Текст книги "Пустой Амулет"

Автор книги: Пол Боулз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

–  Tи n’as pas chaud? [23]23
  Тебе не жарко? (фр.).


[Закрыть]

Он замедлил шаг, дожидаясь ответа.

«Черт с ним», – подумала она и ответила на вопрос, хоть и не прямо. Вместо «да, мне жарко» сказала просто:

– Жарко.

Тогда он остановился и показал влево на закуток между грудами ящиков, где стояли стол и два стула. Место было полностью накрыто большой вывеской, и этот привлекательный тенистый уголок начинал непреодолимо к себе манить, стоило лишь представить, что можно шагнуть туда и ненадолго присесть.

С навязчивым упорством она обратилась мыслями к матери. Как бы та отреагировала, увидев свою единственную дочь рядом с чернокожим мужчиной в этом маленьком темном убежище? «Если он злоупотребит твоим доверием, помни, что ты сама напросилась. Не надо искушать судьбу. С подобными людьми нельзя обходиться, как с равными. Они этого не понимают».

Принесли «пепси-колу», на удивление холодную, но непривычно сладкую.

– О, – сказала она с благодарностью.

В отличие от Аниты, Секу бегло говорил по-французски. «Как такое может быть?» – подумала она с некоторым возмущением. Поскольку она сознавала, что сама говорит с частыми запинками, завязать беседу было еще труднее. Из-за этих пауз, когда им обоим нечего было сказать, молчание становилось более явным, а для нее – неловким. Уличные шумы – шаги по песку, беготня детей да изредка собачий лай – странно заглушались грудами ящиков и крышей над головой. «Поразительно тихий город», – размышляла она. С тех пор, как они вышли из дома, она не услышала ни единого звука автомобиля, даже вдалеке. Но теперь, прислушавшись, различила далекое попеременное тарахтение и рев мотоцикла – звуки, особенно ей ненавистные.

Секу встал и пошел расплатиться с хозяином. Анита хотела сделать это сама, но было уже поздно. Она поблагодарила его, а затем оба вернулись на улицу, где было как никогда жарко. Самое время спросить себя, зачем она позволила Тому отправить ее с этим нелепым поручением. Лучше бы пошла в кухню и попросила кухарку не подавать жареную картошку. Похоже, эта женщина считала любые блюда из картошки самыми лакомыми, но из той, что росла здесь, можно было делать, пожалуй, только пюре. Анита не раз говорила об этом Тому, но, по его мнению, пюре лишь прибавило бы Джохаре хлопот, да и, скорее всего, она не сумела бы приготовить его как следует, и получилось бы еще хуже, чем сейчас.

Сумасшедший рев мотоцикла, напоминающий вой сирены, слышался теперь гораздо ближе. «Сюда едет, – подумала она. – Только бы успеть дойти до рынка, пока он не примчался». Однажды она покупала с Томом еду и помнила колоннады и столбы. Ни один мотоцикл там не проехал бы.

– Где же рынок? – неожиданно спросила она.

– Прямо, – махнул Секу.

Затем в конце длинной улицы показалась машина, похожая на дракона: она подскакивала и вздымала облако пыли, клубившееся впереди. Даже на таком большом расстоянии было видно, как пешеходы разбегаются с дороги.

Грохот неимоверно усилился. Ей вдруг захотелось заткнуть уши, как в детстве. Махина приближалась. Она ехала прямо на них. Анита отпрыгнула на обочину в тот миг, когда мотоциклист затормозил, чтобы не врезаться в Секу. Слуга даже не нагнулся, уклоняясь от удара. Яркий мотоцикл лежал в пыли, частично прикрывая голые ноги и руки ехавших.

Два почти голых парня встали с красно-желтыми шлемами в руках. Они злобно глянули и заорали на Секу. Анита не удивилась, услышав американскую речь.

– Ослеп, что ли?

– Тебе еще повезло, сукин сын. Мы же могли тебя задавить!

Не обращая на них внимания, Секу шел дальше, и они начали ругаться:

– Деревня! Зазнавшийся ниггер!

Секу с величайшим презрением их игнорировал. Анита шагнула с обочины им навстречу:

– Если уж говорить о том, кого вы могли задавить вашим чудовищным агрегатом, то первой по списку значусь я. Вы ехали прямо на меня. Кажется, это называется «сеять панику»? Вам что, нравится стращать людей?

– Простите, что напугали вас, мэм. У нас и в мыслях не было.

– Не сомневаюсь. – Теперь испуг перерос в негодование. – Я уверена, что в мыслях у вас – одна большая дыра. – Она не слышала извинений. – Вы уехали слишком далеко от дома, друзья мои, и нарветесь на неприятности.

Плотоядный взгляд:

– Да ну?

Она почувствовала, как внутри закипает гнев.

– Да! – закричала она. – Неприятности! И надеюсь, мне еще выпадет случай их увидеть. – Через минуту она сплюнула: – Уроды.

Секу, который ни разу даже не оглянулся на них, теперь остановился и обернулся посмотреть, идет ли она. Как только она догнала его, Секу промолвил, не глядя на нее, что все туристы – невежды.

Когда они добрались до магазина, где продавалась фотопленка, Анита с удивлением обнаружила, что им заведует француженка средних лет. Если бы Анита не запыхалась от злости и волнения, то побеседовала бы с ней – спросила бы, сколько она уже здесь живет и какую жизнь ведет, но момент был неподходящий.

Пока они брели домой по усиливающейся жаре, адской махины больше не было ни видно, ни слышно. Анита заметила, что Секу чуть-чуть хромает и внимательно присмотрелась. Внизу белого халата заметила кровь и поняла, что мотоцикл наехал Секу на ногу. Ее любопытство, похоже, раздражало его, и Аните не хватило мужества попросить показать рану или хотя бы заикнуться о ней.

IX

За обедом она избегала любых упоминаний о случае с мотоциклом.

– Это ведь не далеко, правда?

– Жарко было, – ответила она.

– Я тут подумал, – наконец сказал Том, – этот дом можно было бы купить за бесценок. Он того стоит. Я не прочь приезжать сюда регулярно.

– По-моему, ты с ума сошел! – воскликнула она. – Ты ведь никогда не смог бы здесь жить. Это всего-навсего временная стоянка без удобств. Да и какую собственность ни купи в странах третьего мира, все равно потеряешь ее раньше, чем заплатишь. Ты же знаешь: благоразумнее снимать жилье. Тогда если начнется сумасшедший дом, останешься независимым.

Джохара встала рядом с ней и предложила еще лукового пюре – подавала она сама.

– Сумасшедший дом начинается не всегда, – сказал Том.

– Всегда! – отрезала Анита. – В таких-то странах? Это неизбежно.

Немного спустя она продолжила:

– ну разумеется, поступай, как тебе угодно. Не думаю, что ты много потеряешь.

Когда ели фрукты, Анита снова заговорила:

– Прошлой ночью мне снилась мама.

– Правда? – равнодушно сказал Том. – Что же она делала?

– Даже не могу вспомнить. Но когда я проснулась, тотчас начала о ней думать. Ты же знаешь, она начисто лишена чувства юмора, но бывает очень остроумной. Помню, как однажды она давала весьма изысканный ужин и вдруг, повернувшись к тебе, спросила: «Сколько тебе лет, Том?» А ты ответил: «Двадцать шесть». Она немного помолчала, а потом сказала: «В твоем возрасте Вильгельм Молчаливый уже покорил пол-Европы». Она произнесла это с таким отвращением, что все за столом прыснули со смеху. Помнишь? Это до сих пор кажется мне смешным, хоть я уверена, что она вовсе не пыталась сострить.

– А во мне такой уверенности нет. По-моему, она играла на публику, хотя сама, естественно, не могла рассмеяться. Ниже ее достоинства. Однако не считала зазорным смешить других.

Х

В другой раз они сидели на полу в комнате Тома и завтракали. Кухарка только что принесла еще тостов.

– Мне бы хотелось проехать пару миль вдоль реки и взглянуть на соседнюю деревню, – сказал Том, махнув кухарке обождать. – Как насчет прогулки? Я могу взять напрокат старый грузовик Бесье. Что ты на это скажешь?

– Я не против, – ответила она. – Дорога ведь прямая и ровная?

– Обещаю, что не заблудимся и не увязнем в песке.

– Ты хочешь посмотреть что-то конкретное?

– Мне просто нужно увидеть что-нибудь новое. Малейшая перемена пробуждает во мне разнообразные идеи.

Договорились съездить на следующий день. Когда Том попросил Джохару приготовить casse-crôuté [24]24
  Легкий завтрак (фр.).


[Закрыть]кухарка оживилась, услыхав, что они собираются в Гаргуну. Сказала, что там живет ее сестра, объяснила Тому, как найти дом, и принесла записку, надеясь, что он передаст.

У маленького грузовика не было кабины. Их овевал встречный ветерок. Поездка ранним утром по берегу реки бодрила. Дорога была совершенно ровная – никаких рытвин или выбоин.

– Сейчас-то хорошо, – сказал Том, – а вот на обратном пути на солнцепеке будет похуже.

– У нас есть топи, —напомнила Анита, взглянув на два пробковых шлема на сиденье между ними. Она взяла с собой мощный бинокль, купленный в прошлом году в Кобэ, и, несмотря на тряску, без устали наводила его на реку, где рыбачили мужчины и купались женщины.

– Красиво, правда? – сказал Том.

– Конечно, гораздо милее с черными телами, чем с белыми.

То был лишь умеренный восторг, но Тому он, похоже, понравился. Ему очень хотелось, чтобы сестра полюбовалась долиной Нигера, но он старался не пропустить поворот налево к Гаргуне.

– Километров пятьдесят – плюс-минус, – пробормотал он и вскоре добавил: – Здесь, но я не рискну ехать по этому песку.

Он остановил грузовик и выключил двигатель. Тишина оглушила. Они сидели не шевелясь. Изредка с реки доносился чей-то вопль, но на открытом безбрежном просторе любые голоса казались птичьими криками.

– Одному из нас – точнее, тебе – придется остаться в машине.

Том спрыгнул на землю.

– Я пойду пешком, отыщу деревню и сестру Джохары. Это должно занять минут десять – может, чуть больше. Ты посидишь здесь, ладно?

Выехав утром, они еще не видели ни единой машины.

– Мы стоим прямо посреди дороги, – сказала она.

– Знаю, но если сдвинуться вправо, можно увязнуть в песке. А этого мне как раз и не хочется. Если вдруг занервничаешь, выйди и поброди вокруг. Еще не жарко.

Она не боялась остаться одна, но обстановка ее все же нервировала. Для этого случая Том вполне мог взять с собой кого-нибудь из мужчин – они ведь просиживали целыми днями в кухне. Неожиданно Аните пришло в голову, что она не видела Секу с того раза, когда их чуть не сбил мотоцикл, и она забеспокоилась: возможно, его нога или ступня серьезно повреждена. Размышляя о нем, Анита вылезла из машины и пошла той же дорогой, по которой отправился Том. Она не видела его впереди – лишь невысокие дюны, поросшие кое-где низким кустарником. Она задумалась, почему небо здесь не бывает по-настоящему голубым и всегда серого оттенка.

Надеясь хоть мельком взглянуть на Гаргуну, она взобралась на небольшой песчаный холм, но впереди лишь маячили высокие колючие кусты. Ей очень хотелось увидеть деревню, и она могла ее себе представить: ряд округлых хижин, разбросанных довольно далеко друг от друга, и перед каждой – расчищенная площадка, где клюют что-то в песке домашние птицы. Она повернулась направо, где дюны казались чуть выше, и пошла по тропинке, ведущей через и вдоль них. Дюны разделялись узкими расселинами, иногда очень глубокими. Все гребни располагались, похоже, параллельно друг другу, и чтобы перейти с одного на другой, приходилось спускаться и сразу же снова подниматься. Поблизости одна дюна возвышалась над остальными, и Анита не сомневалась, что сможет увидеть с нее грузовик, стоящий на дороге. Добравшись до нее и чуть-чуть запыхавшись, встала наверху. В бинокль она увидела, что грузовик – на месте, а слева вдали растет купа голых деревьев. «Деревня – с той стороны», – предположила Анита. Потом заглянула в расселину меж дюнами, и при виде бессмысленной скульптуры, покрытой алой эмалью и хромом, у нее екнуло сердце. Там внизу лежали огромные валуны: мотоцикл занесло, и два загорелых торса швырнуло на скалы. Машина причудливо искривилась, тела переплелись, и их равномерно забрызгало кровью. Звать на помощь было уже поздно – тела неподвижно лежали под откосом, невидимые никому, кроме того, кто встанет точно там же, где она. Анита развернулась и быстро сбежала по склону.

– Уроды, – пробормотала она – правда, уже без возмущения.

Когда вернулся Том, она уже сидела в грузовике.

– Нашел ее – Джохарину сестру?

– Конечно. Деревенька крохотная. Разумеется, все всех знают. Давай перекусим. Здесь или на берегу?

Сердце у нее по-прежнему учащенно и сильно билось. Она сказала:

– Давай спустимся к реке. Наверное, там ветерок.

Теперь она поразилась, что, увидев разбитый мотоцикл, почувствовала вначале бурную радость. Анита вспомнила, как в тот миг по телу пробежала приятная легкая дрожь. Пока они брели к берегу, она вновь подумала: хорошо, что не рассказала Тому о столкновении с двумя американцами.

XI

– Теперь тебе лучше спится? – спросил ее Том.

Она запнулась:

– Не совсем.

– Что значит – не совсем?

– У меня неприятность.

– Неприятность?

– Рассказать тебе?

– Ну разумеется.

– Том, по-моему, Секу заходит ко мне по ночам.

–  Что? – вскрикнул он. – Ты с ума сошла. Что значит – заходит к тебе по ночам?

– То и значит.

– Что он делает? Говорит что-нибудь?

– Нет-нет, просто стоит у моей постели в темноте.

– Бред.

– Знаю.

– Ты его ни разу не видела?

– Как? Темно ведь, хоть глаз выколи.

– У тебя есть фонарик.

– Это и пугает меня больше всего. Включить свет и увидеть его наяву. Мало ли что он тогда сделает, зная, что я его видела.

– Он же не преступник. Господи, и почему ты такая чертовски нервная? В Нью-Йорке же гораздо опаснее, чем здесь.

– Я верю тебе, – сказала она, – но дело не в этом.

– Так в чем же? Тебе кажется, что он приходит и стоит у постели. Почему ты так думаешь?

– Это-то страшнее всего. Я не могу тебе объяснить.

Это очень пугает.

– Но почему? Думаешь, он собирается тебя изнасиловать?

– Да нет же! Ничего подобного. Мне кажется, будто он хочет, чтобы мне приснился сон. Сон, которого я не в силах вынести.

– С его участием?

– Нет, его нет даже во сне.

Том вышел из себя:

– Да что же это такое! О чем мы, в конце концов, говорим? Ты сказала: Секу хочет, чтобы тебе приснился какой-то сон, и он тебе снится. Потом он приходит на следующую ночь, и ты боишься, что сон приснится вновь. Зачем, по-твоему, он это делает? Я имею в виду – какой ему в этом интерес?

– Понятия не имею, но от этого еще ужаснее. Знаю – ты считаешь, что это нелепо. Или думаешь, будто я все придумала.

– Нет, я этого не сказал. Но если ты никого не видела, как ты можешь быть уверена, что это Секу, а не кто-нибудь другой?

Позже он спросил ее:

– Анита, ты принимаешь витамины?

Она рассмеялась:

– Боже, ну конечно. Доктор Кёрк надавал мне целую кучу. Витамины и минералы. Он сказал, что здешняя почва бедна минеральными солями. Я уверена – ты считаешь, будто у меня какой-то биохимический дисбаланс, который и вызывает сны. Возможно. Но меня пугает даже не сам сон. Хотя, господь свидетель, о нем так противно говорить.

Том перебил ее:

– Что-то эротическое?

– Тогда было бы намного проще его описать, – сказал она. – Беда в том, что я не могу его описать… – Она поежилась. – Он слишком запутанный. И когда вспоминаю его, мне становится дурно.

– Можно, я стану твоим психоаналитиком? Что происходит в этом сне?

– Ничего. Я просто чувствую: грядет что-то ужасное. Но, как я уже сказала, меня волнует не сам сон, а сознание того, что он обязательно приснится, что чернокожий мужчина стоит, придумывает и внушает его мне. Это уже чересчур.

XII

Над деревянной дверью прибита деревянная вывеска на которой краской написано: «Аптека Индэлла и Фамберса». Внутри – прилавок, и за ним стоит атлетический юноша. На первый взгляд он кажется голым, но на самом деле он в красно-синих шортах. Вместо: «Привет, я Бад», он говорит:

– Меня зовут мистер Индэлл. Что вам угодно? – Голос сухой и бесцветный.

– Мне нужна бутылочка этилнитрита и упаковка леденцов «Ржавый вяз».

– Сию минуту. – Но с лицом у него что-то не так. Он разворачивается и направляется в заднюю комнату, однако медлит. – Вы ведь не заходили к мистеру Индэллу?

– Но вы же сказали, что мистер Индэлл – это вы.

– Иногда он путается.

– Я не сказала, что хочу его увидеть.

– Но все же хотите. – Он протягивает руку над прилавком и хватает стальной хваткой. – Он ждет в подвале. Говорит Фамберс.

– Я не хочу встречаться с мистером Индэллом, спасибо.

– Слишком поздно.

Прилавок – откидной. Он поднимает его, чтобы освободить проход, по-прежнему сжимая стальной хваткой.

Возражения по пути в подвал. Хромированный трон у стены, сияющий в блеске наведенных на него софитов. Мускулистые бедра, вырастающие из мужских плеч; ноги, согнутые в коленях. Между бедер – толстая шея, голова отрублена. Руки, привязанные к бокам, свободно свисают, подергивая пальцами.

– Это мистер Фамберс. Он вас, конечно, не видит. Голову пришлось убрать. Мешала. Но шея наполнена высокочувствительной протоплазмой. Если укусите или хотя бы грызнете ее зубами, установится мгновенный контакт. Просто наклонитесь и засуньте рот в шею.

Стальная рука ведет. Вещество внутри шеи напоминает размокший хлеб, слегка сернистый запах отдает репой.

– Засуньте язык. Только не подавитесь.

При первом же нажатии языком вещество внутри шеи начинает пульсировать, пузыриться и плескать вверх теплой жидкостью.

– Это всего-навсего кровь. Мне кажется, лучше вам здесь на время остаться.

– Нет, нет, нет, нет! – Она катается по полу в собственной рвоте.

– Нет, нет, нет! – Пытается вытереть с губ и лица кровь.

Вниз, вниз, вместе с кровью, рвотой и всем остальным, сквозь устеленный перьями пол. В душном кармане – лишь реповый смрад. Затем, задыхаясь, наполовину удавленная, она поднялась из-под низу и глубоко вдохнула свежий черный воздух, чувствуя дурноту после сна, не сомневаясь, что он повторится, и больше всего страшась мысли о том, что приказы, управляющие этим явлением, исходят извне – от другого разума. Это было невыносимо.

XIII

Том считал, что она рассуждает нелогично.

– Тебе приснился кошмар, и об этом, разумеется, нечего беспокоиться. Но навязчивая идея о том, что Секу или кто угодно управляет твоими снами, – чистая паранойя. Она совершенно ни на чем не основана. Неужели ты этого не понимаешь?

– Да, я понимаю, как это воспринимаешь ты.

– Я убежден, что теперь, когда ты все рассказала, это пройдет.

– А у меня такое чувство, что впредь я буду только об этом и думать.

Обратив внимание на керосиновую лампу, равномерно горевшую на полу между ними, Анита воскликнула:

– Она чересчур яркая, шумная и горячая.

– Не обращай внимания. Пустяки.

– Легко сказать.

– Ты же знаешь: если я убавлю свет, ничего не будет видно.

Через минуту она проговорила:

– Здешние овощи просто отвратительны. Не понимаю тебя. Ты рисуешь практически одну еду, но тебе все равно, что ты ешь.

– Что значит – все равно? Очень даже не все равно. Я не жалуюсь, если ты этого ожидаешь. Других овощей здесь нет – или тебе захотелось французских консервов? Зная тебя, сомневаюсь. Вообще удивительно, что им удается вырастить в песке хоть что-то.

Неожиданно в комнате появилась Джохара и объявила следующее блюдо.

– Я не слышал, как она поднялась, а ты?

Она фыркнула:

– Когда работает эта лампа, ты и слона бы не услышал.

– Да, но ты замечала, что даже без лампы в доме никогда не слышно шагов?

Она усмехнулась:

– Замечала – мягко сказано. И это меня тоже тревожит по ночам. Ночью я не слышу никаких звуков у себя в комнате. Там могла бы находиться куча народу, а я даже не знала бы.

Том промолчал, явно сосредоточившись на чем-то другом. Пару минут они посидели в тишине. Анита заговорила вновь задумчивым голосом:

– Том, ты когда-нибудь слышал о ржавом вязе?

Он выпрямился на стуле:

– Разумеется. Бабушка свято верила, что он помогает от горла. Его продавали в таблетках, вроде капель от кашля. Помню, как она расстроилась, когда их перестали выпускать. Сомневаюсь, что «Ржавый вяз» можно сегодня найти хоть в каком-нибудь виде.

Том украдкой взглянул на нее, заподозрив, что таким окольным путем она обдумывает содержание сна. Он помолчал.

Следующий ее вопрос показался ему комичным:

– Ведь заключенным добавляют в еду селитру?

– Раньше добавляли, но как сейчас – не знаю. Чем ты занимаешься – составляешь компендиум бесполезных знаний?

– Нет, просто интересуюсь.

Он разложил за спиной подушки и растянулся на них.

– Хочешь знать, кто, по моему мнению, Секу? – спросил он.

– Что значит – кто?

– Я имею в виду, кто он для тебя. Мне кажется, он – мама.

– Что?! – очень громко воскликнула она.

– Я серьезно. Я помню, как мама приходила и становилась в темноте у моей кровати – стояла, и все. А я всегда боялся, как бы она не догадалась, что я не сплю. Поэтому дышал ровно и лежал не шевелясь. Точно так же она стояла и у твоей кровати. Я слышал, как она заходит к тебе в комнату. Разве ты никогда не видела, что она неподвижно стоит у самой кровати?

– Не помню. Как такое вообще может прийти в голову – африканский негр в роли матери!

– Ты просто смотришь на это со стороны. Но я готов поспорить, что это сон о какой-то вине, а кто внушает нам чувство вины? Всегда и везде – мать.

– Я не фрейдистка, – сказала она. – Но если даже признать – хоть я не признаю этого ни на минуту, – что сон проистекает из чувства вины и что я помню маму с раннего детства, это абсолютно не объясняет, почему я так глубоко уверена, будто маму играет Секу. На этот счет у тебя нет теории?

– Есть, и весьма недурная. Просто между тем, что происходит во сне, и тем, что ты считаешь причиной этого сна, нет никакой связи. Когда будешь прокручивать сон в голове, попробуй вставить в него Секу, и посмотри на его реакцию.

– Я никогда не прокручиваю сон в голове. Мне и так тошно оттого, что он снится: не хватало еще анализировать его наяву.

– Что ж, я могу лишь сказать тебе, Нита, что он будет беспокоить тебя, пока ты не разберешь его по полочкам и внимательно не изучишь.

– Я извещу тебя, как только выясню, в чем виновата.

XIV

Все в городе знали мадам Массо. Они с мужем жили здесь еще при французах. Затем, после обретения независимости, когда мадам Массо не было и двадцати, ее муж умер, оставив ей фотостудию и практически больше ничего. В своей лаборатории она научилась проявлять и печатать фотографии. Монополия на подобные услуги оказалась не таким доходным делом, каким могла бы стать где-нибудь в другом месте, поскольку спрос был весьма невелик. Молодых людей с камерами в последнее время стало больше, и она не только проявляла и печатала, но и продавала пленку. Несколько молодых туземцев, живших в Европе, не раз пытались убедить ее торговать видеокассетами, но она объясняла, что у нее нет стартового капитала.

После смерти мсье Массо она недолго лелеяла мысль вернуться во Францию, но решила вскоре, что на самом деле этого не хочет. Жизнь в Монпелье была бы значительно дороже, да и нельзя поручиться, что она отыщет подходящее жилье с лишней комнатой, где можно устроить лабораторию.

Лишь горстка белых находила странным, что она решила остаться одна в городе чернокожих. Лично же ей, с первого дня прибытия сразу после свадьбы, негры показались симпатичными, любезными, великодушными и доброжелательными. Она не замечала в них никаких изъянов, если не считать небрежного отношения ко времени. Часто казалось, будто они не ведают, какой сейчас день и час. Молодежь знала, что европейцы считают это недостатком их земляков, и в общении с иностранцами изо всех сил старалась быть пунктуальной. Хотя мадам Массо поддерживала теплые отношения с другими французскими жителями, она завязала дружбу и с семьями туземной буржуазии. Она так и не выучила ни одного местного наречия, но эти люди сносно говорили по-французски, а их сыновья, как ни удивительно, владели ее родным языком в совершенстве. Желание побывать во Франции посещало ее редко и тут же исчезало. Здешний климат был приятен, если не обращать внимания на жару (а она не обращала), и просто идеален для ее астмы. Европейцы непрестанно поражали ее предположениями о том, что города здесь грязные и антисанитарные, и, скорее всего, она сама изумляла их, утверждая, что улицы тут чище, а неприятных запахов меньше, чем в любом европейском городе. Она умела жить в пустыне и ухитрялась сохранять весь год превосходное здоровье. Трудными месяцами были май и июнь, когда жара становилась невыносимой, и, стоило выйти из дома, как тебя засыпало песком; да еще – июль и август, когда лил дождь, воздух был влажным и она вспоминала, что в детстве страдала астмой.

Еще до приезда Аниты Том успел подружиться с мадам Массо: она проработала год в небольшой художественной галерее на рю де Виньон и, благодаря своей необычайной любознательности, приобрела за это время множество знаний о живописи, которые с тех пор не растеряла. С ней по-прежнему можно было поговорить о личной жизни нескольких художников, а также суммах, вырученных за их полотна, и Тома это умиляло. Мадам Массо провела год в Париже, и им хватало общих тем. Теперь он подумывал, не пригласить ли ее вновь на обед. Это всегда было рискованно, ведь она прекрасно готовила, особенно – местные блюда из здешних продуктов. В отличие от многих самоучек, она с радостью делилась своими открытиями с теми, кто питал такой же интерес к кулинарии. С ее помощью Том успешно научился готовить пару блюд.

– Я позову ее в понедельник на обед, – сказал он Аните. – И ты сделаешь мне еще одно огромное одолжение, если сходишь в магазин и пригласишь ее. Заодно купишь пленку. Дорогу ты теперь знаешь, так что обойдешься без провожатых. Ты не против? Если пойду я, то все утро насмарку.

– Я-то не против, но, по-моему, небольшой моцион тебе не повредил бы.

– Моцион я уже совершил: пробежал по берегу перед завтраком. Ты же знаешь. Большего мне и не надо. Так скажешь мадам Массо, что мы ждем ее в понедельник на обед? Она говорит по-английски.

– Ты забываешь, что моим первым иностранным был французский.

Ей вовсе не хотелось бродить по городу, но она встала и сказала:

– Ладно, схожу, пока воздух еще не стал горячее тела.

Подойдя к киоску, у которого они с Секу пили холодную «пепси-колу», Анита обнаружила, что тот заперт. Она не горела желанием выполнять поручение Тома из-за суеверного предчувствия, что может снова столкнуться с двумя американскими дикарями. Она даже невольно прислушалась: не доносится ли издалека отвратительный грохот их мотоцикла. Еще не добравшись до рынка, Анита решила, что эти двое покинули город и переехали куда-нибудь еще, где могли запугивать новую партию туземцев, поскольку здешние жители наверняка уже к ним привыкли.

Мадам Массо, похоже, обрадовалась приглашению.

– Как Том? – спросила она. – Вы недавно заходили в магазин, а Тома я не видела очень давно.

Вернувшись домой, Анита поднялась на крышу, где работал брат, и сказала ему:

– Она придет в понедельник. Она лесбиянка, тебе не кажется?

Том воскликнул:

– Боже правый! Откуда я знаю? Никогда не спрашивал у нее. С чего тебе это взбрело в голову?

– Не знаю. Просто подумалось, пока мы разговаривали. Она такая серьезная.

– Я бы сильно удивился.

В последнее время в воздухе появилась пыль, и с каждым днем ее становилось все больше. Очевидно, вернее было бы называть ее песком, как говорил Том. Впрочем, он соглашался, что если это песок, то все же измельченный – фактически та же пыль. От нее нельзя было спрятаться. Некоторые комнаты внизу пропускали меньше пыли, но двери по-настоящему не запирались, и непрерывный ветер гнал порошок, задувая его в самые узкие щели.

XV

В понедельник воздух стал таким непрозрачным от пыли, что с крыши нельзя было различить фигуры на улице. Том решил пообедать в одной из нижних комнат при запертых дверях.

– Может развиться клаустрофобия, – сказал он, – но что остается делать?

Я знаю, что можно сделать, – ответила Анита. – Не сегодня, но скоро, если пыли не станет меньше. Нужно уехать из этого города. Подумай о наших легких. Мы как будто живем в угольном руднике. А скоро польет дождь. Что делать тогда? Все превратится в какой-то Грязьвилль. Ты всегда говорил, что полгода здесь жить невозможно.

Мадам Массо провела наверх служанка, освещая дорогу в темноте оплывающей свечой. Гостья держала перед собой что-то похожее на коробку для обуви и тотчас вручила ее Тому.

– Травы, как обещала, – сказала она. – Правда, уже поздновато их дарить.

Он раскрыл коробку. Внутри та была разделена на три небольших отделения, заполненных черноземом – в нем росли маленькие зеленые бахромки и перышки.

– Орегано, майоран и эстрагон, – сказала мадам Массо, показывая пальцем. – Только придется пока держать коробку закрытой, а не то песок задушит растения.

– Какая прелесть, – заметила Анита, рассматривая коробку. – Похоже на переносной огородик.

– Все свои травы я храню в доме закрытыми.

– Нам бы встретиться на две недели раньше, – сказал Том. – Как представлю, что вы шли к нам в эту ужасную погоду. Вся такая стройная, элегантная и даже не растрепанная – как вам это удалось?

Анита тоже об этом подумала. Мадам Массо была в безукоризненном костюме цвета хаки, который, несомненно, предназначался для пустыни, но столь же элегантно смотрелся бы и на рю де Фобур Сент-Оноре.

– Ах, – она размотала на голове тюрбан и стряхнула его. – Секрет в том, что мсье Бесье подобрал меня на рынке и довез на своем грузовике прямо сюда. Поэтому дорога заняла не сорок, а всего две минуты.

– Фантастический наряд! – восторженно воскликнула Анита и вытянула руку, чтобы потрогать нижнюю часть. – Не возражаете?

Мадам Массо заложила руки за голову, дабы облегчить осмотр.

– В действительности, это переделанный сахарский серруэльв сочетании с местным бубу, —пояснила она. – Мое собственное изобретение.

– Просто изумительно, – сказала Анита. – Но материал-то вы не здесь брали.

– Нет-нет, купила в Париже, там же и фасон подобрали. Я не очень хорошо умею обращаться с иглой и нитками. Но покрой так прост, что я убеждена: его мог бы скопировать даже местный портной. Вся хитрость в кройке по косой – чтобы верх казался продолжением брюк и все вместе составляло единую линию от плеч до лодыжек, без единого шва.

– Цвет, безусловно, самый подходящий на сегодня, – сказал Том.

– Погода меня не волнует, – возразила она. – Это цена, которую приходится платить за остальную часть года. Досадно, конечно, но для меня это проверка на прочность. Я вовсе не хочу сказать, что не сбегаю в это время года во Францию, поскольку все-таки сбегаю. У моего брата ферма под Нарбонной. Лето в Провансе восхитительно. Но вы же знаете, сегодня я пришла сюда, в первую очередь, посмотреть ваши картины.

– Да. – Том погрустнел. – Очень жаль, что вы не сможете увидеть их при дневном свете, ведь нам придется сидеть внизу, да еще и при керосиновой лампе. Я не смогу распаковать их наверху из-за этой пыли и песка.

Джохара объявила, что кушать подано, и та же судомойка провела их вниз по темной лестнице, высоко держа свечу.

– Как же все-таки обидно, – заметила Анита, – что приходится обедать внизу. На террасе под карнизом – куда приятнее. Но ничего не попишешь.

За едой мадам Массо неожиданно спросила: