Текст книги "Сети"

Автор книги: Пол А. Тот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Пол А. Тот
Сети

Посвящается Кэтрин

БЛАГОДАРНОСТЬ

Хочу поблагодарить всех служащих издательства «Блик Хаус Букс» и многих моих добрых друзей из писательского сообщества за ободрение и поддержку.

Вода

Глава 1

Из банки на кухонном столе золотая рыбка созерцала разжиревшего мужчину. Морис прищелкнул пальцами.

Какого черта смотришь, сестрица? Я тоже в ловушке.

Морис жаждал выпрыгнуть из рыбьего садка собственного воображения, поцеловать Шейлу, но ее лунно-молочная кожа, волосы цвета пшеничного поля растворялись в полосах света. Интересно, сможет ли он вылезти, стать амфибией, вернуться к человечеству? Сумеет ли подстегнуть эволюцию, счистить чешую, снова расправить кости в человеческий скелет? Или перебороть эволюцию, сбросить кожу, уменьшиться клетка за клеткой?

Простреленная солнцем, усеянная родимыми пятнами света Шейла дула на дымившийся кофе.

– Нет, – сказала она. – Абсолютно исключено.

– Но я вовсе не сумасшедший ученый-экспериментатор, – сказал Морис. – Это просто портрет.

Он видит происходящие перемены. Ее полнолунная улыбка продержится год-другой, потом сменится хмуростью последней четверти. Углы губ почти незаметно тянутся вниз. Нынешнее промежуточное выражение как бы вмещает в себя все те годы, которые он потратил на то, чтоб уплыть от нее, и предупреждает, как мало у него времени, чтобы приплыть обратно.

– Перестань меня разглядывать.

Он напишет ее на балконе их калифорнийского дома, унаследованного от отца. В этом доме по-прежнему кажется, будто родители ненадолго отлучились, оставив на дверце холодильника приклеенную десятки лет назад записку: «НИКАКИХ ВЕЧЕРИНОК! С любовью, папа».С балкона виден весь город до самого моря.

– Морис! Где ты?

– Здесь.

– Здесь ты никогда не бываешь.

Сила тяготения бросила крючок с наживкой, катушка потащила Мориса на поверхность. Он хотел посодействовать своей поимке, но стал теперь старше, медлительнее, плавники ослабли. Если тяготение слишком дернет, то Морис сорвется с крючка. Если у него нет выбора, он унесет портрет Шейлы на дно морское.

Шейла сыпала в аквариум рыбий корм.

Привет, подружка. Как он смеет на тебя щелкать пальцами?…

Интересно, гадала она, что стало со старичком Морисом, ходячим окунем, жирным, глубоководным и все-таки быстрым, как скат или скэт? [1]1
  Скэт – джазовое пение, набор бессмысленных звуков, когда голос используется как музыкальный инструмент. .(Здесь и далее примеч. пер.)


[Закрыть]Нашла она в нем, что хотела, или сама в него это вложила? И что стало с Шейлой, обожавшей стаккато гаучо Монка и монашеские завывания Колтрейна, [2]2
  Mонк Телониус(1917–1982) – американский джазовый пианист, композитор, развивавший ритмически сложный импровизационный стиль бибоп; Колтрейн Джон(1926–1967) – саксофонист, отличавшийся индивидуальностью исполнения, склонностью к эксперименту, выступавший одно время с ансамблем «Телониус монк».


[Закрыть]с глупой девчонкой, задолго до рождения старавшейся застолбить себе время и место, с битницей Шейлой с неизменными красными пачками «Мальборо» и в беретке «посмотри-на-меня»? Что от нее осталось достойного запечатления в задуманном Морисом портрете? Родимые пятна, веснушки.

Морис живет под водой, почти ее не видит. Рассказывал сон, в котором не мог выпрыгнуть из воды, потому что он – рыба другого вида. А потом признался, что это не просто сон.

Уцепился за свои фантазии. Хочет портрет писать. Унесет его с собой вниз, а она будет стоять и смотреть, как он тонет.

– Нет, – сказала она. – Абсолютно исключено.

– Но я вовсе не сумасшедший ученый-экспериментатор. Это просто портрет.

Если я сейчас протяну руку, ты за нее не ухватиться. Придется обождать, пока не начнешь тонуть. А до той поры будешь считать меня жестокой. Может быть, даже покажется, будто это доставляет мне удовольствие. Но я здесь.

Он пристально смотрел на нее. Забавно, сколько внимания уделяет ей в последнее время. Может быть, наконец, понял, что похож в голом виде на пупса с хохолком. Или выжил из ума от тоски, глядя, как она одним и тем же извечным движением поднимает кофейную чашку, подносит к губам под привычным углом и делает типичный глоток.

– Перестань меня разглядывать, – сказала она.

Может, он смотрит на рыбку, клевавшую с поверхности корм, как бы дыша воздухом, будто она может вылезти из стеклянного шара, хлопнуть Шейлу по плечу и сказать: «Привет».

– Морис! Где ты?

– Здесь.

– Здесь ты никогда не бываешь.

Все-таки в его жабрах – втором подбородке – остается очарование. Нельзя не задаться вопросом: если он снова любит меня, долго ли это на сей раз продлится?

Ты все равно будешь писать портрет, только он выйдет совсем не таким, как тебе хочется. Под моим присмотром не утонешь.

Они его называли пряничным домиком. Шейла подозревала, что в один прекрасный день Морис съест кирпичное лакомство в конце неотмеченной улицы. Если соседи считали его особняком, Морис с Шейлой едва замечали размеры, проводя жизнь в своих комнатах. Остальной дом по-прежнему принадлежит отцу Мориса, и они редко тревожили его память.

– Что вот это за картина? – спросила она. – Может, напишешь дом, потом автопортрет? Повесим все три на стену, разведемся, разъедемся. Картины будут жить счастливо даже после того. Но я не стану позировать для твоей порнографии.

– Почти любой жене это польстило бы, – сказал он, желая схватить ее улыбку и положить на банковский счет. Я жадный.

Польстило? Он ее за дурочку держит? Думает, если годы ее пойдут вспять, то он снова не влюбится? Не останется в воображаемом пруду, где якобы неподвластен законам природы?

– Дело в том самом сне, да? – спросила она.

– Б каком сне?

– В том самом, где ты в воде. Погружаешься, тонешь, молотишь руками… Ты вел себя точно так же, когда напивался. Глазами все бы написал и исчез бы в стене. Пуф… И нету. Еще выпиваешь, стараясь поймать себя, и опять только тонешь и тонешь. На следующий день просыпаешься с кессонной болезнью. Тогда, по крайней мере, я могла свалить все это на выпивку.

Он знал, что никогда тот сон не рассказывал. Вместо того чтоб докучать ей безумными, фантастическими подробностями сонного сафари, окончательно понял последние двадцать лет их супружества, не говоря уже о причине для написания портрета. Да, хотел он сказать: я ухожу под воду, унося с собой портрет на память о тебе.Но не смог.

– Слушай, это же просто картина. Я уже много лет ничего не писал.

– Почему именно мой портрет? Раньше тебе, кажется, никогда не хотелось его написать. Пусть ты в последнее время сидишь и разглядываешь меня, только просто стараешься поймать бабочку и положить под стекло.

Он почувствовал холод, как с ним часто бывало при спорах. Гусиная кожа свидетельствует о падении уровня серотонина, [3]3
  Серотонин – производное одной из аминокислот, влияющее на многие формы поведения, сон, терморегуляцию и другие процессы.


[Закрыть]а это означает, что из-под кожи вылезает двойник – подставная фигура. Двойник способен справиться с любой проблемой. Двойник – человек-калькулятор, просчитывающий единственно верную реакцию на ситуацию. Двойник – друг в трудную минуту. Стоит на корабельной палубе и держит кислородный шланг, когда Морис ныряет.

– Не говори ни слова, – сказала она. – Я уже по-настоящему рассердилась.

– Да это ведь просто картина.

– Бесконечно твердишь то же самое.

– Да, но я люблю тебя.

Она сразу страшно влюбилась в водянистые глаза. Считала его Сальвадором Дали, думала, будто мир, который он видит, удваивается и утраивается, пока он не сможет смотреть прямо. Была уверена, что он станет художником, а не наемным халтурщиком, малюющим торговую рекламу. И теперь понимала, что, как бы ни старалась, он по-прежнему способен ее одурачить, снова заставить наполовину поверить или хотя бы дать ему еще один последний шанс воспрянуть.

– Может быть, просто картина, – сказала она, – но я сомневаюсь.

– Возможно, сон вещий. Что-то мне говорит: если я закончу картину, то вернусь к жизни. Не знаю почему. Наверно, какой-то инстинкт.

– Не зацикливайся на этой картине, – сказала она. – Я не хочу терять тебя, что бы там от тебя ни осталось. И не медли. Я бы на твоем месте не откладывала ни на секунду.

Поэтому Морис принялся за наброски, эскизы, из которых возникал образ Шейлы. Кисть формировала контуры тела, краски играли, безошибочно ложась на место, там сгущаясь, тут разжижаясь, запечатлевая все, кроме улыбки. Когда улыбка выйдет, перед ним распахнется портальная дверь.

Однако в процессе работы из воображаемого образа его жены выскользнул какой-то другой. Морис почувствовал, что кто-то изнутри него самого наблюдает за ним, а потом шагает наружу, как друг, появляющийся в тот же самый момент, когда ты о нем вспомнил. Он лихорадочно соображал, стараясь разглядеть конкретные черты того, кто в данный момент следит за его работой.

Он не лишился рассудка – рассудок лишился его.

Изображение проявлялось, как фотография. Образ, всплывший во сне наяву, за полчаса обрел полную и окончательную форму. Это как бы происходило без помощи Мориса, хотя все-таки он возник из его головы, из ванночки с химикатами, куда был погружен негатив.

Фигура высокая, белая, сплошные каркасные кости, обтянутые бумажной кожей воздушного змея. Она… оно… он… был в резной женской маске монаха, рожденного гейшей; губы изогнуты в улыбке, не в смехе; глаза сочувственно прищурены.

– Наверно, я взял тебя с обложки какой-нибудь дзен-буддистской книги, которые вечно перечитывала Шейла-битница.

– Знакомый голос, – сказала фигура. – Что сталось со скатом Морисом, любителем скэта? Умер, наверно. Какая там погода внизу – теплая, как моча, или холодная, как формальдегид?

– Отец?

– Кто тебе мозги затуманил? У тебя нет отца.

Морис выглянул из-за холста, уставился на фигуру, как на иллюзорный тотемный столб.

И спросил – правда, негромко:

– Кого я сотворил – чародея?

– Я явился готовым полуфабрикатом. Ты помог только с деталями. – Он протянул для пожатия руку и сразу отдернул. – Меня зовут Иона. [4]4
  Иона – ветхозаветный пророк, проглоченный китом и чудом вышедший наружу.


[Закрыть]

– Я никогда не ходил в воскресную школу. Кто он такой? Исцелял от прыщей или ходил по кактусам?

– Его кит проглотил! – выкрикнул Иона. – Ты в зеркало давно заглядывал? – Он подтолкнул руку Мориса к кисти. – Ну-ка, дай я тебе помогу. Шейле точно понравится. Не слушай ее. Она сама не знает, чего хочет, правда?

Наверху хлопнула закрывшаяся дверь: Шейла ушла. Иона уселся на коробки из-под молока, скрестил ноги, глядя на Мориса.

– Слушай, – сказал он, – ты никогда не думал, что эта картина немножко похожа на заключенную Фаустом сделку?

– Просто портрет.

– Нет, не просто.

– Тогда не помогай.

– Вполне могу помочь. Чем скорее ты с этим покончишь, тем быстрее я выплыву из твоей открытой мертвой пасти.

– Может быть, тебя вынесет выпивка? Вот что я думаю.

– Конечно, хорошая крепкая выпивка пошла бы на пользу. Что значат несколько лет трезвости? Но в туманное утро я все-таки буду на месте.

Морис попробовал прибегнуть к искусству чревовещателя, заставив Иону попрощаться, а тот взмахнул рукой, как бы поймав слово, и предъявил открытую ладонь:

– Упс… Пусто.

– Ну и оставайся. Какое мне дело?

Иона замерцал, потом, несмотря на то что был проигнорирован, снова материализовался, налился красками, как будто Морис его тоже писал.

– Ну и что ж ты такое, – спросил Морис, – тень? Галлюцинация? Симптом белой горячки?

– Совершенно верно, симптом.

– Чего?

– Ты у нас знахарь. Сам скажи.

Морис закрутил колпачки тюбиков с красками, сел на коробки, с облегчением не почувствовав под собой коленей Ионы. Потом встал, прошелся, стараясь собраться с мыслями. Равномерно отсчитывал дыхание, как учит Шейла. «Представь свои мысли мыльными пузырями, – всегда повторяет она, – которые улетают прочь».

– Господи Боже мой, – сказал Иона, – двадцать лет пускаешь пузыри. Как раздолбай Попай. [5]5
  Попай – персонаж комиксов, лупоглазый смешной морячок, особенно популярный в 1930-х гг.


[Закрыть]

Морис закрыл глаза, затряс головой, подскочил на месте, присел.

Вспомнилось, как однажды во время работы забылся, сознание затмил образ, он сосредоточился на крохотных каплях краски. Потом отшатнулся и получил телескопическое представление, вид с горного пика, где все объективно. «Думай, как гора», – слышал как-то по радио. Отстранись, возьми мелкий план, вспомни о стремительном беге времени, почувствуй не ужас, а облегчение от растраты себя.

Он хорошо уяснил, что такое дистанция. После продажи фабрики душевное здоровье отца пришло в упадок. С балкона будущего дома Мориса Мелвин видел историю сквозь призму Альцгеймера, [6]6
  Болезнь Альцгеймера – старческое слабоумие.


[Закрыть]гибели рассудка, как у бойскаута, севшего на мескалин. [7]7
  Мескалин – стимулирующий наркотик, вызывающий галлюцинации.


[Закрыть]

– Я все насквозь вижу, – сказал однажды Мелвин.

– Что видишь?

– Цифры, символы доллара, деревянные фигуры.

Связная речь иногда, как некачественная радиотрансляция, прерывалась шипением, треском статического электричества. Морис с отцом сидели на балконе, глядя на широкую панораму города, на многочисленные шоссе, запруженные «мерседесами» и БМВ. Отец прислонялся к перилам, куря трубку из кукурузного початка, и говорил:

– Мы вторглись на Филиппины, и они теперь нас преследуют. Навязали им жестяную культуру. И сами превратились в «улицу дребезжащих жестянок».

Морис чутко ловил моменты прояснения, хотя сигнал слабел с каждым днем. Отец совершенствовал навыки призрака, готовясь к моменту превращения в чистый свет.

– У тебя дети будут? – спросил он однажды. – Если бы кто-нибудь появился, я увидел бы сверху внуков.

– Сомневаюсь.

Отец нахмурился:

– Конечно. Для этого ж надо кого-нибудь трахнуть.

Как-то вечером Мелвин взмахнул своей трубкой:

– Меня это всегда забавляло. Невозможно поверить, что их до сих пор изготавливают. Господи Иисусе. Кто-то где-то целыми днями делает трубки из кукурузных початков. И наверняка считает, будто они сыплются с дерева, как яблоки или деньги. – Он проследил за ржавым «ягуаром», мчавшимся к Мерси. – Мне хочется помочь тебе, сын. Смотри, чтоб я никогда не застал тебя за курением кукурузной трубки.

Трубка выпала у него из руки. Он умер.

В данный момент Морис, оглянувшись вокруг, никого не увидел.

– Должно быть, Альцгеймер. Сам с собой разговариваю.

«Улица дребезжащих жестянок» – в конце XIX в. квартал на Манхэттене, где были сосредоточены музыкальные магазины, нотные издательства, фирмы грамзаписи, позднее ставший символом индустрии поп-музыки.

Он пошел на кухню, заглянул в газету. Без всякого удивления прочел о сокращении налоговых доходов штата. В городе Мерси, как всегда, проблемы.

Мерси [8]8
  Английское слово «мерси» означает «Божья милость» и служит женским именем.


[Закрыть]– Божья милость… История ему отлично известна, как и всем прочим. Прибрежное поселение «основал» в 1859 году неугомонный мужчина по имени Джозеф Мельник со своей женой по имени Мерси. Когда Джозеф, наконец, остановил повозку, она провозгласила: «Мы, выходцы из проклятого города Салема, [9]9
  Салем – город в штате Массачусетс, где в конце XVII в. разворачивалась знаменитая «охота на ведьм».


[Закрыть]обязаны отдать долг Богу, назвав поселок Мерси. Пусть он оказывает Божью милость, но ничего не даст грешнику. Теперь, муж мой, прочти молитву».

Джозеф слез с повозки и, положив руку на сердце, принялся одновременно поддакивать и противоречить жене: «Молим Тебя, Господь, благословить это место, которое мы отыскали собственными силами и с Твоей помощью, малой или великой, хотя, скорей, малой. Благодарим Тебя, Боже всевышний. Аминь».

Это полублагословение записано в местной «Книге достопримечательностей». Книга, стоящая теперь на полке общественной библиотеки, удостоверяет, что все беды сыплются на город из-за пожелания прародительницы Мерси, чтобы он был разрушен в наказание за саркастическую благодарственную молитву Джозефа Мельника. Кое-кто даже утверждает, будто под христианский личиной Мерси пряталась ведьма. В доказательство указывали на побережье, которое по так и не установленным наукой причинам рыба обходит далеко стороной.

Население городка увеличивалось не благодаря браку Джозефа с бесплодной Мерси, а благодаря его связям с многочисленными местными индейскими женщинами. Мерси, считая детишек чистыми индейцами, пусть даже светловатыми, утверждала, что Господь проявит Свою силу, разрушив «языческое капище, которое очистит лишь сильный огонь». Как бы в подтверждение ее пророчеств Джозеф умер от сифилиса.

Через много лет один двоюродный брат предсказал, что во время надвигающейся тотальной войны потребуются колоссальные запасы марли. Чарльз Мельник, прапрадед Мориса, сообразил, что в Мерси в избытке имеется рабочая сила для производства бинтов.

Городок Мерси вступил в эпоху индустриализации и оставался звеном в цепочке национальных событии до крушения Советского Союза, после чего Мелвин понял, что нужда в бинтах отпала в связи со всеобщим, пусть даже временным, примирением. Он продал фабрику со всеми потрохами филиппинским дельцам, оставив последний склад региональному торговцу горючим, который тот использовал под хранилище. Город превратился в третьесортный курорт, где открывались массажные салоны, центры реабилитации для алкоголиков и наркоманов, кабинеты для промывания прямой кишки.

– Черт с ним, с городом, – сказал Морис.

– Он гибнет, – сказал Иона. – Точно так же, как твоя семейная жизнь.

Глава 2

Шейла знала, что Морис уже стоит на цыпочках в студии с кистью в руке. Чуяла его за работой, точно сама была краской, в которую окуналась кисть, щекоча кожу.

Если он снова любит меня, то надолго ли это на сей раз продлится? Начнутся ли легкие и крепкие поцелуи, поглощающие объятия и слияния?

Портрет – нечто большее, чем пытается доказать Морис, вроде тех игрушек, которые ей когда-то покупал отец в качестве компенсации за время, посвященное юридической практике.

В пять лет она приказала:

– Больше не надо игрушек. Они мне не нужны. Мне ты нужен.

– Детям нужны игрушки. Поэтому я так усердно работаю.

– Ну, так не работай.

Он по-прежнему приносил игрушки, они по-прежнему исчезали. Накапливались под кроватью, в углах и щелях, наконец, в коробке, которую она затолкала на верхнюю полку шкафа.

Впрочем, отец дал Шейле понять, что у каждого человека имеется свое тайное укрытие. Она научилась скрытно туда проникать, находя его там, впервые, к примеру, увидев у окна в гостиной. Он просто стоял и смотрел.

– Ты чего? – спросила она.

– Хорошо бы, чтоб снег пошел.

Живя с отцом и матерью в Калифорнии, она долго раздумывала над этим ответом.

Игрушки прибывали. Ей хотелось слушать вместе с отцом его любимые джазовые записи, а он вместо этого уносил их к себе в кабинет, закрывал дверь. Музыка пела о том, о чем он никогда не говорил.

Шейле было восемь лет, когда разразился кризис. Шел август, родители неделю не разговаривали друг с другом. Отец все чаще ждал снега. Как будто надеялся, что тучи его выдохнут, словно пляшущие дождевые капли – снежный вздох. Мать все больше времени проводила в саду, резкими рывками выпалывая сорняки.

Однажды за обедом Шейла, наконец, спросила:

– Вы что, развелись?

Отец взглянул на мать и сказал:

– Ну как? Развелись?

Мать немного подумала.

– Нет, конечно. У твоего отца всегда есть надежда. Он до сих пор думает, что пойдет снег, хотя мы уехали из Миннесоты двадцать лет назад.

Через полгода после первого развода они вновь поженились. Отец Шейлы купил жене новое обручальное кольцо. Свадьбу играли на морском берегу, звезды фейерверка застывали при взрыве. Мать надела другое кольцо на палец правой руки.

Вскоре Шейла перестала получать игрушки. Вместо того отец приносил ей джазовые записи. Они обсуждали их по вечерам, она засыпала, а он сидел рядом. Тогда она пришла к заключению, что любовь всегда можно спасти и даже такой глупец, как отец, способен понять, чего нужно детям и женщинам.

Даже такой глупец, как Морис. Будем надеяться, он бессознательно переносит вперед во времени тех, кем они были прежде, и старается замазать краской тех, кем стали. Она сама переменилась – не только по его вине. Никогда не слушает любимую музыку, книг не читает, позволяя дням мелькать, словно она будет жить вечно. Может быть, он пытается написать ту Шейлу, на которой женился, прежде чем ее лицо сморщилось до неузнаваемости.

Она схватила лазерный диск, который еще не слушала, хлопнула дверью, предупреждая, что он не сорвался с крючка, и направилась на встречу с Холли.

Это будет не просто очередной ленч. Будет объявлена новая политика. Прозвучат декларации. Лучшая подруга Холли станет ее льстивым доверенным лицом. Если уж они друг с другом уживаются – Холли ради постоянства Шейлы, Шейла ради вольнолюбия Холли, – возможно, подпишут торговое соглашение.

Холли, как всегда, опаздывала. Шейла никогда не могла никуда опоздать по натуре. В унынии приходила в сплошное уныние. Хотела наказать Холли, но вспомнила, что ее не переделаешь.

Когда Холли наконец явилась, все мужчины в ресторане проводили ее плотоядными взглядами и ухмылками.

– Обязательно надо повсюду расхаживать в этих чулках? – сказала Шейла. – Ты не Марлен Дитрих.

– Может быть, и Марлен. Как Морис? Уже начал писать?

Шейла кивнула. К ним подошел официант. Они с Холли переглянулись, заметив, что молодой мужчина без кольца. Холли закинула ногу на ногу, потянулась вперед, как бы проверяя эффект, производимый чулками.

– Стыд и срам, – сказала Шейла.

– Хороший удар, партнерша. Кстати, вот о чем я хочу спросить. – Она накрыла руку Шейлы ладонью. – Пойдешь со мной на курсы фехтования? ИВКА [10]10
  ИВКА – Молодежная женская христианская организация.


[Закрыть]организует. Я их выбрала исключительно из-за тебя – тебе должно понравиться.

– Ох, Холли, снова курсы?

– Именно то, чем я всегда мечтала заняться. Мужчины в белых костюмах и в масках… М-м-м… Когда ты была старой Шейлой – я имею в виду, молодой, – обязательно бы увлеклась. В последнее время ты стала – как бы лучше выразиться – незаинтересованной.

– Сегодня джаз слушала.

– Ну, видишь? Для вчерашней тебе одной беретки не хватает.

Шейла взглянула на свой живот:

– Не могу стать женщиной, которая прикидывается, будто ей двадцать, когда с тех пор прошло еще двадцать лет.

– А я тебе не позволю стать женщиной, которая прикидывается шестидесятилетней, когда до того еще двадцать лет.

Шейла испустила снежный вздох:

– Мое время почти уж протикало.

– Ты никогда не хотела детей. И слишком молода для климакса. У моей матери он начался в пятьдесят пять.

– А у меня в тридцать восемь. И мне уже почти сорок.

– Ну, я бы на твоем месте тоже детей не хотела, тебя уже есть один с таким мужем. Не волнуйся.

Если с тобой вдруг что-нибудь случится, я присмотрю, чтобы он регулярно принимал ванну. Стану его мачехой.

Шейла вспомнила о задуманной декларации.

– Портрет будет таким, каким я хочу его видеть, а вовсе не таким, как он думает.

– М-м-м, что это я слышу – заявление? Ну, у меня идея. Пойдем к вам и подсмотрим за ним. Поглядим, что выходит.

– Он терпеть не может, когда за ним подсматривают во время работы.

– Разве ты не знаешь, что они обожают маячащую угрозу? Господи, Шейла, ты в парнях сроду не разбиралась, начиная с самого первого. Как его там звали?

– Нат.

Первый парень, который вообще понравился Шейле. Они оба радостно плыли по биологическому Нилу, но ни разу не обменялись друг с другом ни словом. Оба робели; их сходство стало непреодолимым препятствием. Поглядывали друг на друга с разных концов светлых аудиторий, шли друг за другом по коридорам, предвкушая встречу в спортзале, где их сблизит мяч. Но на свету тайные воображаемые отношения таяли, как симпатические чернила.

– Комаришка Нат? – переспросила Холли, когда Шейла призналась в своем стыде и позоре.

– Его так уже не называют. Он прошлым летом на два дюйма вырос.

Холли кивнула на Тодда Хэмптона:

– Он тебе больше подходит. Неужели обязательно надо выбирать парней с проблемами?

– Ты сама с проблемами.

– А ты трусиха. Трусливые девушки попадают в беду.

– Смешно от тебя это слышать, Холли Гонайтли. У Ната никаких проблем нет, кроме застенчивости.

– Застенчивые трусливым не пара. Таков закон природы.

– В любом случае не имеет значения. Я ему не нравлюсь.

– Не нравишься? – рассмеялась Холли. – Да он в тебя по уши втюрился. Только делать ничего не хочет. Ты сама собираешься действовать?

Шейла пожала плечами.

– Ну, не знаю, – сказала Холли.

Шейла знала, что Холли не выдерживает настоящих сражений, особенно после развода ее родителей, поэтому они никогда долго не спорили. Шейла всегда «признавала» правоту Холли, даже если впоследствии не одну неделю не могла понять почему.

И теперь, после стольких лет, Шейле по-прежнему претила мысль, что в их взаимоотношениях она играет роль пуделя, тявкающего рядом с бульдогом Холли. Тем не менее обожала подругу, которая с течением времени не обуздывается, сколько бы ни разнуздывалась.

– Мы стали старше, – заметила Шейла.

Но молодая Шейла – Шейла Первая – уже клюнула на фехтовальную униформу. Лезвие холодит сквозь перчатку. Старая Шейла лгала, утверждая, будто не хочет убивать Мориса… по крайней мере, того, кем он стал.

– Я подумаю насчет курсов, – сказала она.

В красочных завитках и мазках, только начинавших намекать на лицо Шейлы, Морис увидел самую первую женщину, перекинувшую мостик в его воображение. Она ему внушала ощущение безопасности. Вскоре он занимался настоящим сексом с настоящей женщиной.

Так было не всегда. Когда-то давно он писал девушек, женщин, до которых не мог дотронуться. Все началось с намека Рокси, в которую он был влюблен в восьмом классе, что она хочет с ним «гулять». Поэтому он через приятеля передал ей записку и получил письменное согласие.

Любовь была близка.

На следующий день она столкнулась с ним в коридоре.

– Я хочу гулять не с тобой, а с Мисом – с Эриком Мисом, а не с Морисом.

Он написал два портрета Рокси, превратив первый в мишень для дротиков, а другой предназначив для жадного созерцания. Часами сидел над вторым. Спал вместе с ним. Он – она – словно шептал в ночи: «Я понимаю», – подкатывался поближе, посвящая в подростковые ритуалы. Именно тогда Морис понял, что обладает талантом не только к искусству, но и к самоудовлетворению. В последующие одинокие годы на первом месте стояла фантазия – до появления Шейлы.

– А потом что было? – спросил Иона.

– Женитьба.

– Страх.

– Что ты об этом знаешь?

– Я все знаю. Ты открываешь мне свои секреты, сам того не замечая.

– Зачем мне это надо?

– Затем, что ты зря тратишь жизнь.

Морис мыл кисти в раковине, краски текли в сливное отверстие.

– И она вот так утекает, – добавил Иона, – прямо у тебя сквозь пальцы.

Мысль о том, что руки его омывает красочная Шейла, показалась на удивление эротической.

Возможно, другой вид секса, на клеточном, подкожном уровне.

– Боже мой, – сказал Иона, – ты возбудился?

Дверь студии была приоткрыта ровно настолько, что Шейла и Холли видели Мориса с кухни. Шейла придержала Холли за локоть, но та вырвалась, ринулась в студию, обняла Мориса, который вскочил на ноги, будто вздернутый веревкой. Поспешно отмахнувшись от своих фантазий, он и от нее отмахнулся.

– Ох Боже, – сказала Холли.

– Нет, – сказал Морис.

– О да. Я всегда знала. Пухленький маленький извращенец. – Она прильнула к нему, прошептав: – Все в порядке. Я обещала Шейле, если с ней вдруг что случится, как следует о тебе позабочусь, мой гадкий мальчишечка.

– Что тут происходит? – спросила Шейла.

Иона, сидя на коробках, закурил сигарету, выпустил дым в сторону Мориса и сказал:

– Хреновина полная.

Холли подбоченилась.

– Холли! – сказала Шейла. – В чем дело?

– Он тут… – начала Холли, – он тут пишет, несмотря на твое запрещение.

– Пошли отсюда.

На кухне Шейла сказала:

– Он иногда на меня пристально смотрит. Не сексуально, а… как после секса. Он выше секса.

– Ждешь моего совета? Сходи к консультанту. Заплатишь – почувствуешь будто бы разницу. Хотя никакой разницы не будет. Поэтому экономь деньги.

– Начиню понимать твои супружеские проблемы.

– Слушай, я заранее выбросила бы Мориса на свалку, исследовав его как донора крови. Не нравится мне такой тип – к какому бы типу ты его ни относила. Похорони его вместе со своими старыми игрушками.

– По-моему, ты любишь Мориса. Глубоко в душе.

– Я предпочитаю возможное. А Морис невозможен. Ноль в квадрате равняется нолю.

– Неплохая работа для твоих говенных мозгов, – признал Иона. – Обалдеть.

Морис отложил свои кисти.

– Думаешь о сексе? – продолжал Иона. – Наверняка чертовски давно не бывало. В чем, кстати, проблема? Кризис среднего возраста? Тебе нужна интрижка с другой женщиной, а не с воображаемым вариантом собственной жены.

– Что там в ее улыбке тебя восхищает? Тем не менее хочешь расстаться с ней, правда? Время идет, дружище. А ты в основном сам с собой разговариваешь. Не смешно ли? Тем временем уголки ее губ так быстро направляются к югу, что тебе стоило бы раздобыть субмарину. Можешь поверить, она к тебе тоже не так уж привязана. Посмотри на себя.

– Они там тебя обсуждают сейчас. Слышишь приглушенные голоса? Они не любят приглушенных тонов. И позабудь о том, что она думает на самом деле. Сам за нее скажу: Шейла в данный момент думает, что, если ты и дальше будешь раздаваться такими же темпами, достигнув трагического объема при своем трагикомическом росте, она не станет возражать, чтобы тебя целиком затопило твое собственное дерьмо.

– Что такое дерьмо, я тебе сам скажу, – сказал Морис.

– Вот теперь ты на верном пути.

– Тогда проваливай.

– Приятно было повидаться, и я еще вернусь, – пообещал Иона, открывая ладонь, предъявляя записку: «п-о-к-а-п-о-к-а-д-о-с-к-о-р-о-г-о-с-в-и-д-а-н-и-я», – и сдунул буквы по всей комнате, как родившиеся из воздуха алфавитные мыльные пузыри.