Текст книги "Последний единорог"

Автор книги: Питер Сойер Бигл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Леди Амальтея с каждым днем становилась все прекрасней, тем более прекрасней, чем мрачнее предыдущего был новый день. Возвращавшиеся после краж или промерзшие и промокшие на карауле старые стражники расцветали словно бутоны, встречая ее на лестницах и в залах. Она улыбалась и ласково отвечала им, но, когда уходила, замок казался еще темнее, а ветер снаружи трепал набухшее небо, как простыню на веревке. Ведь красота ее была смертной и человечной, и она не давала утешения старикам. Они натягивали плотнее свои промокшие плащи и ковыляли к огоньку на кухню.

Но Леди Амальтея и Принц Лир бродили, разговаривали, пели так блаженно, будто замок Хаггарда стал зеленым лесом, весенним, диким и тенистым. Они взбирались на изогнутые башни, как на горы, устраивали пикники на каменных лужайках под каменным небом и шлепали взад и вперед по текущим словно ручьи лестницам. Он рассказал ей все, что знал сам и что он думал об этом, придумал ей жизнь и мнения, а она помогала ему молчанием. Она не обманывала его – ведь она и в самом деле не помнила ничего, что было до замка и до него самого. Ее жизнь начиналась и кончалась на Принце Лире – вся, кроме снов, которые скоро потускнели, как он и обещал ей. Они редко слышали рев охотящегося Красного Быка, по ночам он больше не выходил. Но когда голодный рев доносился до ее ушей, она пугалась, стены и зима вновь окружали их, как будто вся эта весна была только ее созданием, даром ее радости Принцу. В такие моменты ему хотелось обнять ее, но он уже давно знал, что она боится прикосновения.

Однажды днем Леди Амальтея стояла на самой высокой башне замка, ожидая возвращения Принца Лира из похода против зятя того самого людоеда – время от времени он выбирался в такие поездки, как и обещал Молли. Над долиной Хагсгейта мыльной пеной грудились тучи, но дождя не было. Внизу жесткими серебряными, зелеными и гнедыми лентами, уходящими в туманную даль, змеилось море. Уродливые птицы то и дело взлетали поодиночке, парами и по трое, быстро делали круг над водой и возвращались снова важно расхаживать по песку, фыркая и кивая в сторону замка Короля Хаггарда: "Вот как. Вот как". Вода стояла низко, начинался прилив.

Леди Амальтея запела, и ее голос птицей парил и взмывал в тихом холодном воздухе:

 
Я дочь короля, я принцесса,
Но старше я день ото дня,
В тюрьме молодого тела
Я устаю от себя,
И я бы ушла скитаться
Нищенкой вдоль дорог…
 

Она не помнила, что слыхала когда-то эти слова, но они щипали и толкали ее как дети, пытающиеся затянуть взрослого в нужное им место. Чтобы отогнать их, она пошевелила плечами.

"Но я не стара, – сказала она себе, – и я не в тюрьме. Я – Леди Амальтея, возлюбленная Лира, который вошел в мои сны, так что я не сомневаюсь в себе даже во сне. Где могла я услышать эту печальную песню? Я – Леди Амальтея, и я знаю только песни, которым меня научил Принц Лир".

Она подняла руку, чтобы прикоснуться к отметине на лбу. Спокойное как зодиак, море катило мимо, уродливые птицы кричали. Ее немного беспокоило, что пятно на лбу все не сходит.

– Ваше величество, – сказала она, хотя за спиной ее не было слышно ни звука. Услышав в ответ ржавый смешок Короля, она повернулась к нему. Поверх брони на Короле был серый плащ, голова его была не покрыта. Когти времени избороздили жесткую кожу его лица, но он казался сильнее и неукротимее своего сына.

– Для такой, какая вы теперь, вы слишком быстры, – сказал он, – но для той, какой вы были, пожалуй, наоборот. Говорят, что любовь делает мужчин быстрыми, а женщин медлительными. Если вы влюбитесь еще сильнее, я вас поймаю.

Не отвечая, она улыбнулась ему. Она никогда не знала, что говорить этому человеку с бледными глазами, которого она видела так редко, что он казался ей колыханием на краю одиночества, которое она делила с Принцем Лиром. Вдали, предупреждая, звякнула броня, она услышала неровный цокот копыт.

– Ваш сын возвращается домой, – сказала она. – Давайте подождем его вместе.

Король Хаггард, медленно подойдя к парапету, где она стояла, почти не взглянул на поблескивающую вдали фигурку возвращающегося домой Принца.

– Ну в самом деле, что вам или мне до Принца Лира? – спросил он. – Он не мой ни по рождению, ни по духу. Я подобрал его там, где его кто-то бросил, потому что мне казалось, что я несчастен, раз у меня нет сына. Вначале это было довольно приятно, но скоре все прошло. Все умирает в моих руках. Я не знаю, почему так происходит, но так было всегда, все умерло, все стало тусклым и холодным, все, кроме одного, самого дорогого, единственного, что когда-либо было моим. – Его мрачное лицо внезапно напряглось, как голодный настороженный капкан. – И Лир не поможет вам, – сказал он. – Он никогда и не знал, что это такое.

Без предупреждения замок запел натянутой струной, когда спящий у его корней зверь, шевельнул своим ужасным телом. Леди Амальтея привычно легко восстановила равновесие и беспечно сказала:

– Красный Бык. Ну почему вы думаете, что я пришла украсть Быка? У меня нет королевства, которое надо охранять, я не хочу ничего завоевывать. Для чего он мне? Сколько он ест?

– Не смейтесь надо мной! – отвечал король. – Красный Бык столь же мой, сколь и мальчишка, он не ест, его нельзя украсть. Он служит любому, у кого нет страха, а страха у меня не больше, чем всего остального. – И все же Леди Амальтея видела, как по длинному серому лицу скользят предчувствия, прячась в тени бровей и выступах черепа. – Не смейтесь надо мной. Не прикидывайтесь, что забыли свою цель. Я ли должен напоминать вам о ней? Я знаю, что вы ищете, а вы знаете, что я обладаю ими. Отнимите их, отнимите их у меня, если сможете, но не смейте сдаваться сейчас! – Морщины черными ножами рассе-кали его лицо.

Принц Лир пел, но Леди Амальтея еще не разбирала слов. Она спокойно сказала королю:

– Милорд, во всем вашем замке, во всей вашей стране, во всех королевствах, которые может покорить для вас Красный Бык, мне нужно только одно, и вы только что сказали, что дать это не в вашей власти. Каково бы ни было ваше сокровище, желаю вам насладиться им. До свидания, ваше величество.

Она повернулась к лестнице, но Король загородил ей дорогу, она остановилась, глядя на него глазами, глубокими, как отпечатки копыт в снегу. Седой Король улыбнулся, и на мгновение ее обдала холодом странная нежность к нему – ей вдруг представилось, что они чем-то похожи. Но он сказал:

– Я знаю, кто вы. Я узнал вас почти сразу тогда на дороге, когда вы в плаще шли со своим шутом к моему порогу. С тех пор вас выдавало каждое движение. Походка, взгляд, поворот головы, подрагивание жилки на шее, даже ваша привычка стоять совсем неподвижно – все выдавало вас. Вы заставили меня какое-то время удивляться, и за это я вам по-своему благодарен. Но ваше время кончилось.

Он глянул через плечо в сторону моря и внезапно шагнул к парапету с бездумной легкостью юноши.

– Начинается прилив, – сказал он. – Посмотрим. Идите сюда. – Он говорил очень мягко, но его голос вдруг стал похож на крики уродливых птиц на. берегу. – Идите сюда, – лютым голосом приказал он. – Идите сюда, я не прикоснусь к вам. Принц Лир пел:

 
Я буду любить вас, как я лишь могу,
Любить, сколько б лет не минуло.
 

Притороченная к седлу страшная голова вторила низким фальцетом. Леди Амальтея подошла к Королю.

Под низким вихрящимся небом вздымались волны, медленно как деревья выраставшие по мере приближения к берегу. Вблизи него они изгибались, все круче выгибая спину, и яростно бросались на песок, словно пойманные звери на стенку клетки, откатываясь назад с рыдающим рычанием, чтобы броситься вновь, не щадя разбитых когтей. Уродливые птицы печально кричали. Серо-сизые как голуби волны разбивались о берег и возвращались в море потоками того же цвета, что и волосы, скользящие по ее лицу.

– Там, – произнес рядом с ней странный высокий голос, – они там. – Король Хаггард, ухмыляясь, показывал вниз на белую воду. – Они там, – повторил он, смеясь, словно испуганный ребенок. – Они там. Скажите, что это не ваш народ, что не в поисках его вы пришли сюда. Скажите, что вы оставались всю зиму в моем замке лишь ради любви.

Не ожидая ответа, он нетерпеливо повернулся к волнам. Его лицо удивительно изменилось: восхищение расцветило мрачную кожу, сгладило скулы, ослабило тетиву рта.

– Они мои, – тихо сказал он, – они принадлежат мне. Красный Бык по одному собирал их, а я велел ему загонять их в море. Где еще можно держать единорогов и какая клетка их удержит? Ведь Бык сторожит их – спит ли он или бодрствует. И он сломил их сердца давным-давно. Теперь они живут в море, и каждый прилив приносит их к берегу. Один шаг, но они не осмелятся его сделать, не осмелятся выйти из воды. Они боятся Красного Быка.

Неподалеку Принц Лир пел: "Отдать без сожаления, все отдать, все то, что можешь и умеешь дать…". Леди Амальтея сомкнула руки на парапете и ей вдруг захотелось, чтобы Лир оказался рядом – ведь теперь она поняла, что Король Хаггард сошел с ума. Внизу были скалы, болезненно желтая полоска песка, надвигающийся прилив и больше ничего.

– Я люблю смотреть на них. Их вид наполняет меня счастьем, – пел рядом детский голос, – я уверен, что это счастье. Когда я почувствовал это впервые, я подумал, что умираю. Их было двое в утреннем тумане. Он пил из ручья, а она положила голову ему на спину. И я сказал Красному Быку: "Они мои, я должен обладать ими всеми – ведь моя нужда велика". И Бык переловил их по одному. Ведь он хотел того же. И он хотел бы того же, будь то жук-щелкун или крокодил. Он различает лишь то, чего я хочу, а чего – нет.

Склонившись над низким парапетом, он на момент позабыл о ней, и она смогла бы убежать. Но она осталась на месте – в свете дня ее вновь обволакивал тот же старый забытый сон. Прибой разбивался о скалы и откатывался, чтобы накатиться вновь. Принц Лир, приближаясь, пел:

 
Я буду любить вас хоть тысячу лет,
Любви не надеясь добиться в ответ.
 

– Наверно, я был молод, когда увидел их впервые, – сказал Король Хаггард. – Сейчас я, должно быть, стар – по крайней мере с тех пор я перепробовал многое и многое мне надоело. Но я всегда знал, что сердце не стоит вкладывать ни во что, ведь ничто не вечно, и я был прав, и потому я всегда был стар. И все-таки каждый раз, когда я гляжу на моих единорогов, во мне просыпается что-то похожее на утро в лесу, и я по-настоящему молод, и все может случиться в мире, полном такой красоты.

"Во сне у меня было четыре белых ноги, я чувствовала податливую землю под раздвоенными копытами. На моем лбу было сияние, и я ощущаю его теперь, – грезила наяву Леди Амальтея. – Но в приливе нет единорогов. Король лишился рассудка, он сказал: "Интересно, что станет с ними, когда я уйду. Я знаю, Красный Бык их немедленно забудет и отправится на поиски нового хозяина. Но я не знаю, решатся ли они вновь обрести свободу. Я надеюсь, что нет, ведь тогда они навечно останутся моими"".

Потом он вновь повернулся к ней, и его глаза стали такими же мягкими и жадными, как у Принца Лира.

– Вы последняя, – сказал он. – Бык не увидел вас в теле женщины, но я всегда знал это. Кстати, как получилось это превращение? Ваш волшебник не мог сделать этого. Не думаю, чтобы он сумел превратить и сливки в масло.

Отпустив парапет, она упала бы, но голос ее был спокоен:

– Милорд, я не понимаю. Я ничего не вижу в воде. Лицо Короля задрожало, словно она смотрела на него сквозь пламя.

– Вы все еще отрицаете? – прошептал он. – Как вы осмеливаетесь отрекаться от себя? Это подло и трусливо, и пристало лишь человеку. Я своими руками сброшу вас вниз к вашему народу, если вы отречетесь от себя. – Он шагнул к ней, она смотрела на него, широко открыв глаза и не имея сил пошевелиться.

Шум моря наполнил ее голову, смешавшись с Песней Лира и слезливым предсмертным криком человека по имени Ракх. Серое лицо Хаггарда молотом нависло над ней, бормоча:

– Это должно быть так, я не могу ошибаться. И все же ее глаза теперь столь же глупы, как и глаза юнца, как любые глаза, ни разу не видевшие единорогов, а созерцавшие в зеркале только себя. Откуда в них этот обман, как могло это случиться? Теперь в ее глазах нет зеленых листьев.

Тогда она закрыла глаза, но не для того, чтобы не видеть, а для того, чтобы удержать в себе… Существо с бронзовыми крыльями и лицом ведьмы, смеясь, порхало вокруг, и мотылек сложил крылья, чтобы упасть на жертву. Красный Бык молчаливо двигался по лесу, раздвигая сучья бледными рогами. Она почувствовала, когда ушел Король Хаггард, но не открыла глаз.

Через мгновенье или через вечность она услышала за собой голос волшебника.

– Успокойтесь, успокойтесь, все кончилось. Они в море, – сказал Шмендрик, – в море. Ну, это, пожалуй, не так плохо. Я тоже не могу увидеть их, ни сейчас, ни в другое время. Но он видит, а если Хаггард что-нибудь видит, значит так оно и есть, – Смех волшебника был похож на стук топора. – Это неплохо. В заколдованном замке трудно увидеть что-нибудь. Чтобы увидеть, недостаточно быть готовым, надо смотреть все время. – Он рассмеялся вновь, но более мягко. – Хорошо, – сказал он. – Теперь мы их найдем. Пойдемте, пойдемте со мной.

Она повернулась к нему, пытаясь промолвить что-то, но рот не повиновался ей. Волшебник внимательно всматривался в ее лицо своими зелеными глазами.

– Ваше лицо влажно, – озабоченно сказал он. – Надеюсь, что это морская пена. Если вы стали человеком настолько, чтобы плакать, то никакая магия в мире… Нет, это, должно быть, пена. Пойдемте со мной. Пусть лучше это будет пена.

XII

В громадном зале замка Короля Хаггарда часы пробили шесть. На самом деле после полуночи прошло только двенадцать минут, но в зале было лишь чуть темнее, чем в шесть часов или в полдень. Жители замка определяли время по степени темноты. Были часы, когда зал был холоден лишь потому, что в нем не хватало тепла, и темен лишь из-за недостатка света, когда воздух был затхл и спокоен, а камни пахли стоячей водой – ведь в зале не было окон, в которые мог бы проникнуть свежий воздух, – это был день.

Но как некоторые деревья впитывают днем свет, чтобы медленно и долго отдавать его после заката, так ночью замок, все его помещения, наполняла темнота. Холод в громадном зале обретал тогда причину, спавшие днем тихие звуки просыпались и начинали топотать и скрестись по углам. А старинный запах камня, казалось, поднялся откуда-то глубоко из-под пола.

– Зажги свет. – сказала Молли Отрава, – пожалуйста, зажги какой-нибудь свет!

Шмендрик резко и профессионально что-то пробормотал. Через некоторое время по полу стало расползаться странное бледно-желтое сияние, рассыпающееся тысячью снующих и попискивающих угольков. Обитающие в замке ночные твари мерцали как светлячки. Они сновали туда-сюда, по полу метались тени, отбрасываемые этим бледным светом, делавшим тьму еще холоднее, чем прежде.

– Уж лучше бы ты не делал этого, – сказала Молли. – А ты можешь их погасить? Ну хотя бы пурпурных с… ну тем, что похоже на ноги.

– Нет, не могу, – сердито ответил Шмендрик. – Спокойно. Где череп?

Леди Амальтея видела, как лимонно-желтый в тени, бледный, словно утренняя луна, череп ухмыляется со столба, но промолчала; она молчала с тех пор, как спустилась с башни.

– Там, – сказал волшебник. Он подошел к черепу и долго смотрел в его пустые потрескавшиеся глазницы, медленно покачивая головой и тихо бормоча про себя. Молли тоже внимательно смотрела, но время от времени бросала взгляд на Леди Амальтею. Наконец Шмендрик сказал: – Ну, хорошо. Не стойте так близко. – Неужели действительно можно заклинанием заставить череп говорить? – спросила Молли.

Волшебник пошевелил пальцами и уверенно улыбнулся.

– Существуют заклинания, которые могут заставить говорить что угодно. Великие волшебники обладали чарами, с помощью которых заставляли все на свете, и живое и мертвое, разговаривать с собой. Быть волшебником – это в первую очередь уметь видеть и слышать. – Он глубоко вздохнул, посмотрел по сторонам и потер руки. – Остальное – дело техники, – добавил он. – Ну, начнем. – Он резко повернулся к черепу, легко прикоснулся к бледной макушке и глубоким голосом скомандовал. Словно шеренга солдат, мощно сотрясая темный воздух, промаршировали слова, но… череп безмолвствовал.

– Интересно, – тихо сказал волшебник. Он убрал руку и вновь обратился к черепу. На сей раз его голос доказывал и упрашивал, почти молил. Череп безмолвствовал, но Молли показалось, что в пустых глазницах что-то шевельнулось.

В убегающем свете светляка волосы Леди Амальтеи светились будто цветок. Не выказывая ни интереса, ни безразличия, спокойно, так, как иногда бывает спокойным поле битвы, она наблюдала за Шмендриком, который все твердил и твердил заклинания перед безмолвной костью. Каждый последующий заговор Шмендрик произносил все более отчаянно, но череп молчал. И все же Молли Отрава была уверена, что он бодрствует, слушает и удивляется. Уж насмешливое-то молчание от молчания смерти она могла отличить.

Часы пробили по крайней мере двадцать девять, дальше Молли сбилась со счета. Ржавые удары еще лязгали по углам, когда Шмендрик завопил, грозя кулаками:

– Ну, ты, зарвавшееся колено? А в глаз не хочешь? – На последних словах его голос сорвался в отчаянное и яростное рычание.

– Вот это дело, – отозвался череп. – Ори. Буди старика Хаггарда. Да что там, кричи, что есть сил, – посоветовал он трещащим, словно сучья на ветру, голосом. – Старикашка, наверно, где-то рядом. Спит-то он мало.

Молли восхищенно вскрикнула, и даже Леди Амальтея подошла чуть ближе. Шмендрик стоял со сжатыми кулаками, без тени радости. Череп сказал:

– Продолжайте. Спрашивайте меня, как найти Красного Быка. Вы не ошиблись, обратившись ко мне. Я караульщик Короля, поставленный охранять путь к Красному Быку. Даже Принц Лир не знает тайного пути, а я знаю.

– Если вы действительно стражник, то почему же вы не подымаете тревоги, – не без смущения спросила Молли Отрава. – Почему вы предлагаете нам помощь, а не зовете воинов? Череп трескуче захихикал:

– Я провел на этом столбе много лет. Когда-то я был главным оруженосцем Хаггарда, пока он без всякой причины не смахнул мою голову с плеч. Это было в те времена, когда он злодействовал, просто чтобы узнать, не это ли ему надо. Оказалось, что именно это ему нужно не было, но, тем не менее, он решил, что может извлечь некоторую пользу из моей головы и посему определил ее на караул. При таких обстоятельствах, как вы понимаете, я не столь лоялен к Хаггарду, как можно было бы ожидать. Шмендрик приглушенно произнес: – Объясни-ка загадку. Покажи нам путь к Красному Быку.

– Нет, – ответил череп и расхохотался как сумасшедший.

– Почему же? – яростно закричала Молли. – Что за игру…

Длинные желтые челюсти черепа так и не шевельнулись, но дикий смех умолк не сразу. Даже снующие ночные твари замерли в мятущемся свете, пока он не стих.

Я мертв, – сказал череп. – Я мертв, и с этого столба я слежу за собственностью Хаггарда. Единственная моя радость – дразнить и выводить из себя живых, да и она-то выпадает мне нечасто. Это печально, потому что в жизни у меня был весьма вредный характер. Я уверен, что вы простите меня, если я позволю себе слегка развлечься с вами. Приходите завтра. Может быть, завтра.

– Но у нас совсем нет времени! – взмолилась Молли. Шмендрик попытался оттолкнуть ее, но она почти вплотную приблизилась к черепу и обратилась к его пустым глазницам: – У нас нет времени. Быть может, мы уже опоздали.

– Время есть у меня, – задумчиво отвечал череп. – Не так уж хорошо, когда оно есть у людей: рвись, карабкайся, отчаивайся… Этого нет, то забыли, а остальное не влезает в маленький чемодан – такова жизнь. Предполагается, что иногда вы должны опаздывать. Не беспокойтесь.

Молли продолжила бы спор, но волшебник оттащил ее за руку.

– Тихо, – быстро и свирепо сказал он. – Ни слова, ни слова больше. Проклятая костяшка заговорила, ведь так? Быть может, это все, что нам надо.

– Нет, не все, – проинформировал его череп. – Я буду говорить, сколько вам угодно, но я ничего не скажу вам. Мерзавец, не правда ли? А посмотрели бы вы на меня при жизни.

Шмендрик не обращал больше на него внимания. – Где вино? – спросил он у Молли. – Посмотрим, что можно сделать с вином.

– Я не смогла его найти, – раздраженно сказала она. – Я смотрела всюду, похоже, в замке нет ни капли. – Волшебник молча уставился на нее. – Но я искала, – добавила она.

Шмендрик поднял было обе руки и уронил их вдоль тела.

– Ну, – проговорил он, – ну что же, тогда, если мы не можем найти вина, у меня есть некоторые фокусы, но я не могу сделать вина из воздуха. Череп захохотал, стуча и лязгая. – Материю нельзя ни создать, ни уничтожить, – заметил он. – По крайней мере большинство волшебников этого не могут.

Из складок одежды Молли извлекла блеснувшую в темноте фляжку.

– Я подумала, что для начала тебе, быть может, понадобится немного воды, – сказала она.

Шмендрик и череп посмотрели на нее почти одинаково.

– Ну, что сделано, то сделано, – громко сказала она. – Так тебе не придется творить что-то заново. Я бы никогда не потребовала этого от тебя.

Услышав собственные слова, она покосилась на Леди Амальтею, но Шмендрик взял у нее из рук фляжку и принялся внимательно изучать, поворачивая туда-сюда и бормоча себе под нос забавные звонкие слова. Наконец он произнес:

– А почему бы и нет? Как ты говоришь, это избитый фокус. Когда-то, я помню, он был в моде, но сейчас, пожалуй, слегка устарел. – Он медленно провел рукой над фляжкой, свив из воздуха слово.

– Что ты делаешь? – заинтересованно спросил череп. – Эй, давай сюда, поближе, мне не видно.

Волшебник повернулся к нему спиной и согнулся над прижатой к груди фляжкой. Шепот его заклинания напомнил Молли потрескивание угасшего костра после того, как погас последний уголек.

– Понимаете, – сказал он, прервав заклинания, – ничего особенного не будет – просто столовое вино. – Молли торжественно кивала. Шмендрик продолжал: – Обычно оно чересчур сладкое, и как оно выпьет себя, я не имею ни малейшего представления. – Он вновь приступил к колдовству, в то время как череп горько сетовал, что ничего не видит и не слышит. Спокойно и с надеждой Молли шепнула что-то молчавшей Леди Амальтее.

Неожиданно Шмендрик поднес фляжку к губам, но прежде понюхал, приговаривая:

– Слабовато, слабовато, почти никакого букета. С помощью магии еще никто не творил хорошего вина.

Он приложил фляжку к губам, потом потряс, посмотрел на нее и с горькой улыбкой перевернул. Из фляжки не упало ни капли.

– Ну вот и все, – почти радостно сказал Шмендрик. Он тронул сухим языком сухие губы и повторил: – Ну вот и все, вода кончилась. – По-прежнему улыбаясь, он вновь поднял фляжку, собираясь отшвырнуть ее подальше.

– Подожди, постой, не надо! – череп завопил так дико, что фляжка застыла в руке Шмендрика. Они с Молли повернулись к завертевшемуся на месте от беспокойства черепу, пытавшемуся освободиться, царапая пожелтевшей костью камень столба. – Не надо! – горестно вопил череп. – Только ненормальные люди могут вылить такое вино. Если оно не нужно вам, отдайте его мне, но только не выливайте!

По лицу Шмендрика, как дождевая туча над иссушенной землей, пробежало мечтательное и изумленное выражение. Он медленно спросил:

– А для чего тебе вино, раз ты не можешь ощутить его вкус языком, просмаковать небом и пропустить его в глотку? Ты мертв полвека, неужели ты еще хочешь вина, до сих пор помнишь его вкус?

– Что еще остается через пятьдесят лет после смерти? – Череп прекратил нелепо дергаться, от разочарования его голос стал почти человеческим. – Я помню, – отвечал он. – Я помню больше, чем вино. Дайте мне глоток, да что там, дайте капельку – и я распробую ее так, как никогда не сможете вы со всею вашей плотью и органами чувств. У меня было время поразмыслить. Я знаю, что такое вино. Да-а-й сюда! Шмендрик ухмыльнулся и покачал головой: – Красноречиво, но в последнее время я стал несколько злопамятным. – В третий раз он поднял пустую флягу.

В предчувствии ужасного несчастья череп застонал.

Жалостливая Молли Отрава начала: – Но ведь его… – однако волшебник наступил ей на ногу.

– Конечно, – размышлял он вслух, – если бы ты помнил путь в пещеру Красного Быка столь же ясно, как и вкус вина, мы могли бы столковаться. – И он поболтал фляжку.

– По рукам! – мгновенно отозвался череп. – По рукам, согласен за один глоток, давай скорее вино. От мысли о нем меня мучит такая жажда, какой не случалось испытывать в жизни, когда у меня было горло, которое могло пересохнуть. Дайте мне тяпнуть, и я расскажу все, что вас интересует. – Бурые челюсти стучали друг о друга, сине-серые зубы била дрожь.

– Дай ему, – шепнула Молли Шмендрику, она боялась, что пустые глазницы начнут наполняться слезами. Но Шмендрик снова покачал головой.

– Я отдам тебе все, – сказал он черепу. – Только скажи нам, как найти Быка. Череп вздохнул, но не поколебался. – Путь лежит через часы, – сказал он. – Вы проходите сквозь часы и оказываетесь там. Могу я теперь получить вино?

– Сквозь часы? – Волшебник, повернувшись, уставился в дальний угол зала, где стояли часы. Это был высокий, черный и узкий ящик – тень часов, брошенная заходящим солнцем. Над циферблатом стекло было разбито, часовая стрелка исчезла. За осколками серого от пыли стекла едва был виден механизм, колесики которого крутились и дергались, как рыба на крючке. – Ты имеешь в виду, что, когда часы пробьют нужное время, они повернутся, открыв тайный проход? – спросил Шмендрик. Голос его был полон сомнения, ведь часы были явно слишком узкими.

– Об этом я ничего не знаю, – отвечал череп. – Если ты собираешься ждать, пока они пробьют точное время, то просидишь здесь, пока не облысеешь, как я. Зачем усложнять простой секрет. Ты проходишь сквозь часы, а на другой стороне тебя ждет Бык. Давай.

– А кот говорил… – начал было Шмендрик, но повернулся и направился к часам. В темноте казалось, что, сутулясь и уменьшаясь в размере, он спускается с горы. Дойдя до часов, Шмендрик не остановился, словно перед ним была тень, но всего лишь ударился носом.

– Глупости, – возвратившись, холодно сказал он черепу. – Так ты думаешь обмануть нас? Путь к Быку вполне может проходить сквозь часы, но есть еще что-то, что нужно знать. Говори или я вылью вино на пол, чтобы ты всегда мог припомнить его вид или запах. Живо!

Но череп рассмеялся снова, на этот раз задумчиво и почти добродушно.

– Вспомни, что я говорил тебе о времени, – сказал он. – Когда я был жив, я, как и ты, верил, что время по крайней мере столь же реально, как и я сам, если не более. Я говорил "час дня", как будто бы мог его увидеть, и "понедельник", словно его можно было нанести на карту, и я позволял, чтобы меня несло от минуты к минуте, от часа к часу, от года к году, хотя на самом деле я просто переходил из одного места в другое. Как и все, я жил в доме, сложенном из секунд, минут, уик-эндов и новогодних праздников; из этого дома я так и не вышел, пока не умер, – поскольку другого выхода не было. Теперь я знаю, что мог бы проходить сквозь стены.

Молли возбужденно мигала, но Шмендрик качал головой.

– Да, – сказал он, – так это делают настоящие волшебники. Но тогда часы…

– Часы никогда не пробьют точное время, – сказал череп. – Хаггард давным-давно испортил механизм, пытаясь ухватить летящее мимо время. Но важно, чтобы ты понял: безразлично, сколько раз пробьют часы – десять, семь или пятнадцать. Ты можешь сам назначить собственное время и начать отсчитывать его, когда захочешь. Когда ты поймешь это, для тебя все будет вовремя.

В этот момент часы пробили четыре. Еще не замолк последний удар, когда из-под пола гигантского замка раздался ответный звук. Не рев и не страшное ворчанье, которое Красный Бык часто издавал во сне, – это был низкий вопрошающий звук, словно Бык проснулся, почувствовав в ночи что-то новое. Плиты пола шипели как змеи, казалось, дрожит сама темнота, светящиеся ночные твари разбежались по углам. Внезапно Молли отчетливо поняла, что Хаг-гард близко.

– Теперь давай вино, – сказал череп. – Я выполнил свою часть сделки. – Шмендрик молча протянул пустую фляжку к пустому рту – череп булькал, вздыхал и смаковал. – Ах, – сказал он наконец. – Ах, это было вино, это было настоящее вино! Ты больший волшебник, чем я думал. Теперь ты понял про время?

– Да, – ответил Шмендрик. – Похоже, что да. В реве Красного Быка вновь прозвучали вопрос и удивление, и череп загремел на столбе.

– Впрочем, не знаю, – усомнился Шмендрик. – Нет другого пути?

– Ну, разве он может быть? – Молли услышала шаги, они затихли, потом донеслись осторожные приливы и отливы дыхания. Она никак не могла понять, где их источник.

Шмендрик повернулся к ней, лицо его казалось испачканным изнутри смятением и страхом, будто стекло фонаря сажей. Там был и свет, но он дрожал и колебался, словно в бурю.

– Думаю, я понял, – проговорил он, – но кажется, не совсем. Я попробую.

– Все же, полагаю, это настоящие часы, – сказала Молли. – Это хорошо. Я могу пройти сквозь настоящие часы. – Она говорила это, лишь чтобы утешить его, но в ее теле словно вспыхнул свет, когда она поняла, что сказала правду. – Я знаю, куда нам идти, – сказала она. – Это ничуть не хуже, чем знать, когда идти. Череп прервал ее:

– Позвольте мне в уплату за столь хорошее вино дать вам дополнительный совет. – Шмендрик виновато глядел на него. Череп продолжал: – Разбей меня, брось меня на пол так, чтобы я разлетелся на куски. Не спрашивай почему, просто сделай. – Он говорил очень быстро, почти шепотом. Шмендрик и Молли дружно переспрашивали: "Что? Почему?" Череп повторил.

– Что ты говоришь? Почему мы должны сделать это? – возмутился Шмендрик.

– Разбей! – настаивал череп. – Так надо! – Порхая вокруг на единственной паре ног, дыхание доносилось со всех сторон.

– Нет, – отвечал Шмендрик. – Ты сошел с ума. – Он повернулся и вновь направился к смутно темневшим часам. Молли взяла Леди Амальтею за холодную руку, увлекая за собой белую девушку, словно воздушного змея за веревочку.

– Ну, смотрите, – печально сказал череп. – Я предупреждал. – И он закричал ужасным голосом, гремевшим, словно град по железному листу: – Хоу, Король, на помощь! Стражи, ко мне! Здесь грабители, бандиты, налетчики, похитители, взломщики, убийцы, театральные злодеи. Хоу, Король Хаггард!

Со всех сторон послышались шаги, раздались свистящие голоса престарелых воинов Короля Хаггарда. Факелов не было – свет без приказа Короля в замке нельзя было зажигать при любых условиях, а Король безмолвствовал. Три вора растерянно и бессильно взирали на череп.