конце концов, он ушел.

Перекинув ноги через край кровати, она босиком сделала парочку неуверенных шагов по холодному кафелю. Ощущая поразительный прилив энергии, принялась ходить вдоль перил, поглядывая на узоры, составляемые редкими уличными фонарями в каком-то далеком пригороде за долиной.

В дальнем конце балкона находился небольшой туалет, где над умывальником висело зеркало. Она поискала в своем отражении следы болезни или утомления, но с легким изумлением ничего не обнаружила. Однако затем в голове одновременно зароился целый ряд вопросов, не имевших ответа. Где ее сумочка? Куда дели ее одежду? Что это за больница?

Она увидела в зеркале, как расширились глаза, когда она осознала, что совершенно не помнит о своем прибытии – как в больницу, так и в город, чьи огни видела минуту назад.

Она заглянула в умывальник, наклонилась и стала плескать в лицо холодной водой. Она поняла, что еще до конца не оправилась и, вероятно, неразумно было ходить и вообще вставать. «В любом случае, – сказала она себе решительно, – главное – не бояться».

Она с удовольствием вытерла лицо широким банным полотенцем: лучше всего было вернуться в постель и уснуть.

Когда она очнулась на рассвете, проблема никуда не исчезла: от внешнего мира ее отделяла незримая, абсолютная завеса. Слабый петушиный крик раздававшийся в недвижном воздухе, просачивался сквозь эту завесу и достигал ее, уже лишенный смысла. Она знала, что где-то кричат петухи, но поскольку не могла вспомнить, как попала на этот высокий балкон в незнакомом городе, само существование петухов становилось неприемлемым. Она почувствовала, как сердце забилось очень сильно, будто совершенно отдельно от нее. Нервно закашляв, она подумала об адреналине – производном страха. Необходимо продержаться, пока не придет Тейлор. Она села в постели и взглянула на большую луну, которая еще слегка светила, словно уличный фонарь, не выключенный с наступлением дня. Невдалеке за перилами виднелись заостренные черные вершины нескольких сосен. Смотреть можно было лишь на ненужную луну, и как только она взглянула, жизнь вновь пришла в движение, поскольку она сразу вспомнила. То, что примерно час назад она обнаружила пару пустот в ландшафте прошлого, уже не особенно ее волновало: она почувствовала, что отыскала важный материал.

Сиделка принесла отменный завтрак. Она все съела и спокойно лежала, наблюдая, как прилетают воробьи и обливаются водой из тазика. Сознание начало затуманиваться, а детали стали неясными еще на корабле. Она не могла мысленно представить свою каюту: находилась ли та с левого или с правого борта? И еще столовая. Ей казалось, будто она помнила обед, когда ела рис, сидя напротив Тейлора, но на корабле ли это было?

Когда она увидела молодого человека, пришедшего в половине одиннадцатого, в голову ей пришла неприятная мысль о том, что это, возможно, наблюдающий за ней психиатр: он так самоуверен, так хорошо владеет собой.

– Палома говорит, что вы оклемались, как она выражается, – сказал он, сияя от радости. – Да, похоже, вы готовы к отправлению.

– К отправлению?

– Ну да, – он улыбнулся шире и, склонившись, оперся руками на шарообразные украшения нижней спинки кровати. – За город.

– Не понимаю, о чем вы! – взволнованно воскликнула она. – За город? Зачем? Вы же сказали, что доктор Слейд сегодня вечером будет здесь.